Сергей Валерьевич Белокрыльцев
Сага о призраках: Живым здесь не место…
0. Шоколадное вступление
“Ядовито-жëлтыми, тёмно-розовыми и белесыми, словно семенная…” (далее неразборчиво, вся страница в тёмном заглянцевавшемся пятне, будто её усердно окунали в машинное масло; ближайшие пятнадцать страниц представлены в сокращённом до судорожно-рваных корешков виде).
Что за вопиющее скотство, что за гуннские нравы?! Какой злобствующий дегенерат, какой воинствующий кретин умудрился залить книжку маслом и выдрать пятнадцать страниц?! Пять-над-цать! Что плохого сделали ему ныне залитые и выдранные страницы с великолепнейшим описанием? Ни одна книга не знавала такого описания! Прекрасное описание! Изумительное! Кюрагомительное! Офинительное! Что этот либеропат и книгофоб хотел доказать своим актом радикального вандализма?!
Но что ж, несмотря на невосполнимую утрату и напрочь убитую атмосферу, покоримся безжалостному року и продолжим чтение!
“…надгробные камни, весьма лаконичные напоминания о когда-то живых. Железные ограды, побитые ржавчиной, как молью, обозначили границы могил. Поблëскивала умытая дождём оторочка, сложенная из камней. Это Чёрный Воротник отделял древнее кладбище от северной части острова, раскисшей в серых с прозеленью болотах.
Сгустившиеся сумерки скрали очертания статуй драконов. Изваяния оплели шероховатые коричневые стебли тонкого ползунца в морщинистых наростах и плодах, ползунчиках, похожих на малиновые яблоки с махровой кожурой. Цветы источали сладковатый дурманящий запах, а откушавшего ползунчик распирало таким неимоверным количеством газов, что несчастный беспрерывно пердел, рыгал, задыхался и блевал до тех пор, пока ему не разрывало внутренности. После некоторых скоропалительных мучений сердяга экспрессом отправлялся в лучшие или худшие миры. Поэтому малиновыми яблоками, если и питались, то обычно не по своей воле.
Но вкус ползунчики имели восхитительный, вкус ангельского шоколада, белого. Правда это или нет, неизвестно. В здешних краях шоколада отродясь не видели. Одни были непоколебимо убеждены, что шоколад – есть та самая мраморная говядина тех самых небесных коров, и талдычили это, как заведëнные, непререкаемым тоном и с непроницаемым лицом, чтобы уж точно никому и в голову не стукнуло оспаривать их тщательно затвердевшую догму. Другие свято верили, что белый шоколад создают ангелы, а чёрный шоколад под горький треск дьявольских маракасов шоколадируют демоны среднего звена наподобие того, как пчёлы медонизируют мёд.
Ещё вездесущий глас народной молвы ведал, что шоколад добывается волшебным способом. Для воплощения способа в шоколад необходимо в полночь почтить своим присутствием кородентский эрарий, сокровищницу, в компании нагих кородента или кородентки, а можно и с обоими сразу. Но прежде обязательно накормить обоих досыта сырой сельдью, или другой какой рыбиной, до отвала напоить простоквашей и обождать с полчаса. Далее рекомендуется лить премонаршьим особам на макушки заранее приготовленную молочно-медовую смесь (семь столовых ложек мёда тщательно размешать с 1/5 литра молока) и что есть мочи верещать нужные заклинания.
Горожане и крестьяне, как правило, не практикующие подобное времяпровождение досуга, не могли заставить своих мозговых собак выдумать внушающие доверие заклинания, поэтому привычно отделывались словом "нужные", но могли быть и такие варианты: "тудым-сюдым", "чик-чик", "пам-пам" и "гадьмиргадьмирович".
Так вот, молочно-медовая смесь льëтся на макушки монархов, благолепно стекает по обнажённой плоти и, соприкасаясь с драгоценностями на полу под ритмические вопли шоколадиста: "Чик-чик! Пам-пам! Тудым-сюдым! Чик-чик! Пам-пам! Тудым-сюдым! Гадьмиргадьмирович-гадьмиргадимирович!", сворачивается в долгожданную и вожделенную пищу богов.
Рыбёх и простоквашинки ни в коем разе не жалеть, ибо что посеешь, то и пожнёшь. И чем громче голосит обрядомейстер, тем отменнее качество шоколада. Главное, не перестараться с криками, а то сам заклинатель тоже произведёт шоколад, далеко не кородентского качества.
Голый кородент даëт чёрный шоколад. Это всем известно. Голая кородентка даëт белый шоколад. И это всем известно. Но далеко не всем известно, что при наличии рыжих волос кородент или кородентка дадут именно рыжий шоколад. Такова уж натура рыжих, которые всегда селятся в крайней хате. Тëртые, в общем-то, калачи, своего не упустят. Рыжий шоколад обладает отличным резким запахом мускуса и безупречным металлическим вкусом с пьянящей ноткой сургуча. Говорят, и не шоколад это вовсе, а так, дрянь, суррогат. Колдовство! Чары! Волшебство!
Специалистов по созданию шоколада, шоколадников, повсюду немерено. И все с пеной у рта отстаивают достоверность своих версий, всенепременно подтвержденных многолетними практиками. Ну конечно, свой шоколад не воняет. И уж конечно, если и топить мир в шоколаде, то в своëм, родном, а если чужим наедаться, то только кородентским.
Само собой разумеется, ритуалы по созданию шоколада отличались необыкновенной сложностью. То шоколадникам кородентку голую немедля на бронзовом подносе подавай, то коров в небе сию минуту беги вылавливай, причём в полночь, но, как хошь, чтоб при свете солнца. И шоколадники ограничивались пространными комментариями и общими советами на грядущее.
Периодически объявлялись счастливцы, которым фантастически затащило отведать кроху шоколада, добытую чудом за баснословную сумму. Или же они сами на свой страх и риск откусили от махрового яблочка и выжили. Внутренности оказались газостойкие, на манер труб, полиэтиленовые, с вентилями, великолепными контроллёрами, датчиками давления и выпускными клапанами. Сами понимаете, отъявленных шоколадников пустяки не берут. Эти-то главным образом и описывали в различных вариациях происхождение шоколада: молоко сменялось на более крепкие напитки, а голые кородент с короденткой добавляли ещё какие-нибудь пикантные жидкости помимо мëда, который мог смениться на что угодно.
В общем такого иногда народная молва нанесёт, хоть уши восковыми пробками затыкай. Чего только стоит популярная песенка "Кородентские шоколадки", частенько исполняемая бардами в трактирах. По сюжету кородентку похищают крестьяне, задавленные налогами. Мерзавцы заставляют кородентку выделять некие жидкости и в конечном итоге топят бедолажку в бочке с яблочным сидром. Шоколад подлые разбойники добывают, но какой-то мягкий и очень уж невкусный. Даже разорëнные крестьяне, задавленные налогами и привычные обедать хлебными корками и селёдочными бошками, пробуя шоколад кородентки, воротят носы и кривят губы. Пахнет шоколад каким-то дерьмом. В последнем куплете разбойничий главарь изрекает: “Какова кородентка, таков и шоколад!”. После этой завершающей строчки слушатели по традиции весело кричат: "И подданные!".
Некоторые преступники, которых казнили на Показной площади Радруга, заставляя откусить от махрового ползунчика, бледнея и потея от разрастающейся тяжести в желудке, сдавленно заверяли, что "ничего приятнее в жизни не едывали… Будьте вы прокляты, твари!".
Но какая вера смертникам? Однако находились, находились хитрые злобные сплетники, распространявшие слухи, словно мухи тут и там, будто не все ползунчики ядовиты. Может и пронести. Просто пронести. И в ответ находились, находились и откликались настолько охочие отведать малиновых яблок с манящим вкусом белого шоколада, что этим слухам верили, а у любопытства много убитых на счету. Делай любопытство засечку на стене после каждого убитого, ему пришлось бы застроить высоченными стенами несколько небольших планет и пару астероидов. Получилась бы межпланетная галерея любопытных смертей.
Но вернёмся к описательной части. Истëртые крыши синеватых склепов, тропы, проросшие жухлой к осени травой и пожелтевшей к ней же крапивой, кривенькие берëзки, барбарис и чахлую черноплодку утопили завесы влажного тумана, наплывшего с болот вместе с тяжёлой вонью затхлой воды. Ветер срывал с деревьев ссохшиеся листья и тихо ронял их на землю, покрывая могилы щедрыми коврами будущего перегноя.
Таков вечер раннего октября на забытом всем светом и всей тьмой Кладбищенском острове. Приплыви сюда случайный путник, он бы легко заплутал среди мрачных декораций и, благополучно утонув в топях, присоединился бы к здешним привидениям.
Хейзозер Краснощëк уселся на одно из надгробий и, забросив удочку в могилу, едва заметную сквозь листья (вернее, крючок; брошенной в воду или могилу удочкой много не наловишь), с вызовом ловил рыбу. Надпись на камне, похожем на огромную кривую свёклу, гласила, что здесь покоится Бухвала Мудрик Щедрый (12333-12387), а ещё она гласила: "Чтоб его на том свете боги одарили так, как он одаривал родных и близких на этом".
Могилу окружал низенький частокол из сучковатых осиновых кольев, несколько, впрочем, поредевший. Первый год перед надгробием клали гроздь чеснока. Бухвала обожал его настолько, что в тарелках с кашей на семейном столе чеснока было больше, чем каши.
После первой годовщины со дня смерти Мудрика могилу никто не посещал.
Хейзозер Краснощёк знавал Щедрого. Прекрасно знавал. На одной улице жили. Второго такого крохобора на всей земле не сыскать. Наверное, до сих пор. Нажив к сорока годам состояние на торговле целебными снадобьями и настойками, Бухвала держал семью в чëрном теле, будто и не он вовсе владел самой известной аптекой в Радруге. И о себе не забывал.
Семья питалась, в основном, травяными кашицами. Бухвала, как аптекарь, с удовольствием и знанием рассказывал о пользе растений, а сам по ночам спускался в кладовую и, давясь от жадности, в одиночку обжирался колбасами и сырами, обильно смазывая куски маслом, заедая сметаной и запивая отменным вином. А утром всё сваливал на крыс, хотя имей крысы такие аппетиты, они бы давно достигли размеров упитанных псов и охраняли кладовку от посторонних, в том числе и от хозяев, если бы не спились. Бухвала жирел с каждым днём, словно жрал этих самых крыс в неимоверных количествах. Свою толстоту он объяснял тем, что у него больной желудок и сахарный диабет, поэтому сладкого семья не видела.
Видимо, от пользы трав жена и дети Бухвалы часто имели зеленовато-бледный вид, с проблесками жёлтого, и от обилия витаминов шатались на ветру. Масло и сыр, кстати, им полагались строго по воскресеньям, яйца строго по субботам (каждому по яйцу и пусть никто не уйдëт обиженным), мясо, пиво, молоко и фрукты исключительно в день рождения достославного кородента Кластера Первого: Великолепного Победоноса, а родился Кластер 29 февраля. И в другие три праздника: Новый год, день аптекаря и день рождения самого Бухвалы.
Аптекарь не уставал напоминать жене и детям, что он их кормилец, и если бы не его выдающиеся качества дельца, жили бы они ещё хуже, и не следует забывать, что прибыль надо экономить затем, чтобы денег стало ещё больше. Правда, хуже чеснока с перловой кашей представить что-либо затруднительно. Разве чеснок без всего.
Про себя Бухвала жалел, что кородент вообще родился, потому что кородент, словно назло скупердяю аптекарю, с небывалым размахом отмечал свою днюху и те три года, когда малохольный февраль не дотягивал до 29 числа.
День рождения правителя являлся самым затратным днём в годовом цикле города. Дело в том, что по закону Радруга кородентский день рождения с небывалым размахом обязаны отмечать все горожане, а кто не отмечал, того наказывали, и тоже с небывалым размахом, так как это считалось проявлением неуважения к власти. Отмечать же этот праздник закон обязывал "на должном уровне".
Толком никто не знал, какой уровень должный, и все старались как могли. Кородент, устраивающий по сему поводу с пепулумной помпезностью божественно варварский куртаг, мог обидеться, если кто-то всё же отмечал не на должном уровне. Провинившегося тут же бросали в темницу до выяснения обстоятельств, допроса с пристрастием и неминуемого тюремного заключения или же неминуемой казни за оскорбление короны. Поэтому в день рождения кородента город пенистым гребнем накрывала мутная волна арестов. Зорко следя за тем, чтобы все подданные справляли его день рождения на должном уровне, кородент Кластер, собственно, и издавший этот указ, правил Радругом долго и счастливо.
Правил бы и дольше, если бы не явились маги-рыцари и всё не испортили. Маги-рыцари вырезали всех горожан, не спасшихся бегством, а также самого Кластера со всеми его доверенными лицами, как замок из двери.
Впрочем, может, и не правил бы, если бы не раскрыл намечающийся заговор доверенных лиц своих доверенных лиц, которые собирались подговорить некоторых его, кородента, доверенных лиц обвинить его, кородента, в том, что он же первый, скотина такая, справляет свой день рождения не на должном уровне.
Нелепый комбинезон из мешковины, на который не позарился бы и последний нищеброд, разбогатевший аптекарь таскал который год, пока ветхая одежонка, вся латаная-перелатаная, не лопнула самым что ни на есть естественным образом. Это произошло, когда Бухвала готовил одной знатной даме толчëнный корень уморы, помогавший от кошмарных сновидений, если втереть его в слизистую оболочку левой ноздри и крикнуть: "Славься, Кластер, кородент наш навеки!". Это был ещё один короденский указ. При приёме оздоровительного средства или в процессе оздоровительной процедуры больной обязывался вслух прославлять кородента. Например, ставя клизму или же принимая слабительное. Таким образом, больные выздоравливали именем кородента, во имя кородента и ради кородента.
Обычно Бухвала Мудрик, памятуя о ветхости своей одежонки, двигался очень медленно и мягко, не без грации. Аптекарь как бы парил над грешной землёй. Но присевшего перед нижними полками Мудрика совсем некстати ужалил в зад шершень, которому захотелось проникнуть в раскрывшийся шов. Вероятно, ему там не понравилось. Бухвала с воплем разложился в струну. А было, кстати, лето, и, кстати, была жара. Под комбинезоном у Бухвалы, естественно, ничего не оказалось. Уж если он не подавал ни калекам у храмов, ни в сами храмы (да и правильно, боги в подачках не нуждаются), то экономить ему на исподнем сами боги велели, решив, вероятно, посмеяться над его скупостью. И посмеялись вместе с покрасневшей дамой, еë побледневшим мужем и румяными и весёлыми гвардейцами, которых натравил муж дамы, и которые гвардейски отвесили Бухвале дюжину розог. Аптекарь хоть и был богат, но происходил из простых, а муж дамы был не менее богат, да к тому же из сложных. В Радруге всё решали связи, происхождение, деньги и должный уровень празднества кородентского дня рождения.
Ещё рассказывали такую историю. Бухвала, направляясь на склад за компонентами, заметил нечто сверкнувшее в булыжниках Показной площади. Оказалось, в лучах солнца блеснули монеты, вероятно, выпавшие из чьего-то дырявого кармана. Едва аптекарь, алчный до судорог в лицевых мышцах, выковырял последний из двенадцати грошиков, сломав при этом два ногтя и исцарапав пальцы в кровь, как подбежал квелый мужичонка в поношенной одежке и потребовал эти деньги отдать. Мол, от этих денег зависело, помрут его дети с голоду или нет. Бухвала упëрся бык быком, деньги мои – просто пересчитать вынул. Мужик ему тычет, я сам видел, как ты скрёбся тут, как собака сутулая, вот и пальцы твои в крови, об камни раскровянил, вона и земелька подрыта! Отдай, говорит, окаянный, по-хорошему отдай, я ради своих детей на всё пойду! Бухвала ни в какую. Мужик в отчаянии схватил его за плечи и давай трясти. Тут стража набежала. Досталось обоим. Оба щеголяли в лохмотьях. Побитый Бухвала в спешке продемонстрировал свою лицензию кородентского аптекаря. У него взяли показания, извинились, ненавязчиво дали совет одеваться получше, дабы не вышло похуже, и отпустили, а мужичка повесили за оскорбление уважаемого лица.
Мудрика даже жена, так сказать, родная ненавидела и презирала, которую он, как и детей, в мешковину нарядил. Их соседи так и прозвали, семьёй в мешках. Вот поэтому унаследовавшая аптеку супруга с детьми на похоронах кормильца рыдали как одержимые, от счастья. Чуть с ума не сошли и прям на свежей могиле в пляс не пустились. Прежде всего вдова пожертвовала храму кучу денег, и жрецы засвидетельствовали, что это богам было угодно, чтобы Бухвала ночью с лестницы скатился, шею себе свернул и на длинный ржавый гвоздь затылком напоролся. Жрецы от неслыханной щедрости аптекарской вдовы хотели умершего в святые зачислить, но вовремя опомнились. Ну где это видано, чтобы могилы святых осиновыми кольями обносили и чесноком украшали?
Сам Хейзозер Краснощёк старался поступать правильно, как велят заветы богов. Довольствуйся тем, что у тебя есть. Живи по заработкам своим, не за счёт других. Помощь кому нужна, не откажи тому в помощи по возможности своей. Уважай себя и других. Будь терпелив к чужим недостаткам и безжалостен к своим. Заботься о родных и близких. Будь честен с собой. Вот семь основных заветов, по которым должны бы жить все люди, и тогда на земле наступит блаженный Эженату. Боги дают людям возможность выбора, но выбирают люди.
А боги внимательно наблюдают за тем, какой выбор делают смертные. Хейзозер всегда помнил об этом. И очень хотел добиться большего, чем у него было. Сейчас он помощник каменотеса, но дайте ему шанс, один только шанс. Уж он-то его не упустит, вцепится в шанс овчаркой и покажет всем, что он, Хейзозер Краснощёк, не чучундра огородная и достоин большего, чем доля каменотеса, к ремеслу которого он не испытывал ни малейшей тяги и не выдавал к нему ни капли таланта. Краснощёк хотел доказать, что если жить по заветам богов, так и боги улучшат твою судьбу. Ведь это же логично! Поступай по заветам, чтобы понравиться богам, и они помогут тебе достичь высот, а в дальнейшем, может, будут прощать кое-какие мелкие грешки, если в целом жить правильно.
Но даже праведный Краснощёк про себя, нет-нет, да желал Бухвале Мудрику долгих лет в пекле Энжахиму, в самых жарких точках. Младшая дочка Хейзозера, четырёхлетняя Листа, заболела воспалением лëгких, было необходимо горячее молоко и настойка горькой утрубицы. С молоком проблем не было, но вот с дорогой утрубицей… денег хватило только на два пузырька. И у хозяина как нарочно с заказами простой, соответственно, денег платил не особо.
С каждым днём Листе становилось всё хуже. Девочка таяла сгорающей свечой, была так слаба, что каждое слово давалось ей с трудом, губы едва разлеплялись. С лица не сходила бледность, и Листа почти всегда спала или находилась в забытье, будто понемногу возводила между собой и миром некие кольца из прессованной ваты, которые становились всё толще и туже и сжимали грудь девочки осьминожьей хваткой. Детское хрупкое тельце исхудало до предела, иссохшая горячая кожа ежечасно выделяла болезненный склизкий пот, который вытирала жена Хейзозера, Шаулина, что неотрывно находилась у постели дочери. Она сама осунулась от бессонных ночей, почти ничего не ела и украдкой от мужа плакала от собственного бессилия. Продать нечего и денег занять не у кого. Оставалось надеяться на то, что дочь выздоровеет раньше, чем закончится лекарство.
Краснощёк умолял Бухвалу дать настойку утрубицы под расписку, под залог, с какими угодно процентами, однако аптекарь твёрдо заявил, что принципиально не даёт в долг, и принципов менять не собирается. Вас много, сострил Бухвала, а принцип один.
Раньше можно было бы сходить к знахарке или травнику, которых в городе хватало. Теперь же их нет, благодаря закону о том, что торговать оздоровляющими товарами могут только владельцы аптек с кородентской лицензией и соответствующим образованием в кородентском же платном университете, построенном тем же Кластером.
В отчаянии Краснощёк решился на воровство. Ничего, потом, когда Листа выздоровеет, он сдастся властям, во всём признается и понесёт наказание.
Ночью он прокрался к чёрному входу аптеки, расположенному на заднем дворе, куда вела с улицы арка, с намерением подкараулить сторожа, когда тот выйдет по нужде, и, проломив ему череп камнем, выкрасть пузырьки с утрубицей. И вот, после долгого ожидания, показавшегося бесконечным, дверь чёрного входа открылась и сторож, высоченная детина, вышел проветриться. Хейзозер, вконец измучившись от нервного напряжения и внутренней борьбы, сам почти окаменевший с ног до головы, с покривившимся в судороге ртом и гулко бьющимся сердцем выронил камень в снег и зашагал прочь. Руки тряслись от волнения и перехватывало дыхание. Он сделал свой выбор.
Нет, это испытание, дарованное ему богами, как и все прочие тяготы и лишения. Толку-то, что он во всём признается? А если сторож умрёт? Важнее наказания за преступление предотвращение самого преступления. Боги увидят его духовную чистоту и крепость моральных устоев и помогут его дочери, его маленькой красавице Листе, выздороветь, ведь она дитя, она ничем не провинилась и не заслужила столь скорой смерти. К тому же он, её отец, регулярно жертвует храму Клитофрунати на благочестивые дела и живёт согласно своей совести и своим доходам. Конечно, Хейзозеру приходила мысль, что тягот и лишений было бы значительно меньше, не жертвуй он столь много храму, но он отмёл это соображение как признак слабости.
Однако как ни старались родители Листы растянуть два пузырька с настойкой утрубицы, лекарство кончилось. Листа умерла.
Даже когда напавшие через пять лет на Радруг маги-рыцари, закованные в алую броню так, что и глаз не видать, принялись убивать всех подряд, растворяя людей жуткими лучами белого ослепительного света и прожигая огненными сгустками, даже когда они испепелили его жену и его самого, Хейзозер Краснощёк не переставал верить, что всё происходящее есть испытания, дарованные ему богами. Именно дарованные. Боги таким образом для себя определяют, у кого из смертных наиболее стойкий и крепкий дух, и помогают лучшим из лучших. Даже когда драконы, разбросанные по всему кладбищу в количестве семи штук, так и остались грязными холодными изваяниями, хотя должны были стряхнуть каменную шкуру, расправить крылья и унести душу Хейзозера в страшную Энжахиму, где вечный туман и холод и чудовища охотятся на павшие души, или в прекрасную Эженату, где воспрявшие души пребывают в вечном блаженстве (ну конечно в Эженату, ведь он вёл такую праведную, такую правильную жизнь! Ведь он был так послушен и смирен!). Даже когда Хейзозер уже в качестве призрака безупречного молочно-голубоватого цвета с холодно-синими глазами оказался обречён в компании таких же неприкаянных духов на скитания по Кладбищенскому острову, который почему-то не хотел их отпускать, даже тогда Хейзозер долго ещё верил, что это очередное испытание, быть может, последнее и самое трудное.
Но спустя какое-то время загробного существования Хейзозер окончательно понял, что драконы никогда не оживут и не унесут его куда бы там ни было. И тогда он возненавидел богов чернейшей ненавистью, на какую только способен человек, которого водили за нос всё его существование. Возненавидел жрецов за то, что они используют веру для личного обогащения, себя за наивность и доверие богам, которым, как оказалось, совершенно плевать на те жертвы, что приносят им люди, по причине своего несуществования. А заодно и всех живых за то, что он уже умер, а у них ещё есть шанс наладить свою жизнь и исправить совершённые ошибки. Но как, как же боги могли оставить его, отказавшегося совершить преступление даже ради спасения своей дочери?! Пустота и чёрная злоба отныне и навеки поселились внутри Хейзозера, заменив собой веру и стремление жить правильно. Нет, он не перестал верить в богов. Он перестал верить богам. И ещё им прочно завладела жажда мести магцарям, убившим его жену и его самого. Но обо всём по порядку.