Сергей Тарасов
Потрясающие истории из жизни
Артиллерийские снаряды
Весна это время посадки картошки. Земли около дома не хватало, чтобы все посадить, и отец с дедом садили картошку в самых неожиданных местах – на пустырях, в лесу и просто на свободных участках земли. Многие жители поселка поступали также, потому что приусадебные участки были слишком малы. Народ садил картошку вдалеке от дома, но не особенно переживал за сохранность будущего урожая – редко случалось, когда его выкапывали. Если и выкапывали, то куст, или два. Наверное, это была работа голодных местных пацанов, и все на эту их шалость не обращали внимания. Ну, захотелось ребятам печеной картошки …
Первый свой лесной огород, на котором отец с дедом садил картошку, я помню хорошо, как будто бы это было вчера. Теперь там растут березы, по которым мы лазили с братом в детстве, и весь участок зарос осинами и березками. Каждую осень мы с братом помогали родителям выкапывать картошку, везли ее на тележке домой, а зимой с большим аппетитом ее съедали. Потом дед нашел свободную полянку недалеко от карьера, и я помогал отцу и деду раскопать этот участок весной.
Работа была тяжелой. Там, на этой лесной полянке, была хорошая земля, и все растения ее любили, такой тяжелый и толстый был дерн. Пока мне приходилось работать в поте лица солнечным и теплым днем, мои друзья и приятели уже купались в карьере. Он был совсем рядом – каких-то пять минут ходьбы. Я копал этот тяжелый дерн, и думал, как бы мне поскорее закончить с этой работой, и понырять в карьере. Но участок был большой. Отец с дедом копали не спеша, и делали перекуры, чтобы передохнуть. Я опаздывал на купание, и копал, не разгибаясь.
Потом ко мне пришла в голову одна замечательная идея. Я предложил отцу отмерять мою долю участка, перекопав которую, я бы смог побежать на карьер искупаться. Отец вошел в мое отчаянное положение, и отмерил мне фронт работ. Работа у меня закипела. Я копал изо всех сил, не обращая внимания на пот, который меня заливал, на кровавые мозоли, так мне хотелось скорее поплавать с приятелями в прохладной воде карьера. Времени я не замечал.
Мерилом моей работы служила черта, которую провел своей лопатой отец. Она постепенно приближалась, и настал радостный момент, когда я ее пересек. Тогда я воткнул свою лопату, схватил свою рубашку, и умчался, как пуля, – на карьер. Там уже были все мои друзья, я разбежался и прыгнул в прохладную чистую воду.
Я не спрашивал, почему мы перестали копать под картошку на одном участке, и перешли на другой. Меня это не волновало. Я во всем слушался своих родителей, и не забивал свою голову их проблемами.
Весной я с отцом и матерью раскапывал под картошку участок около холодильника, в котором работала моя мама. Он был с одной стороны огорожен бетонными плитами, а с другой была асфальтовая дорога, по которой никто не ездил. Находился он прямо на территории холодильника. Мы копали втроем, и мне часто попадали какие-то интересные обломки, ржавые детали от машин, провода.
На этот раз я выкопал артиллерийский снаряд. Он был ржавый, и с взрывателем. Я его подцепил лопатой, и вытащил из лунки. Отец был артиллеристом в армии, и позвал его взглянуть на свою находку. Он подошел, взял его в руки, повертел, и вынес свое заключение – это был снаряд 76 калибра от пушки. Потом размахнулся, и кинул его – прямо на асфальтовую дорогу.
До дороги было метров семь, и снаряд летел туда секунды три. За эти секунды мне пришло в голову множество разных мыслей – что мне осталось жить совсем немного – до разрыва этого снаряда, а я еще не успел доделать свои срочные дела, и уроки. Потом – как должен был упасть снаряд на асфальт – боком, или прямо на взрыватель? Взрыватель я уже успел рассмотреть – он был на месте, из окисленного алюминиевого сплава, и у него был довольно угрожающий вид. По моему мнению, это была очень опасная находка. И эта опасная находка летела прямо взрывателем на асфальт. У меня еще мелькнула мысль, что надо упасть и затаиться, как мышь, но додумать эту подходящую мысль я не успел.
Снаряд со стуком ударился о дорогу, и прокатился по ней несколько метров. Я выдохнул и расслабился. Взрыва не случилось. Я подошел, взял его в охапку, и утащил подальше от нашего участка. Мне он по-прежнему казался опасным, особенно его взрыватель, и я его подсунул под бетонный забор – там, если он и взорвётся, никто не пострадает, кроме забора.
Мы докопали участок, потом посадили на нем картошку, а осенью пришли ее выкапывать. Я перешел в восьмой класс, и перешел в новую школу. Там работала учителем физкультуры моя родная тетя. Иногда она рассказывала моим родителям по мои двойки, иногда приносила мне новые лыжи, на которых я катался по лесу зимой. В школе работала новая пионервожатая, – совсем молодая девушка, которая на втором этаже устроила небольшую выставку вещей военных лет.
Я подошел к ней на перемене, и рассказал ей про ржавый снаряд, который нашел, когда копал картошку. Она сразу же заинтересовалась, и попросила принести его в школу. У нее возникла мысль поместить этот снаряд на витрине, под стеклом, с надписью о том, что это снаряд из Бреста.
На следующее утро я притащил свой снаряд, отдал, и ушел на какой-то урок. Через два дня узнал, что как только родители увидели в витрине этот снаряд, то сразу же вызвали саперов с милицией. До сих пор я не знаю, был этот снаряд с песком, или настоящий – боевой. Но я до сих пор вижу, как он летит на асфальт. И мне до сих пор страшно.
***
Мой друг-приятель Володя служил в десанте. Мы с ним часто ездили за камнями, и в одном походе не смогли справиться с гранитом. В граните была кварцевая жила с кристаллами аметистов. У нас была только лопата и молоток, и мы не могли ничего поделать.
Вечером он сообщил, что нашел снаряд, и попытается из него вытопить тротил. И этим тротилом мы взорвем этот проклятый гранит. Я не сомневался в этом ни на секунду. Если Володя решил, то он выполнит свое обещание. На следующий день я позвонил, и спросил, как у него идут дела, с эти снарядом. Он сказал, что пилит.
Так он пилил целую неделю. Мне надоело уже спрашивать, и я почти забыл про снаряд с тротилом. А когда вспомнил, через месяц, то сразу поинтересовался, когда мы будем взрывать гранит.
Оказалось, что он распилил этот снаряд, но вместо тротила в нем оказался песок. Мы пошли в следующий поход со старой верной лопатой и молотком, как и прежде.
Бесконечная пропажа
Геологический молоток, с которым приходиться ходить постоянно в маршрутах, с каждым годом становился все тяжелее и тяжелее. Если только его надо было носить в рюкзаке, но когда ходишь один, без рабочего, в геологические маршруты, добавляется радиометр, обед, полевая сумка, геологический компас и навигатор.
Утром еще к этому тяжелому рюкзаку относишься нормально, с пониманием. Но после того как рюкзак начинается заполняться геологическими образцами и пробами, начинаешь ворчать. И чем больше аномалий попадается в маршруте, тем недовольное ворчание становится громче. С каждой встреченной аномалии требуется отобрать пробу на анализ, и с каждого обнажения взять образец. Я люблю находить неизвестные радиоактивные аномалии, ведь по статистике каждая десятая аномалия может перейти в ранг проявления урана, а в свою очередь, из нескольких таких проявлений может получиться месторождение. Но по иронии судьбы, не только я любил радиоактивные аномалии, но они тоже, с не меньшей любовью относились ко мне, попадаясь на моем пути в самых неожиданных местах.
Перед очередным выездом в поле я зашел в магазин и купил себе молоток. Надоело таскать с собой тяжелый геологический молоток старого образца. Этот новый молоток был в два раза легче старого, из хорошей стали, и я не мог на него нарадоваться
Работы нам хватало, и здесь раньше было открыто месторождение урана, но оно было одно, и мелкое. У нас был шанс найти в этом районе еще одно, но крупное. Это следующее месторождение искали геологическими маршрутами. Один из них был очень длинный – около пятидесяти километров длиной, и разбить его на части не было никакой возможности – места были глухие, безлюдные и без дорог. Пришлось хорошенько подумать, и я нашел выход. Мы пошли сразу двумя парами, чтобы на горном хребте разделиться и пойти каждый свои путем.
День был отличный и теплый. Машина нас высадила у горной речки, мы перешли ее вброд. Пришлось снять сапоги, кроссовки и закатать штаны. Вода в реке оказалась холодной, а дно было усыпано галькой, тоже холодной и скользкой. За бродом начиналась заросшая лесная дорога, по которой мы и пошли к горному перевалу. Дорога скоро так заросла, что мы ее потеряли, и пришлось идти через тайгу по азимуту. Координаты трегапункта, который был на перевале, был нам известен, и мы еще вечером забили эти координаты в память навигатора. Сейчас мы вчетвером шли по тайге, одним за другим, к этому трегапункту.
Я привык к треску радиометра, и когда покидал машину, сразу включал радиометр и одевал наушники. Мы шли по березовому лесу, с травой до пояса, я шел замыкающим и слушал негромкий треск. Иногда треск усиливался, я останавливался отметить навигатором это место, чтобы потом на обратном пути найти и отобрать пробу на анализ. Потом догонял своих, и снова слушал треск.
Молоток обычно путешествовал в рюкзаке рабочего. Но рабочий шел впереди, и я в начале маршрута достал его из рюкзака, и иногда колотил им по глыбам и валунам, которые встречались в густой траве. Пришлось нести его то в кармане, то в руках, это было неудобно.
Аномалий по дороге мне попадалось много, их надо было сразу отмечать навигатором. Когда я его доставал и отмечал очередную точку, молоток мне мешал, и я то бросал его на землю, то засовывал в карман. При этом надо было не отстать от группы. В такой спешке я стал забывать молоток, и приходилось возвращаться, и искать его в траве. В этом маршруте я с ним замучался – иногда его не мог найти. Я терял его, и находил снова раза три. После последней пропажи и находки догнал своих товарищей только на перевале.
Было около двух часов дня – время обеда. Мы вместе пообедали, геолог с рабочим пошли дальше, а я с рабочим пошел обратно – к машине. Я должен был дойти маршрутом до речки, потом сесть на машину, объехать горный массив, и встретить их у подножия горы. Там я когда-то уже побывал, и забил в обои навигаторы координаты точки, в которой должна состояться наша встреча.
Геологический молоток поехал обратно в рюкзаке – я боялся его потерять еще раз. Все интересующие меня глыбы и валуны я уже расколотил, и шел по своим следам, складывая образцы в рюкзак, который нес рабочий. Потом, уже на базе, в один вечер привязал к нему яркую красную ленту, и покрасил деревянную ручку в ядовитый зеленый цвет. После такой операции его можно было найти где угодно. В этом сезоне он раздумал снова теряться, и приехал со мной домой целый и невредимый.
Здесь, дома, он и сгинул, без следа. Я искал его всюду – в мастерской, в огороде, у дома, но так и не нашел. Лежит он где-нибудь, этот бездельник и отдыхает.
Бизнес план
Очередной поиск работы стал уже утомлять. В городе было очень много безработных инженеров, среди них были даже работники с учеными степенями и даже профессора. Безработные геологи не были никому не нужны, у них была очень непрактичное образование, чтобы его можно было использовать в обыденной жизни. В отделах занятости начали создавать центры переподготовки этих никому не нужных людей с высшим образованием.
В один из моих визитов в центр занятости я случайно увидел на стене список профессий, на которые можно было переучиться. Среди профессий бухгалтера, водителей, операторов станков с программным управлением была профессия сметчика. В прошлой своей жизни я на каждом шагу сталкивался с проектами, сметами и знал по опыту, что это нужная профессия, с которой никогда не пропадешь. Тут же зашел в кабинет, где меня внимательно выслушали и записали как претендента в группу, которая набиралась из таких же безработных инженеров. Предыдущую группу уже набрали, и она училась уже в одном из университетов города. Мне надо было подождать и попасть в следующую группу.
Ожидание затянулось на два месяца, и вот, наконец, я подошел к знакомому кабинету. На приеме выяснилось, что на эту профессию могут рассчитывать только безработные выпускники Уральского политехнического института, и только. Я в эту группу не попасть не мог – у меня был диплом горного института. Жалко стало времени, которое прождал, но сделать ничего было нельзя.
Специалист посоветовала мне пойти в группу, которая набиралась в данное время. В ней готовили будущих собственников небольших частных фирм. Обучение было довольно продолжительным, нам полагалась стипендия, и выпускники после экзаменов получали диплом государственного образца. Ну, в общем, она меня уговорила, и через месяц толпа будущих студентов, собралась в просторном холле строительного колледжа, где мы должны учиться почти год. Там сформировали несколько групп студентов, одним осенним утром я пришел на первые лекции.
Состав группы был довольно разношерстным. Нас было около пятнадцати человек, и больше половины ее составляли молодые женщины. Мужчин было мало, человек шесть. Я уселся с парнем, примерно моего возраста и мы тут же познакомились. Он работал бухгалтером, вел бухгалтерию двух маленьких фирм дома за компьютером, и для полного счастья ему не хватало диплома. Вместо одной руки у него был протез, и это ему не мешало водить машину, на которой он приезжал на учебу.
Моих сверстников было человек пять. Одна женщина приезжала на новеньком итальянском Фиате ярко красного цвета, и порой я думал, что принесло ее в отдел занятости. У всех были разные причины, и я никого не спрашивал какие. Меня же принесло сюда жажда новых знаний и бесплодные попытки найти подходящую работу.
Лекции были по разным темам. Была простая бухгалтерия, с использованием компьютерной программы 1С, основы психологии, менеджмента, рекламы, издательского дела и разные довольно интересные практические занятия. Учиться было интересно, и никто не пропускал лекций. К нам на лекции приходили менеджеры успешных фирм и рассказывали порой интересные и занятные вещи. Особенно были интересны занятия по рекламе. Я думал, и на это были на то основания, что наши небольшие рекламные объявления, которые мы сочиняли на уроках, потом в дальнейшем использовались нашими преподавателями на практике. Когда у меня было подходящее настроение, я придумывал всегда что-то новое, и мне хлопали в знак одобрения.
Во второй половине этого курса нам надо было составить бизнес-план одной из мелких фирм. Фирму и ее сферу деятельности следовало выбрать самому. Так как мне ближе всего была обработка камня, и я в ней немного разбирался, то придумал для нее название, и сфера ее деятельности была изготовление шкатулок из уральских поделочных камней. Этим делом мы занимались с отцом в течение нескольких лет, и мне было просто интересно, как наша деятельность выглядела не на практике, а в сфере предпринимательской, по всем законам деятельности.
К этому времени мы с отцом уже не делали шкатулок. Камнерезные станки были разобраны, а сырье для их изготовления хранилось в одном углу огорода. Уральские камни мне помогли выжить в трудный период жизни, но этот период закончился, и надо было думать о том, что найти нормальную работу.
Для этого и пришел сюда, на эти курсы. Но открывать собственное дело я не хотел, и не мог. И работать в бизнесе не хотел. Для этого надо было иметь как минимум хорошее здоровье. Кроме всего прочего, в этой сфере всегда присутствовал риск, а я чувствовал себя уже умудренным опытом и уже был слишком старым, чтобы разогнать только созданную фирму до нормального, солидного и непотопляемого предприятия.
Для молодых, сильных и дерзких потенциальных предпринимателей как раз и были созданы наши курсы. И немало, по-моему, мнению, молодежи получили необходимый минимальный багаж, чтобы открыть собственное дело и нянчится с ним всю оставшуюся жизнь.
Бизнес план составлял месяца полтора. Когда я с ним покончил, и отдал на проверку, то получил, в – первых зачет, а во – вторых, выяснилось, что по рыночным законам, моя фирма начала бы окупаться только через два месяца работы. Но это все выглядело в теории. Но на практике же все выглядело совсем по-другому. Я сравнивал теорию с практикой и пришел к выводу, что практика всегда права. Предусмотреть всякие проблемы и неприятные ситуации рыночной экономике было не под силу.
Близилось окончание курсов, мы перешли учиться в другое просторное здание недалеко от колледжа и уходили оттуда поздно, нагруженные всякими нужными и интересными знаниями. В конце обучения к нам стали часто заходить владельцы разных коммерческих фирм и присматриваться, кого можно пригласить к себе на работу. Я не получал никакого стоящего внимания предложения и не собирался связывать свою жизнь с коммерческим предприятием. Мне нужна была хорошо оплачиваемая работа, без нервов, и я об этом сказал одному из преподавателей. Она была со мною полностью согласна.
Наконец курсы закончились. В торжественной обстановке, в большом зале нам вручили новые большие и красивые дипломы. В моем дипломе было написано, что я теперь менеджер в коммерческой деятельности. И без этого диплома я уже им был, потому что сама жизнь заставила меня заниматься продажами, и я на практике делал все, чтобы остаться в этой жизни на плаву. Теперь надо мне предстояло найти синицу и держать ее в руках. А лебедей в небе я оставлю другим.
Боль
В больничной палате было сумрачно, тихо и пахло лекарствами. Я открыл глаза и уставился на больничную обстановку. Слева и справа от меня были кровати, на которых лежали больные, а между ними, на самой середине палаты лежал я. Мои соседи, вероятно еще спали. Мои ноги и руки были привязаны к кровати эластичными бинтами, поэтому я не мог ни встать, ни перевернуться на бок. Передо мною стояла капельница, но в ней уже ничего не было. На столике, рядом с кроватью, в ногах стояла какая-то плоская эмалированная миска, а в ней лежала синяя резиновая грелка. В ней, по-видимому, был лед. Он постепенно таял и превращался в воду.
Мне было очень больно и неудобно лежать на спине, но повернуться на бок я не мог, к тому же страшно хотелось пить. Голова была перевязана бинтами и чесалась, но почесать ее мне тоже не удавалось – я мог только сдвинуть ее на пару сантиметров в сторону и обратно. Пролежав так минут десять, я решил, во что бы то ни стало попить воды – для меня подходила любая, даже растаявший лед. Я смотрел на грелку с холодной водой долго, но добраться до нее не мог. Слюны у меня не было совсем, и я с трудом шевелил сухим языков по своим зубам. Это было для меня мучением, эта жажда, и я начал напрягать то одну, то другую мышцу ног, а потом рук. Они меня слушались, но они были привязаны. Я начал напрягать одну из рук, которая, как мне показалось, не так была сильно привязана.
Время тянулось медленно, я двигал кистью правой руки то вправо, то влево, то вверх, то вниз и постепенно бинт стал подаваться. Я долго мучился с бинтом, от этого устал, как собака и на половине своей работы уснул. Когда проснулся, в палате все было по прежнему – соседи спали, моя капельница была почти полная, и в ней капала какая-то прозрачная жидкость, которая стекала по тонкому резиновому шлангу в мою левую руку. На капельнице, которая стояла на металлической стойке, висели ножницы, или зажим.
Правая рука лежала рядом с моим неподвижным телом, я попробовал ею ослабить эластичный бинт, которым был привязан к кровати. Долго мучился, но, в конце концов, вытащил ее из бинта. Теперь можно было ею ослабить вторую,– левую кисть. Я долго мучился со следующим бинтом и не знаю, сколько прошло времени. Но мне удалось освободить и левую руку. Теперь можно было приподняться, чтобы добраться до связанных ног. Но сил на это у меня уже не осталось, и я провалился в сон.
Когда очнулся, то сразу принялся за ноги – освободил сначала одну, потом другую. Свесил их с кровати и стал двигаться к столику, на которой лежала грелка. Мне хотелось открыть ее и напиться из нее. Открыть мне ее не удалось, хотя я очень пытался – пробка не хотела отворачиваться. Наконец я снял со стойки капельницы зажим и стал ковырять резиновую пробку. От этой возни проснулся больной на соседней кровати и стал колотить по спинке своей кровати.
На шум прибежала медсестра и увидела меня с грелкой, с зажимом в руках. Сразу отобрала у меня этот инструмент, положила меня в кровать и снова привязала эластичным бинтом. Я был крайне недоволен этим, а еще был недоволен своим соседом – какого черта он поднял шум, когда до вожделенной воды было так близко. Мне оставалось только смотреть на грелку с водой, и мечтать, как я пью прохладную влагу. А соседа я сразу невзлюбил, и это было еще мягко сказано.
Я снова лежал на спине и мучился от жажды и неудобного лежания. Временами я засыпал, просыпался, и все повторялось снова: жажда, боли в спине. Времени совсем не замечал, как будто оно остановилось. Сейчас в палате почти все времени находилась медсестра, и надежды на то, чтобы снова освободиться от проклятых бинтов, у меня не осталось.
В один день ко мне подошла врач, уселась рядом на стул и стала разматывать на голове бинты. Их было очень много, и когда пошли засохшие от крови, началась пытка. Было очень больно, я крутил головой, чтобы помешать врачу, но все было напрасно. Она сняла все бинты и стала отдирать кожу от головы. Когда мне было больно от снятия засохших от крови бинтов, это были еще цветочки. Настоящая боль началась, когда врач начала сдирать кожу с головы. Я чуть с ума не сошел от этой пытки. Потом, через несколько дней, когда перевязка повторилась, выяснилось, что это сдирали не кожу, а высохшую пленку от какой-то мази, которой была намазана голова. Она как будто прикипела к моему черепу, и снять ее было для врача трудно. А мне казалось, во время этой процедуры, что с меня сдирают кожу, безо всякого наркоза.
После перевязок, которые были, по-моему, через день, мне снова мазали мазью голову, забинтовывали, укладывали на кровать и привязывали. Короче, я был в аду – меня пытали, не давали пить, лежал я постоянно привязанный к кровати в одном и том же положении – на спине и так продолжалось много дней. Однажды, когда я вынырнул из сна, у кровати оказалась мама, и я узнал от нее, где я и почему здесь нахожусь, и почему меня подвергают такими изощренным пыткам.
Оказалось, что у меня обнаружили гематому, перелом основания черепа и что-то еще. Чтобы удалить у меня гематому, врачи пробили в двух местах мой череп медицинской стамеской, и сейчас у меня в черепе на висках две дыры – справа и слева. После операции я пролежал в реанимации уже семь дней, а в сознание пришел спустя четыре дня после операции.
Говорить с мамой не мог – я забыл, как произносить звуки, но сам с собой я мог разговаривать, про себя. Мне, оказывается, нельзя было пить – никакой жидкости. Когда я пролежал дней шесть, мне принесли пол-литровую банку с густой белой сметаной и ложку. Боже мой, я даже сейчас, через сорок лет, помню ее вкус – прохладный и вкусный. Мне приподняли голову, чтобы было удобно, и я принялся за работу – быстро мелькала в воздухе ложка, и через несколько секунд банка была пустая и чистая, как будто ее облизали изнутри. Наконец-то я забыл, что такое жажда. Голову отпустили на подушку, и я сразу же уснул.
Сосед справа оставался на своем месте все время, пока я находился в реанимации, а слева соседи часто менялись – там, по-моему, мнению, было гиблое место: на нем умирали все больные. Мама сидела теперь постоянно рядом, и однажды достала букварь и начала меня учить произносить буквы. Я не помню, за сколько дней научился снова говорить, наверное, за неделю или две. Потом я начал читать вслух детские книжки, а это было вначале тяжело,– ворочать своим непослушным языком. Спустя несколько дней меня перевели в палату и начали передавать передачи – всякие вкусные вещи.
Когда всем моим знакомым стало ясно, что я люблю торты и пирожные, мне почти каждый день передавали торт. Я съел за два месяца, которые провел в больнице, этих тортов очень много, – и очень поправился: судя по всему, я весил около девяноста килограммов, а может, и больше. Но что тогда значил для меня лишний вес – абсолютно ничего. Это сейчас, когда у меня постоянный вес в течение нескольких десятков лет, я даже за ним не слежу – это делает мой организм, автоматически.
Врач приходил в палату каждое утро с обходом, а в один день меня привели в перевязочную, где уже была заведующая отделением и несколько врачей. Мою голову разбинтовали, и все присутствующие стали ее осматривать. Я сидел как манекен на табуретке и терпел, когда голову поворачивали то влево, то направо. Между врачами возникла дискуссия на тему, какой вырост на моем черепе следует считать лишним, и можно ли его удалить. Мне было ясно, что какая-то шишка, возможно из тех, которую я заработал в детстве, мешает врачам. Мне она не мешала, но моего мнения никто и не спрашивал.
Победила в этом споре заведующая. Она взяла молоток и большое блестящее долото, сказала врачам, чтобы помогли подержать мне голову, потом приставила долото к моему черепу и стукнула по нему молотком. Короткий стук, – и к моим ногам упал кусок моего черепа. Но подобрать мне его не удалось – какая-то рука схватила его и бросила в мусорное ведро, на мои же окровавленные бинты. Я заметил только примерные размеры этого куска моего черепа – сантиметров пять-шесть, не больше. Мне было его жалко, но еще было печальней, что этот кусок моего черепа выкинули в мусорное ведро, словно это был использованный одноразовый шприц.
Спустя полтора месяца мне сняли бинты, и я стал жить без повязки на голове. Волосы стали постепенно отрастать на голове, мне разрешили выходить на улицу погулять. Было лето, и ко мне приезжали гости. Один раз ко мне приехал Леха с Влахой, мои детские закадычные друзья. Они пили в соседнем сосновом лесу водку, а я только наблюдал за этим, и радовался за них: мне еще долго нельзя было пить ни водку, ни вино. Приехал как-то однокашник Серега, который после училища служил в Венгрии, и привез мне очень вкусный торт.
Выписали меня из больницы через два месяца. Я отказался от инвалидности, а через два месяца мне должны были поставить пластиковые нашлепки на два отверстия в моем черепе. Сейчас мой мозг был открыт в двух местах, и я чувствовал пальцами, как мои мозги думают и дышат. Но это меня особенно не расстраивало – после того, как у меня срубили шишку на черепе, мне было просто осознавать, что я жив.
