Сергей Нижегородцев
Лера

Полная версия

Звонок

Олег перевернулся на бок, сминая простыню. Третий час ночи, а сон не шёл. Старый дом поскрипывал под напором осеннего ветра, будто разговаривал сам с собой. Через неплотно задёрнутые шторы пробивался лунный свет, рисуя на полу дрожащие тени.

Он уставился в потолок. Трещины разбегались по штукатурке, словно дороги на старой карте – такие же запутанные, как его мысли. Переезд должен был стать началом чего-то нового. Вместо этого тишина давила на барабанные перепонки сильнее, чем любой городской шум.

Тишина здесь была особенной. Не той, что успокаивает, а той, что заставляет прислушиваться. Выжидающей. Наблюдающей.

Олег сел на кровати, потёр лицо руками. Пальцы дрожали – опять. Ноги коснулись холодного пола, и он поёжился. Отопление барахлило, как и всё в этом доме. Риелтор, конечно, "забыл" упомянуть половину проблем. "После странной истории с прежней хозяйкой" – только и сказал, будто это объясняло смехотворную цену.

Накинув старый свитер, Олег вышел в коридор. Половицы заныли под его весом. Лунный свет, проникающий через окно в конце коридора, высвечивал старый дисковый телефон на стене. Чёрный, с потёртым диском, он висел там, как реликт ушедшей эпохи.

Телефонная компания утверждала, что линия отключена много лет назад. Провода, уходящие в стену, выглядели истлевшими, покрытыми паутиной времени. Олег остановился напротив, разглядывая аппарат. Что-то в нём притягивало взгляд – может, контраст глянцевой поверхности с тусклыми, выцветшими обоями вокруг.

"Надо бы снять его," – подумал Олег. Но рука так и не поднялась.

Ветер усилился, завыл в печной трубе. Дом ответил новой серией скрипов, словно вздохнул. Телефон на стене безмолвствовал. Как и должен был.

Олег вернулся в спальню, рухнул на кровать. Сон не шёл. Часы на тумбочке показывали половину четвёртого. Он закрыл глаза, вслушиваясь в ночные звуки дома: потрескивание деревянных балок, шорох ветвей за окном, тихий стон ветра в щелях оконных рам.

Внезапно тишину разорвал резкий трезвон. Олег подскочил на кровати, сердце заколотилось где-то в горле. Звук был настолько неожиданным, что на секунду он решил – послышалось. Но телефон продолжал надрываться, требовательно, настойчиво.

Телефон. Старый дисковый телефон в коридоре.

Который не должен работать.

Звонок повторился – громче, отчётливее. Олег медленно поднялся. Ноги словно налились свинцом, каждый шаг давался с трудом. Он вышел в коридор. В лунном свете чёрный аппарат на стене казался тенью, опухолью на выцветших обоях.

Трезвон не прекращался. Дребезжащий, из другой эпохи.

Олег остановился перед телефоном. Рука потянулась к трубке и замерла в сантиметре от неё. Сердце колотилось так, что казалось – вот-вот выпрыгнет из груди.

"Это ошибка. Просто ошибка," – мелькнуло в голове.

Он снял трубку. Пыльную, пожелтевшую от времени. Поднёс к уху.

Тишина. Только лёгкий фоновый шум, похожий на шелест листвы или… дыхание?

– Алло? – голос Олега прозвучал хрипло, надломленно.

Молчание.

А потом:

– Папа?.. Ты меня слышишь?..

Тонкий детский голос. Девичий. С той особой интонацией, которую невозможно забыть или перепутать.

Пальцы Олега онемели. Трубка выскользнула из руки и повисла на витом проводе, раскачиваясь, как маятник. Из неё всё ещё доносилось тихое:

– Папа? Папа, это я…

Олег прижался к стене, не в силах оторвать взгляд от покачивающейся трубки. Из неё всё ещё лился этот голос – невозможный, нереальный, но такой знакомый. Каждая нота, каждый изгиб интонации отзывались болью в сердце.

– Я скучала. Тут темно, но Ника со мной.

Ника. Плюшевый заяц с оторванным ухом. Лера никогда не расставалась с ним. Даже в ту последнюю…

Олег сполз по стене на пол. Колени подогнулись сами собой. Рука дрожала, когда он снова взял трубку. Прижал к уху так сильно, что стало больно.

– Ты… – голос сорвался. Горло сдавило. Он попытался снова, но вышел лишь сиплый шёпот.

– Ты меня помнишь?.. Папочка?..

"Папочка". Не "папа". Именно так она его называла, когда хотела о чём-то попросить или когда боялась. Это слово, произнесённое с той самой, особенной интонацией, с лёгким растягиванием первого слога – оно было только её. Никто больше так не говорил.

Олег зажмурился. По щекам текли слёзы, а в груди что-то рвалось и корчилось. Пять лет. Пять лет тишины, и вот теперь – этот голос.

– Л-лера? – наконец выдавил он, цепляясь за трубку, как утопающий за соломинку.

На том конце – тихий вздох. Облегчения? Радости?

– Ты помнишь меня, – не вопрос, утверждение. В голосе девочки мелькнула улыбка. – Я знала, что ты не забудешь.

Олег беззвучно заплакал, прижимая трубку к уху так сильно, будто хотел слиться с ней, проникнуть через провода туда, где звучал этот голос.

– Как… как ты… – он не мог закончить фразу.

– Это не важно, папочка. Главное – я нашла тебя. Ты ведь будешь теперь разговаривать со мной? Я так долго тебя искала.

– Что это за хрень?.. – прошептал Олег, руки затряслись крупной дрожью. – Нет… нет!

Он с силой швырнул трубку на рычаг. Звук удара эхом разнёсся по коридору. Олег отшатнулся от телефона, словно от ядовитой змеи, прижался спиной к противоположной стене. Сердце колотилось где-то в горле.

Дом вокруг вдруг стал чужим. Тени в углах сгустились, вытянулись, словно наблюдали за ним. Лунный свет, падающий через окно, казался теперь холодным, неестественным. Даже воздух изменился – стал плотнее, тяжелее.

Олег резко развернулся и бросился к телефону. Пальцы лихорадочно ощупывали стену вокруг аппарата, проследили провод до розетки. Её не было. Провод уходил прямо в стену, обрываясь у потрескавшейся штукатурки.

– Не подключён… – пробормотал он, отдёргивая руку. – Он, блин, не подключён!

Олег отступил на шаг, потом ещё. Руки тряслись так сильно, что он сунул их подмышки.

"Водка," – мелькнула спасительная мысль. Вчера он выпил. Немного, но выпил. Может, больше, чем помнил? Может, всё ещё не протрезвел до конца?

"Или сон. Просто кошмар. Сейчас проснусь…"

Он с силой ущипнул себя за предплечье. Боль была настоящей. Слишком настоящей.

"Нервы. Переутомление. Стресс. Галлюцинация…"

Олег метнулся в ванную. Включил свет, яркий до рези в глазах. Открыл кран на полную мощность и сунул голову под ледяную струю. Вода стекала по лицу, за шиворот, холодила кожу. Он хватал её ртом, захлёбывался, но не останавливался.

Когда наконец выпрямился и посмотрел в зеркало, оттуда на него глянуло бледное лицо с красными, воспалёнными глазами. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Щетина. Тёмные круги под глазами.

"Я схожу с ума," – подумал Олег, разглядывая своё отражение. Руки всё ещё тряслись, когда он пытался вытереться полотенцем. – "Просто схожу с ума. Нет никаких звонков. Нет голоса. Нет… её."

Олег вернулся в спальню на нетвёрдых ногах. Свет включил сразу – все лампы, какие нашёл. Жёлтый электрический свет разогнал тени по углам, но не успокоил колотящееся сердце. Он лёг, не раздеваясь, поверх одеяла. Мокрые от воды волосы холодили затылок.

Часы показывали 4:17. До рассвета оставалась вечность.

Тишина вернулась в дом. Не было больше телефонного звонка, не доносилось ни звука из коридора. Только ветер за окном да изредка потрескивающие половицы. Олег уставился в потолок, следя за трещинами, убегающими от люстры к стенам. Он не моргал, боясь закрыть глаза даже на секунду.

Но тишина теперь была другой. Не пустой, не мёртвой – а выжидающей. Напряжённой. Словно кто-то притаился за стеной и прислушивался к его дыханию. Или за дверью. Или прямо здесь, в комнате, невидимый, но ощутимый каждой клеткой тела.

Олег резко повернул голову, оглядывая комнату. Никого. Только тени от мебели, растянутые светом настольной лампы. Он сглотнул. Горло пересохло.

"Я не сумасшедший," – повторял он про себя. – "Не сумасшедший."

Но голос. Этот голос. Он звучал так отчётливо, так близко. Каждая интонация, каждый изгиб фразы – всё было её. Лера. Его Лера. С той самой манерой растягивать гласные, когда она о чём-то просила. С тем же придыханием в конце вопросительных предложений.

Он помнил, как она звала его, когда боялась грозы. Как произносила "папочка", когда хотела мороженое перед ужином. Как смеялась, когда он подбрасывал её к потолку – звонко, заливисто, запрокинув голову.

Пять лет прошло. Пять лет, два месяца и семнадцать дней.

Олег перевернулся на бок, подтянул колени к груди. Свет резал глаза, но выключать его было страшно. В тишине дома каждый звук казался значимым – скрип половицы, шорох занавески, тиканье часов. Как будто дом прислушивался к нему. Или кто-то в доме.

Он понял: голос был слишком живой, чтобы быть сном… и слишком знакомым, чтобы быть розыгрышем.

Прах

Олег проснулся от яркого солнечного света, бьющего в глаза. Шторы он так и не задёрнул вчера, а лампы остались гореть всю ночь. Часы показывали почти полдень. Он с трудом сел на кровати, чувствуя, как ноет затёкшее тело – так и проспал, не раздеваясь, поверх одеяла.

В доме стояла странная тишина. Не просто безмолвие, а какая-то вакуумная пустота, словно звуки здесь умирали, не успев родиться. Олег прислушался – ни скрипа половиц, ни гудения холодильника, ни пения птиц за окном. Даже собственные шаги казались приглушёнными, будто дом проглатывал их эхо.

На кухне он машинально поставил чайник. Руки всё ещё подрагивали, и спички несколько раз выскальзывали из пальцев, прежде чем ему удалось зажечь газ.

– Сон, – произнёс он вслух, и собственный голос показался чужим в этой тишине. – Просто дурной сон.

Но взгляд предательски возвращался к дверному проёму, за которым в коридоре висел телефон. Старый, с потёртым диском и чёрной трубкой. Сейчас, в дневном свете, он выглядел безобидно – просто винтажная вещица, оставшаяся от прежних хозяев.

Чайник закипел, но Олег не сразу заметил это. Он сидел, замерев, прислушиваясь к тишине дома. Ожидая. Телефон молчал.

– Мне приснилось, – повторил он увереннее, наливая кипяток в чашку. – Просто сон. Переутомление. Стресс.

Олег повторял эти слова как мантру, словно пытаясь убедить не только себя, но и сам дом. Однако что-то внутри противилось этому объяснению. Он слишком хорошо помнил голос. Слишком ясно чувствовал холод трубки в ладони. Слишком отчётливо слышал её дыхание на том конце провода.

Чай остывал нетронутым. А Олег всё сидел, не в силах оторвать взгляд от дверного проёма, за которым притаился молчащий телефон.

Олег медленно брёл по дому, заглядывая в комнаты, словно видел их впервые. Дом казался слишком большим для одного человека. Скрипучие половицы, тусклые обои, тени по углам – всё это было чужим. Временным пристанищем. Не домом.

В дальней комнате, которую он условно называл кладовой, громоздились нераспакованные коробки. Пять месяцев прошло с переезда, а он так и не нашёл в себе сил разобрать вещи. Будто открыть эти картонные ящики означало признать, что он остаётся здесь навсегда.

– Ладно, – пробормотал Олег, присаживаясь на корточки перед ближайшей коробкой. – Хватит уже.

Канцелярский нож легко вспорол коричневый скотч. В коробке оказались книги – старые справочники по архитектуре, пара романов, которые он так и не дочитал. Ничего важного.

Вторая коробка была подписана небрежным почерком: «Кухня». Олег отставил её в сторону.

Третья не имела надписи, и это насторожило его. Он медлил, прежде чем снять крышку, словно знал, что найдёт внутри.

Сверху лежал плюшевый мишка – потрёпанный, с заплаткой на правой лапе и стеклянными глазами-пуговицами. Любимая игрушка Леры. Она никогда не расставалась с ним, даже в больнице требовала, чтобы мишка был рядом.

Олег осторожно, будто боясь причинить боль, взял игрушку в руки. Ткань пахла чем-то сладким – может, детским шампунем, может, просто памятью.

Под мишкой лежала стопка детских рисунков. Яркие, неуклюжие, полные той искренности, на которую способны только дети. Дом с дымящейся трубой. Солнце с лучами-палочками. Кошка, похожая на овал с ушами.

Один за другим он перебирал эти рисунки, и каждый был как удар под дых. Вот они с Лерой держатся за руки. Вот праздничный торт со свечками. Вот бабочка, которую они вместе видели в парке.

Последний рисунок заставил его замереть. Качели – две верёвки и дощечка между ними. Рядом – маленькая фигурка в платье с косичками. Олег медленно перевернул лист. На обороте детским неровным почерком было написано: «Это мы с папой. Я жду, пока он вернётся».

Он положил рисунок на стол, отвернувшись. Не глядя. Не позволяя себе задуматься о том, что могли значить эти слова тогда. И что они значат сейчас.

Олег нашёл себя стоящим в ванной, руки упёрты в холодный фаянс раковины. Он поднял глаза и встретился взглядом с собственным отражением. Потускневшие серые глаза смотрели устало, почти безжизненно. Щетина неровно покрывала впалые щёки – когда он в последний раз брился? Неделю назад? Две?

Лампочка над зеркалом мигнула, на мгновение погрузив комнату в темноту. Когда свет вернулся, Олег вздрогнул – человек в зеркале казался чужим. Незнакомцем с его лицом.

– Ты с ума сходишь, – прошептал он отражению. – Надо выкинуть этот телефон к чёрту.

Слова прозвучали твёрдо, но руки предательски дрожали. Он включил воду, плеснул в лицо. Холодные капли стекали по щекам, по шее, за воротник рубашки. Олег потянулся за полотенцем и замер.

В зеркале, за его спиной, что-то шевельнулось. Тень. Силуэт. Мимолётное движение на границе видимости.

Сердце пропустило удар. Олег резко обернулся, чуть не поскользнувшись на мокром кафеле.

Никого.

Только пустая ванная комната с облупившейся краской на стенах и старой чугунной ванной на гнутых ножках. Занавеска для душа слегка колыхалась – должно быть, от сквозняка.

Он медленно выдохнул, только сейчас осознав, что задержал дыхание. Снова посмотрел в зеркало – теперь там был только он. Усталый мужчина с мокрым лицом и затравленным взглядом.

– Просто сквозняк, – сказал Олег вслух, будто надеясь, что произнесённые слова сделают их более правдивыми. – Старый дом. Здесь везде сквозняки.

Он вытер лицо полотенцем, стараясь не думать о том, что в доме все окна были закрыты. И о том, что занавеска двигалась не как от ветра – а словно кто-то только что отступил за неё.

Вечерело. Олег стоял перед телефоном, как перед алтарём. Старый дисковый аппарат висел на стене, чёрный и тяжёлый, будто ворон на ветке. Несколько раз он протягивал руку и отдёргивал, не решаясь прикоснуться.

Где-то в доме скрипнула половица. Олег вздрогнул, но не обернулся.

Наконец, собравшись с духом, он снял трубку. Пластик был холодным, почти ледяным. Поднёс к уху – ни гудка, ни шороха. Мёртвая тишина, как в могиле.

– Если ты меня слышишь… – голос дрогнул, он сглотнул и продолжил тише, почти шёпотом, – скажи, кто ты на самом деле.

Олег замер, вслушиваясь в пустоту на другом конце. Только собственное дыхание, тяжёлое и прерывистое, отдавалось в ухе. Секунды растягивались в вечность. Он ждал – чего угодно: шороха, вздоха, того самого голоса.

Ничего.

Медленно, с каким-то разочарованием, Олег повесил трубку обратно на рычаг. Постоял ещё мгновение, а затем резко сорвал телефон со стены. Аппарат оказался тяжелее, чем он ожидал. На обоях остался светлый прямоугольник – след от многолетнего висения.

Перевернув телефон, Олег открыл заднюю панель. Внутри – пустота. Никаких проводов, никаких плат или батарей. Ничего, что могло бы объяснить ночной звонок. Он поднёс аппарат ближе к глазам, изучая каждый миллиметр, словно надеясь найти ответ в пыльных внутренностях.

Взгляд случайно упал на окно. За стеклом медленно кружились первые снежинки – лёгкие, почти невесомые. Они падали бесшумно, покрывая землю тонким белым покрывалом. Ноябрь только начался, а зима уже вступала в свои права.

Олег почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Но это был не холод – страх. Глубинный, первобытный страх перед чем-то необъяснимым. Перед тем, что не укладывалось в рамки разумного. Перед голосом мёртвой дочери из телефона без проводов.

За окном темнело. Небо заволакивали тяжёлые облака, сквозь которые изредка пробивались последние лучи заходящего солнца. Олег сидел в старом кресле, обитом потёртым бархатом, и смотрел, как мир постепенно теряет краски. Чашка с чаем, давно остывшим, стояла на подоконнике – он и не притронулся к ней.