Сергей Самаров
Отчуждение: точка контакта
© Самаров С., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017
Только-только выведя из Резервации, как негласно стали называть Землю Отчуждения, свой взвод и четверых летчиков с подбитых инопланетянами самолетов, старший лейтенант Троица вынужден вернуться обратно. Он лучше других изучил это место. Он уже знает, какие опасности поджидают там людей. Кроме того, перед старшим лейтенантом поставлена задача, решить которую он считает своим долгом, – найти и освободить из инопланетного плена солдат-пограничников. При этом старший лейтенант получает и другое важное задание – собрать научные материалы о тех, кто появился на Земле: какими они обладают технологиями и можно ли российским ученым использовать эти технологии. Но ситуация складывается так, что неведомые существа похищают сначала младшего сержанта из взвода Троицы, потом бойцов, добровольно отправившихся за своим командиром, а также офицеров отдельной мобильной группы, которых повел за собой Троица. В итоге со старшим лейтенантом остается только командир отряда майор Медведь. Казалось бы, им уже не до научных поисков, важнее освободить своих подчиненных, да и выполнить задуманное вдвоем чрезвычайно сложно. Но они знают испытанный способ попасть в стан врага – вызвать огонь на себя…
Пролог
Я успел выспаться, несмотря на то что свободно и расслабленно вытянуть ноги, как я привык, в багажнике бронеавтомобиля «Тигр» было сложно. Пришлось спать, свернувшись по-собачьи клубком. Плохо, что нет хвоста, чтобы прикрыть нос, потому что в багажнике стояла канистра с соляркой и сильно воняла. Тем не менее я устроился вполне удобно. Благо, гибкость тела позволяла мне это. К четырехчасовой норме я уже давно привык. И потому проснулся за пару минут до того, как дверца багажника открылась, и грубый голос майора Медведя произнес:
– Вставай, Троица. Пора…
Машину я покинул с помощью несложного акробатического трюка, через голову и плечо вывалившись из дверцы так, чтобы перед командиром своей группы, выпрямившись, не просто встать на ноги, а сразу по стойке «смирно».
– Готов, товарищ майор! Отоспался на неделю вперед…
– Молодец, старлей. Иди в штабную машину. С тобой командующий поговорить хочет.
Штабная машина, как я догадался, это стоящий неподалеку второй бронеавтомобиль с черными, полностью тонированными стеклами. Два бронеавтомобиля вместе так и стояли здесь, когда мой взвод вышел из Резервации в Полосу Отчуждения. Тогда еще рядом стояло несколько «автозаков» для перевозки пленных бандитов, которых мы ранеными вынесли на самодельных носилках. Здесь же ждала машина «Скорой помощи», чтобы этим раненым оказать квалифицированную первую помощь.
К сожалению, я и мои бойцы хорошо обучены раны наносить, но плохо обучены их залечивать и вообще облегчать страдания раненым. Я сам, например, помню, когда получил касательное ранение осколком в бедро, сам себе швы наложил, прикрыл ватным тампоном, потом перемотал бинтом поверх штанины и посчитал, что этого достаточно для продолжения боя. Врач потом удивлялся, как я сам себе тогда бедренную артерию не порвал. Швы были наложены вплотную к артерии. Не зная достаточно анатомию, сунулся в хирургическую практику, как в реку, не зная брода. Что-то похожее мы могли бы натворить и сейчас, желая стать милосердными. И потому я милосердие взводу запретил.
И еще тогда, когда мы прибыли к этим двум бронемашинам «Тигр», в нашу сторону направлялось два автобуса. Один, как я понял, для четверых летчиков, один для моего взвода – разделение неравномерное, но играла роль армейская субординация. И мои бойцы, и летчики, и бандиты вскоре должны были встретиться в Карантине. Но автобус с солдатами, как я видел, так до сих пор и не уехал. Возможно, водителю, как и мне, потребовался сон перед дорогой.
– А что, мой взвод отправлять не думают? – поинтересовался я у майора Медведя.
В ответ он пробормотал что-то невнятное. Как я понял, солдаты пожелали дождаться моего пробуждения, не захотели оставлять меня здесь одного, хотели, чтобы я дал им конкретное приказание. Я так и не понял, они что, не пожелали слушать приказания командующего спецназом ГРУ, или полковник Мочилов сам разрешил им на время моего сна задержаться?
Штабной бронеавтомобиль внешне был новее второго, в котором я спал, не был забрызган грязью, торжественно блестел черным лаком и зеркальными стеклами, в которые я попробовал заглянуть. Но увидел только свое отвратительно седое и небритое отражение. Еще более седое, видимо, чем в действительности, из-за черноты тонировки стекла.
А внутри штабной «Тигр» показался мне более просторным, чем снаружи. Хотя внешне ничем, кроме номера и чистоты боков, от своего собрата не отличался. Внутри не оказалось заднего ряда сидений. А достаточно большой багажник стал частью салона, в котором только на боковых стенах и дверцах были видны небольшие откидные сиденья, а посреди салона стоял стол с компьютером и радиотелефоном и лежали развернутые карты, над которыми склонился какой-то немолодой капитан с недобрым колючим взглядом.
Сам командующий сидел с торца стола на сиденье, вмонтированном в заднюю дверцу, откинувшись назад и прислонившись затылком к стеклу. Выглядел полковник усталым, словно только что вернулся из Резервации, куда ходил в составе моего взвода, бегал вместе с нами через хребты и три ночи подряд не спал. Глаза командующего были полузакрыты, дышал он ровно, как дышат спящие дети. Но не храпел. Храп для спецназовца – опасность выдать себя в засаде. И потому храпунов у нас не держат даже на штабных и командных должностях. Чтобы дурной пример не подавали.
Я посмотрел на капитана, ожидая, что тот хотя бы кивком головы попросит дать командующему вздремнуть и своим недобрым взглядом выставит меня из машины. Может быть, капитан так и поступил бы, если бы полковник Мочилов не открыл глаза и не спросил меня ясным, совсем не сонным голосом:
– Выспался, Троица?
– Так точно, товарищ командующий. Выспался…
– И отлично. Я вот тоже, хотя не спал всего одну ночь, вздремнуть себе позволил. Возраст свое берет. Пора, видимо, на пенсию.
Я промолчал. Возраста командующего я не знал, хотя выглядел он вполне спортивно и подтянуто. А говорить подобающие случаю комплименты я не обучен.
– Заходи в машину, присаживайся…
Я вошел в салон, сел на откидное сиденье напротив капитана, держась прямо и всем своим видом показывая полное внимание. Командующий немного повеселел. И даже спросил с легкой усмешкой:
– Как ты умудрился настолько не угодить Академии наук, что они готовы тебя выдвинуть на Нобелевскую премию?
– Чем я им так не угодил, товарищ полковник? – удивился я, не собираясь, впрочем, от Нобелевской премии отказываться.
– А чем ты им минный ящик набил? Обещал только минимальные пробы, по чуть-чуть всякого-разного, а сам перестарался. Ящик едва выдержал, гвозди вырывать стало при транспортировке. И зачем-то засыпал этим все другие пробы. Ученые едва-едва смогли выковырять их…
– Ничего подобного, товарищ полковник. Могу даже перечислить, что я в ящик уложил… Это, в первую очередь, два куска металла, как я подозреваю, внешней обшивки противостоящих друг другу космолетов. Я подумал, что металл разный, и потому представил для анализа оба куска. Куски были упакованы в пластиковые пакеты. Правда, пакеты для мусора, но других у нас не было… Мы их обычно по назначению используем, когда упаковки от сухого пайка закапываем. Потом положил туда же две стандартные солдатские фляги с пробами воды из ручьев, как просили – из разных. Один ближе к падению космолета, другой с удаленного места, но над которым они пролетали. И в стеклянной баночке, отдельно от всего, скребок со следа, оставляемого «гуляющим дымом»…
Командующий остановил мои воспоминания, показывая малый интерес к этим предметам, взял со стола трубку смартфона и набрал номер, видимо, тот, по которому недавно разговаривал.
– Сам объяснишь сейчас профессору. Встречу я обеспечить не сумел, поскольку ты дал согласие на участие в новой операции и свободного времени, следовательно, не имеешь. Профессор просил хотя бы обеспечить ему возможность поговорить с тобой по телефону. Хочет что-то выяснить. Важное для науки…
На звонок ответили. Командующий поднял смартфон к уху.
– Виталий Витальевич, полковник Мочилов беспокоит. Вот передо мной сейчас сидит старший лейтенант Троица. Он готов ответить на ваши вопросы и выслушать ваши просьбы. Только постарайтесь надолго его не занимать. Старшего лейтенанта уже дожидается целый зоопарк, чтобы отправиться в Резервацию, как они это место называют. Да-да… Именно – зоопарк… Майор Медведь, капитан Волков, старший лейтенант Лисин. А в дополнение к этому еще и старший лейтенант Троица, вероятно, с частью солдат своего взвода.
Фразу относительно «зоопарка» я почти расшифровал. Это, видимо, состав группы, с которой я должен пойти в Резервацию. А вот при чем здесь солдаты моего взвода, я еще не понял и посмотрел на командующего быстрым вопросительным взглядом. При этом вспомнил и неясные недавние объяснения майора Медведя по тому же поводу.
Но полковник вместо ответа просто протянул мне трубку, чтобы я поговорил с профессором.
Я взял трубку и негромко представился:
– Старший лейтенант Троица. Владимир Александрович меня зовут. Слушаю вас внимательно.
Такое представление – по имени-отчеству – возможно было, конечно, только при разговоре с гражданским лицом, поскольку оно категорично не уставное. Но я так и понял, что говорю с человеком гражданским. Однако мой собеседник, обладатель густого баса, каким часто говорят внешне совсем не крупные люди, представился совсем для меня неожиданно:
– Генерал-лейтенант Вильмонт, Виталий Витальевич.
Так высоко я еще не взлетал, чтобы моей персоной генерал-лейтенанты интересовались. Даже генерал-майоры ни разу ко мне со своими вопросами не обращались. Случалось, другие старшие офицеры передавали мне их распоряжения, и это только говорило о том, что некий генерал-майор знает о моем существовании и заинтересован в результатах моей деятельности. А тут – генерал-лейтенант! Было впору возгордиться. На секунду даже дыхание сперло. В этот момент мне потребовалось все присутствие духа офицера спецназа ГРУ, чтобы удержать себя в руках. А Виталий Витальевич тем временем продолжал:
– Владимир Александрович, расскажите мне, что вы положили в контейнер для отправки к нам. Что и в каком количестве, в какой упаковке?
Он требовал подробностей. Я снова все перечислил. Память мне пока еще не изменяла, несмотря на седые волосы. Но генерал-лейтенанта, как мне показалось, волновали конкретные подробности:
– Эта баночка, куда вы положили скребок со следа «гуляющего дыма», была закрытая?
– Конечно, там металлическая крышка завинчивалась.
– А сама баночка была чистая? Внутри ничего не было?
– Внешне – да. Эта баночка принадлежала солдату моего взвода. Он носил в ней сахар. Сластена такой от природы. Любит добавлять сахар против нормы. Солдат сахар переложил в карман, сахарные крошки из банки вытряхнул, стекло протер изнутри сухой тряпочкой. Кажется, бинтом. Когда я собрал скребок следа, а собирал я его ножом, потому что след сжигал перчатку, – я проверил. В баночке след был только на самом дне. Стекло не плавилось, держало его нормально. В рюкзаке я баночку переносил в стоячем положении, иначе она в кармашек не помещалась. Значит, крышки содержимое не касалось. Крышка у меня вызывала опасение – она из тонкого металла. Металлический нож не пострадал, но крышка было намного тоньше, к тому же – это не легированная сталь, а какой-то, скорее всего, алюминиевый сплав. До Полосы Отчуждения я донес все нормально. Но в ящике, когда я пробы туда уложил, закрепить баночку было нечем, и потому я проложил ее другими пробами, просто прижал лапами елей и мешочками с землей. А что случилось, товарищ генерал?
Я так и не понимал, для чего генерал ведет такой подробный допрос. Если бы понимал, возможно, смог бы что-то толковое сказать.
– Баночка при транспортировке раскололась. Возможно, не раскололась, а была раздавлена изнутри или снаружи, мы пока определить это не можем. Ее сначала везли на машине на аэродром, потом на самолете в Москву, потом снова на машине в Подмосковье, в нашу лабораторию. Возможно, сам контейнер переворачивали вверх дном. Меня интересует, в какой момент баночка перевернулась и сама проба, то что вы называете «скребком», проела металл крышки и вывалилась в ящик. Это мы у себя в лаборатории рассматриваем, как один из вариантов. При этом ящик не загорелся, а только в отдельных местах слегка как будто поджарился. Но нам подсказали, что это ящик из-под артиллерийских снарядов или из-под мин и он имеет противопожарную пропитку. А вот проба отчего-то разрослась в гигантских масштабах, заполнила весь ящик и начала его активно разламывать, вырывая гвозди из мест крепления. Мы подозреваем, что произошла какая-то бурная реакция. Возможно, в баночке остались частицы сахара. Это возможно? Мог солдат не слишком аккуратно баночку протереть?
– Это возможно, товарищ генерал. Мелкие частицы незаметны. Хотя мне, как и солдату, показалось, что баночка чистая. Извините, но мы использовали только то, что у нас было под рукой.
– Ни вас, ни солдата никто не обвиняет. Реакция могла стать следствием взаимодействия вашей пробы с пропиткой дерева. Два химических соединения не обязательно должны относиться один к другому дружественно. Это могло произойти в том случае, если баночка разбилась просто при транспортировке. Ящик, как я сказал, могли переворачивать. Отдельного предупреждения на этот счет не делалось, поскольку никто не подозревал, что может случиться.
– А что это вообще за вещество? – задал я интересующий меня вопрос.
– Этого точно никто пока сказать не может. Мы знаем только, что это какое-то кремниевое соединение, находящееся в довольно странном, неизвестном земной науке состоянии, и при этом – мощнейший проводник информации. Вы что-нибудь о кремнии знаете? Я не говорю о том, что первобытные люди с его помощью костер разводили. Я имею в виду современное его использование.
– Практически ничего, товарищ генерал. Кроме того, что кремний используется для карт памяти в компьютерах. И на кремниевой основе, кажется, компьютерные процессоры делают… Вот и все. Это не мой профиль работы…
– Да. Вы ничего о кремнии не знаете и в то же время знаете очень много, судя по вашим комментариям к видеозаписи. Вы что, всерьез решили, что эти, как вы их назвали, «гуляющие дымы» разумны?
– Судя по тому, как они выбирали себе путь при подъеме на хребет, я имел право высказать такое предположение, – ответил я не очень уверенно. – Но это было образное выражение. Я не делал категоричных выводов.
– А я из вашего комментария сделал такой вывод, Владимир Александрович, – вы поняли, что имеете дело с процессором на кремниевой основе, и понимаете, что в него заложена конкретная программа, которая заставляет его так себя вести. – Профессор высказал свое мнение, как прокурор высказывает обвинение. Так, по крайней мере, мне показалось.
– Это, товарищ генерал, слишком сложно для офицера спецназа ГРУ, владеющего компьютером только на «юзерском»[1] уровне.
– Тем не менее наши специалисты пришли к выводу, что это вещество, как вы правильно решили, имеет собственную программу и старается ей следовать. В настоящее время специалисты смежной с нами лаборатории ГРУ пытаются скачать с вашей пробы программу, чтобы прочитать ее без помех. Беда в том, что сам носитель программы, по всей вероятности, тот столб дыма, который вы обозвали «гуляющим», а проба представляет собой только след деятельности программы. Какого, говорите, цвета был дым?
– Бело-сиреневый, товарищ генерал.
– Понятно. Цвет, только отчасти характерный для кремниевых соединений. Короче говоря, Владимир Александрович, к вам в течение часа прибудет вертолет «МИ-26», который доставит камеру, способную делать снимки для спектрального анализа, – спектрофотометр. И вы обязательно должны будете сфотографировать такой столб. Найти и сфотографировать несколько раз. Это очень важно для науки.
– А если они все уже прогорели? – спросил я. – Дым – это, скажем так, послесловие огня. А любой огонь требуется чем-то подпитывать. К моменту нашего возвращения в Резервацию дымы могут полностью иссякнуть.
– Наши специалисты уверенно заявляют, что столбы эти в состоянии дымить без всякой подпитки в течение, вероятно, нескольких месяцев. – Генерал-лейтенант спокойно и без интеллигентского напряга сообщил мне, что я дурак, а дураку вовсе не обязательно объяснять то, что он все равно не поймет. С точки зрения уважения к профессорскому званию генерала я мог бы с ним согласиться. Я тоже не всегда обязан сообщать солдатам все свои действия и соображения. И даже не считая их дураками. И потому допустил, что генерал и меня таковым откровенно не считал, а просто ему было сложно объяснить мне то, в чем он сам не специалист. И мне не стоит слишком сильно возноситься. Нобелевская премия мне все равно не светит. – По вашей видеозаписи сделан спектральный анализ. Судя по всему, горение происходит медленное, и продукт не сгорает полностью, то есть может еще долго чадить.
– Хорошо, товарищ генерал. Я понял. Сделаю снимки.
– Столб дыма… Из него какую-то пробу вытащить, я думаю, не удастся. Лично я не вижу варианта, как это сделать. Мы даже не знаем, какая там субстанция внутри, насколько она пластичная и сохраняемая вне определенного количества. Но вот вместе с камерой вам привезут прибор, который, если получится, может скачать с дыма часть его внутренней программы. В любом случае за результат вы не беспокойтесь. Это наши проблемы. Однако попробовать стоит. Но ставить или даже держать прибор следует не дальше метра от источника, что, как мне видится, несколько опасно. Прибор, предупреждаю, дорогой. Будет лучше и для вас, и для меня, если он не сгорит в дыму. Не рискуйте такой техникой. А в остальном все задания – прежние. Пробы воды желательно взять на тех же самых местах, где вы их брали в первый раз, и обозначить на флягах номера, как вы в первый раз сделали. Мы это заранее, к сожалению, не обговаривали. Сможете найти место? Оба места…
– Без проблем, товарищ генерал. У меня память профессионального военного разведчика. Она и через год не подведет, не то что через день.
Это не было хвастовством. У меня и в самом деле была память профессионального военного разведчика, и я мог на эту память положиться. Однако я, сам не знаю для чего, отметил на карте в своем планшетнике места, где брал пробы. Но сообщать об этом генералу, решил я, ни к чему. Пусть считает, что я только на память полагаюсь.
– Вот и отлично.
– Я понял, товарищ генерал. Выполню все задания.
– Главное, побольше снимайте на камеру. И то, о чем я вас, Владимир Александрович, просил, выполните. Сам процесс тоже снимайте на видео. И все, что будет представляться непонятным и внеземным, тоже снимайте. Абсолютно все. У спектрофотометра, который вам доставят, большая карта памяти, потому не стесняйтесь. Еще одно задание, товарищ старший лейтенант… Вы должны будете найти точно такой же след, с какого делали «скребок».
– В том же месте?
– Это не обязательно. И насыпьте на след сахар. У вас есть с собой сахар?
– Входит в сухой паек. Всегда можно порцию выделить.
– Вот и насыпьте. И снимите последующую реакцию на свой планшетник. Какой бы она ни была. Даже если ее вообще не будет – это тоже следует снять. Отрицательный результат в любом исследовании – это тоже результат. Он показывает, какой путь лишен перспективы.
– Я понял, товарищ генерал. Это все?
– Некоторые подробности вам расскажет инструктор, который прилетит к вам с посылкой. Я там еще кое-что говорил вашему командующему. Он вам передаст. Задание для всей группы. У меня все! Счастливого пути! Ждем вашего возвращения и результатов. Главное – результатов. Они сейчас важнее всего. Для безопасности всей страны!
Хорошенькое напутствие! Сам, дескать, можешь пропадать, а результат выдать обязан… Помню, как-то видел по телевидению выступление одного российского ученого по поводу экспериментов с запуском большого адронного коллайдера в Европе, где наши спецы тоже работают. Этого ученого спросили, что будет, если они в самом деле смоделируют тот самый Большой взрыв, который сотворил нашу Вселенную. Ведь Земля, как кое-кто предупреждал, может погибнуть… На что ученый, недолго думая, ответил: «Ну и что? Зато мы будем знать». Я бы сам таких ученых, честно говоря, расстреливал вместе с их знанием…
В моем понимании, знания даются людям для того, чтобы они служили человечеству. А знания только ради знаний – это просто пустое место. Это вода в водопроводе, который не имеет крана для того, чтобы напоить человека.
Виталий Витальевич отключился от разговора. Я вернул трубку командующему.
– Генерал сказал, что он вам, товарищ полковник, что-то уже сообщил и вы должны нам передать. Нашей группе.
– Да, я уже передал майору Медведю. Он в курсе. Тебе особое задание. Помнишь, где ты первый лист обшивки космолета нашел?
– Так точно, товарищ полковник, хорошо помню.
– Найди снова этот лист, там ты прислал с пробами часть какого-то прибора с небольшим хоботком, выступающим на поверхность.
– Да, помню.
– Так вот, этот хоботок сильно пострадал от соприкосновения с заполнившей ящик пробой. Но кое-что с него удалось соскрести. Есть там какая-то субстанция, частицы которой найдены и на внешней поверхности самого металлического листа. Этими исследованиями не Виталий Витальевич занимается. И задание я получал не от него. Короче говоря, требуется второй хоботок. Точно такой же… Или даже несколько. Это очень ценная вещь, как мне сказали. Ты сам говорил про подобие динамической защиты у космолета. Какое-то там облако было. Наши ученые головы предполагают, что облако вокруг корпуса создавалось, выходя через эти самые хоботки. Некая странная субстанция, которую они назвали «антиплазмой». Если удастся создать такое вещество в земных условиях, наши самолеты и бронетехника станут неуязвимыми для оружия любого земного противника. Но для качественного анализа требуется большое количество хоботков или же небольшое количество вещества, которое через хоботки выбрасывалось на поверхность космолета. А выбрасывалось, судя по всему, в большом количестве. Значит, и хоботков должно быть много. Поищи…
– Товарищ полковник, но ведь гранатомет «РПГ-29» пробил корпус. И никакая «антиплазма» не помогла.
– Я прекрасно понимаю, что на всякий меч всегда найдется свой щит и на всякий щит потом можно выковать свой меч. Мне просто не дано знать, что там произошло. Может быть, космолет был уже в аварийном состоянии и поврежден у него был как раз узел, который качал эту «антиплазму». Может быть все что угодно. Но просьбу специалистов следует уважить. При этом не забывай главной задачи группы. Впрочем, у группы есть командир. Он главную задачу не забудет. Вопросы есть?
– Так точно, товарищ полковник. Я уже дважды слышал намеки про свой взвод и не могу понять, почему автобус еще не уехал.
Полковник усмехнулся.
– Заботишься о своих солдатах?
– А как иначе, товарищ командующий. На то я им и командир, чтобы было кому о них заботиться. Стараюсь по мере возможности…
– И хорошо. Уважаю такую заботу. А солдаты в ответ о тебе, старлей, заботятся. Как услышали, что ты снова в Резервацию отправляешься, сразу несколько человек ко мне напрямую обратилось. Хотят с тобой пойти. Я объяснил, чем это чревато. Тем более говорят, одного командира не отпустим. Я и это тоже уважаю и потому оставил решение вопроса до твоего пробуждения. Сам решай, кого брать, кого оставить…
– Понял, товарищ полковник. Разрешите идти к взводу?
– Иди, старлей Троица…
