Сергей Самаров
Автономка
Часть I
Глава первая
1
Возвращение Василию Ивановичу вообще не запомнилось. Полный провал в памяти, превратившейся в какой-то хаотичный наплыв не связанных друг с другом картинок. Состояние полной прострации самому старшему лейтенанту казалось странным, но он, углубившись в него, никак не мог вернуть свои мысли.
Возвращались вместе с женой. Какой это был поезд, вагон – плацкартный или купейный, он вообще не мог вспомнить, словно его везли багажом. И хотя Василий Иванович не засыпал, кажется, ни на минуту, одновременно и не просыпался полностью. И все не мог прийти в себя. Не помнил того, что Людмила, жена, постель ему стелила и укладывала, как маленького. Одеяло под голову подсовывала, чтобы из окна не дуло, потому что после прошлогодней контузии у него часто болела шея. А он лежал с открытыми глазами и смотрел куда-то перед собой, ничего не видя. И не разговаривал. Это последнее вообще было для Людмилы совсем уж непривычно, потому что муж был всегда легким по характеру и даже иногда слегка утомлял ее своими шутками. А в этот раз он был сам не свой.
Но Людмила понимала, какой удар получил муж.
Отца хоронили с воинскими почестями, но в закрытом гробу, чтобы не видно было изуродованное лицо, которое никаким гримом не смогли привести в нормальное состояние, хотя первоначально пытались это сделать: перерезанное горло было зашито очень грубо. Смерть эта была для Василия Ивановича потому еще сильным ударом, что месяца не прошло, как он вместе с отцом похоронил мать, никогда ничем не болевшую, не жаловавшуюся ни на что и «сгоревшую» за одну неделю от отказа обеих почек. Отец тяжело переживал потерю жены и сказал сыну, что хочет выйти в отставку и уехать в деревню. Но не успел, хотя начал оформлять уже документы. Его, боевого генерала спецназа внутренних войск, убили дома. И не просто убили, а изуродовали до неузнаваемости. Наверное, били очень долго, хотя никто из соседей не слышал ни шума, ни криков, ни стонов. Но Иван Васильевич Арцыбашев был не тем человеком, который допускал жалость к себе. И за себя постоять всегда мог, несмотря на солидный возраст. Даже сын, чемпион Вооруженных сил по рукопашному бою, гипотетически размышляя, не был уверен в том, что сумел бы победить своего отца в схватке, доведись им попробовать свои силы друг на друге. Но кто-то нашелся.
Можно было подумать, что из отца выбивали какие-то сведения. Пытали. Иначе трудно объяснить такие побои. Но тогда, как говорили следователи, в квартире были бы заметны и следы обыска. Однако все было на месте, кроме старинной сабли, всегда висевшей на стене. Только эту саблю и забрали. Конечно, она одна стоила как хорошая иномарка – черная хорасанская[4] сталь с золотой насечкой и позолоченной рукояткой, усыпанной драгоценными камнями. К тому же имеющая несомненную историческую ценность уникальная вещь. Но не за саблей же пришли убийцы! Ее можно было украсть, когда отца дома не было, и все. Воры и убийцы, как правило, разные люди… Однако даже следов на замке домашнего сейфа, говорящих о попытке взлома, не было. Ключ от сейфа остался у отца в кармане на одной связке с домашними ключами, ключами от кабинета и служебного сейфа, с металлической печатью, которой кабинет и служебный сейф опечатывались при уходе. Шинель на вешалке, нетронутая. А в сейфе, который убийцы не пожелали открыть, было более двухсот тысяч рублей, припасенных отцом неизвестно на какие нужды. Со счета в банке он эти деньги снял неделю назад, как уже выяснило следствие, но воспользоваться не успел.
Следователи следственного комитета при военной прокуратуре федерального округа – а именно им военная прокуратура поручила заняться расследованием, – исходя из того, что убитый был генералом, убийство посчитали весьма загадочным. Юрий Михайлович, руководитель следственной бригады, сказал, что загадочные убийства раскрываются чаще и проще, чем случайные и спонтанные. И потому, разговаривая с сыном убитого, следователи были уверены в своих силах и надеялись на быстрый успех, сразу и безоговорочно объявляя основным мотивом преступления профессиональную деятельность генерала. Здесь уже можно было покопаться и что-то отыскать.
Сразу подозревалось, что у одного из убийц должна быть сломана, видимо, челюсть. Согласно данным судебно-медицинской экспертизы, у генерала Арцыбашева были сломаны два пальца правой руки – указательный и средний, в замыкающих кулак суставах. Но переломы были без смещения в других суставах пальцев. Обычно такие повреждения бывают при очень сильном и резком ударе и, как правило, при ударе в челюсть. Причем перелом был получен при жизни, но, видимо, незадолго перед смертью, поскольку генерал уходил со службы со здоровой рукой. Предположение о том, что пальцы были сломаны, когда генерал пытался защитить руками лицо, в которое наносились удары ногами, судмедэкспертиза отмела, поскольку в других местах на руках были ссадины от обуви, а в месте перелома таких ссадин не было. По этому поводу были опрошены врачи всех травмпунктов города. Но с переломом челюсти никто в этот день не обращался. На следующий день после убийства обращение с переломом челюсти было зарегистрировано. Но обратился спортсмен, представитель боев без правил, чемпион мира, которому нанесли травму на тренировке. Однако поиск продолжался.
Впрочем, сам Василий Иванович, старший лейтенант спецназа ГРУ, вроде бы и слушал, что ему говорят, но едва ли что-то слышал и уж подавно не мог анализировать сказанное. Но рядом стояла Людмила. Она слушала и кивала. А он в прострации находился, словно жил мыслями в другом измерении, и никак не реагировал на происходящее. И даже на простые уточняющие вопросы отвечал не сразу, с трудом заставляя себя сосредоточиться на необходимости думать и говорить. Может, так сработала способность подсознания к самозащите, стараясь смягчить случившееся, растягивая осознание непоправимой потери. По крайней мере, так определила для себя Людмила, работавшая психологом реабилитационного центра. А она свое дело знала. И не мешала мужу за своим подсознанием, как за ширмой, прятаться. Знала, что потом, выйдя из этого трансового состояния, Василий Иванович будет у нее многое переспрашивать, и потому старалась все запомнить, чтобы потом успокоить… Она всегда чувствовала себя старшей и ответственной за него. Впрочем, она и была на шесть лет старше мужа…
* * *
– Такси! Такси! Дешево!
Не обманешь – не продашь. Так зазывалы преспокойно привирали, поигрывая ключами от машин. Таксисты у вокзала уж очень напоминали торгашей с базара, с той же интонацией кричавших: «Персики! Персики! Недорого».
К приезду единственного за день поезда у вокзала всегда собиралось таксистов не меньше, чем пассажиров. Поэтому, когда Людмила взяла Василия Ивановича за локоть, останавливая, к ним бросилось сразу несколько человек, желающих выхватить сумки из рук старшего лейтенанта. А он, словно и не понимал ничего, стоял и смотрел вперед.
– Товарищ старший лейтенант! – услышала Людмила.
И только после этого увидела, как к ним спешит сержант, водитель штабной машины. Его, кажется, звали Володей, а фамилию она никогда и не знала.
– Пойдем, – потянула Людмила мужа. – За нами приехали.
Таксисты с неприязнью оглянулись на конкурента.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – сержант, оказавшись рядом, вальяжно козырнул, хорошо осознавая вольности, которые может себе позволить штабной водитель.
Штабной «уазик» стоял с включенным двигателем, и в салоне было тепло, несмотря на то что на улице стоял мороз. В машину уселись быстро, устроив тяжелые сумки на заднем сиденье рядом со старшим лейтенантом, и сразу поехали. Но на выезде с привокзальной площади, огороженной трубчатым парапетом, какой-то человек неопределенных лет встал посреди дороги и замахал рукой, останавливая машину. Володя коротко глянул на старшего лейтенанта через плечо, а Людмила, устроившаяся на переднем пассажирском сиденье, приказала, как умеют приказывать только офицерские жены, вполне безапелляционно:
– Остановись. Может, к нам?
Она сама дверцу открыла, чтобы услышать, что тот скажет.
– В бригаду? – поинтересовался тот. – Здравствуйте.
– Здравствуйте. В бригаду.
– Возьмете?
– Садитесь, – она кивнула на заднюю дверцу.
Василий Иванович начал постепенно приходить в себя, потому что без напоминания отодвинулся, освобождая место для нового пассажира. Попутчик быстро сел, устроив на коленях свою небольшую сумку.
Ехали молча до самого КПП, где сержант остановился и оглянулся на пассажира:
– Вам сюда?
– В штаб.
– Значит, сюда. Нам дальше – в ДОС[5].
Пассажир вышел, но дверцу сразу не захлопнул, а оглянулся на старшего лейтенанта и уточняюще спросил:
– Если не ошибаюсь, старший лейтенант Арцыбашев?
– Так точно, – сдержанно ответил Василий Иванович, носом, видимо, чувствуя старшего по званию.
– Я по вашу душу, можно сказать, приехал. Подполковник Елизаров, Федеральная служба безопасности. Ну да завтра встретимся, поговорим.
Подполковник улыбнулся, но узкие глаза его при этом оставались ледяными.
– Так точно, – невнятно повторил старший лейтенант, и дверца захлопнулась.
– Кто это? – спросила Людмила.
– Так, никто, – безразлично ответил Василий Иванович.
Больше он ничего и сказать не мог.
* * *
Командир роты капитан Твердовский загодя прислал солдата, чтобы тот протопил дом. Вообще-то в щитовых двухквартирных домиках ДОСа центральное отопление было, но в эту зиму, как случалось и раньше, возникли какие-то перебои с углем для котельной, и потому все по старинке пользовались печками.
Приняв на себя естественное для домашних условий командование и отпустив солдата, Людмила, не раздеваясь, потрогала руками печку – та была уже горячая, хотя дом полностью еще не прогрелся. После этого посмотрела на мужа, пытаясь определить его дееспособность. Он разделся и упал в кресло перед выключенным телевизором, снова погрузившись в свои мысли, но она была уверена, что спроси сейчас, о чем он думает, он и не смог бы ответить. В таком состоянии люди не могут сконцентрироваться на чем-то конкретном. Посттравматический синдром порой бывает затяжным, но Людмила Арцыбашева хорошо знала и то, что чем более затяжным он бывает, тем меньше последствий в себе несет. И не заставляла мужа проявлять активность. Знала, что он сам очнется от стрессового полусна и сделает что необходимо. Управлять собой Арцыбашев-младший умел, как всякий офицер спецназа ГРУ. Служба такая, что требует психической устойчивости.
– Я за детьми схожу, а потом приготовлю что-нибудь. Посиди пока, отдохни.
Детей, трехлетнего сына и четырехлетнюю дочь, с собой на похороны они брать не стали, оставив у подруги Людмилы. Дети любили дедушку, и не хотелось им даже говорить о происшедшем. Пройдет время, как-то мягко можно будет им рассказать. И они решили подождать с объяснениями, пока дети немного не подрастут. Все-таки дедушка далеко жил, и не каждый день они с ним встречались. Потому детей оставили в чужих руках, благо руки – добрые и надежные – были. Однако это случалось уже не в первый раз, и потому волноваться особо не стоило – с детьми и в чужом доме все должно быть в порядке. Тем не менее нагружать подругу лишней заботой тоже не хотелось, и потому Людмила поспешила за детьми. Идти было недалеко, можно за десять минут в оба конца управиться вместе с одеванием детей. Да еще плюс минут десять на поболтать с подругой, которая без удовлетворения своего любопытства Людмилу, конечно, не отпустит.
Так она и ушла, не дождавшись ответа от мужа и неуверенная, слышал он ее или нет.
Василий Иванович так и сидел в кресле, опустив голову и глядя перед собой, когда, почти сразу после ухода жены, раздался звонок в дверь. Вставать и идти открывать не хотелось, тем более что дверь она наверняка, как обычно, оставила открытой. А кричать, чтобы зашли, хотелось еще меньше, чем вставать. И потому старший лейтенант, помедлив несколько секунд, пошел к двери, встречать гостей.
За дверью стоял гость, хоть и незваный, тем не менее «свой». Более того, командир, сослуживец и друг, которому не хотелось говорить, что он пришел не вовремя, потому что друзья всегда приходят вовремя. Только самому хозяину это не сразу становится понятно. И потому, открыв дверь, Арцыбашев отступил на шаг, освобождая проход.
– Привет, Василий Иваныч, – сказал капитан Твердовский, командир роты, перешагивая через порог.
Капитан был в спортивном костюме, на который набросил дубленку, и без шапки.
– Я смотрю, свет зажегся. Вернулись, значит. Дай, думаю, загляну.
– Заходи, Дмитрий Евгеньевич. Только я не в духе, сам понимаешь. Извини уж.
Твердовский хорошо это понимал и потому сразу вытащил из кармана дубленки бутылку водки и протянул старшему лейтенанту:
– Давай? Расслабит…
– Пробовал. Не помогает. Вообще до головы не доходит. Как воду пью.
Тем не менее Василий Иванович сразу прошел на кухню. Кухня была в доме угловой, и потому там всегда зимой было заметно холоднее, чем в других комнатах, – даже тогда, когда отопление шло из котельной. Но холода, когда нет ветра, офицеры боялись мало.
– Похозяйничай, а то у меня руки подрагивают, – сказал Арцыбашев и поставил бутылку на стол.
Руки у него в действительности не дрожали, но он не стал объяснять свое состояние полностью, потому что и себе объяснить его не мог, хотя мог бы сказать, что от усталости даже плечи болели, будто несколько дней не переставая мешки таскал – так все болело. И, чтобы совершить любое движение, приходилось себя заставлять. Но и объяснять подобное состояние не надо было, потому что Дмитрий Евгеньевич и сам все это понимал. Он не пошел в комнату доставать из серванта рюмки, а вытащил из кухонного навесного шкафа два стакана, поочередно дунул в каждый, словно сполоснул, и поставил на стол. А из второго кармана дубленки вытащил целлофановый пакет с куском копченого сала собственного приготовления, взял четвертинку буханки хлеба и тут же нарезал закуску. Выпили, помянули, не чокаясь, и после этого капитан, глядя на понурую голову старшего лейтенанта, сказал:
– Не рассказывай ничего. Давай сразу по второй.
Когда вернулась Людмила, бутылка была уже пустой и стояла под раковиной рядом с мусорным ведром. А мужчины сидели молча, каждый погруженный в собственные мысли. Со стороны казалось, что они друг друга понимают и поддерживают, хотя поддержка нужна была только одному из них.
* * *
– Подполковник Елизаров из ФСБ – это кто такой? – спросил наконец Василий Иванович.
– Из ФСБ? – переспросил Твердовский. – Это особист, что ли?
– Нет, особист, кажется, Евсеев, а этот Елизаров.
– Тогда не знаю. Я и с Евсеевым-то только здороваюсь, а разговаривать – ни разу не разговаривал. Не люблю я эту ихнюю братию. А кто такой?
Василий Иванович объяснил. Людмила молча слушала. Со стороны выглядело, что тот ничего вокруг не видит и не воспринимает, а он все запомнил. Значит, из стресса уже наполовину вышел.
– И не сказал, что ему от тебя нужно?
– Ничего не сказал.
– Не понравился он мне, – заметила Людмила, включаясь в разговор. – Лицо злое. Холеный уж очень. На комсомольского функционера из недалекого прошлого похож. Или на депутата. Из молодых и борзых. Я таким никогда не верю.
– Да, мне лицо тоже не понравилось, – согласился Василий Иванович. – Слизняк какой-то. И улыбается, как удав кролику.
– Служба такая, – философски рассудил командир роты и вместе с Людмилой встал на звонок в дверь. – Никак мой Бич Божий за мной пожаловал. Я открою.
Капитан знал за своей женой привычку отправляться на поиски мужа, если тот вышел из дома с бутылкой. А дома не пил принципиально. Кого Дмитрий Евгеньевич звал Бичом Божьим, знали все. Знали еще, что тещу капитан вежливо величает Мамашей Крюгер. Она долго не понимала, что это может означать, пока соседка не принесла ей видеозапись фильма-ужастика «Дом на улице Вязов». Разборку в тот вечер слышала вся улица. Но к голосу Мамаши Крюгер в ДОСе привыкли, и это не казалось чем-то из ряда вон.
Оказалось, в этот раз Дмитрий Евгеньевич ошибся. Он вернулся первым, но слышно было, как в прихожей кто-то разувается.
– Валерий Валерьевич хочет мое сало попробовать, – сказал Твердовский, замысловато представив нового гостя.
После этих слов в кухню вошел начальник штаба бригады подполковник Совкунов и поставил на стол свою бутылку с водкой.
– Сообщили мне, что ты, Василий Иванович, вернулся. Решил заглянуть, проведать.
– Не спейтесь, господа офицеры, – сказала, вставая, Людмила. – Только попрошу всех вместе с салом и тарой перебраться в комнату. Мне детей кормить пора… Ванюшка сегодня в обед есть не стал, и Манюша без нас плохо ела.
И посмотрела на мужа, как рефери на ринге, словно проверяла его состояние после полученного удара.
* * *
– Вообще-то я по делу, – сказал подполковник Совкунов после того, как выпили по первой. – Думал, ты один сидишь.
– Я не мешаю? – спросил Твердовский. – Могу уйти. Все равно моя половина вот-вот прибежит.
– Посиди, Дмитрий Евгеньевич, пока, – сказал Валерий Валерьевич. – Дело тебя тоже касается.
Капитан со старшим лейтенантом ждали, что скажет начальник штаба, а тот почти минуту думал, собираясь с мыслями.
– Вот, Дмитрий Евгеньевич, первый вопрос к тебе: сможешь ты найти Василию Ивановичу временную замену?
– На какое время? – настороженно спросил Твердовский. – От этого все зависит. Вообще-то взвод у него сильный, подготовлен хорошо, если ненадолго, то кого-то поставить можно.
– Неизвестно, насколько, – хмуро сказал подполковник. – Командировка, возможно.
– Это связано с подполковником Елизаровым? – спросил напрямую старший лейтенант.
Совкунов быстро и настороженно взглянул в глаза Василию Ивановичу и кивнул:
– Да. Он говорил, что вы подвезли его.
– А что вообще ФСБ от нас нужно? – поинтересовался капитан, не пытаясь скрыть своего недовольства.
– Ничего особенного: они всего-то навсего просят временно откомандировать к ним старшего лейтенанта Арцыбашева для помощи при расследовании обстоятельств убийства генерала Арцыбашева.
Василий Иванович покраснел и взялся за бутылку, чтобы разлить водку по стаканам.
– Авторский вариант, – сказал Твердовский.
– Что? – не понял подполковник.
– Я говорю, что это решить может только сам Василий Иваныч. С вашего, естественно, согласия. Я в этом деле даже советовать ничего не буду.
– И правильно, – согласился Совкунов. – А посоветовать здесь нечего, поскольку все завтра объяснит сам подполковник Елизаров. Я просто заглянул, предупредить – будь, Василий Иванович, готов к беседе.
– Я постараюсь, товарищ подполковник, – ответил Арцыбашев.
– С утра, будь любезен, ко мне. И еще подумай об одном. Судя по вопросам Елизарова относительно твоей способности к работе в одиночестве, на нелегальном положении и без прикрытия, они, видимо, хотят использовать тебя таким образом. Меня такие запросы сильно смущают… Подумай хорошенько.
– А что такого особенного должно меня смутить?
– То, что раньше в ФСБ о своей работе не докладывался.
Людмила, слыша, о чем разговор, выглянула с кухни и взглянула на мужа. Как всякая нормальная жена, она считала себя ангелом-хранителем своей половины и была уверена, что никто, кроме нее, не в состоянии понять, на что Василий Иванович способен, а для чего его просторные плечи явно не приспособлены.
2
Всю ночь валил снег, и прекращаться, кажется, не собирался, поскольку небо со всех сторон, куда ни посмотри, было затянуто низкими серыми тучами. Большие тяжелые хлопья сыпались с неба. Это предвещало значительное потепление, как всегда бывает при сильном снегопаде. После нескольких морозных недель потепление было вполне уместным и воспринималось с облегчением.
На службу Василий Иванович, как всегда, пошел один. Жена сначала детей в детский сад провожала и только после этого отправлялась к себе в реабилитационный центр. Там проходили восстановительный курс не только солдаты и офицеры их бригады, но и из других бригад.
Василию Ивановичу предстояло идти в другую сторону, поскольку обычно он пользовался боковой проходной, расположенной неподалеку от казарм. А утро каждого командира взвода начиналось, естественно, с посещения казармы, где взвод располагался. Дежурный по роте, встретив Арцыбашева на лестнице, не позволил старшему лейтенанту повидаться со своими солдатами и сразу развернул его:
– Товарищ старший лейтенант, подполковник Совкунов требовал вас к себе, как только появитесь. Что-то срочное.
– С командиром роты?
– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Капитана к начальнику боевой подготовки бригады вызвали. Он уже ушел.
Пришлось разворачиваться и идти в штаб заснеженной за ночь тропой через полосу препятствий – самым коротким путем. Где-то за углом штабного корпуса, в районе крыльца, остервенело лаял Товарищ Старший Прапорщик Черноносенко, из чего Арцыбашев сделал естественный вывод. Любимец спецназовцев, чистокровный дворовый пес с такой длинной, членораздельно и отчетливо произносимой кличкой, полный тезка некогда служившего в бригаде старшего прапорщика Черноносенко, был добрейшим на свете существом. Но признавал только людей в форме, а всех, кто ходил в гражданском, облаивал с полной ответственностью. Но если служащих бригады, которых Товарищ Старший Прапорщик Черноносенко прекрасно знал, пес облаивал только слегка и лениво, то любого постороннего, кто появлялся, он воспринимал как злостного нарушителя границы и угрозу каждому, носящему воинскую форму. Сам пес был средних размеров, но имел несуразно большую голову с широченной пастью, и это людей, не знающих его добрый нрав, пугало. Так же Товарищ Старший Прапорщик Черноносенко пугал кого-то и в этот раз. Вывод старшего лейтенанта был прост: в штаб только что прошел подполковник Елизаров. И уже, должно быть, подготовился к встрече.
Майор Крикалев из оперативного отдела, дежурный по штабу, поздоровавшись, тоже поторопил:
– Валерий Валерьевич уже дважды спрашивал. Просил подогнать.
– Он один?
– Нет. Кто-то там в гражданском. Мордатый такой. Глаза как у устрицы.
– Елизаров? Из ФСБ?
– Не знаю, кто, – майор Крикалев пожал плечами. – Может, и из ФСБ. Если арестовывать тебя приехал, поторопись, а то, чего доброго, не дождется.
– Бегу, – ответил старший лейтенант штабному майору и в самом деле двинулся по лестнице через ступеньку, впрочем, торопился он только до поворота лестницы, дальше стал подниматься нормально.
Расслабленность, если не сказать растерянность прошедших нескольких дней Арцыбашев сумел преодолеть, как умел преодолевать и физическую усталость. И хотя отошел от своего вчерашнего ступора, но еще не мог быть легким и беззаботным после убийства отца. Сейчас его брови хмурились, словно обрели непонятную тяжесть, и взгляд стал менее подвижным. Да и сам Василий Иванович чувствовал, что вернуться к себе прежнему вряд ли удастся. И когда время сможет примирить его с происшедшим – было неизвестно.
Подполковник Совкунов как раз заказал из столовой чай на себя и на гостя, и старший лейтенант Арцыбашев вошел в кабинет вместе с официанткой, которую догнал в коридоре.
– Еще чай, Валентина, – попросил Валерий Валерьевич. – Присаживайся, Василий Иванович, поближе к подполковнику Елизарову. Михаил Афанасьевич тебя заждался…
Старший лейтенант посмотрел на часы. Официально служебное время начиналось у него только через пять минут, хотя в армии служебное время нормированным по большому счету не бывает. Совкунов это движение заметил, но никак не отреагировал, уверенный, что офицеры должны приходить на службу никак не позже начальника штаба.
Василий Иванович, как и положено младшему офицеру, аккуратно и прямо сел за стол против подполковника Елизарова. Тот посмотрел на старшего лейтенанта поверх очков, потом на официантку, расставляющую на стол стаканы в подстаканниках и печенье в блюдечках, и задал отвлеченный вопрос:
– Вас, Василий Иванович, с какого времени начали по имени-отчеству звать?
– В детском саду еще, – невесело улыбнулся старший лейтенант. – Сначала воспитатели, оттуда во двор перешло, со двора – в школу. Как-то так повелось, что даже учителя – с улыбкой, конечно, но…
– Бывает и так. Мы это называем остаточным явлением… Вообще-то по возрасту вы уже вышли из анекдотов про Чапаева, – заметил Михаил Афанасьевич. – Тем не менее традиции остались у людей старшего поколения, у которых знакомое отчество вызывало только такую ассоциацию.
– А что, анекдоты имеют временной период? – спросил подполковник Совкунов.
– Как правило, политические, – пояснил Елизаров. – Еще в конце пятидесятых годов в ЦРУ был центр, где эти анекдоты кропали. Направление очевидное – полить грязью чересчур патриотический настрой советского человека. Неуважение к своим героям и вождям, которых выставляли питекантропами. Начали тогда с Ленина, Сталина и Хрущева. Потом уже и на героев перешли. А анекдот ведь запоминается лучше, чем пересказ событий. Потому и неудивительно, что люди, помнившие, кто такой Василий Иванович Чапаев, да еще и старый фильм, не могли удержаться.
– Да, помню еще анекдоты про Штирлица, – сказал подполковник Совкунов. – А почему наши не сделали «ответный подарок» – про Рэмбо, например?
– Чтобы создать аналогичный центр при КГБ и получить финансирование, требовалось кому-то набраться храбрости и пойти сначала к Хрущеву, потом – к Брежневу и показать хотя бы несколько десятков анекдотов для ознакомления. А такого храбреца не нашлось. Наши генеральные секретари не страдали от переизбытка юмора, и никто не рискнул здоровьем соваться с предложениями.
Официантка вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
– Ну-с, приступим к нашим делам, – сказал Михаил Афанасьевич и придвинул к себе лежащую чуть в стороне кожаную потертую папку, которую, впрочем, не раскрыл, и посмотрел на начальника штаба бригады.
– А я, – сказал подполковник Совкунов, – свой чай оставляю в наследство старшему лейтенанту Арцыбашеву, а тот, что для него заказал, попью в оперативном отделе. Я прикажу дежурному, чтобы телефон туда переключил, чтобы вам не мешать.
И Валерий Валерьевич вышел, оставив молодого офицера спецназа ГРУ для беседы с подполковником Федеральной службы безопасности.
* * *
– Я дважды участвовал с Иваном Васильевичем в операциях, – сказал вдруг подполковник Елизаров, казалось бы, совсем не к месту вспомнив убитого генерала. – На Северном Кавказе – один раз в Дагестане, второй в Ингушетии. Правда, пересекались, главным образом, в работе с подразделениями, а не лично. Не в тех я чинах, как говорится, чтобы с генералами чай пить, особенно если это чай с коньяком. Ну, хоть с генеральским сыном попью, без коньяка.
Старший лейтенант Арцыбашев заметно напрягся, но старался держаться. В современных условиях спецназ внутренних войск изредка проводит с ФСБ совместные операции, как это делает и с теми и с другими спецназ ГРУ. Ничего удивительного в этом не было. Просто напоминание о службе отца, человека не просто сильного, а еще и прекрасно подготовленного в рукопашном бое, напомнило старшему лейтенанту, как он погиб. А подполковник Елизаров, сказав это, выдержал паузу, ожидая какого-то ответа, чтобы иметь возможность настроиться на правильный тон. Но попытка оказалась неудачной. Тогда Михаил Афанасьевич легонько похлопал по папке, привлекая к ней внимание, показывая, что ему есть чем заинтересовать Василия Ивановича. Но старший лейтенант и на это никак не отреагировал и продолжал ждать. Облегчать задачу Михаилу Афанасьевичу никто не собирался. Он понял, что проще сразу говорить напрямую, как привыкли ставить задачу в армии. Но сейчас конкретной задачи и не было, нужно лишь обсудить возможность сотрудничества. Так понимал ситуацию сам старший лейтенант и не горел желанием работать с ФСБ. Но, поскольку это должно касаться расследования гибели генерала Арцыбашева, внутренне согласился.
Убедившись, что попытки разговорить сына убитого ни к чему не привели, Елизаров спросил:
– Вам, кажется, уже доводилось в «автономке»[6] работать? Без прикрытия?
Однако старший лейтенант оказался не так прост, как тому показалось, и сразу раскрываться не захотел.
– Я, конечно, товарищ подполковник, знаю, что такое «автономка», слышал. Что же касается моей службы, то все вопросы я попрошу относить к командованию бригады или вообще к командованию спецназа ГРУ. Я на такие вопросы отвечать не имею права даже в том случае, если вы обладаете следственными полномочиями. А у ФСБ, насколько мне известно, следственные полномочия отобрали и передали в следственный комитет при военной прокуратуре. Так, кажется? Сами понимаете, мы с вами люди военные и несем ответственность за сказанное…
Михаил Афанасьевич кивнул, улыбнулся своей ледяной улыбкой, оценив умение Арцыбашева-младшего определять суть тайных операций, но восторга не проявил.
– Мы, возможно, хотели бы предложить вам поработать в «автономке» по нашему заданию, – наконец-то сказал подполковник откровенно. – Ваше командование не возражает. Дело упирается только в ваше личное согласие.
– «Хотели бы предложить» или только «возможно, хотели бы»? – переспросил старший лейтенант. – Можно этот вопрос почетче прояснить?
– Прояснить можно. Дело в том, что для участия в запланированных мероприятиях вам необходимо будет кое-что вспомнить. От вашей памяти и будет зависеть ваше участие. Если вспомнить ничего не сможете, значит, и обсуждать нечего. Ну, и желание ваше необходимо – это, может быть, самое главное, поскольку обязать мы вас не можем, а ваше командование согласится только при этом условии.
Теперь кивнул уже Василий Иванович, не желая тратить слова на вопросы, которые фээсбэшник так и так прояснит, иначе и не стоило этот разговор заводить. Пусть выкладывает, что следует вспомнить и какие варианты могут возникнуть. Василий Иванович предполагал, что некоторые из них могут оказаться для него лично неприемлемыми.
Елизаров не заставил себя ждать и пояснил:
– У нас есть некоторые наработки по данному делу. Причем они были сделаны задолго до совершения убийства, и мы не предполагали, что дело так закончится. Впрочем, еще несколько месяцев назад мы предупреждали Ивана Васильевича о необходимости быть осторожным. Он обещал, однако…
– Я слушаю вас, – прервал старший лейтенант, стараясь быстрее перейти к делу и избежать обсуждения деталей убийства.
– Вы знаете, что была похищена сабля?
– Да.
– Это самый ценный предмет в доме?
– Самый ценный, – согласился Арцыбашев-младший. – Правда, следователи на этом не зациклились, несмотря на мое предупреждение о ее возрасте и ценности. Они похищение сабли видят только каким-то штрихом или отвлекающим моментом. Но я могу допустить, что это не так.
