Сергей Псарёв
Крылья Икара
…истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому…
Евангелие от Иоанна (гл. 1, ст. 51)
Чёрное солнце
У христианского богослова, византийского мыслителя Иоанна Лествичника, игумена Синайского монастыря, жившего в VI веке, в его знаменитой книге «Лествица» повествуется о духовной аскетической лестнице или пути, ведущем от земли наверх, на Небо или к Богу.
Каждая ступень её в строгой последовательности рассказывает о духовном делании монашествующих. Не всем предначертано узнать в себе монаха, но каждому человеку суждено делать на такой лестнице свои собственные шаги.
У древнегреческого философа Гераклита есть известное изречение: «Путь вверх и вниз один и тот же». Герою повести и его товарищам иногда казалось, что космодром – то самое место на земле, где лестница касалась края Неба.
Короче внеземные расстояния делали запущенные их руками космические корабли. Они даже не замечали, как сами проходили важные ступени и вехи своего непростого жизненного пути…
Чёрное солнце
C каждой минутой солнце утрачивало свою яркость. С Чёрной речки пахнуло холодом, по земле пробежала тень. Ещё немного и показалось, что посередине дня наступил вечер. В небе зажглись звёзды, а вместо солнца возник чёрный диск в пылающей короне огня. Только самый край его всё ещё светился узким серпом. Население Земли разделилось на счастливых, тех, кто видел солнечное затмение и остальных, которые могли сделать это только через 18 лет.
Некоторые люди готовились к солнечному затмению заранее, бронировали гостиницы на Фарерах и Шпицбергене, разворачивали на смотровых площадках всевидящие телескопы и специальную съёмочную аппаратуру.
В тот день Николай Барков, сотрудник заводской лаборатории сверхтвёрдых материалов неожиданно понял, что больше никогда не увидит такого солнечного затмения. Как ни бодрись, а старость уже села на плечи, и годов набежало немало. Мир показывал напоследок ему свои чудеса. Барков вспомнил, как они в детстве наблюдали за этим необычным астрономическим явлением. Про этот дедовский способ в интернете уже не рассказывали. Барков нашёл на территории завода осколок оконного стекла и основательно закоптил его кусочком подожжённой резины. Теперь можно было спокойно смотреть, как полная Луна постепенно скрывала от него солнечный диск.
Солнечное затмение вызывало живейший интерес. Оно не пугало окружающих, у всех получалось бесплатное представление. В обеденный перерыв сотрудники завода высыпали на улицу, закопчённое стекло Баркова пошло по рукам. Двое иногородних рабочих успевали следить за затмением в Петербурге и одновременно общаться по телефону с родными из Ростова-на-Дону. Там наблюдали затмение в другой обстановке. В результате восприятие необычного небесного явления получалось более масштабным. У кого-то в посёлке с утра не доилась корова, беспокоилась домашняя птица. Наверное, природа уже посылала им тревожный сигнал. Как беду встречали солнечное затмение наши далёкие предки…
Верховный жрец в длинных белых одеждах вышел из храма и воздел руки к небу: «Наступил день страшного суда и смерти. Пришла расплата за грехи ваши. Люди, молитесь, солнце отворотило свой лик от проклятого народа. Наступило царство вечной тьмы»…
Действительно, свершилось что-то ужасное. Солнце неожиданно погасло и превратилось в пылающий чёрный диск. Мир, созданный из хаоса, теперь снова возвращался в него. Люди в ужасе падали на землю, закрывали голову руками, ожидая страшной небесной кары. Наступило какое-то всеобщее помешательство. Они рыдали, падали и катались по земле, признавались в грехах, всё ещё надеясь на ниспосланную им милость. Многие в панике разбегались прочь, ища защиты в чаще леса или пещерах. Другие грабили опустевшие барские дома, надевали на свои грязные тела богатую одежду и пили дорогое вино…
Без света мир стал серым и бесцветным. Планета медленно остывала, наступал холод и голод. Тогда люди перестали молиться солнцу, своему главному источнику жизни и света. Они разрушили его храм и прокляли своих богов. Люди стали верить в мир побеждающего Зла. Теперь они истребляли друг друга в жестокой схватке за выживание. Безумие, порождавшее зло, наверное, было ещё более страшным. Оно превращалось в другое затмение, затмение человеческого разума…
А что если всё что произошло с его страной, было следствием какой-то неизвестной человечеству космической катастрофы? За короткое время огромное количество нормальных и законопослушных сограждан внезапно стали совершенно неуправляемы, словно массово заболели психическим расстройством. От толпы к толпе коварная зараза разошлась по миру. Весь исконный миропорядок был опрокинут вверх дном.
Барков подумал, что уже видел такое солнце во время службы на космодроме. Случалось, ошалевший степной ветер поднимал тучи пыли где-нибудь над горизонтом. Потом вся эта бурая завеса стремительно двигалась по голой равнине, легко меняя своё направление. Крохотные частицы пыли были так малы, что могли надолго повиснуть в воздухе. От них невозможно укрыться. Они проникали повсюду, в глаза, нос и уши, останавливали дыхание.
В этих местах пыль замешана солью, которую сюда приносило с берегов Арала. Это были его слёзы, он медленно и мучительно умирал. Однажды человек решил сделать плодородными пустынные земли междуречья и стал забирать идущую к нему воду на поля риса и хлопчатника. Рая на земле он не создал, а море ушло навсегда. Можно было ехать многие километры до края воды по прежнему дну, превратившемуся в голую солёную поверхность. Море усыхало, как отмеренная человеку земная жизнь. Это только в молодости она кажется ему вечной. Вечным теперь оставался обезлюдевший израненный мир, отвечавший жестокими пылевыми бурями на вторжение человека. Видимость вокруг исчезала, превращая день в вечерние сумерки. Кому-то могло показаться, что его хоронили заживо. Можно было подумать, что планета землян стала совершенно негодной для человеческой жизни, и им нужны другие звёздные миры. Потом сквозь пыльную мглу проступал огненный венец чёрного солнца…
Барков знал, что всё это было временным, как бы, ни выглядело тревожным сейчас. Следовало только немного переждать. Наступал момент, когда над поверженной землёй снова открывалась глубина синего неба возвращённого дня…
Падение империи
Это было переломное время начала 90-х. Иногда, казалось, что всё это случилось не с ним и совсем в другой жизни. Слишком много необратимых перемен для одного человека включил в себя короткий отрезок времени.
Его сослуживцы тогда невесело шутили по этому поводу:«Уснули красными, а проснулись трехцветными»…
Обстановка, в которой произошло крушение огромной союзной державы, напоминала ему всеобщее помутнение разума. Впрочем, Барков и сейчас сомневался, что в головах окружавших его людей стало намного светлее. Он и сам по-прежнему многого не понимал.
Проблемы в стране нарастали, словно снежный ком. Отлаженный десятилетиями старый государственный механизм в руках нового верховного правителя всё больше давал сбой. Экономика трещала по всем швам, страна теряла статус сверхдержавы. Последовал распад Организации Варшавского договора и вывод советских войск из стран Восточной Европы. В обществе накапливалась напряжённость, росло общее недовольство.
Как-то, ещё в 1989 году Николай Барков вместе с другом возвращались к месту службы из командировки. Ехали через Москву, оба в военной форме. Оставалось ещё несколько часов до отхода поезда. Сразу отправились за покупками по магазинам. К тому времени с продуктами в стране стало совсем плохо. Их закрытый гарнизон тоже не был исключением. Столица, не в пример остальной стране, всегда жила значительно лучше. Сюда часто приезжали из соседних регионов за продуктами. В троллейбус, в котором они ехали, вошли четверо молодых людей спортивного сложения. Издеваясь, они загородили им выход: «Понаехали сюда, скоро и у нас в магазинах будет пусто. Пусть ползут отсюда на брюхе со своими сумками».
Тогда они пошли прямо на них, прокладывая себе путь плечами. С Баркова сбили фуражку. Он нагнулся за ней и получил удар по затылку. Его свалили на пол и стали наносить удары ногами. Досталось и его другу, Лаевскому. Троллейбус резко затормозил и открыл двери. Барков с другом покинули салон. Пьяными их обидчики не были. Форма советского офицера действовала на них, как красная тряпка на быка.
Забравшись в своё купе, они тогда крепко выпили. Было обидно за себя и свою страну. Состоявшийся разговор Барков помнил и сегодня.
– Что же, офицеры больше не нужны своей стране? Откуда такая ненависть? – спросил он.
– В армии всегда видели опору государства. Они били нас, офицеров, а целили в политический режим. – Лаевский никогда не терял привычки подвергать всё анализу и находить ответы на любые вопросы.
Барков вонзил в него взгляд, полный отчаянья.
– Офицеры, не сумевшие защитить себя и свою честь, раньше подавали рапорт об увольнении из армии.
– Прости, но времена рыцарских романов давно прошли. Осталась грустная проза жизни, Николай.
– Поэтому мы с тобой сейчас утрёмся и будем служить дальше, – подвёл итог сказанному Барков.
Николай глотал свой коньяк, не чувствуя его вкуса, желая заглушить приступ душевной боли. Он покосился на своё отражение в дверном зеркале купе. На него смотрел человек с загорелым, осунувшимся лицом. В глазах застыло тревожное ожидание.
Молодая симпатичная проводница принесла им чай. Рассчитываясь, Барков постеснялся предложить ей чаевые. Если бы девушка не была так красива, он, наверняка, решился на это. Помнится, что потом даже спросил её адрес в Москве, сославшись на то, что у него сейчас никого нет. Девушка в ответ улыбнулась ему и сказала, что редко бывает дома. Свой телефон, всё же, оставила…
Их встреча в Москве случилась через полгода, короткая и стремительная. У обоих было слишком мало времени на долгие объяснения и слова о любви. Им досталось много ожиданий и неуёмной страсти теперь. Её ослепительное белое тело в ворохе кружева, стон и порывистое дыхание. Он надолго хранил ощущение нахлынувшего потока нежности и тепла. Потом снова были долгие месяцы ожидания новой командировки… Двое суток дороги тогда сгладили горечь посещения столицы, но неприятный осадок у него надолго остался.
Помнится, приехав потом в отпуск к отцу, Барков откровенно признался, что впервые пожалел о своих офицерских погонах. Его отец покачал головой и вспомнил про массовые сокращения офицерского состава при Никите Хрущёве. Он посоветовал ему не торопиться с выводами и не совершать необдуманных поступков. Тогда отец тоже не выдержал и написал рапорт об увольнении из армии. Его, имевшего тяжёлое ранение в годы войны, удерживать дальше не стали. Потом отец крепко жалел о своём поспешном решении, лишившем его достойной военной пенсии по выслуге лет. «В любой ситуации государству придётся обращаться к нам, подготовленным военным профессионалам.
Других надёжных людей у него просто нет. Нужно сжать зубы и перетерпеть это смутное время. Когда волны раскачивают лодку, на поверхность всегда поднимается много мути и грязной пены. Это попутчики любого шторма. К сожалению, все решения сейчас принимают именно такие люди. Время скоро всё расставит по своим местам», – сказал тогда отец.
Потом они вместе откупорили бутылку домашнего вина и вспомнили на эту тему один грустный анекдот: «Вовочка не разговаривал до пяти лет. И вдруг за завтраком говорит:
– А почему мне сахар в чай не положили?
Обрадованные родители его спрашивают:
– Что ж ты раньше не говорил?
– А раньше клали.
Скоро огромное союзное государство, словно мифическая Атлантида, окончательно погрузилось на дно. Партийные идолы, которым страна дружно поклонялась десятилетиями, неожиданно превратились в одноцветных карикатурных злодеев. В самые тревожные для страны дни в поддержку новой власти на улицах столицы выросли баррикады. Армия заняла ключевые посты в Москве, но дальнейших приказов для действия не получила, начались братания военнослужащих с демонстрантами. Борис Ельцин выступил с обращением о попытке государственного переворота. Наступил его звёздный час, он стоял уже в шаге от власти.
Баркова не оставляло ощущение разыгрываемого фарса, чего-то очень искусственного. Он всё ещё полагал, что это только очередная смена фасадной вывески в кремлёвских коридорах власти. Старая власть в столице рушилась как карточный домик. Провинция жила поступавшими слухами, она здесь уже ничего не решала. В любом случае следовало ещё посмотреть, куда всё это вывезет. Народ ждал и безмолвствовал…
Сегодня хорошо известно, что быстрый успех революционных событий февраля 1917 был во многом предопределён позицией русской армии. Вернее частью её войсками Петроградского гарнизона, состоявшего, главным образом, из тыловых, учебных и запасных батальонов, укомплектованных призванными запасными старших возрастов. Такие части никогда не отличались высокой дисциплиной, организованностью и порядком. В любом случае кровь на фронте они не проливали. Кто и каким образом оказывался в таких войсковых частях, у любого военного человека обычно сомнений не вызывало. Они активно участвовали в беспорядках и массово переходили на сторону восставшего народа. Все боеспособные войсковые части в это время находились на фронте.
Вопрос роли армии в революции всегда самый главный, а значит нужно ещё и момент угадать, когда на фронте не будет побед, а потери окажутся значительными. Вот куда требовался большевикам известный лозунг о поражении России в империалистической войне. Значит, чем хуже в тылу и на фронте – тем лучше для революционной ситуации. Иначе говоря, на карту ставилась судьба государства для достижения определённых политических целей. Представить такую позицию у людей государственных, в воюющей третий год стране, невозможно. Это будет предательством и изменой. Если только опять не ссылаться на затмение человеческого разума.
Ответственность за это должны были разделить и либеральные круги крупной буржуазии, депутаты Государственной думы и генералитет русской армии. Отречение императора было санкционировано командующими воюющих фронтов и флотов. Все они подтвердили это соответствующими телеграммами или своим личным присутствием.
Все, кроме командующего Черноморским флотом Александра Колчака. Он просто подтвердил, что был информирован. Это стало для государя последней каплей, он сдался и подписал отречение за себя и сына Алексея в пользу своего брата великого князя Михаила Александровича. Для истории кроме манифеста осталось ещё заявление депутата Гучкова: «Русские люди, обнажите головы, перекреститесь, помолитесь Богу. Государь император ради спасения России снял с себя своё царское служение. Россия вступает на новый путь!»
Михаилу Александровичу бремя власти показалось хлопотным, да и дочери его были больны. Лучше уехать в Крым, в Ливадию. Царская семья всегда любила эти благословенные места, настоящая российская Ницца… Он подписал отречение в пользу сына Алексея. Ему, самому последнему, телеграмму уже не посылали. Слишком много получалось манифестов. Оставалось ждать шесть месяцев до созыва Учредительного собрания, но близился октябрь 1917 года.
Отдельные командиры фронтовых частей добровольному отречению Николая не поверили и послали в Ставку телеграммы с готовностью прийти с войсками на помощь. Однако таких командиров сразу отстраняли от командования под угрозой обвинения в государственной измене. Моральное разложение армии приобретало угрожающий характер. Офицерам было разрешено вне службы носить штатское платье. Только так можно было уберечь их от произвола революционных солдат.
Сегодня известно, что отречение Николая задумывалось как обычный дворцовый переворот и мирная передача власти. Делалось всё это во благо успокоения народа и для прекращения назревавшей народной революции. Разумеется, указывались и другие причины, говорили даже о какой-то тайной операции иностранных разведок. Похоже, что организаторы перемен позабыли, что на дворе уже стоял XX, а не XVIII век. Добротно смазанный этими событиями маховик русской истории завертелся с бешеной скоростью.
Любому человеку приходилось резать пальцы. Каждому из них больно. Так, некогда единый и прочный корпус Русской армии раскололся. Люди в военной форме присягали государю, а после его отречения, присягали новой сформированной власти – Временному правительству или Советам. Тот, кто когда-то носил погоны, хорошо знает, что присягу принимают только однажды, в этом заключается её особый смысл. Отступление от этого правила ломает понятие воинской чести, делает возможным не исполнять данную присягу. Любая смена политической власти в стране ставит военного человека перед сложным выбором. Даже действуя в этом случае по совести, очень легко переступить запретную черту.
А тогда многие думали, что можно избежать большой крови. Феликс Дзержинский «под честное слово не выступать против Советской власти» согласился выпустить из Петропавловской крепости генералов, арестованных за участие в мятеже. Не срослось, восстание Чехословацкого корпуса составленного из бывших военнослужащих австро-венгерской армии и формально подчинявшихся французскому командованию, спустило спусковой крючок страшной братоубийственной войны.
Гражданская война – всегда явление особое, как и её характер, методы и способы ведения. Здесь война ведётся против своего населения, на собственной территории и с особой жесткостью. Десятки тысяч офицеров придут в Добровольческую армию, и это будет их сопротивлением новой власти. Другие тысячи их по разным причинам уйдут к большевикам, они станут военспецами и обеспечат Красной армии победу в гражданской войне. Кто-то потом захочет продолжить свою борьбу с Советами и начнёт сотрудничать с нацистами, как генералы Краснов и Шкуро.
В этой связи уместно вспомнить судьбу подпоручика Михаила Шванича немецко-польского происхождения, крестника императрицы и бывшего адъютанта князя Потёмкина. Его все больше знают как Швабрина из пушкинской «Капитанской дочки». Затерянная в степи маленькая крепость и двое молодых офицеров, страстно влюблённых в дочь коменданта Машеньку Миронову. По долгу военной службы Баркову самому, не однажды, приходилось бывать в Оренбургских степях. Хороший Петруша Гринёв остался верным своей присяге и поставленный на колени перед мужицким «амператором», руку его жилистую не поцеловал.
По воле автора за него вступился верный слуга Савельич.
Опять же, подаренный заячий тулупчик самозванцу хорошо запомнился. Швабрин по повести и в жизни оказался трусом и предателем, ручку целовал и пошёл на службу к Емельяну Пугачёву, за что и был пожалован у него есаулом.
После казни бунтовщика Пугачёва и его ближайших сторонников Михаила Шванича лишили чинов и дворянства, сослали в далёкий и мрачный Туруханск. В вину ему тогда поставили измену дворянскому достоинству и воинской присяге. Ни Павел, ни Александр I впоследствии так и не простили его. «Перемётчик – хуже врага» – была когда-то такая хорошая русская пословица. Похоже, что и для Александра Сергеевича он тоже «был злодеем во всём».
Говорят, что над «Капитанской дочкой» он тогда работал параллельно с «Историей Пугачёвского бунта»…
В напряжённые августовские дни 1991 года Барков в составе боевого расчёта дежурил на пункте управления. Здесь отслеживались степени готовности космических аппаратов, техническое состояние объектов полигона и готовность орбитальной группировки. Шла обычная рутинная плановая боевая работа. Иногда поступали какие-то распоряжения от ГКЧП, которые не шли дальше общих призывов и не имели практического применения. Во всей суетливости этого нового органа власти чувствовалась нервозность и неуверенность. Что же можно было думать об исполнителях?
Идея сохранения Союза ССР в армии находила активную поддержку. Поправение в сторону единой и неделимой страны в офицерской среде было значительным. Позднее, Беловежские соглашения многими офицерами воспринимались как предательство и прямая государственная измена.
Думать можно было о чём угодно. Брать на себя инициативу и действовать было нельзя. В армии всегда существовало мнение, что не дело военных вмешиваться в политику. Пусть всё идёт своим чередом, даже смена власти в стране. Слишком велика была опасность возникновения конфликта среди тех, кто сидел за пультами управления ракет, поднимал в воздух стратегические бомбардировщики и уводил в дальние океанские походы атомоходы. Всё это могло стоить стране большой людской крови. Оставался единственный выход – надеяться на мудрость политических руководителей. Защищать следовало саму Россию, а не политическую форму её правления. Другое дело, что со сменой власти в армейском руководстве появились новые люди. С их приходом в войсковые части стали поступать популистские, непрофессиональные распоряжения. «Где же эти кремлевские суслики? – ругался начальник Баркова. – Хоть бы одно внятное политическое решение»…
Наверное, тогда многие местные военные начальники задумывались о своей судьбе. По странному стечению обстоятельств первые лица среди руководящего состава в гарнизоне на время «августовского путча» оказались в отпусках или на больничном режиме. От чрезвычайного комитета всё ещё приходили распоряжения, но параллельно пришла информация, что его члены уже отлучены от власти. Какое-то время на экранах телевизоров продолжали мелькать их хмурые серые лица. Потом сообщили, что члены комитета арестованы. На полигон прилетела московская комиссия. Начали читать документы и принялись искать заговорщиков на местах. Кого-то отстранили от должности и даже уволили из армии. Как известно, все участники ГКЧП, впоследствии были амнистированы, а генерал армии Валентин Вареников, не принявший эту амнистию, оправдан по суду.
Баркову тогда запомнился разговор с начальником отдела штаба космодрома полковником Зотовым:
– У нас больше нет прежней Родины. Мы стоим перед пропастью…
– Кто же виноват в этом? – тихо спросил Барков.
– Конечно, не я и не вы, – резко ответил Зотов. – Виноваты люди повыше нас. Сволочи! Советский Союз – великая держава и его судьбу нельзя было доверять таким бездарностям. Между нами говоря, подполковник, Борис Ельцин – тоже птица невысокого полета. Боюсь, продадут они нашу Россию американцам. Это глубоко между нами.
Теперь страну могут спасти только истинные патриоты. Их время ещё придет. Будут и у нас свои Минины и Пожарские…
