Сергей Снегов
Памфлеты
© Т.С. Ленская
© Е.С. Ленская
© ИП Воробьёв В.А.
© ООО ИД «СОЮЗ»
Чудотворец из Вшивого тупика
Глава 1
Уже за сто метров сержант Беренс разглядел, что новобранец Эриксен – дурак.
Он слишком часто и слишком по-доброму улыбался. И у него были очень ясные не то серовато-голубые, не то голубовато-серые глаза, большие и грустные, к тому же такие круглые и с такими фарфоровыми белками, что казались блюдцами, а не глазами. Индикатор Подспудности записал в призывной карточке Эриксена невероятную характеристику: этот верзила говорил лишь то, что думал, и даже в глухих тайниках его души пронзительный луч индикатора не обнаружил ни черного налета злобы, ни скользкой плесени лживости, ни мутных осадков недоброжелательства, ни электрических потенциалов изортавырывательства, ни молекулярных цепочек заглазаочернительства, притаившихся в маскировочном тумане влицопресмыкательства. О магнитных импульсах к чину и гравитационной тяге к теплым местам и говорить не приходилось. Эриксен был элементарен, как новорожденный, и бесхитростен, как водонапорная башня. Таких людей на Марсе давно уже не водилось.
– Вы, малютка! – сказал толстый сержант Беренс, снизу вверх, но свысока оглядывая двухметрового Эриксена. Сержант Беренс – рост сто шестьдесят два, вес девяносто четыре, карьеризм семьдесят восемь процентов, лживость в границах нормы, свирепость несколько повышенная, ум не выше ноль сорока семи, тупость в пределах среднего экстремума, общая оценка: исполнительный до дубинности оптимист – держался с подчиненными высокомерно. Он умел ставить на место даже тех, кто был на своем месте. – Я не понял: из какого сумасшедшего дома вы бежали?
Эриксен спокойно сказал:
– С вашего разрешения, сержант, я в сумасшедшем доме не бывал.
Беренс с сомнением раскручивал ленту магнитного паспорта.
– Но где-то вы жили до того, как вас призвали в армию?
– Я жил в городе номер пятнадцать, восемнадцатый район, сорок пятая улица, второй тупик.
– С ума слезть, – проговорил сержант. – На всех линиях, где у нормальных людей раковые опухоли нездоровых влечений, у этого недотепы сплошные нули и бледные черточки. По-моему, он ненадежен. Что вы сказали, Эриксен? Город номер пятнадцать? Знаю. Сороковой градус широты, сто двадцать восьмой меридиан, островок на пересечении пустого восемнадцатого канала с двадцать четвертой высохшей рекой. Сорок три тысячи жителей, половина стандартные глупцы, около сорока процентов – глупцы нестандартные, остальные социального значения не имеют.
– Так точно, сержант.
– Мы одиннадцать раз уничтожали этот город, – мечтательно сообщил Беренс. – В последней атаке полковнику Флиту удалось испепелить все дома и разложить на молекулы всех людей и животных. Лишь в одном из подвалов (от флуктуационного непопадания – чудо, так сказал генерал Бреде) уцелел младенец, мы с полчаса слышали его плач. Флит ударил по нему из Суперъядерной-3 – это мегатонный усилитель взгляда. Вы даже представить себе не можете, как сверкали глаза полковника, когда он погружал взгляд в творило орудия. Этот проклятый младенец обошелся нам в два миллиона восемнадцать тысяч двести двенадцать золотых марсов… Боже мой, вообразить только – два миллиона!.. – Беренс посмотрел на Эриксена и добавил: – Это были кибернетические маневры. Атаки разыгрывались на стереоэкране.
– Так точно, – сказал Эриксен.
– Постойте! – воскликнул сержант, пораженный. – Вы сказали: второй тупик? Вы знаете, как он называется по-другому?
Эриксен опустил голову.
– Уверяю вас, сержант, все правила марсианской гигиены…
– Он называется Вшивым, вот как он называется, – строго напомнил сержант. – И не смейте врать правду, что давно уже ни одной… Название дано по людям, а не по насекомым. Там у вас наблюдались чудовищные выпадения из стандартности, разве не так? Это было гнездовье последних эмигрантов с Земли, самый скверный закоулок на Марсе.
Эриксен молчал. Беренс поднялся. В ширину он был протяженней, чем в высоту, и так как шагал он быстро, то казалось, что он не бежит, а катится. Он бросил Эриксену:
– Следуйте за мной. Первые занятия просты: нейроно-волновая промывка психики на ракетных полигонах.
Глава 2
По равнинам Марса грохотал ветер. Утром он налетал с востока, в полдень дул с севера, ночью рвался с юга. В первые годы колонизации Марса направления воздушных потоков были упорядоченней, но пятьдесят лет назад Властитель Номер Тринадцать, сразу по вступлении на Пульт-Престол, приказал ветрам дуть лишь на север, чтобы завалить пылью города Северной Демократии. Коварная Северная Демократия мобилизовала для отпора электрическую мощность почти в пятьдесят альбертов, то есть пятьдесят миллиардов киловатт, по терминологии того времени. В результате разгоревшейся пылевой войны прежняя упорядоченность ураганов пропала, ярость их увеличилась, а пыли везде стало больше. Нынешний Властитель-19, четвертый год со славой диспетчеризировавший южную половину планеты, чтоб добиться перелома в затянувшейся борьбе, призвал под антенны своих полков больше трети населения государства. Назревала большая война – уже не пылью, а водой и кровью.
Первое занятие показалось Эриксену невыносимо тяжелым. «Болван, отдавайтесь полностью и безраздельно! – гремел в его мозгу голос Беренса. – Аккуратней и веселей! Всем существом, ясно?» Отдаваться весело и всем существом Эриксен не умел, но старался проделывать это аккуратно, полностью и безраздельно. Он уже не чувствовал ни рук, ни ног, ни туловища, все слилось в одно грохочущее, ползущее, бегущее, крадущееся целое с органами машины: живой автомат – в нем сам Эриксен был не больше чем маленькой частью, – маневрировал в пылевом полусумраке рядом с сотней таких же одушевленных боевых машин. «Яростней взгляд, пентюх! – надрывался в мозгу Беренс. – Сосредоточьте взгляд, иначе вас опрокинут, тупица!» Эриксен сосредоточивал взгляд, вызывал в себе ярость, но его легко опрокидывал презрительным оком каждый мчавшийся навстречу солдат. За первый час занятий Эриксен раз десять валился в пыль, задирая двигатели вверх, и только ругань сержанта заставляла его с усилием переворачиваться обратно.
Беренс скомандовал отдых.
– Если бы вы находились не в учебной, а в боевой обстановке, слюнтяй, вас дюжину раз разложили бы сегодня на атомы, – объявил он.
Эриксен молчал.
– Здесь усиление взгляда всего в пятьдесят тысяч раз, и крепче, чем оплеуху, вам не заработать! – негодовал Беренс. – А в бою усиления дойдут до ста миллионов – что тогда будет, я хочу знать? Отвечайте, олух, когда вас спрашивает начальник!
– Я стараюсь, – пробормотал Эриксен.
– Вы стараетесь? Вы издеваетесь, а не стараетесь, пустомеля. Вы должны мне отдаться, а вы увиливаете от отдачи, подонок, вот что вы делаете. Я не ощущаю вашего мозга, шизоик! Где ваши мозговые извилины, пустобрех? Я не могу ни за одну из них уцепиться! Ваш мозг гладок, как арбуз, остолоп этакий!
Эриксен и сам понимал, что солдат он неважный. В лучшем случае его мозг безучастно замирал, когда руки и ноги послушно исполняли команды сержанта.
– Что будет с армией, если расплодятся такие, как вы, обормоты? – орал сержант, размахивая кулаком перед носом Эриксена. – Наша непобедимость основана на духовной синхронизации сверху донизу. Подумали вы об этом, балбес? Уяснили себе, дегенерат, что одного такого обрыва интеллектуальной непрерывности, какой устраиваете вы, будет достаточно, чтоб сделать нас добычей грязных северян? Я вас спрашиваю, головешка с мозгами, вы собираетесь отвечать или нет?
– Так точно! – сказал Эриксен. – Будет сделано.
Беренс метнул в него возмущенный взгляд. Взгляд сержанта не был усилен механизмами, и Эриксен снес его, не пошатнувшись. Снова начались маневры.
Эриксен скоро почувствовал, что мозг его понемногу настраивается на волну сержанта. Команды уже не гремели в сознании голосом Беренса, они стали приглушенней, превращались из внешних толчков во внутренние импульсы. Эриксен знал, что полная синхронизация его мозга с верховным мозгом армии наступит в момент, когда приказы извне примут образ собственного его влечения, своей внезапно возникающей страсти. И тогда он, как и другие однополчане, глухо вскрикивая, будет исступленно напрягать мышцы тела и способности души, чтоб немедленно осуществить запылавшее в нем желание… До такой степени синхронизации было пока далеко.
Эриксен честно отдавался воле сержанта, но дело опять застопорилось. В голове Эриксена не хватало каких-то клепок. В висках застучало, боль разрывала клетки мозга, жаркий пот заструился по телу. Эриксен схватился руками за грудь. Негромко рычащие двигатели стали разворачивать его на месте. Эриксен судорожно завращался по кругу, и все, на кого падал взгляд его смятенных глаз, взлетали как пушинки, перекувыркивались в воздухе или с грохотом уносились по неровному грунту, надрывно ревя двигателями.
– Стоп! – заорал своим голосом Беренс. – Стоп, дьяволы!
Синхронизация Эриксена продвинулась так далеко, что яростный крик Беренса поразил его оглушительней грома. О других солдатах и говорить не приходилось: уже многие недели Беренс разговаривал с ними лишь их голосами. На полигоне быстро установилась тишина, прерываемая только шумом ветра, поворачивавшего с юга на восток. Беренс выбрался из оболочки и рявкнул:
– Рядовой Эриксен, идите-ка сюда, дубина стоеросовая!
Эриксен вытянулся перед сержантом.
– Нет, поглядите на это чучело гороховое! – негодовал Беренс. – Вы, оказывается, и юродивый в придачу! То этот лодырь не может легонько стрельнуть глазом в ближнего, то бьет зрачками крепче трехдюймового лазера. Что вы уставились на меня, чурбан? Вы своим бешеным взглядом чуть не покалечили целый взвод, чурка с глазами! Или вы позабыли, что у нас учения, а не битва? Ответьте что-нибудь членораздельное, лопух!
Эриксен отрапортовал:
– Так точно. Стараюсь. Можете положиться на меня.
– Так точно. Стараюсь. Можете положиться на меня, – сказал Беренс не своим голосом и окаменел. Полминуты он ошалело глядел на Эриксена, потом завизжал: – Передразниваете, параноик? А о последствиях подумали, чушка безмозглая? Знаете, тюфяк с клопами, чем солдату грозит противодействие?
Эриксен опустил голову. Ум его заходил за разум. Он мог бы поклясться, что не он передразнивал Беренса, а тот его.
– Перерыв на час, хлюпики! – скомандовал сержант. – На вечерних занятиях будем отрабатывать самопожертвование по свободному решению сердца, предписанному свыше.
Уходя, он зарычал на Эриксена:
– Чувырла!
Он укатился в канцелярию, а Эриксен улегся на грунт. Рядом с ним опустился пожилой рыжий солдат.
– Хлестко ругается сержант, – с уважением сказал пожилой. – Он обрушил на вас не меньше ста отборных словечек.
– Всего двадцать восемь, – устало сказал Эриксен. – Я считал их. Дегенерат, болван, балбес, чурбан, лопух, пентюх, дурак, олух, остолоп, тупица, недотепа, юродивый, шизоик, параноик, пустобрех, обормот, слюнтяй, пустомеля, лодырь, хлюпик, подонок, головешка с мозгами, дубина стоеросовая, чучело гороховое, чурка с глазами, чушка безмозглая, тюфяк с клопами. Ну и, разумеется, чувырла. Я сам берусь добавить еще с десяток ругательств не слабее этих.
– Сержант их без вас добавит, – уверил рыжий. – Кстати, познакомимся. Джим Проктор, сорок четыре года, рост сто семьдесят восемь, вес шестьдесят девять, лживость средняя, коварство пониженное, сообразительность ниже ноль шести, нездоровые влечения в пределах государственно допустимых, леность и чревоугодие на грани тревожного, все остальное не подлежит преследованию закона…
Эриксен пожал его руку.
– Сожалею, что не могу отрекомендоваться с той же обстоятельностью. Во всех важных отделах психики у меня нули. Я в умственном отношении, видите ли… не совсем…
– Это ничего. И с нулями можно просуществовать, если беречься. У нас был солдат Биргер с полной кругляшкой в области лживости и эгоизма и всего ноль двумя самовлюбленности. И что вы думаете? Он отлично чувствовал себя в казарме. Временами он даже что-то мурлыкал себе под нос.
– Он в нашем взводе?
– Его распылили на учении. Он сослепу сунулся под взгляд генерала Бреде, когда тот скомандовал наступление. Ну и сами понимаете… Квантовые умножители генерала не чета солдатским. Бедный Биргер запылал как тряпка, вымоченная в бензине. Если не возражаете, я вздремну около вас.
– Спите, пожалуйста.
Проктор тут же захрапел. Эриксен печально осматривал равнину.
Над холмами ревел ураган, гоня красноватую взвесь. С того года, когда энергетические станции спустили с цепей ветры, в атмосфере воздуха стало меньше, чем пыли, – было трудно дышать, уже в ста метрах предметы расплывались. Солнце холодным оранжевым шариком тускло светило в пыли.
Эриксен думал о том, что с детства не видел звезд. О звездах не приходилось и думать. Ураганы пыльной войны день и ночь гремели над планетой, они лишь меняли направления, обегая за сутки все румбы света и тьмы. Люди вставали и засыпали, работали и отдыхали под вечный, непрерывный, наполняющий уши, раздирающий тело грохот.
Планета была отполирована ветрами, красноватый грунт сверкал, как металл, он был металлически тверд и гладок, а все, что можно было извлечь из него, давно было извлечено и, не оседая, вечно моталось в воздухе. Оранжевый шарик солнца светил так тускло, что казался не оранжевым, а серым. «Серое солнце, – с тоской думал Эриксен. – Холодное серое солнце. А спутников Марса вовсе уже не видно!»
Еще он думал о том, что на далекой Земле, покинутой его предками, никогда не бывает пыльных бурь и люди там могут разговаривать без приборов и без приборов слушать, не рискуя быть оглушенными. Эриксен опасливо одернул себя. О Земле размышлять было заказано. Земля была навеки закрыта для глаз и разговоров. И Северная Демократия, и Южная Диктатура, враждовавшие между собой на Марсе, одинаково запрещали вспоминать Землю, жестоко наказывая ослушников. Эриксен порой нарушал запрет. Но то, что сходило с рук дома, могло выйти боком в казарме.
– Еще попаду под удар гамма-карателей, – пробормотал Эриксен. – Только этого недоставало – гамма-казни!
Из канцелярии выкатился Беренс.
– Строиться, ленивцы! – гремел Беренс, заглушая вой урагана. – Напяливай боевую оболочку, разгильдяи!
Проктор, пробудившись, сладко зевнул.
– Чего-то я ему пожелал бы, только не знаю – чего.
– А я пожелал бы, чтоб он уткнулся носом в грунт, а потом погнал нас в казарму на отдых, – сказал Эриксен, наблюдая, как сержант расталкивает спящих солдат.
Эриксен еще не закончил, как Беренс свалился с грохотом, отдавшимся во всех ушах.
Вскочив, он заревел:
– Чего вылупили лазерные гляделки, гады? Живо запускайте моторы, скоты, и марш в казарму на отдых!
Солдаты кинулись к оболочкам. Взвыли воздушные двигатели. Взвод, человек за человеком, поворачивался в сторону казармы.
Сержант Беренс, раздувая горловой микрофон, завопил еще исступленней:
– Куда, мерзавцы? Отставить отдых! Стой, кому говорю!
Взвод торопливо выворачивался от казарм на сержанта. Беренс, катясь вдоль строя, неистовствовал:
– Какой недоносок скомандовал моим голосом возвращение? Я сам слышал, что голос мой, меня не проведете, пройдохи! Я спрашиваю, бандиты, кто кричал моим голосом?..
Беренс докатился до Проктора и яростно заклекотал:
– Это вы, негодяй? Вы, обжора? Вы, проходимец?
Он ткнул кулаком в Проктора.
Затрепетав, Проктор гаркнул:
– Никак нет, не я. Так точно, не я.
– Это ваша работа, Эриксен! – надрывался сержант. – Вот они где сказались, ваши психические нули, идиот! Я с самого начала знал, что от такого столба с перекладиной взамен рук хорошего не приходится… Я спрашиваю вас, прохвост, почему вы кричите моим голосом?.. Вы меня слышите, растяпа?
Эриксен, бледный, сдержанно отрапортовал:
– Так точно, слышу. Никак нет, вашим голосом я не кричал! Я не умею говорить чужим голосом.
Беренс еще побушевал и начал учения.
Эриксену и Проктору выпало наступать в переднем ряду. Проктор обалдело скосил на Эриксена оптические усилители и с уважением прошептал:
– А вы, оказывается, чудотворец!
Глава 3
В день, когда у сержанта Беренса начались нелады с новобранцем Эриксеном, неподалеку от них, в Верховной Канцелярии, на Центральном Государственном Пульте – сокращенно ЦГП, дежурил командующий Квантово-взглядобойными войсками – сокращенно КВВ, известный всему Марсу лихой полковник Флит, еще ни разу на маневрах не побежденный. Он прохаживался вдоль щита с Автоматическими Руководителями – так недавно стали называться регуляторы общественной структуры – и, всматриваясь в диаграммы самописцев, мурлыкал популярную детскую песенку: «Будешь, подружка, дразнить меня, разложу тебя вмиг на атомы». Дежурство проходило отлично. Диспетчеризация государства шла на высоком уровне.
Внезапно Флит нахмурился. Кривая одного из руководителей показывала, что на ЦГП идет начальник Флита генерал Бреде. Флит недолюбливал генерала Бреде, хотя по официальным записям нейтринных соглядатаев они вычерчивались приятелями. Дело было не только в том, что генералу Бреде, как первому заместителю Властителя-19, было положено не три, как Флиту, а восемь процентов сомнения, и не два, как прочим Верховным Начальникам, а пять процентов иронии, и что сам Бреде, по часто повторяющимся импульсивным донесениям приборов Особой Секретности, временами перебирал отпущенный ему Законом лимит сомнения и иронии, а это Флит считал отвратительным. В конце концов, Флит мог примириться с некоторой нестандартностью своего начальника, дело было не такое уж катастрофическое. Но он не мог примириться с тем, что Бреде начальствует над ним. По личным статьям Флит был выше Бреде (это не относилось к росту, но не рост в армии определяет высоту). Генерал Бреде выглядел анахронизмом в государственной иерархии Южной Диктатуры. Это был обломок древней ракетно-ядерной эпохи. Он и мыслил изжитыми категориями всеобщего механического разрушения и энергетического распада. Испепеленная, превращенная в радиоактивную пыль планета – таковы были его примитивные концепции будущей войны. Правда, Бреде не высказывал таких взглядов открыто – не только люди, но и самописцы высмеяли бы отсталость его стратегических концепций, – но Флит не сомневался, что втайне Бреде от них не отделался.
Не один Флит замечал, что Бреде недооценивает последние открытия в военной технике. Когда стало ясно, что человеческий взгляд, усиленный лазерными устройствами, обладает большей эффективностью, чем термоядерная бомба, отличаясь от последней легкостью перестройки на любую мощность, именно в это время, когда уже не было места сомнению, Бреде усомнился: он принимал Квантово-взглядобойные войска в качестве одной из частей армии, но упрямо отказывался признать их главной ударной силой.
К тому же личная оптика генерала была не на высоте. Командующий армией Южной Диктатуры был до отвращения синеглазым. Невооруженным зрачком он не смог бы убить даже мухи, не говоря уже о том, чтобы сразить человека или поджечь дом. У подчиненных, на которых Бреде кидал взгляд, почти никогда не подгибались колени. Даже рост генерала – семь сантиметров выше уровня для Сановников – Флит считал непозволительным нарушением авторитета. Черноглазый, стандартной фигуры, стандартностремительный Флит являлся, наоборот, живым воплощением воинственности. В его пылающих очах – меньше всего их можно было назвать отжившим невыразительным словечком «глаза» – сконцентрировались достижения оптической селекции четырех поколений профессиональных военных. У самого Властителя-19 не всегда можно было узреть такой пронзительный взгляд, каким гордился Флит. Без светофильтров беседовать с ним считалось опасным. С женщинами он разговаривал лишь в темноте, чтоб неосторожно не поранить их жаром своей природной оптики. Его первая жена погибла в ночь свадьбы, и, хотя с тех пор прошло десять лет, Флит не переставал горевать о ней.
Собственно, ночь, как показала запись контрольно-супружеских автоматов, протекала со стандартной бурностью, но на рассвете Флит, забывший задернуть портьеры на окнах, испепелил свою бедную возлюбленную отраженным в его зрачках светом далекого солнца.
Бреде кивнул Флиту, уселся в кресло и задумчиво положил ноги на Государственный Пульт.
– Что-то не нравится мне сегодня Земля, – промямлил он. – Доложите земную обстановку, полковник.
С Землей ничего необычного не происходило. На суше строились семьдесят четыре новых города, осушалось три мелководных залива, разливалось сорок семь новых пресноводных морей, вырубались дикие тропические леса и насаждались тропические парки. С космодромов Земли за часы дежурства Флита стартовало за пределы солнечной системы два звездолета, в межпланетном пространстве находится в космическом полете сорок один экспресс. Запущено еще несколько термоядерных станций – интеграторы фиксируют ежесекундный уровень потребления энергии около одного эрга на десять с двадцатью пятью нулями, то есть около миллиона альбертов мощности.
– Почти в тысячу раз больше, чем у нас, – сказал Бреде. – Высокого же уровня добились проклятые земляне.
– Не вижу здесь страшного, генерал. Вы забываете о концентрированности нашего супертоталитарного строя. У нас не существует низменной потребности сделать райским существование каждого человека. Каждый наш эрг в сотни раз боеспособней земного эрга.
– Это, пожалуй, правильно. Перейдем к Марсу. Что у малопочтенных северян?
В Северной Демократии тоже не произошло ничего нового, если не считать речи Второго Олигарха, прокарканной по внутренним каналам Общественного сознания. Олигарх с обычной своей демагогией нашептывал в подчиненные ему мозги, что только у них настоящая свобода, а на юге, где господствует один человек, нет места индивидуальной независимости и частной инициативе. И еще он прокаркал, что, пока монархическое государство на Марсе не уничтожено, до тех пор существует вечная угроза свободе. «Долой единоличного диктатора, – лаял он в заключение, – да здравствует свободная демократия Рассредоточенных Олигархов и частная инициатива под нашим квалифицированным руководством!»
– Чует стервец Второй, что собираемся слопать их всех, – сказал Бреде. – Обратимся к нашим внутренним делам. Как наш главный государственный показатель – косинус пси?
– В пределах ноль девяноста трех, – ответил Флит. – Считаю синхронизацию Властителя-19 с нашим общественным строем идеальной.
– Идеальность – это сто процентов, – заметил Бреде.
– Сто процентов теоретически невозможны, генерал. Существуют конструктивные погрешности приборов. Об индивидуальных отклонениях психики подданных от психики Властителя не говорю, ибо это несущественно.
– Наоборот, весьма существенно, полковник. Если бы индивидуальные отклонения психики не имели места, то зачем синхронизировать солдат на полигонах?
– Осмелюсь заметить: требования к солдатам строже, чем к подданным, – естественно, тут показатели хуже. Тангенс тэта, символизирующий ваше личное единение с армией, еще никогда не поднимался выше девяноста. Наше общество теснее объединено вокруг Властителя-19, чем армия вокруг вас.
– Та-та-та! – сказал Бреде. – Десять процентов моего расхождения с армией тревожат меня в сто раз меньше, чем один процент несинхронности Властителя с народом.
Флит промолвил, накаливая взгляд до нестерпимости:
– Вы говорите удивительные вещи, генерал.
Командующий армией даже не пошевелил ногой на Государственном Пульте.
– Удивительность их не выходит за границы моих штатных прав сомнения и иронии. Добавлю, что такой же высокий косинус пси мы имели в правление Властителя-13, но и семи процентов несинхронности оказалось тогда достаточно, чтобы наша общественная система впала в тяжелейшие автоколебания, едва не закончившиеся революцией.
– Безвременно погибший Властитель-13 был гений, – торжественно сказал Флит. – Если человек гений, его поступки, конечно, не укладываются в общепринятые формы понимания.
– Властитель-13 был дурак, – хладнокровно поправил генерал. – А когда дурак занимает высокий пост, его глупость, естественно, кажется гениальностью.
У Флита перехватило дыхание. Он проговорил, заикаясь:
– Если я правильно… вы сейчас несколько превысили…
Бреде убрал ноги с Государственного Пульта и рванул дверцу приборов Особой Секретности. Самописец командующего армией вычерчивал благожелательную кривую. Флит, уничтоженный, опустил голову. Взгляд синих глаз генерала был черноглазо тяжек.
– Не судите обо мне по своей мерке, полковник. Вам не приличествует то, что положено мне. Если бы вы так же высказались о каком-либо из прошедших властителей, я не говорю о благополучно синхронизирующем нас ныне, вас следовало бы атомизировать. Кажется, уже двенадцать часов? Идемте, нас вызывает Властитель.
