Сергей Самаров
Славянский сокол
Глава 5
Нечто непонятное начало выползать из тумана. Мучительно, с потугами и при странном отсутствии звуков. Выползало, выползало, выползало, словно цыпленок с человеческими разумом и ощущениями с мучениями выбирался из яйца смерти[10] к жизненному свету.
А потом свет в самом деле блеснул. Яркий… Вспышкой… Изнутри… И с осознанием того, что глаза при этом остались все еще закрыты.
Дражко пришел в себя сразу, рывком сбросив покрывало болезненного небытия, но не решился по возвращении в мир жизни открыть глаза так же быстро, потому что даже сквозь прикрытые веки он ощущал явно солнечный свет и боялся, что свет этот после долгого пребывания во мраке небытия ослепит его. Память вернулась к нему легко, одновременно с возвращением сознания, и он вспомнил, как готовил Дворец Сокола к обороне, когда получил предательский удар кинжалом. Рана и сейчас ныла, и, как воин опытный, знающий в ранениях толк, князь-воевода и соправитель княжества бодричей предпочитал не шевелиться, понимая – каждое движение вернет боль, а она может вытеснить из тела так трудно пришедшее в него сознание. Сознанию следовало сперва установиться, войти в ритм жизни.
Он прислушался. Если рядом с ним и был кто-то, то этот кто-то вел себя настолько тихо, что Дражко не ощутил чужого присутствия. Но где же он все-таки, и как обернулись события за время его беспамятства?
Герцог Гуннар перехитрил воеводу, подослав к нему убийцу. Дражко не привык думать о своей безопасности, тем более, не мог он думать о ней в княжеском дворце. Да, именно герцог Гуннар вместе с боярами… Дражко вспомнил и узнал сиплый голос. Удар кинжалом нанес один из слуг, видимо, специально для этого и посланный. Он готовился нанести его раньше. Именно для этого и приходили бояре. Именно для этого они и захотели остаться во Дворце Сокола, якобы дожидаясь приезда посольства. На самом деле это давало возможность убийце начать охоту за жертвой. И сам Дражко виноват, оставив слуг на свободе и отправив в подвал только хозяев. Следовало подумать о том, что слуги могут оказаться и скрытыми врагами, подумать сразу, как только Сфирка принес весть о дружинах, собранных боярами в своих дворах. Конечно же, это не простой слуга пытался убить князя-воеводу. У простого слуги не всегда хватит умения и воли для нанесения удара. Это боярский дружинник. Первый удар был между лопаток. Шкура рыси скрыла бахтерец, защитивший сердце. А не последуй воевода совету Власко, мизерикордия пробила бы кольчугу. После первого удара, от которого бахтерец и спас, убийца сразу сориентировался и нанес второй как раз в нужное место, под нужным углом, чтобы узкое лезвие через плечо вошло в грудь. Это бил опытный вой, знающий толк в доспехах и в ударах. Не слуга… А Дражко так легко купился на возможность своим великодушием по отношению к слугам дать возможность одуматься и тем, кто сидит в боярских дворах…
Но все же, что произошло в городе?
Герцог Гуннар захватил Дворец Сокола?
Командовать стражниками после ранения Дражко остался простой сотник. Глашатный Сташко не в счет, потому что он стар и откровенно слаб в воинских утехах. Сил у сотника достаточно, умения ему тоже не брать у ростовщика под проценты, но вот хватит ли воли сопротивляться одновременно и Гуннару, отцу Рогнельды, и боярам. Не убоялся ли сотник последствий в ситуации, которую он до конца не знает?
Дражко попытался прислушаться к своим ощущениям.
Лежал он, несомненно, уже не на лестнице, где настиг его предатель-убийца, а на широкой скамье, хотя и недостаточно широкой для его мощных плеч. Кольчуги и бахтереца на себе воевода не ощутил. И не смог понять, связан он или просто перевязан после ранения.
Надо открывать глаза. Пусть он и в плену, пусть и связан, пусть и готовят его к пыткам и издевательствам… Но незнание хуже боли. Мучительнее боли. Мысли о возможных бедах всегда страшнее самих бед.
И что случилось с Рогнельдой, которую доверил заботам воеводы Годослав? Если Гуннар взял штурмом дворец до подхода подкрепления, которое вызвал из поместья Дражко, то он не пощадит дочь, отказавшуюся ему повиноваться…
Дражко открыл глаза. Резко, болезненным рывком.
И увидел, что лежит в своей спальной светлице. Солнце, близкое уже к полуденному, косо привносит в окно яркие лучи, словно обещает безопасность и спокойствие. Рядом, устроившись поудобнее в кресле, спит, свесив голову, его мать.
– Мама… – не слыша своего голоса, прошептал Дражко.
А она услышала, встрепенулась, отчего тонко звякнули затейливые биллоновые шейные гривны, оглянулась испуганно, но тут же поняла, где находится, и повернулась к сыну.
– Живой, Дражко… – выдохнула она, словно уже не надеялась услышать его голос.
И слезы выступили на глазах пожилой женщины.
– Что произошло, мама? Где Рогнельда?
– Что произошло… Долго рассказывать. Тебя предатель ударил кинжалом. А у нас тут… Но это потом, это потом… Тебе сейчас отдыхать след. Спи лучше…
– Мама, как я могу уснуть, когда от беспокойства мучаюсь больше, чем от ран. Что с Рогнельдой?
– И нечего беспокоиться. Когда у нас такая княгиня, как Рогнельда, беспокоиться нечего…
– Что же случилось, мама, расскажи, не пытай меня.
И старая княгиня, как ей ни хотелось по-своему проявить заботу о сыне, рассказала…
* * *
Дражко звали настойчиво. Кричали. Не дозвались. Начали искать, когда герцог Гуннар уже выстроил свое воинство против Дворца Сокола. И нашли на лестнице, лежащего в целой луже собственной крови.
Сотник растерялся.
– Как быть? Смеем ли мы противостоять боярам и герцогу Гуннару? – спросил он глашатного.
Тот знал, что противостоять сметь надо, но воинского духа для этого не хватило. Никогда не воевавший престарелый человек. С него спрос маленький. И потому он просто пожал плечами:
– Спрошу у Рогнельды.
Рогнельда спустилась к воям сразу же, как только до нее дошла весть о положении, в которое попали осажденные. Такая же гордая и надменная, какой казалась им всегда. И удивительно спокойная.
– Где князь-воевода? – первое, что спросила.
– В спальную горницу его отнесли.
– Кто с ним?
– Матушка и воин, который раны знает. Настоящего-то лекаря нет. За Гориславом бы и за травницей послать, да сейчас из дворца не выйти…
– Выйдем, – спокойно ответила княгиня и посмотрела на сотника с глашатным холодным, полным презрения взглядом. – Что поделывает мой батюшка?
Ей рассказали. Не доложили, как докладывали бы Дражко – отрывистыми фразами, а просто рассказали с подробностями, с деталями, как рассказывают женщинам.
– Чего он хочет?
– Захватить дворец.
И княгиня вдруг начала распоряжаться. Без раздумий, сразу. Четко, сухо, ясно. Она расставила стражников по местам, которые сама отвела им. Остальных спрятала в ближайших комнатах. Передала приказание стрельцам на галерею.
– Вы оба идете со мной. Открывайте дверь, – скомандовала.
Глашатный и сотник взяли в руки по факелу, чтобы сопровождать княгиню на площадь.
Они вышли из дворца, спустились по каменным ступеням. Остановились, чтобы герцог Гуннар и солдаты-даны, тоже стоящие с факелами, смогли рассмотреть идущих. Потом двинулись вперед.
Гуннар с двумя солдатами твердой, уверенной походкой победившего человека – отца и воина – пошел навстречу. Встреча произошла посреди площади.
– Здравствуй, отец, – сказала Рогнельда. – Я приглашаю тебя в свой дом.
Пламя факелов играло на ночном ветерке. Герцог пытался рассмотреть лицо дочери при этом неверном освещении. Но лицо было абсолютно бесстрастно, хотя в глаза дочь смотреть избегала. Сам большой мастер предательства, он ожидал такого же от всех, даже от родной дочери. Но отведенный взгляд только показал Гуннару, что дочь по-прежнему боится его, как боялась всегда, точно так же отводя взгляд. Как боятся его все в Дании! Сам король не решается долго смотреть ему в глаза…
– Ты сама меня приглашаешь… А где же славный князь-воевода Дражко? Он не рискнул предстать передо мной?
– Дражко убит. Его нашел кинжал предателя, – на глазах Рогнельды выступили настоящие слезы, и сказанное показалось правдой.
– Убит? Вот как?
«Датский коршун» внезапно улыбнулся. В действительности, он просто страшно оскалился, но ему показалось, что это улыбка.
– Мне говорил один из бояр, что послал верного человека. Это не я послал. Запомни. Кровь воеводы на ваших неверных боярах.
Герцог несколько раз то ли кашлянул, то ли каркнул. Это он изобразил смех.
– Пойдем, отец, – позвала Рогнельда чуть не со стоном. – Мне больно стоять. Твой внук у меня под сердцем волнуется и бьет ногами. Пойдем, отец…
Последний довод подействовал на Гуннара. Великий Один не дал ему сыновей и внуков. И вот ожидается первый. Которого он желает видеть наследником и продолжателем своего дела.
– Пойдем, Рогнельда… – В голосе даже непривычная нежность появилась.
Они двинулись вслед за сотником и глашатным, освещающими дорогу факелами. Полусотня данов, не долго сомневаясь, без команды двинулась им вслед, отставая шагов на сто и оставив на месте боярские дружины.
Двери Дворца Сокола были по-прежнему гостеприимно распахнутыми. Так показалось Гуннару. И ему пришлось оценить это гостеприимство сразу же, как только он ступил за порог. За широкими и тяжелыми дверными створками спряталось по два стражника. Едва Гуннар перешагнул критическую черту, недавно прочерченную по воздуху рукой Рогнельды, как створки с шумом захлопнулись. Герцог обернулся на скрип дверных петель, и тут же четыре копья вонзились в него, пробивая кольца кольчуги. Два дана, что сопровождали Гуннара, отскочили к стене, пытаясь выхватить мечи, но и их другие стражники тут же пригвоздили к деревянной обшивке.
С площади послышался шум. Сотник выглянул в окно. Стрельцы с галереи за секунды расстреляли опустивших щиты данов. Следующие стрелы достались боярским дружинам, которые, сообразив, что остались без предводителей, отходили в улицы, прикрываясь щитами. А еще через минуту боярские дружины хлынули назад. И с улиц на них шла атака. Подоспели дружинники, вызванные Дражко из усадьбы.
– На площадь! – скомандовал сотник стражникам. – В копья!
Стражники бежали к выходу, словно река остров, огибая своим течением Рогнельду. Она стояла на коленях перед отцом, бессильно раскинувшим руки, и шептала:
– Прости меня, отец… Мне пришлось выбирать между тобой и мужем… Прости меня, отец…
Кто-то второпях наступил на руку герцога. Тело убитого качнулось. Это заставило Рогнельду испуганно вздрогнуть и взяться за эту руку. Пульс на запястье не бился.
Она так и стояла, когда избиение боярской дружины закончилось. И простояла бы еще долго, если бы не спустилась сверху княгиня-мать, не обняла ее за плечи и не увела.
– Пойдем, пойдем, дочка…
– А отец?
– О нем позаботятся.
* * *
Дражко выслушал рассказ матери, не прерывая. Спросил, когда старая княгиня замолчала:
– К Годославу нарочного отправили?
– Сфирка, с разрешения княгини, тотчас, как весь этот ужас закончился, человека отрядил. Самой-то Рогнельдушке не до того было…
– Где она сейчас?
– Она плохо себя чувствует. Ребенок бьется наружу, волнуется… К ней позвали старух, напоили княгинюшку отварами. Сейчас должна уснуть.
Но княгиня, оказывается, не уснула. По скрипу двери и по повороту головы матери Дражко понял, что в комнату кто-то вошел. Сам он подняться не мог, и повернуть голову не мог, потому ждал, что пришедший сам заявит о себе.
– Как он? – раздался голос Рогнельды.
– О тебе, княгинюшка, спрашивает.
– Подойди… Я тебя не вижу, – сказал Дражко.
Рогнельда подошла. Глаза князя-воеводы и так видели плохо.
– Наклонись.
Она слегка наклонилась и положила руку ему на перевязанную грудь.
– Ты, Дражко, будешь жить долго.
Рогнельда, обычно белокожая, но с румяными щеками, сейчас была очень бледна.
– Я буду жить… И ты будешь жить… И Годослав будет… И твой сын будет… Ты вела себя хорошо… Так, как должна вести себя жена Годослава… Муж будет тобой гордиться, будет детям рассказывать о твоем подвиге. Если бы не твоя воистину… не женская воля, всем бы нам сейчас качаться на виселице, и здоровым, и раненым, – такая длинная фраза стоила Дражко потери сил. Он даже глаза в изнеможении закрыл.
Рогнельда помолчала с минуту. И сказала, обращаясь даже не к князю-воеводе, а, скорее, к себе, сказала тихо, внутренне чувствуя произносимые слова:
– Когда мой сын вырастет и спросит меня про деда, я расскажу ему, что именно он заманил герцога Гуннара в ловушку, где того ждала смерть. Он и его мать. И за это оба мы будем прокляты богами до дня Страшного суда, когда Хель[11] призовет нас к ответу.
Княгиня не плакала, не стонала, не показывала никому своих чувств, хотя чувства эти, должно быть, клокотали в ее душе. Внешне она выглядела все такой же невозмутимо-холодной. Но теперь Дражко, снова открыв глаза, видел, даже сам еле живой, что она очень сильная.
– Ты спасла княжество и мужа, – он чуть не добавил «и меня», но вовремя сдержался. – Иначе его обязательно убили бы.
– У меня не было выбора. Или отец, или муж… Я знаю. Я должна была расплачиваться за грехи своего отца. Я расплатилась. А мой сын будет расплачиваться за мои грехи. Это мучает меня. Он ведь еще не родился и не знает, какая страшная судьба его ждет. Его и всех моих детей…
– Судьбу не знает никто.
Рогнельда чуть замялась перед ответом, но все же сказала:
– Власко знает.
Дражко напрягся до боли. Вспомнилось, что говорил ему Власко о последнем дне княгини.
– Ты разговаривала с Власко?
– Да, я призывала его и спрашивала. Он опять смотрел в воду, а потом сказал мне, что ждет меня и моего сына.
Князь-воевода задергал усами. Ему в самом деле было больно.
– Ты не спрашивала у мальчика, как можно избежать участи.
– Избежать участи? Это, Дражко, невозможно. Судьба расписана на небесах. Да и зачем ее избегать… Ее избегать не надо…
Дражко хотел помотать головой, но от боли, подступившей опять, только его усы взлетели кончиками к самым бровям. И большого труда ему стоило не застонать.
– Это неправда. Если бы судьбу нельзя было изменить, то Власко не посоветовал бы мне сменить кольчугу на бахтерец… Это изменило мою судьбу, спасло меня от первого смертельного удара, который пришелся между лопаток.
– Я не хочу, чтобы моя судьба изменилась, – после паузы сказала Рогнельда так тихо, что Дражко едва услышал. – Все должны понести плату за совершенное. Моя плата – смерть отца. Мой сын понесет плату за меня.
– Значит, проклятье ляжет на весь род Годослава? – спросил князь-воевода, надеясь хотя бы таким образом направить ход ее дум на заботу о муже и отвлечь Рогнельду от дурных, беспокоящих мыслей.
– На всех потомков, рожденных мной, – она ответила очень твердо, словно сообщила о давно и твердо решенном. – Поэтому князь должен взять себе вторую жену. Я сама скажу ему об этом.
– Ты торопишься… – предупредил Дражко.
В это время опять заскрипела дверь. Вошел еще кто-то.
– Выздоравливай, князь… – Рогнельда резко повернулась и заспешила к выходу.
– Кто пришел? – спросил князь-воевода.
– Я это, княже… – тихо сказал Сфирка.
– Что ты покою ему не дашь, что покою не дашь болящему, – напустилась было на Сфирку княгиня-мать.
– Подойди, – подозвал Дражко, не обращая внимания на слова матери и тем самым останавливая ее.
Сфирка, на всякий случай в обход старой княгини, бочком, тихонько, скосив глаза, сдвинулся в сторону скамьи. Встал так, чтобы воеводе было его видно. Виноватый вид разведчика добрых слов не предвещал.
– Что скажешь?
– Плохие вести, княже. Очень ты нужен всем нам. Не время тебе валяться по скамьям…
– Еще чего, еще чего… – княгиня-мать чуть не с кулаками подступила к разведчику, и он, мужчина, вынужден был отступить на два шага к стене. Он и дальше отступил бы, но стена помешала.
– Поправляйся быстрее, – все же закончил Сфирка.
– Рассказывай.
– Прискакал гонец от Полкана. Даны почти готовы… Вот-вот выступят.
Глава 6
К тому времени, когда закончились приготовления к состязанию стрелков из лука, погода разгулялась, солнце над ристалищем стало жарким, но поднялся легкий свежий встречный ветерок, который только добавил интригу в предстоящее событие. Не каждый из стрелков умеет одинаково хорошо учитывать скорость встречного ветра. Даже боковой бывает рассчитать легче, давая запас влево или вправо. Боковой ветер не трудно определить по наклону ветки ближайшего дерева, чего невозможно сделать при ветре встречном. А здесь следовало еще правильно подобрать оперение для стрелы, чтобы она не уходила выше мишени и не зарывалась наконечником в землю. Более того, самые опытные знали, что каждая неровность поляны, небольшой подъем или впадина, сыграют свою роль, повернув встречный ветер в сторону земли или подбросив поток вверх. И все это следовало предвидеть.
Пять мишеней выставили в дальнем углу ристалища, а стрелок должен был стоять в углу противоположном. Таким образом, выбиралось наибольшее возможное расстояние для прицельной стрельбы. На всякий случай, рабочие раздвинули берфруа так, чтобы и мишени можно было перенести дальше, и сами зрители таким образом не угодили в зону возможного попадания стрелы.
– Где-то здесь должен быть славянин из бодричей, не знающий франкского языка, которому я обещал желать успеха, – вспомнил король.
– Славяне стоят отдельно, ваше величество, – маршальским жезлом показал граф Оливье на группу из девяти воинов. – Мне уже все рассказал герольд. Они презирают стрельбу по таким мишеням, с которой начинают наши лучники и саксы. И сами вступят в дело только тогда, когда наши закончат и выявят победителей. Славянская мишень ставится дальше шагов на пятьдесят-семьдесят. Только самые лучшие из наших и из саксов будут соревноваться вместе со славянами.
– Да, славяне лучшие стрелки из всех, кого мне доводилось видеть. Говорят, они получили свое умение от скифов. Алкуин, а не могут наши оружейники делать такие же луки, как у славян? – спросил Карл.
– Если их хорошенько подучить, ваше величество, они постараются. Хотя для большой армии эти луки и дороговаты. Беда в другом…
– В чем беда?
– В том, где взять таких лучников или, как они их называют сами, стрельцов.
– А разве наши, имея подобные луки, так не сумеют?
Алкуин отрицательно замотал головой.
– Славяне обучают стрельцов с детства, ваше величество. Мне доводилось наблюдать у вагров мальчиков, которых заставляют целый день стоять с камнем в вытянутой левой руке, а правой рукой, с камнем потяжелее, водить вперед и назад, словно они натягивают тетиву. Вы обратите внимание на внешний вид их стрельцов. Как правило, это самые сильные мужчины. Им не обязательно иметь широкие плечи, но руки у них такие мощные, что по толщине могут сравниться с ногой иного человека. Сила в этих руках чрезвычайная.
– Разве ваше величество не помнит, – спросил Оливье, – как-то в испанском походе мы захватили целый воз арабских луков… Они и формой, и размерами напоминают славянские, только чуть-чуть послабее в натяжении. И вооружили ими своих стрелков. Сначала это вызвало радость, но в бою оказалось, что нашим просто не хватает сил.
– Для стрельбы из таких луков нужна специальная подготовка[12], – добавил Алкуин. – Создание системы обучения стрельцов могло бы занять много лет, и при своей жизни мы не смогли бы еще, пожалуй, увидеть результатов.
– А славяне?..
– У них, ваше величество, эта система работает веками, – сказал Алкуин. – Она создана давным-давно, никто и не припомнит когда. Я специально интересовался этим вопросом, предвидя ваш интерес.
Тем временем состязание стрелков было уже в полном разгаре.
Сначала каждому участнику давалось по три попытки. Все три стрелы должны были попасть в красную мишень, нарисованную на большом деревянном щите. И уже после первого упражнения более половины стрелявших заняли места на берфруа. У кого одна, у кого и две стрелы вышли за круг. Два десятка оставшихся стрелков повторили упражнение. Новый отсев отправил на берфруа еще треть. И так до тех пор, пока не осталось шестеро, у которых все стрелы дважды попали точно – три франка из королевской армии и три сакса из окрестных лесов. Только тогда герольд пригласил на стрельбище славян, которые молча и слегка снисходительно посматривали на соперников.
Мишень передвинули шагов на тридцать.
– Это слишком далеко, – в один голос стали утверждать франки.
Саксы молчали, смотрели угрюмо не столько на славян, сколько на франков и стискивали зубы. Они, как ближайшие соседи, знали, что для славян это только начальная дистанция. Знали, что их луки, как, впрочем, и луки франков, только-только позволяют выстрелить на такую дистанцию прицельно. Еще хотя бы десяток шагов, и можно было бы уходить с ристалища без всякой надежды выглядеть достойно. Но с франками им потягаться хотелось.
– Я хочу подойти ближе, – внезапно сказал Карл. – Мне интересно посмотреть на вагров и бодричей.
– Там восемь вагров, ваше величество, подданных князя Бравлина Второго, и только один ободрит, – уточнил граф Оливье. – Тот самый, который не знает франкского языка.
– Возьмите с собой приз. Я лично вручу его победителю.
Алкуин достал из ларца большой рог, изящно отделанный чеканным серебром и наполненный золотыми монетами. Часть монет ссыпалась в ларец, и аббат аккуратно вернул их в рог, закрыв сверху небольшим покрывалом из тяжелой серебристой парчи.
– Я беру с собой только Алкуина и Оливье, – сказал король придворным, поднявшимся, чтобы сопроводить монарха. – Алкуин знает славянские языки, а Оливье, как маршал турнира, знает распорядок. Остальные пусть смотрят отсюда и не закрывают действо простым зрителям.
Король спустился из ложи и скоро оказался около стрелков. Славяне тянули жребий, кому за кем стрелять. Но первыми все же предстояло выполнить упражнение франкам и саксам, как наименее способным на победу.
Пятеро из оставшихся вышли к рубежу, обозначенному положенным на землю копьем. Карл встал рядом со своими солдатами и присмотрелся к мишени. Ему она показалась едва видимой, и король удивился, как можно с такого расстояния попасть в круг размером в две сложенные вместе ладони. И это удивление заставило его посмотреть на своих воинов с уважением. Они готовились долго, поднимали и опять опускали луки, прислушивались к ветру, настраивались. При стрельбе с более короткой дистанции такой тщательной подготовки Карл не заметил.
Наконец стрелы просвистели одна за другой. Последовала новая пауза, вызванная подготовкой. И опять стрелы умчались в сторону мишеней. Наконец, последний выстрел. После этого герольд при мишенях вышел из укрытия проверить результат стрельбы и отмашкой жезлом показывал результат каждого участника. Только трое франков сумели попасть в мишень дважды. У двух саксов оказалось по одному попаданию.
– Я никогда не думал, ваше величество, что смогу попасть даже один раз, – грустно сказал седобородый франк, проходя мимо короля. – А я всегда считался в нашей армии одним из лучших стрелков. Впрочем, все лучшие здесь и собрались, ваше величество. И мы просим вас простить нас, что не можем сравниться в умении с этими людьми.
– А я никогда не думал, что в моей армии есть такие меткие стрелки. Я поздравляю вас с успешным выступлением, господа.
Карл достал из кармана горсть золотых монет, специально припасенную для этого, и высыпал ее в широкую ладонь седобородого.
– Это вам и вашим товарищам…
Стрелки поклонились.
Итак, все они выбыли из борьбы за приз. Теперь в дело вступили четверо вагров и последний из саксов. Но пока сакс готовился к первому выстрелу, славяне просто, почти не целясь, выпустили по три стрелы и отошли в сторону. Пришлось дожидаться сакса. Но когда герольд при мишенях дал отмашки по каждой мишени, оказалось, что сакс не уступил славянам и остался в числе соискателей приза.
Оставшиеся вагры и бодрич отстреляли так же быстро, как первые. Мишень передвинули еще на двадцать шагов. Славяне переговаривались между собой, ничуть не смущаясь дистанцией, а сакс хмурился и качал в раздумье головой. А когда герольд при мишенях дал отмашку о готовности, сакс махнул рукой и, не говоря ни слова, ушел на берфруа к товарищам.
– Он правильно сделал, – сказал Алкуин. – Его стрелы слишком коротки для такой стрельбы.
– А я уже приготовил горсть монет ему в подарок, – Карл поморщился. – Но подарка достоин только тот, кто борется до конца. Пусть даже без надежды на победу, но борется и старается победить хотя бы самого себя.
Король досадливо отвернулся, и взгляд его упал в ресе, где несколько рыцарей и оруженосцев верхом наблюдали за состязанием.
– Оливье, Оливье… – растерянным полушепотом позвал Карл графа и даже слегка пошатнулся, словно у него закружилась голова.
– Я здесь, ваше величество, что случилось? – Оливье сразу заметил, как король побледнел.
– Оливье, у тебя молодые глаза. Посмотри, что за рыцари наблюдают за стрельбой из ресе.
Оливье повернулся и приложил ко лбу ладонь, выставив ее наподобие козырька, чтобы солнце не мешало ему как следует рассмотреть рыцарей.
– Я вижу, ваше величество, князя Бравлина. Это естественно, он пришел посмотреть на своих стрельцов. Следом за ним, вы и сами узнали, наверное, по черным доспехам и одеждам, мой друг Салах ад-Харум, для которого подобные массовые зрелища в диковинку. Кроме того, в его родной стране стрельба из лука считается почетным занятием, и все цари прекрасно владеют этим оружием. Наверное, Салаху любопытно посмотреть на стрельбу славян. Чуть в стороне от них сакские рыцари, которых я видел вчера.
– Дальше, дальше, кто там дальше… – опять шепотом поторопил Карл.
– Я смотрю, ваше величество… – Голос Оливье сел и заметно задрожал.
– Кто это?
– Ах! – вдруг успокоился граф. – Должно быть, это про него говорил вчера Сигурд, а сегодня утром к этому рыцарю должен был поехать Бравлин, чтобы попросить его участвовать в завтрашнем меле. Это какой-то аварец… Кажется, да-да, его зовут князь Ратибор. У рыцаря славянское имя потому, что он по матери славянин. Сигурд так и сказал: «аварский великан»…
– Ты уверен? Оливье, дорогой мой, посмотри как следует…
– Я вижу, ваше величество, и понимаю, что привело вас в замешательство. Да, я тоже сначала вздрогнул. Этот рыцарь фигурой сильно напоминает вашего племянника. И рост тот же, и посадка в седле схожая.
– Я попрошу тебя, граф, сходи, посмотри сам… У меня сердце колотится, как у птицы. Посмотри, прошу тебя…
– Да, я сейчас…
Оливье и сам сомневался и волновался. И потому торопливо пошел вдоль барьера к ресе. Тем временем король повернулся к Алкуину:
– Аббат, ты не помнишь вчерашнее письмо соглядатая из Тоскании?
– Относительно переговоров герцога Дезирея с Аварским каганатом?
– Да.
– Я просмотрел его только мельком, ваше величество, и еще не приступал к работе над ним. Там говорится, что герцог Дезирей пригласил к себе послов каганата, с тем чтобы выработать подробный план действий против вас. Что вас еще интересует?
– У тебя же, друг мой, прекрасная память…
– Я, ваше величество, не имею оснований на нее жаловаться, – поклонился Алкуин.
– Так вот, кто ведет переговоры с аварской стороны?
– Сейчас вспомню, ваше величество… Сейчас вспомню… Да, некий аварский князь по имени Ратибор.
– Правильно. Мне тоже казалось, что именно Ратибор. Ты слышал про такого князя?
– На него, ваше величество, если вы помните, в свое время жаловались еще греческие послы. Ратибор считается специалистом по быстрым рейдам во внутренние греческие провинции. Скажем так, это Сигурд аварского покроя. Сухопутный пират, специализирующийся на греческих провинциях. Грабит, но не желает давать сражения…
– Да-да, точно, – нахмурился король. – И где Ратибор сейчас должен, по-твоему, находиться?
– В Тоскании, больше ему пока находиться негде. Переговоры не закончились. Письмо пришло только вчера. Наша почта работает исправно, и гонцы не теряют время. Только в Тоскании, ваше величество, и пробудет там еще долго.
Карл загадочно улыбнулся.
– Я рад, что ты в этом так уверен.
– А в чем дело, ваше величество?
– Нет-нет, просто ты доставил моему сердцу несколько приятных минут. А может быть, и нечто большее… Давай смотреть за стрельцами. А то мы пришли сюда ради этого, а сами отвернулись. Кто из них еще выбыл?
– Осталось четверо, ваше величество. Три вагра и бодрич, который, должно быть, невероятно счастлив от вашего внимания. Он постоянно косится в нашу сторону. Как бы не спутал нас с мишенью.
– Нет. У него не злое лицо. И стрелок он отменный. Я буду рад, если он окажется победителем, пусть даже он и не говорит по-франкски.
Король разговаривал с Алкуином, а сам то и дело бросал косые взгляды в сторону ресе.
Вот граф Оливье подошел к Бравлину, поздоровался за руку и похлопал по холке гнедого коня князя. Разговаривают. Долго разговаривают. Оба оборачиваются в сторону рыцаря, назвавшегося Ратибором. Ясно, что говорят о нем. Что-то спрашивает у них сарацин. Тоже смотрит в сторону Ратибора. Вот подъехал к ресе Аббио. Сам весь в черном и на вороном коне, под стать Салаху ад-Харуму. И знаменитый хвост выходит из вершины шлема и падает эделингу на левое плечо. Аббио спрашивает про стрелков и показывает в сторону короля. Досадливо махнул рукой. Должно быть, ему сказали, что все саксы уже выбыли из борьбы за приз. Приехали Кнесслер и барон Борк. Рыцарей больше интересует состязание стрелков, чем незнакомый рыцарь. Оливье решается и подходит прямо к тому, кого назвали Ратибором. Рыцарь больше кивает, а говорит сам граф. Граф возвращается. Так же неторопливо, вдоль барьера, словно и не понимает, что король сгорает от нетерпения.
А у стрелков тем временем настали самые горячие времена. Мишень передвинули еще на пять шагов. Дожидаясь Оливье, король вышел на боевой рубеж, попытался рассмотреть мишень с места стрельбы. И очень удивился, что по такой цели вообще можно стрелять. Маленькая красная точка вдали. И даже, показалось королю, мерцает. Нет. Попасть в нее – это невообразимо.
Претендентов на приз осталось двое – сухощавый вагр неопределенного возраста с очень мощными, как и говорил Алкуин, и жилистыми руками, сравнить которые можно разве что с ногами обыкновенного человека, и бодрич. Теперь уже, убедившись в их мастерстве, герольд при мишенях не прятался в укрытие, а стоял только в трех шагах, давая отмашку жезлом об удачных выстрелах. Уступать не хотел никто. Теперь стреляли сосредоточенно, выверяя каждое движение руки и дуновение ветра. И каждая стрела попадала в цель.
– Алкуин, что у них за дощечки на левой руке? – спросил король.
– Это, ваше величество, костяной защитный щиток. Без такого щитка стрельцы рискуют остаться однорукими – слишком сильно бьет тетива.
– А почему наши не носят таких дощечек?
– Носят, ваше величество. Только не все, а особые неженки. Остальные обходятся толстой войлочной рукавицей.
