Сергей Ситников
Иноагенты. Лишние среди своих
Пролог
Совет Света
Зал Совета не имел потолка.
Вместо свода – музыка, медленно истекавшая с небес, как тёплый воск с языка свечи. Невидимые арфы струились за пределами горизонта, вычерчивая в воздухе узоры, которые не могли уловить ни глаза, ни разум, – только сердце. Здесь время было не прямой, а сферой, и каждый входивший ощущал лёгкий нажим на грудь, как если бы в неё глядело само солнце.
В центре зала стояли троны. Не высокие, но весомые, будто отлитые не из золота, а из накопленного внимания миллионов. Каждый трон пульсировал своим цветом – один был похож на ритм метронома, другой – на воспоминание о чём-то важном, но забытом. Эти троны принадлежали тем, кого называли Архангелами Света – существам, из которых когда-то была соткана культура, утешение и вера.
Сегодня их было меньше, чем обычно.
Совет собирался редко. Лишь тогда, когда нечто в воздухе мира начинало пахнуть тревогой.
А сейчас оно пахло.
Он встал без звона, но весь зал будто дрогнул. Златогласый. Тот, чьё имя знали даже младенцы, кто умел разбудить смех одним движением брови, и усыпить страх одной фразой.
На нём не было ни брони, ни короны – только лёгкий светлый плащ, переливающийся отблесками сотен сцен, софитов, улыбок.
Он был светом, к которому привыкли. Светом, которым гордились. Светом, который перестал быть светом.
– Я не буду больше, – произнёс он.
Тихо. Даже как-то интимно.
И только потому, что в зале было абсолютное молчание, все услышали.
– Я не могу.
Не то, чтобы не хочу. Не могу.
Я больше не чувствую, что отражаю свет. Всё, что я делаю – отражаю тень.
А тень, как вы знаете, не имеет собственной воли.
Он говорил спокойно, почти буднично. Как человек, который собрал чемодан и вот-вот уйдёт в ночь, не хлопнув дверью.
– Я смеюсь, когда мне не смешно. Я шучу, когда хочу плакать. Я улыбаюсь, когда думаю о смерти.
С этими словами он снял плащ и сложил его на трон. Под плащом – простая ткань, почти монашеская. Он стал меньше. Человечнее. Видимо, и впервые – уязвимым.
– Ты знаешь, что делаешь? – голос Певчего был глубок, как колокол, и тёплый, как хлеб.
– Предаёшь?
Златогласый посмотрел на него и покачал головой:
– Нет. Я предаю предательство.
Тишина была неестественной. Даже арфы молчали. Звёзды за пределами зала дрогнули, как бы отступив на шаг.
И тогда – Она.
Та, чьё лицо было на стенах каждого дома.
Та, чьим голосом говорили судьбы.
Та, что стала для людей матерью, сестрой, вечной женщиной на фоне неугасшего света.
Она поднялась без звука. Никто её не звал. Никто не останавливал. Она просто встала и пошла следом.
На её лице не было ни боли, ни гнева. Только бесконечная усталость и тишина. Та тишина, в которой умирают эпохи.
Когда её силуэт скрылся за занавесью пространства, лампы – живые, чувствительные сущности – мигнули.
И Свет, что струился сверху, стал… чуть-чуть… менее светлым. На долю секунды. Но те, кто знал музыку сфер, услышали, как одна нота прозвучала с фальшью.
– Свет дрогнул, – прошептал Хроникёр, лицо которого было похоже на потрескавшуюся карту мира.
– Он больше не непрерывный.
В зале никто не говорил.
Потому что каждый понял: Это – начало.
Глава 1. Златогласый. День первый
1. Утро бренда
Он проснулся до будильника, как обычно.
Не потому, что внутренний голос звал его к жизни – внутренний голос давно говорил только в цитатах пресс-релизов. Просто солнце легло на щёку слишком ровно: ни пыли в воздухе, ни шороха за окном. Всё было чересчур аккуратно.
Комфортно, даже роскошно. Но с ощущением, что это не дом, а репетиционная база для человека, который всё ещё играет себя.
В комнате стоял лёгкий запах кондиционера и свежеоткрытой упаковки хлопка. Простыни были серо-персиковые, дизайнер выбрал нейтральную палитру, «без эмоций».
На прикроватной тумбе мигал телефон – тот же, с которым он уехал, тот же, с которого он перестал отвечать – другим, себе, реальности. Он потянулся за ним без инерции, как будто не тело двигалось, а отражение в зеркале.
Экран засветился:
«Вчерашний пост хорошо зашёл в Германии. Отзывы мягкие, даже от политиков. Пора выходить на англоязычную. Думаю, начать с истории про свободу и искусство?»
– PR-директор Марина, 06:41.
Он не ответил сразу. Просто поставил телефон на ребро и уставился в окно.
Город внизу был чист, как иллюстрация из туристического гида. Дома цвета песка и золота, редкие пальмы, чуть припылённые солнцем. Где-то внизу перекликались чайки. Он подумал: интересно, в Израиле чайки звучат иначе? Или у изгнания есть свой саундтрек?
Он поднялся, накинул лёгкий халат – купленный накануне, в бутике для тех, кто «только что начал новую жизнь». На лацкане всё ещё держался тонкий картонный ярлычок с надписью: Reframe. Переформулируй. Пересобери. Перепиши.
Он прошёл на кухню. Автоматическая кофемашина жужжала, как будто знала: сегодня будет важно не упасть духом. Пока капли стекали в чашку, он листал экран.
Новостная лента:
– «Звезда, покинувшая страну, дала первое интервью в эмиграции»
– «Храбрый голос: почему искусство не должно молчать»
– «Герой или беглец? Спор в соцсетях не утихает»
Он усмехнулся. Чуть-чуть. Почти беззвучно.
Он был в игре. Он всё ещё был Златогласым – пусть не на экране, но в алгоритмах. Он говорил не с людьми – с массами. И массы, как всегда, любили простые ответы.
Кофе был чуть горьким, с кислинкой – будто капля правды всё же попала внутрь.
Он сделал глоток и открыл почту. Одно письмо он прочёл дважды.
Здравствуйте. Меня зовут Лера, мне 14. Я всегда любила вас, ещё с тех пор, как вы вели шоу по вечерам. Я даже учила ваши шутки наизусть.
Но теперь мама сказала, что вы предатель. Я не понимаю. Это правда?..
P.S. У нас теперь на уроках говорят, что уехать – это плохо. А можно я уеду, когда вырасту?
Он не стал отвечать. Он просто нажал «звёздочку». Письмо было сохранено.
Возможно, потом оно пригодится. На интервью. Или в книге. Или в документальном проекте, над которым уже думала его команда.
Он вернулся в спальню, открыл гардероб.
Рубашки висели по мере изменения цвета.
Белая, серая, синяя, тёмно-синяя. Ни одной с принтом. Ни одной с русским производителем. Сегодня он наденет ту, что «для разговора на доверии». Завтра – ту, что «для форума в Вене».
Он оделся медленно, как будто прогоняя хореографию будущей сцены. Зеркало в коридоре отразило его целиком. Чисто. Чётко.
Человека без пятен. Без вины. Без страны. Без Родины…
2. Ретроспектива: момент принятия решения
Это случилось не ночью. И не на волне эмоций.
Решение было принято в конце марта, в плотный московский вечер, когда снег ещё не сошёл, но ветер уже пах железом – как всегда пахнет перед изменой.
Они сидели в гостиной – он, она, юрист и продюсер.
Четверо уставших, хорошо одетых людей, окружённых старой мебелью, картинами и тишиной, в которой не было ни поэзии, ни трагедии. Только планёрка.
– Главное, – сказал юрист, – не делать резких высказываний сейчас. Ни в эфире, ни в соцсетях.
Он говорил, как врач, сообщающий диагноз пациенту с хорошей страховкой.
– Если вообще не говорить, – вставила она, поправляя браслет, – нас просто сотрут. Мы либо в повестке, либо в прошлом. Тут всё быстро.
– Нужно сказать что-то, что сработает и у нас, и там, – добавил продюсер. – Чтобы и с совестью, и с авансами. Чтобы можно было разными словами перевести в интервью.
Он ел миндаль, не глядя на них. Он молчал.
Сидел в тени лампы, чуть откинувшись назад. Смотрел в потолок, будто искал в нем прорезь, через которую в этот момент на него смотрит Бог.
Бог молчал.
– Мы не можем остаться, – сказала она. Голос у неё был сильный, как всегда, даже слишком.
– Ты не понимаешь. Это не вопрос политики. Это вопрос гигиены. Здесь всё заражено. Репутационно, финансово, морально.
– И, если мы не выйдем сейчас – потом будет поздно. Закроют границу, закроют счета, закроют смысл.
Он кивнул.
Не медленно, не решительно. Просто кивнул. Как подписывает человек квитанцию за доставку.
– Ладно, – сказал он. – Уйдём красиво. Без паники. Без крика.
– Сделаем всё как надо.
– Что скажем? – спросил юрист.
– Ну, что-то про голос совести? – улыбнулся продюсер. – Работает всегда.
Он повернулся к жене.
– А ты что скажешь?
Она посмотрела прямо.
– Я скажу, что ты – человек, который не может молчать, когда неправда.
Он усмехнулся.
– Только не забудь добавить, что человек этот говорит сейчас – по подписке на Vimeo и в Телеграме.
Пауза.
Смеха не было. Только взгляд продюсера, полный «не смешно, но правильно».
В ту же ночь им выдали документы. Юрист забрал на подпись бумаги по недвижимости. Была проведена тонкая операция по «заморозке участия». Всю следующую неделю они «готовили уход» – как готовят пресс-тур: собирали тексты, подбирали фон для видеообращения, сверяли с повесткой.
Он сам написал первый черновик поста. «Друзья. Я ухожу не от вас – я ухожу от мира, в котором больше не могу говорить правду.
Я выбираю голос. Я выбираю свет. Я выбираю честность». Он перечитал. Заменил «честность» на «надежду». Потом снова на «честность».
Он знал, что это не правда. Но это – звучало.
3. Утро среди чужих улиц
Он вышел на улицу без намерения идти куда-то конкретно. Новый город был безопасным, стерильным. Даже вывески выглядели так, будто их проверял дизайнер Apple. Белые фасады, лавки из тикового дерева, как в рекламной съёмке «современной утопии». Машины проезжали вежливо, люди улыбались нейтрально.
Он шёл в белой рубашке, тёмно-синих брюках, без очков. Образ – «человек с глубоким чувством стиля», но не броско. На всякий случай.
На углу стоял человек с тележкой, продавал кофе в бумажных стаканах. Он заказал эспрессо, получил с двойным сиропом.
– Я просил без… – начал он, но продавец уже разговаривал с кем-то на иврите и даже не обернулся. Он попробовал. Было приторно, но терпимо. Он пошёл дальше.
Внизу, на открытой террасе маленького кафе, под навесом из льна, сидели двое. Русская речь. Мужчина и женщина. Далеко за тридцать. Простые лица, короткие рукава, остатки вареников на тарелке.
Он хотел пройти мимо. Но слово зацепило его слух – не как выстрел, а как заноза: – …просто продался.
Он остановился у витрины, якобы рассматривая книги на иврите.
Слушал. – Да не герой он, – сказал мужчина. – Он просто понял, что проиграем. Вот и соскочил.
– А как надо было? «Оставаться и сесть?» —сказала женщина. – Ты бы остался?
– Я и не артист. И не орал про своё особое мнение с каждого утюга.
– А ты думаешь, он правда за идею?
Молчание. Потом мужик выдохнул: – Я думаю, он просто не дурак.
Он пошёл дальше. Медленно. Без эмоций на лице. Внутри – лёгкий, тягучий укол.
Не потому, что они были неправы. И не потому, что были правы. А потому что сказали это в лоб, без изящества. Без обёртки.
Он дошёл до парка, сел на скамейку под оливой. На колени упал солнечный луч, и он вдруг почувствовал, как жар солнца пробивает через рубашку. Не как благословение. Как допрос.
Он сидел так минут десять. Смотрел, как мимо проходят женщины с колясками, как подростки в форме идут на военные сборы, как еврейский мальчик кормит голубей с такой сосредоточенностью, будто заключил с ними контракт.
В этот момент он почти сказал вслух: «Вы думаете, я не знаю, что я сделал?» Но не сказал. Потому что некому было.
4. Зеркало и не-вопрос
Вечером он включил только настольную лампу. Тёплый свет с золотым оттенком падал на стеклянную поверхность стола, делая комнату похожей на уютное убежище – дорогую иллюзию защищённости.
На полу стояла бутылка воды, открытая утром, но недопитая. На кресле – рубашка, небрежно брошенная, как будто он хотел, чтобы казалось: тут живёт человек, а не функция. Телевизор он не включал. Новости он знал наизусть – ведь сам был одной из них.
Он подошёл к зеркалу в прихожей. Высокое, узкое, без рамки. Отражало его во весь рост. Не укоризненно, не с восхищением. Просто – честно.
Он посмотрел в себя. На лице не было ни усталости, ни боли. Всё на месте: волосы, брови, те самые глаза, которыми он говорил с миллионами.
Он сделал шаг ближе. Улыбнулся. Легко. Профессионально. Но улыбка не вернулась обратно. Зеркало не ответило. Оно просто зафиксировало. Он тихо выдохнул и сказал вслух:
– Сколько нужно времени… чтобы правда стала новой нормой? Голос в комнате прозвучал непривычно – как если бы давно молчал. Он провёл рукой по лицу. Щетина уже снова пробилась – лицо не хотело быть идеальным. – Главное – не возвращаться, – добавил он почти шёпотом. – Лишь бы не пришлось возвращаться. Это была не угроза. Не клятва. Скорее, надежда. Или страх, замаскированный под стратегию.
Он отошёл от зеркала, щёлкнул выключателем. Комната погрузилась в полумрак. В окно заглядывали огни ночного города – огни чужие, но не враждебные.
Он снова сел к столу, достал ноутбук, прочёл пару заголовков о себе. Захлопнул. Открыл почтовый ящик. Промотал письма. Нашёл то – от девочки, Леры, четырнадцати лет. Просто прочёл. И снова ничего не ответил. Он просто остался сидеть. Словно ждал команды, сигнала, знака.
Но ничего не происходило. Только за окном, над городом, медленно поднималась луна. И казалось, что она смотрит на него без осуждения, но и без участия. Просто – сверху.