bannerbannerbanner
Тень Химавата

Сергей Суханов
Тень Химавата

Полная версия

© С. Суханов, 2020

© ИД «Городец», 2020

* * *

Посвящаю Нине Ивановне, доброй самаритянке



Чье величие породило эти горы – Химават, те, что покрыты снегом,

Море и земля чьим считаются созданием,

А стороны света – это чьи руки,

Кто тот бог, которого мы должны почтить жертвенным возлиянием?

Ригведа[1]

Пролог

Шурпарака[2], 84-й год эры Викрама, месяц маргаширша[3]

Солнце стояло в зените, когда темнокожий, почти черный человек спустился со склона хребта Сахьядри и зашел в джунгли. Сразу же яркий солнечный свет сменился сонным полумраком, а напоенный запахом палисандра воздух сделался густым и неподвижным. Казалось, зима сюда еще не добралась, хотя некоторые деревья уже сбросили листву.

Пробираясь сквозь лес, молодой гонд[4] осторожно раздвигал руками свисающие листья пальм, огибал огромные баньяны, безвольно опустившие побеги к самой земле. Ему чудилось, будто исполины замерли в притворной истоме, чтобы внезапно обвить зазевавшегося путника щупальцами, словно осьминоги.

Он старался не приближаться к деревьям с большим дуплом – вдруг там прячется якша, лесной дух. Под ногами мягко пружинил ковер из опавших листьев, стручки шелковой акации наполняли джунгли таинственным шорохом. С ветвей вечнозеленых нимов свисали гроздья маленьких желтых плодов, расточая в воздухе медвяной аромат.

Чтобы не донимал гнус, пришлось замотать голову куском ткани и закутаться в черный хлопковый рупан[5], из-под которого виднелся дхоти – доходящий до щиколоток набедренный платок. Тряпичную торбу он повесил на плечо.

Сезон дождей закончился, но от рыхлой, напитавшейся водой земли все еще поднимался теплый пар.

Наверху, в горах, природа была совсем другой. Из пожухлой травы тянулись голые шершавые стволы хардвикий. Благоухающие эфирными маслами гуггулы отчаянно цеплялись корнями за скалы.

Попробовал бы он так же запросто пересечь заросли хингуна: острые длинные колючки враз изорвут одежду, исцарапают кожу.

А еще на каменистых склонах в изобилии произрастает ладоносная босвелия – небольшое деревце с покрытым сухими чешуйками искривленным стволом и ветвистой кроной. Смола босвелии обладает не таким приятным и стойким ароматом, как смола ладанного дерева из далекого аравийского Хадрамаута, но ее добыча обходится гораздо дешевле покупки привозного олибанума[6] в портах Бхарукаччи[7] и Каллиены[8].

Гонд полгода провел в шалаше на горе Калаубал, собирая драгоценную смолу. Вообще-то он несколько лет строил и чинил в Бхарукачче торговые суда, но с приходом оккупантов морскаяторговля зачахла. Ассакены[9], захватившие недавно полуостров Саураштра, не любили море. Степняки предпочитали передвигаться на лошадях, груз перевозили в кибитках, а флот использовали только для объезда факторий и патрулирования вдоль берега.

Малабарские купцы, опасаясь грабежей, в первый же сезон дождей увели свои суда из залива вверх по Нармаде к городу Амаркут[10], куда ассакенские орды еще не добрались.

Он решил не возвращаться в Озене[11], где жила мать, а ушел на запад. В одной из брахманских[12] деревень неподалеку от Шурпараки ему предложили работу.

Сбор олибанума начался в месяце джьештхамулия[13]. Босвелии не растут рощами, поэтому поденщикам пришлось облазить склоны горы. Сначала они сделали на деревьях зарубки: на стволах – топором, на ветках кору срезали ножами до коричневой древесины.

Босвелии плакали крупными слезами, которые сливались в быстро твердеющие мутные ручейки. Под каждым деревом сборщики постелили джутовую циновку, чтобы ни одна капля драгоценной смолы не пропала.

Работали весь сезон дождей с короткими перерывами: то давали ранам затянуться, то снова пускали в ход топоры и ножи. Подсохшие крупинки зеленоватого цвета, словно присыпанные пудрой и похожие на куски тростникового сахара, отковыривали скребками, после чего ссыпали в корзины.

Босвелия дает за сезон столько олибанума, сколько весит среднее манго. Корзины сборщики обычно помещали в выкопанную рядом с шалашом яму, накрывали хворостом и пальмовыми листьями, а затем закидывали землей. Так смоле и дождь не страшен, и вор не украдет собранный урожай, пока ты обходишь свои владения.

Жили на горе, чтобы не попадаться утром брахманам на глаза: не дай бог «дваждырожденный» на рассвете увидит шудру[14]. Это считалось дурным знаком, потом никакие мантры из «Ригведы» не помогут – все, день испорчен.

 

В месяце картина[15], когда на Малабарском побережье прекратились затяжные ливни, сборщики приступили к сортировке добычи. Отборный олибанум – куски светлого оттенка с восковым блеском – брахманы оставили себе для воскурений в храме Вишну.

Мешки из козьей кожи, наполненные темными кусками, они погрузили на телеги и отвезли на базар в Каллиену. Такой олибанум продается в качестве противовоспалительного лекарства, а также как средство для отпугивания злых духов и снятия порчи.

Гонд пребывал в хорошем настроении. Он неплохо заработал, потому что ему удалось пометить много молодых мужских деревьев, которые дают больше всего смолы. Брахманы заплатили за работу столько, сколько обещали – десять серебряных монет, отчеканенных еще при Маурьях.

Во время коротких привалов он доставал из торбы тусклые прямоугольники, любовно поглаживал их, рассматривая клейма: солнечные диски, звездочки, фигурки птиц и зверей… Каждая монета весила не меньше каршапаны[16].

Он давно все подсчитал: две монеты отдаст матери, остальные потратит на подарок отцу своей избранницы – купит пару коров. Эти деньги не бог весть какое богатство, но пусть односельчане невесты знают, что парень он работящий, а значит, в семье будет достаток.

При мыслях о невесте – прекрасной Винате, с которой он познакомился в деревне брахманов – гонд покраснел. Увидев ее в начале лета на празднике Бхутаматр, который ежегодно устраивается в честь Матери духов, он потерял голову. Она ответила ему взаимностью. Ее милое лицо стояло перед глазами, когда он обдирал колени, ползая по скалам Калаубала, когда, свернувшись калачиком под пальмовыми листьями в шалаше, пережидал ливень.

Иногда он просыпался ночью, давая волю сладкой истоме, сжимающей сердце.

«Вината…»

Ну и пусть, что «Законы Ману» запрещают брахману отдавать дочь замуж за шудру! Когда, не выдержав разлуки с любимым, Вината прибежала на делянку, они договорились о браке гандхарва, при котором жених и невеста не спрашивают разрешения у родителей, а просто объявляют в деревне о скорой свадьбе.

Оба наивно полагали, что рано или поздно родители смирятся с выбором дочери, так как гонд исповедовал джайнизм, а вишнуитам разрешено сочетаться браком с джайнами.

Гонд перебирал в уме возможные препятствия – и не видел их. Они не являются родственниками. Ему восемнадцать – так что он старше невесты, как и положено. Не страдает ни одним из четырнадцати видов мужской слабости – еще чего! К тому же не горбатый, не коротышка, не болен чахоткой, не подвержен геморрою или падучей, на плохое пищеварение не жалуется. Среди его родственников нет больных черной или белой проказой. Увечий нет, шрам на икре, оставшийся после прижигания ранки от укуса змеи, не в счет.

Посмотрев на руки, он довольно улыбнулся: особой волосатостью, порицаемой брахманами, боги его не отметили. Так что потомство будет что надо, а это самое главное в браке.

Меньше чем через год Винате исполнится пятнадцать, и по закону она сама сможет выбрать мужа. К этому времени нужно построить собственный дом рядом с хижиной матери. Иначе где он расстелет шкуру рыжего быка, посыпав ее ритуальной травой балбаджа, чтобы усесться с молодой женой для совместного принесения жертвы отцу всех богов Праджапати.

Мысленно гонд отправился в светлое будущее.

Скоро, совсем скоро на свадебной церемонии он возьмет Винату за руку и поведет вокруг статуи бога Агни, дарующего молодоженам надежный, крепкий союз. Отец невесты намажет им лоб ладанным маслом, после чего они возьмутся за руки и взойдут на каменный жернов, покрытый горками риса. Сделают семь шажков, произнося молитву в честь бога Вишну, а жрец окропит невесту освященной водой.

Пусть обряд пройдет согласно обычаям вишнуитов, а не джайнов, ради Винаты он готов на все. Даже пойти в обучение к брахману, чтобы получить священный шнур и стать «дваждырожденным».

«Ну и что, что переросток!»

Влюбленный в запальчивости отметал одно препятствие за другим, ему казалось, что все преодолимо. Вдруг он погрустнел – никто не возьмет в ученики шудру. Что же делать? Можно стать царским слугой, например, вступить в гильдию строителей колесниц. У него будет высокое положение в обществе, но семье придется скитаться вместе с армейским обозом.

«Нет, такая жизнь не для Винаты!»

Или бродячим бардом, они тоже пользуются уважением. Так боги не наградили его ни слухом, ни сильным голосом!

Гонд взял себя в руки.

«Ай, да ладно, как-нибудь устроится», – подумал он отчаянно и снова размечтался…

Три вечера подряд после свадьбы они будут любоваться на Полярную звезду, не позволяя себе никаких вольностей, чтобы в их сердцах укрепилась взаимная верность, а демоны покинули жилище влюбленных, не причинив вреда.

Наконец на четвертую ночь супруги приступят к обряду гарбхадханы – правильного зачатия. Прежде чем возлечь с молодой женой, он капнет ей в ноздрю сок баньянового дерева и предложит миску простокваши, куда предварительно бросит пару бобов и ячменное зерно – тогда их первенцем станет мальчик. Обязательно помолится богу Пушану, чтобы извержение семени привело к зачатию. Вината умастит ему глаза благовонием, а затем…

Тут гонд очнулся от приятных мыслей и насторожился. Среди пения птиц и шелеста листвы появились посторонние звуки. О Савитар, животворная сила солнца, спаси и сохрани! Неужели я потревожил якш? По спине, несмотря на жару, пробежал холодок. Прислушавшись, он отчетливо различил скрип колес, топот ног, всхрапывания лошадей. А еще приглушенные голоса… Нет, это звуки из мира живых. Значит, где-то впереди пролегает лесная тропа.

Закинув торбу за спину, он осторожно двинулся на шум. Крадучись добрался до упавшего ствола талипата, поросшего мхом и крошечными орхидеями. Прячась за него, уставился в просвет между листьями папоротника.

По дороге друг за другом брели оборванные грязные люди с колодками на шее. Конвоиры лениво развалились в седлах: одни обмотали голову и лицо платком, чтобы защититься от мошкары, другие – в войлочных колпаках с башлыком – обмахивались ветками.

Так и есть – ассакены! Сразу видно по вооружению и доспехам: кожаные штаны, кафтан с нашитыми спереди бронзовыми бляхами, пика, за спиной маленький круглый щит, у пояса деревянный колчан.

Изнемогающие от палящего солнца кони с жадностью косились на сочную траву в шаге от тропы. Изредка то один, то другой всадник натягивал узду, тогда бронзовые псалии еле слышно позвякивали.

Внезапно раздался гортанный крик.

Рабы, успевшие за долгий путь выучить команды ассакенов, тут же с облегчением опустились на землю. Девушка, еще совсем подросток, в одной набедренной повязке и с бурдюком в руках, заспешила по тропе. На ее спине краснели рубцы от свежих ударов плетью. Испуганно косясь на конвоиров, она подходила к каждому из пленников по очереди, давая выпить несколько глотков воды. Другая рабыня – немолодая, с большой обвислой грудью – повторила путь первой, раздавая несчастным бананы.

Гонд бросился на землю, опасаясь, что его заметят воины, но потом осторожно выглянул из-за талипата. В нескольких шагах от него на земле сидел мужчина.

Раб устало свесил голову, насколько позволяли колодки, при этом черные волосы спутанными волнистыми прядями закрывали лицо. Поражала его худоба: выступающие ребра казались прутьями корзины. Он то и дело хлопал себя по плечам и бедрам, прогоняя назойливую мошкару.

Гонд вынул из котомки ячменную лепешку. Затем медленно двинулся вдоль ствола, стараясь производить как можно меньше шума.

– Эй, – тихо позвал он мужчину.

Тот вздрогнул, поднял голову и замер, не решаясь смотреть по сторонам.

– Не оборачивайся, просто протяни руку к папоротнику.

Раб не шевелился.

Гонд от досады закусил губу: что – вот так все бросить и уйти? Если не понимает язык гонди, обращаться к нему на пайшачи не имеет смысла. Он лихорадочно думал. Кожа у пленника светлая, значит, явно не наг[17]. Но точно не арий – ария рабом никто не сделает. Может, яван[18]?

Тогда он повторил по-гречески: в Бхарукачче, куда часто заходили корабли эллинов, все плотники знали этот язык.

Раб медленно провел рукой по земле в сторону зелени.

«Ага, все-таки яван!»

Отломив от лепешки кусок, гонд осторожно вложил его в протянутую ладонь. Мужчина молниеносно сунул хлеб в рот. Остальные куски съел так же быстро.

Разговаривали шепотом.

– Откуда вы идете?

– Из Шурпараки.

– Как тебя схватили?

– Я матрос с греческого корабля. Плыли из Барбарикона в Музирис[19]. В Шурпараке капитан решил запастись свежей питьевой водой. Только пришвартовались, как в порт ворвалась банда ассакенов… Откуда взялись, никто не понял. Наверное, обошли посты андхров[20] через джунгли… Не успевшие отчалить корабли они сожгли, матросов заставили погрузить мешки с бирюзой и лазуритом на телеги… Всех погнали в Бхарукаччу.

– Как тебя зовут?

– Иешуа. А тебя?

– Бхимадаса. Ты яван?

– Нет, иудей.

– Плохо дело. Бхарукачча – крупный порт, там всегда требуются гребцы… Но они долго не живут.

Сквозь листву гонд видел, как раб перестал жевать и снова понурил голову. Тогда он азартно спросил:

– Сбежать сможешь?

– Как? В колодках…

Внезапно рядом послышался злой хриплый голос. Одноглазый ассакен, заметив, что сидящий возле упавшего дерева раб что-то бормочет, решил проверить, не спятил ли тот по дороге. Подойдя вплотную к иудею, он наклонился, вглядываясь в лицо.

Пленник смотрел исподлобья. Прорычав степное ругательство, воин замахнулся камчой, но вдруг передумал и опустил руку. Он удивленно таращился на раба единственным глазом, не понимая, отчего вдруг прошла злость, а потом начал озираться по сторонам, словно ища поддержки у товарищей.

 

И тут заметил гонда. От буравящего волчьего взгляда Бхимадаса похолодел. Он не стал дожидаться, когда его поднимут на пики, и бросился прочь. Несколько пущенных наугад стрел с мерзким чмоканьем вонзились в деревья, мимо которых он несся, распугивая птиц, белок и бурундуков.

Бхимадаса продирался сквозь бурелом, не разбирая дороги. Какие змеи! Какие пауки и многоножки! Сзади угрожает опасность пострашнее. От укуса гадюки есть противоядие, а кому известно лекарство от пробившей легкое стрелы или удара мечом в живот.

Он остановился, прислушался. Тихо, сквозь чащу никто не ломится. Вытерев пот со лба, подождал, пока в груди замерли глухие толчки. Несколько раз глубоко вздохнул, огляделся.

На ветках деревьев суетились маленькие зеленые попугаи. С лианы на лиану резво перескакивали черные мартышки с шапкой золотисто-коричневой шерсти на голове. Пятнистая вертишейка, прыгающая по земле вокруг термитника, взъерошила перья и зашипела на него словно змея. Среди бамбуковых побегов мелькнул бурым оперением кукаль, держа в клюве ящерицу.

Лес жил обычной жизнью. Привычные звуки и запахи успокаивали гонда, вселяли уверенность, придавали сил. Вздохнув с облегчением, Бхимадаса поправил рупан, затем двинулся в сторону Нармады, думая о неожиданной встрече: «Хм… Иешуа. Странное имя».

Глава 1

Бхарукачча, Капиша, Шурпарака, 84-й год эры Викрама, месяц магха[21]

1

Когда сидящий перед Иешуа гребец тянул весло на себя, его лопатки сходились. Он приподнимал подбородок и вжимал шею в плечи, отчего под затылком собирались белые от соли морщины. А когда толкал рукоятку вперед, ребра можно было пересчитать. Казалось, еще немного, и кожа лопнет, не выдержав напряжения, словно гнилая ткань.

Жалкое зрелище, так еще и ладони обмотаны грязными тряпками, которые от засохшей крови стали похожи на куски коры.

Грязная спина товарища – вот и все, что иудей мог видеть, ворочая целыми днями весло на одномачтовой коландии[22]. Вот уже два месяца. Другие гребцы выглядели не лучше: худые, исполосованные плетью тела, гримаса страдания на лицах…

Свинцовая пластинка величиной с ладонь оставалась единственной памятью, связывавшей его с прошлой жизнью. Когда в Хайберском ущелье караван Бен-Циона попал в засаду, разбойник хотел сорвать ее. Но кожаный шнур выдержал рывок. Не желая возиться с бесполезным куском металла, бактриец плюнул и отошел в сторону.

Семь лет спустя Иешуа снова попал в плен, теперь уже к ассакенам. Один из них, осмотрев амулет, скривил губы: пусть раб носит, если хочет. Иногда он брал ее в ладонь, подносил к глазам и шевелил губами, произнося давно заученный текст…

Судну требовался ремонт. Тиковые доски скреплялись веревками из кокосового волокна. Они хоть и не впитывали соленую морскую воду, но успели размочалиться от постоянного трения, вызванного качкой. Да и бортовые швы нужно было заново промазать смесью извести и древесной смолы.

Вода просачивалась в трюм через щели в обшивке, пазы для тросов и весельные порты. Стекала ручейками под ноги, где бултыхалась вонючей теплой жижей. За день собиралось столько, что иногда гребцы сидели в ней по пояс. На стоянке, вместо того чтобы отдыхать, они полночи вычерпывали грязь кожаными ведрами. В трюме стоял смрад от шпаклевки, немытых тел и застоявшейся мочи.

Как только ассакены заняли Бхарукаччу, большая часть портовых плотников разбежалась кто куда, лишь бы не работать на варваров: шудра может заслужить благородное происхождение в следующей жизни, только прислуживая высшим варнам[23].

Оккупантам теперь приходится самим латать большие морские коландии, в чем они не особенно преуспели. А как иначе? Без флота не обойтись: андхры так и норовят увести греческие галеры и финикийские униремы у них из-под носа, стоит кораблям обогнуть полуостров Саураштра.

Пираты не давали передохнуть.

День и ночь сновали на сангарах[24] вдоль берега, высматривая добычу. Двойные лодки из обтянутых промасленными шкурами сучьев юркие и легкие. На таких не выйдешь в открытое море при волнении, но шарить по бухтам – в самый раз.

Подходит купец к мелководью, чтобы набрать пресной воды, долго и внимательно изучает берег – вроде чисто, лишь белый песок да стена зелени. Но только бросит за борт якорь, как из мангровых зарослей вылетают сангары.

Пираты вмиг облепят корабль, полетят на борт абордажные крючья, зашелестят стрелы. Саранчой полезет на палубу разъяренная толпа. Сопротивляться бесполезно – вырежут.

Купец может спасти груз лишь в одном случае: если будет начеку и сразу рванет на глубину. Где океан дышит большими бирюзовыми волнами и куда не сунутся андхры на своих утлых лодках.

Одноглазый сотник Скилур боялся открытого моря. Он не умел плавать, поэтому каждый раз, когда коландия удалялась от берега, забирался под палубный навес, чтобы в тени накачаться пойлом, которое ассакены гонят из конского молока. Затем спускался в трюм, чтобы приступить к любимому занятию – издевательствам над гребцами.

Даже сейчас, хотя корабль рассекал не морские просторы, а спокойную гладь залива, покрытого отмелями, Скилур надрался. Он скатился по лестнице на дно выдолбленного ствола, служившего килем, потеснив воина, который отбивал ритм на барабане.

Коренастая фигура заслонила скудный свет, проникающий в трюм через палубный люк, отчего сумрак сделался гуще. Единственный глаз сотника горел угрюмой ненавистью.

– Эй ты, обезьяна, сын портовой шлюхи, – заорал он на сидящего впереди Иешуа гребца, северянина из племени панчалов. – Руки нарочно себе раскровянил, хвост хорька, чтобы я тебя на берег отправил? Там тебе легче не будет, потому что заставлю бревна таскать вместо слона.

Не дождавшись ответа – как будто раб осмелится ему ответить, – он сделал несколько шагов и резко махнул камчой. Панчал скривился от боли, сдавленно застонал. Громко нельзя, иначе сотник врежет еще раз. Он родился в семье кожевенника, то есть принадлежал к касте «неприкасаемых», а значит, с детства привык к грубому обращению. Скилур знал об этом, поэтому измывался над ним больше, чем над остальными рабами.

Сотник двинулся между гребцами, хлюпая сапогами по мутной жиже. Еще одного огрел камчой, другому сунул рукояткой в лицо. Стиснув зубы, рабы терпели боль и унижение, чтобы не сбиться с ритма, иначе порке подвергнется вся команда. Хотя у каждого сердце замерло в груди, ведь не угадаешь, кого в следующий раз ударит мореход: гребцы сидят лицом к корме и не видят, что происходит у них за спиной.

Сверху раздался крик. Удары барабана замедлились, потом и вовсе прекратились. Это означало, что показалась отмель или устье реки, но в любом случае кораблю предстоит маневр. Начинается работа рулевых, теперь гребцы будут ждать команду снова браться за весла.

Рабы опустили руки, сгорбились, тяжело дыша.

Они были связаны попарно веревкой, обмотанной вокруг шеи. Коландия делала частые остановки, чтобы погрузить запасы из береговых складов: кокосовое и пальмовое волокно, слоновую кость, зерно… Каждый раз им приходилось переносить с берега на палубу тяжелые мешки и корзины, а то и чинить изгородь или оттаскивать упавшие на факторию деревья. Путы не должны сковывать движения раба во время работы, поэтому тяжелая железная цепь тут не годится.

Скилур вернулся к лестнице и неуклюже полез наверх. Между ног Иешуа пробежала крыса, затем еще одна, за ней другая – грызуны почуяли землю. Гребцы их не трогают, бывает, что и пайкой делятся. Крыса – это запас пищи. Рабов кормят фруктами: бананами, манго, яблоками джамбу, иногда они сами собирают кокосовые орехи. Но на такой еде долго не протянешь, так что им приходится самим готовить себе жаркое… из крыс.

Внезапно доски заскрипели под тяжестью бегущих людей. Кажется, ассакены, сидевшие под навесом во время плавания, разом вскочили и бросились к бортам.

И вдруг раздался стук – дробный, словно по кораблю заколотили палками. Стрелы! Рабы взволнованно переглядывались: все знали, что, если судно захватят андхры, у гребцов появится надежда на спасение.

Схватив горит[25], барабанщик бросился на палубу. Внезапно один из кожаных портов пробила обмотанная горящей паклей стрела. Сидящий ближе всех гребец начал лихорадочно брызгать на нее жижей из-под ног. Пакля погасла, но к вони стоячей воды прибавился запах дыма – зажигательные стрелы сделали свое дело.

Трюм наполнился криками ужаса. Рабы вскочили с банок. Толкаясь, ринулись к лестнице.

Сохранившее скорость судно двигалось к устью реки, обрамленному дикими зарослями. Казалось, мангры парят над поверхностью воды, едва касаясь ее серыми корнями. Лишь кое-где виднелись глиняные островки с побегами папоротника.

Иудей и панчал выбрались на палубу последними. Иешуа затравленно осмотрелся: на судне царит хаос, в дыму мечутся люди.

Ассакены яростно отстреливались. На волнах качались сангары, набитые андхрами. Одни из них яростно размахивали копьями, другие пускали стрелы. Огонь дожирал остатки паруса, подбираясь к рее. В воздухе вихрились искры, черные хлопья. Мачта походила на пылающее дерево, хотя еще держалась на штагах.

Вспыхнула груда просмоленных канатов на корме. Палубу накрыл черный дым, стало трудно дышать. Гребцы парами бросались в воду, надеясь добраться до берега.

Вот один прыгнул за борт, а второй не успел, рухнул на палубу, из бедра торчит стрела. Веревка тащит его по доскам, тело врезалось в борт, он руками схватился за петлю, хрипит. Товарищ повис над волнами, беспомощно сучит ногами. Погибли оба – от удушья.

Андхры колотили плывущих людей по головам веслами и шестами, не разбирая, кто раб, кто воин.

«Носовая мачта! – мелькнула спасительная мысль. – Она загорится в последнюю очередь».

Иешуа дернул за веревку, чтобы панчал посмотрел на него, затем бросился к носу судна, чувствуя на плече руку товарища. Вот среди дымных клубов мелькнуло косое бревно.

«Когда коландия уткнется в берег, мы спрыгнем на мелководье и спрячемся в кустах – это единственный шанс спастись», – отчаянно думал иудей.

Внезапно судно тряхнуло так, что люди повалились с ног. Ящики и корзины разметало по палубе. Над Иешуа гигантской плетью пронесся горящий обрывок каната, едва не задев голову.

Зловещий шепот стрел, пылающие снасти, клубы дыма и крики раненых – промедление в этом аду было подобно смерти.

Беглецы залезли на бревно, обхватив его руками и ногами. Дым ел глаза, черные от сажи ладони скользили по дереву, но оба медленно ползли к краю.

Вдруг сзади раздался крик. Иешуа оглянулся – из шеи панчала торчала стрела, а сам он замер с выпученными глазами, давясь кровью. Еще через секунду пальцы разжались, и он рухнул вниз, увлекая за собой иудея.

Мгновение свободного полета закончилось болезненным ударом о воду. Иешуа на миг потерял способность соображать. Сквозь мутную желтоватую пелену он отрешенно смотрел на водоросли, снующих рыб, мертвого товарища, опускавшегося вместе с ним на дно.

Пока не почувствовал, что сейчас задохнется.

Внезапно наступившая тишина быстро вернула ему самообладание. Оттолкнувшись от грунта ногами, он устремился вверх. Но едва сделал вдох, как рывок веревки заставил его уйти под воду.

Снова оказавшись на дне, Иешуа подтянул труп, толкнул его к поверхности моря и уже затем, делая маховые движения, вырвался на воздух.

Когда-то, проведя несколько дней с отцом на озере Ям-Киннерет[26], он научился плавать. Теперь тело легко вспомнило навыки, словно и не было этих двадцати лет.

Иешуа завертел головой по сторонам. Мимо проскользила стайка полосатых морских змей. Побоище продолжалось: андхры топили спрыгнувших с корабля ассакенов и гребцов. Объятая пламенем коландия наполовину затонула.

Обхватив тело панчала, иудей поплыл к берегу. Вот и спасительные мангры. Он из последних сил взобрался на кочку, вытянув за собой мертвеца. Измазанные илом смуглые тела сливались с землей.

Внезапно один из сангаров направился к берегу. Иешуа запаниковал: в кустах спрятаться не удастся, потому что затащить туда труп у него нет сил. Разрезать канат нечем… Что делать?

Он сполз в воду, перевалил мертвеца на себя и замер. Из-под руки панчала наблюдал, как сангар медленно проплывает вдоль берега.

«Лишь бы нас не почуяли крокодилы!»

Андхры свирепо вглядывались в джунгли, пытаясь уловить малейшее движение. На двух утопленников они не обратили внимания. Когда лодка скрылась из виду, Иешуа вылез на берег. Долго лежал, отдыхая, а на закате, обессиленный, заснул…

Утром он очнулся от оглушительного птичьего гомона. Сел, осмотрелся. Во все стороны брызнули лупоглазые илистые прыгуны. Искусанное москитами тело сильно чесалось.

Над панчалом роились мухи, по лицу ползали рачки. Отлив обнажил широкую полосу ила, а море теперь плескалось в десяти локтях от того места, где находился беглец.

Коландия пропала: скорее всего, она полностью сгорела. Дно было усеяно корабельным мусором, раковинами моллюсков и известковыми трубками морских червей.

В воде лицом вниз лежал ассакен с проломленной головой. Волны покачивали тело, отчего казалось, будто степняк из последних сил продолжает ползти на берег. Чтобы дотянуться до него, пришлось подтащить к себе панчала.

«Хорошая компания, – с мрачной иронией подумал Иешуа, – из троих двое – мертвецы».

За голенищем сапога нашелся нож с деревянной ручкой. Тогда иудей оттянул канат рукой и начал его пилить. Отбросив с отвращением обрезок, побрел к кустарнику.

Джунгли сомкнулись за ним непроницаемой стеной, а начавшийся вскоре прилив навсегда стер следы беглеца на мокрой глине. Прежняя рабская жизнь осталась на Малабарском побережье вместе с головешками сгоревшей коландии и телами погибших при абордаже людей.

2

Бхимадаса с удовольствием опустился на траву.

Поджав под себя ноги, потянулся к узелку с едой, в котором лежали несколько пшеничных лепешек, комок масла гхи, сильно наперченные рисовые шарики с кунжутом и рубленым чесноком, пригоршня жареной саранчи, а также спелое, источающее сладкий аромат манго.

Вместе с другими кармакарами[27] он уже неделю расчищал делянку правителя области в лесу напротив Бхарукаччи, на противоположном берегу Нармады. С помощью буйволов шестеро поденщиков валили подрубленные салы и тики, отсекали сучья, после чего оттаскивали бревна к реке. С началом дождей она разбухнет, так что можно будет сплавить заготовленный лес в порт.

Артельщики расселись вокруг котелка с чечевичной похлебкой, по очереди зачерпывая густое варево куском лепешки.

Буйволы меланхолично пряли ушами и обмахивались хвостами в тени огромного баньяна, в то время как по их спинам расхаживали желтоклювые скворцы, склевывая блох и оводов. Сквозь ветви деревьев пробивался солнечный свет.

Гонд поднял ко рту тыкву-горлянку с молочной сывороткой. Стайка макак на соседнем сале при этом движении встрепенулась. Когда падало очередное дерево, обезьяны с криками убегали в чащу, но потом возвращались, понимая, что там, где люди, всегда можно чем-нибудь поживиться. Вот и сейчас они провожали каждый кусок, который поденщики подносили ко рту, с ревнивым сожалением.

– Нам бы пара слонов точно не помешала, – прожевывая кусок курицы заметил худой как скелет старик с синей бородой.

– Размечтался, – откликнулся другой кармакара, такой же тощий, но ниже ростом и молодой. – Мы же не в царском лесу деревья валим. Да тут и слону-то не протиснуться, смотри, сколько вокруг колючих кустарников.

– Что ты про них знаешь, Видура, – назидательно проворчал синебородый, вроде бы обращаясь к молодому сотрапезнику, но не глядя на него – слишком увлекся похлебкой. – Им любые кустарники нипочем, хоть зизифус, хоть акация. Слон по лесу идет плавно, мягко, как коландия по воде. Такую мелочь, как колючки, даже не замечает. Даром, что ли, щиты слоновьей кожей обтягивают?

Видура крякнул от обиды, но промолчал: ввязываться в перепалку со знающим человеком – себе дороже, товарищи враз поднимут на смех. Все в артели знали, что Пандава раньше служил махаутом[28].

Старика было уже не остановить. Он облизал пальцы и мечтательно посмотрел вверх, вспоминая прежнюю сытую жизнь. Затем начал рассказывать спокойно, неторопливо и обстоятельно, словно брахман на проповеди.

– Все слоны, как прирученные, так и катхи[29], принадлежат махарадже[30] – наместнику Индры на земле. К примеру, Белый слон – это одна из «Семи жемчужин», которые являются символом Правителя вселенной[31]. Для содержания катхи требуется хороший лес, очищенный от спутанных зарослей, где растут высокие мощные деревья, чтобы слоны могли о них чесаться. Там обязательно должен быть водопой: озеро или река… ручей с водопадом тоже подойдет, потому что слоны любят купаться. Лесные сторожа должны знать границы заповедника, а также входы и выходы как свои пять пальцев…

1«Ригведа» – одна из книг «Вед», сборника древнеиндийских гимнов, песнопений и заклинаний.
2Шурпарака – греч. Суппара, древний морской порт на побережье Аравийского моря, совр. индийский город Нала Сопара
3Эра Викрама – система летоисчисления, связанная с именем легендарного древнеиндийского правителя Викрама (Викрамадитьи), которая начинается с 57 г. до н. э., поэтому 84-й год эры Викрама соответствует 27-му году н. э.; маргаширша – месяц древнеиндийского календаря, соответствует ноябрю-декабрю.
4Гонды – группа древних дравидийских народов Индии, которые говорили на языке гонди.
5Рупан – верхняя мужская накидка-плащ, напоминающая греческий гиматий.
6Олибанум – латинское название ладана (от греч. либанос).
7Бхарукачча – древний морской порт в устье реки Нармада в районе совр. города Бхаруч, который римляне называли «Баригаза».
8Каллиена – древний речной порт на реке Ульхас, совр. город Кальян на западном побережье Индии.
9Ассакены – скифское племя, которое наряду с другими племенами ираноязычных кочевников Центральной Азии – саками, дахами, а также частично сарматами – в конце первого тысячелетия до нашей эры вторглось на территорию совр. Ирана, Афганистана и Индии.
10Амаркут – совр. Амаркантак.
11Озене – неизвестный автор «Перипла Эритрейского моря» так называет совр. город Удджайн в штате Мадхья-Прадеш.
12Брахманы – 1) сословие жрецов; 2) древние прозаические тексты, в которых трактуются ритуалы, в том числе система жертвоприношений.
13Джьештхамулия – месяц древнеиндийского календаря, соответствует маю-июню.
14Шудры – одна из четырех варн, или сословий, в Индии. Брахманы, происходившие от ариев, принадлежали к высшей варне господ, а шудры, к которым в том числе причислялось угнетаемое автохтонное население Индии, – к низшей варне слуг.
15Картина – месяц древнеиндийского календаря, соответствует октябрю-ноябрю.
16Каршапана – 1) древнеиндийская мера веса в 3,3 грамма; 2) пана, маленькая индийская медная монета, равная по ценности 80 раковинам каури.
17Нагами, то есть змеями, захватившие Индию арии называли коренных жителей, которые разговаривали на языке пайшачи.
18Яванами индийцы называли греко-бактрийцев.
19Барбарикон – Бхарукачча, древний морской порт, который находился в устье Инда в районе современного города Карачи; Музирис – главный порт Лимирики, региона, расположенного в юго-западной части Деканского плоскогорья. Точная локализация обоих портов до сих пор не установлена.
20Андхры – жители царства Андхра, занимавшего в первом веке нашей эры значительную часть плоскогорья Декан, в котором правила династия Сатаваханов.
21Магха – месяц древнеиндийского календаря, который соответствует январю-февралю, считался межсезоньем, то есть временем таяния снегов и ночных заморозков.
22Коландия – древнеиндийский весельный корабль с килем из выдолбленного бревна, к которому крепились доски обшивки. Судно могло также ходить под парусами, для этого на палубе устанавливалась одна или несколько мачт.
23Варны – четыре основных сословия в Древней Индии, из которых три считаются благородными: брахманы, кшатрии и вайшьи, а четвертое – шудры – низким.
24Сангар – катамаран.
25Горит – скифский деревянный колчан прямоугольной формы для хранения лука. Стрелы находились в специальном отделении на боковой стороне горита.
26Ям-Киннерет – озеро Киннерет, Галилейское море, Геннисаретское озеро, современное Тивериадское озеро в Израиле.
27Кармакара – поденщик, наемный работник.
28Махаут – член касты погонщиков слонов, которые выполняли различные обязанности, связанные с содержанием слонов, в том числе работали лесными сторожами.
29Катхи – дикий слон.
30Махараджа – верховный правитель, царь.
31Правитель вселенной – почетный титул махараджи.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru