Сергей Владимирович Виноградов
Три стороны одной медали
Часть первая
Рассказы
Гололёд и мистика
Итак, десятый час вечера. Травмпункт. Последние три дня здесь многолюдно. Ещё бы! Гололёд на улице, однако. И воды по щиколотку. Каждый год ситуация повторяется, а власти ничего не делают.
– О! За два дня в Питере госпитализированы три сотни человек, – Илья Семёнович читает новости в смартфоне, ловко орудуя здоровой рукой. Другая подвязана шарфом через плечо. Кисть забинтована.
– Не хотелось бы оказаться триста первым, – шевелит он пальцами пострадавшей конечности, – вроде не сломана, но снимок надо сделать, – оглядывает он соседей по несчастью.
Всего у кабинета травматолога сидят в очереди человек десять. У мужика напротив над правой бровью сияет огромная синяя шишка. К утру скорее всего под глазом будет шикарнейший бланш! По правую руку сидит мужчина с правой ногой, его на такси привезли. Ходит с трудом. Точнее прыгает на левой ноге. На правую ему наступать больно. Двое с разбитыми лбами. Чуть поодаль расположилась бабка с костылями. Ступня замотана каким-то тряпьём.
Из кабинета в сопровождении санитара выходит дед. Его ведут в холл и усаживают на кушетку. Просят немного подождать. Через какое-то время к крыльцу подъезжает карета скорой помощи. Деда увозят. Один есть, – отмечает про себя Илья Семёнович. Над кабинетом загорается лампочка. Поднимается один из пострадавших – с заклеенной крест на крест пластырем пробоиной на лбу. Из-под пластыря торчит сложенная в несколько слоёв марля со следами крови и зелёнки.
Утренний хмель, прощаясь, машет ручкой из уходящего поезда. Боже, как же хочется Илье Семёновичу побежать вслед за поездом по перрону и запрыгнуть с ходу в последний вагон! Но делать нечего – он в лечебном учреждении, тем более сам пришёл сдаваться. На руку он «прилёг» ещё вчера вечером. Сначала вроде бы ничего, но после локоть стал опухать. Утром опохмелился и принял решение – надо бы показаться врачам, а то мало ли что…
Придётся после приёма в алкомаркет заглянуть – сетевые магазины уже к тому времени закроются. А сейчас что? Будем тупо молчать и ждать своей очереди? Ну уж нет… Не таков фрукт Илья Семёнович! Он не может безучастно взирать на казённые стены, ему поговорить хочется. Тем более, что и свободные уши в наличии. Актёрская болезнь! Как только аудитория расширяется до нескольких человек, Илья Семёнович тут же преображается! В нём просыпается философ и прирождённый оратор с ярко выраженными лидерскими качествами!
Хоп! И через пять минут он уже всех знает по именам, кто чем занимается и где получил травму. Например, Вениамин, тот самый мужчина с правой ногой, оказался водителем троллейбуса: неудачно вылез из салона после смены и растянулся на льду. Теперь вот прыгает. Николай с выдающейся шишкой на лбу – оператор станков ЧПУ – пошёл в магазин и со всей дури грохнулся прямо у крыльца. Студент Александр в фирменной куртке Сбермаркета – пеший курьер, очень уж хотел вовремя доставить заказ. Ему бы обойти опасный участок, так нет же – их штрафуют, если в срок не укладываются. Теперь просто писаный красавец – вся харя ободрана. А бабка с замотанной ногой вышла с собачкой погулять… Соседи подобрали её возле дома. Или Роман, доставщик пиццы, человек, по всей видимости, абсолютно бесстрашный – по льду на электровелосипеде! Клуб самоубийц! Илья Семёнович и сам-то не далеко ушёл – дёрнуло же его вчера вечером за добавкой сходить… Эх!
– Вот я и поплатился! – подытожил Илья Семёнович свою историю. Он встал со своего стула и занял свой дирижёрский пульт перед пострадавшими товарищами. Те по очереди тоже поведали истории своих злоключений.
Тут Илья Семёнович заметил, что Вениамин после своего рассказа уставился куда-то ему за спину и начал делать знаки товарищам глазами, показывая кивками головы на противоположную стену. Затем поднял глаза на Илью Семёновича и медленно направил указательный палец ему за спину. Илья Семёнович обернулся. На месте, где ранее сидел мужик с пробоиной на лбу, расположился новый посетитель. Причём он возник совершенно внезапно. Никто даже не заметил его появления, не слышал звука колокольчика над входной дверью. Он просто будто соткался из воздуха. Небольшого роста, в чёрном широком пальто чуть ниже колен, на шее ослепительно белый шарф, на руках чёрные кожаные перчатки. Брюки со стрелочками под цвет пальто, дорогие кожаные ботинки. Лицо круглое, бритое, маленькие очочки на носу с круглыми оправами на серебряной цепочке. Чёрная широкополая шляпа, как у членов политбюро на мавзолее в своё время. Прямо как из кинохроники материализовался.
Илья Семёнович аж сглотнул от неожиданности:
– Чёрт меня за ногу! Боже! Как на Берию-то похож! – зашептал он своей пастве, указывая большим пальцем себе через плечо, – Вылитый! Ни дать ни взять!
Мужики стали перешёптываться. Потом закивали головами.
– Ну ни хрена себе! Откуда он взялся? Не было же никого… И вот сидит…
Круглолицый совершенно не создавал впечатления пострадавшего: на лице ни единой царапины, ничего не заклеено, руки-ноги тоже, по всей видимости целы, судя по тому, как он ловко проник в помещение, не обратив на себя внимания. Гм…
– А вы, простите, за кем будете? – поинтересовался Илья Семёнович у незнакомца.
– За тем господином, что только что зашёл. У которого лоб заклеен, – спокойно ответил наглец. Вениамина аж передёрнуло:
– Как так? Не понял! Я за ним занимал, все же слышали, – обратился он к публике, те закивали головами, подтверждая его слова.
– Нет. Вы ошибаетесь, за ним занимал я, – без тени смущения произнёс самозванец и поправил на носу очки, – а вы уже за мной будете, – вежливо улыбнулся человек, похожий на Берию.
– Так ведь не было вас тут! – возмутился Вениамин, – его тут не сидело! Не сидело ведь его тут? – ища поддержки, забегал он глазами по товарищам.
– Не сидело! – хором заговорили все сразу, – мы бы заметили, – оно тут не сидело!
Круглолицый молча пожал плечами, типа, ничего мол не знаю и скрестил на груди руки, давая всем понять, что их мнение его совершенно не волнует. Даже отвернулся в сторону.
– Вот что, мужики, а пойдёмте-ка перекурим на крылечке, – предложил Илья Семёнович своим товарищам. Все тут же засобирались, Вениамин попросил помочь ему допрыгать. Его взяли под руки Николай с Александром и повели к выходу. Входная дверь за ними хлопнула, звякнул колокольчик, и все четверо закурили на крыльце, гулко о чём-то переговариваясь.
Их не было минут десять. Наконец звякнул колокольчик, входная дверь хлопнула и все четверо, весело о чем-то беседуя ввалились в помещение. Илья Семёнович шёл впереди и дирижировал здоровой рукой. Он явно был в ударе. Друзья осторожно посадили одноногого Вениамина на стул и пристроились рядом. Илья Семёнович встал напротив, он всё не мог остановиться и продолжал хохотать. Успокоившись, он откашлялся и продолжил свой монолог:
– Или взять хотя бы этого – с католической физиономией! Сидит…такой важный, надулся как дирижабль. Того и гляди лопнет – от собственной значимости! – небрежно кивнул он на круглолицего.
– Минуточку, – зашевелился мужчина в чёрном пальто, – а собственно, кто вам дал право меня оскорблять? Думаете, раз вы раньше всех тут оказались, то вам всё можно? Дедовщина тут не прокатит!
– А что я такого сказал-то? Вы посмотрите на этого господина, – обратился он к присутствующим, показывая на возмущавшегося, – меня не проведёшь! Я вашего брата за версту чую! У меня нюх на католиков!
– Никакой я вам не католик! Тоже мне новости: ещё и оскорбляют в присутственном месте! Католиком обзывают!
– Ну нет, вы слышали?! Он, видите ли, не католик! Тоже мне – праведник какой выискался! Да у вас, простите, рожа истового католика. Похож ведь, вы не находите? – обратился он к присутствующим.
Некоторые встали со своих мест и подошли поближе. Обвиняемый нервно заёрзал на стуле. Мужики бесцеремонно принялись разглядывать подозреваемого в католицизме несчастного. Показывали на него пальцами и перешёптывались. Кто-то в нерешительности пожимал плечами, но большинство согласно кивали головами:
– Да, есть в нём что-то такое, католическое, – вон как заёрзал, гадёныш, понимает, что раскусили его, ещё и под Лаврентия Павловича косит! – гудели мужики.
– Я же говорил! – обрадовался обвинитель, – католик – он и есть католик, его издалека видать, сразу его иезуитская сущность в глаза бросается. Не наш человек!
– Я вообще к религии никакого отношения… чего вы прицепились? – недоумевая развёл руками Берия, – прямо ерунда какая-то! У меня…
– Помолчите уже, – сделал останавливающий жест ладонью Илья Семёнович, – хватит оправдываться, не унижайтесь, Лаврентий Павлович. Не надо нас замасливать. Народ-то всё видит.
Новоиспечённый иезуит в сердцах махнул рукой и замолчал. Тут мимо всей честной компании прошествовал санитар с пустой коляской, открыл дверь и завёз коляску в кабинет. Потом вывез мужика. Тот гордо восседал в кресле-каталке. Голова перевязана. Мужик улыбнулся и торжественно поведал, подняв указательный палец вверх:
– Швы повезли накладывать!
Взглядами, полными уважения, его проводили до дверей лифта. Лампочка над дверью кабинета замигала. Иезуит Лаврентий вскочил с места и дёрнул ручку кабинета. На пороге он обернулся ко всей компании и злобно высунув язык, захлопнул за собой дверь.
– Вот же ж гад какой! – зашипел Вениамин.
– Да уж… – ухмыльнулся Илья Семёнович.
Но тут лампочка снова замигала. Мужики переглянулись: что бы это значило? Доктор что – теперь сразу по двое что ли принимает? Вениамин пожал плечами, но остался сидеть.
– Ну! Следующий! – раздался голос доктора из кабинета.
Вениамину помогли встать и довели до дверей. Он робко постучал и осторожно заглянул в кабинет. Затем обернулся к товарищам:
– Там его нет…
– Да заходите вы уже, хватит в дверях стоять! – в нетерпении прогремел доктор.
Минут через пятнадцать снова появился санитар с креслом-каталкой. Вениамина вывезли в коридор и попросили подождать.
– Чертовщина какая-то! – зашептал он, – доктор сказал, что никакой Берия в кабинет не заходил, а мне помимо рентгена стопы ещё и направление на томографию выписали. Чуть к психиатру на освидетельствование не направили. Еле отмазался. Сказал, что приснилось мол. Задремал малость. Лучше вам про того типа помалкивать.
Мужики переглянулись. Санитар вышел с бумагами, положил на колени Вениамину и укатил его в неизвестном направлении.
– Блин! Ну ладно мы с Александром головой треснулись… Так ведь все же его видели! – вопросительно посмотрел Николай на Илью Семёновича, – теоретически нам могло привидеться. Сотрясение и всё такое…
– Да, но я-то не стукался головой! – сглотнул Илья Семёнович, – массовое наваждение? Прямо мистика какая-то! Все же его видели… а я ещё и говорил с ним даже.
Дальше сидели молча. Каждый думал о своём. Естественно, ни о каком алкомаркете Илья Семёнович уже даже и не помышлял. У него, к счастью, оказалось ничего не сломано. Просто сильный ушиб.
Такие дела. Даже обычный гололёд в нашем городе порой бывает исполнен мистики.
31 марта 2024 г.
Крабовидная туманность
Витя осторожно дотронулся кончиком языка до больного зуба. – Ай! Болит, зараза! И шатается… Скоро выпадет, наверное. Да ладно – я всё равно им не жевал – только стенка от остова осталась. Но, с другой стороны, раз болит, то ещё не мёртвый. Жалко. Да и привык я к нему. Будет ещё одна брешь. И, похоже, не только во рту… Сначала с непривычки буду всё время языком её щупать, а потом и вовсе замечать перестану, как будто так всегда было. – Виктор остановился посреди комнаты. – Блин! Забыл за чем шёл…
Он почесал затылок и огляделся, – как жаль, что теперешнее своё состояние мне и сравнить-то не с чем. Я совершенно не помню вчерашнего мироощущения, как я себя чувствовал. Вроде было комфортно. Да-да-да! Я был цельным – ничего лишнего, твёрдо стоял на ногах. Одним словом – чувствовал себя в своей тарелке! И куда всё это делось? Экспромт:
– Я сейчас подобен зубу,
Что шатается в десне.
Сам себя шатаю сдуру –
Стану дыркою во рте!
Виктор злорадно ухмыльнулся. – Гы-гы-гы! Или лучше так:
– Ах, удалить меня не трудно!.. Я сам расшатываться рад!
Всё-таки день рождения Пушкина на носу, как-никак. Как бы повернуть время вспять? А – никак! -Напрасный это всё скулёж -
Его как фарш, -
Назад уже не провернёшь! Шабаш!!!
Виктор посмотрел на себя в зеркало. Щека над больным зубом заметно припухла. Неужели придётся сдаваться властям? Как-то не хочется идти на поклон к кровавым эскулапам. Есть же другие способы? Должны быть! Раньше прокатывало. Надо довериться интуиции! Что-то же должно случиться! Он закрыл глаза и сосредоточился. Через некоторое время пришло осознание, что он отождествляет себя со своим же больным и шатающимся зубом! Вот тебе раз, – подумал Виктор и тут же услышал эхом отклик в виде болевой пульсации, – вот тебе два, вот тебе три, вот тебе… – и далее по затухающей в сторону увеличения.
– Чёрт меня побери! – стукнул он себя ладонью по лбу и открыл глаза, – надо срочно поставить себя на место, а то так ведь и совсем можно из контекста выпасть. Как зуб из десны! Нужно попасть… нет… сначала нащупать, а потом уже попасть в нужную струю или тональность. Закрепиться…злиться-литься-дзинь-дзи-иы-нь! – это же в дверь звонят!!! Кого там нелёгкая принесла?
– Ой, Витенька, как хорошо, что ты дома! – на пороге стояла соседка по лестничной клетке Анна Николаевна, супруга Всеволода Яковлевича.
Нет, только не это, не сейчас, пожалуйста! – похолодело у Виктора в груди.
Всеволод Яковлевич Андреев – известный в недавнем прошлом литератор, поэт, с чьим мнением считались! По крайней мере, он сам так о себе говорил. И слыл местной знаменитостью не только поэтому. Чем старше он становился, тем его потрясающая способность попадать во всякие неприятности только усиливалась. Недавно, например, дёрнуло его засунуть голову в забор. Типа «а спорим, что пролезет» – естественно застрял! Тогда тоже за Виктором посылали. Пилить ножовкой прутья он не решился, а отогнуть не получилось – забор-то кованый. Спасателей пришлось вызывать. Позор на весь двор! Ребятню еле уговорили, чтоб в интернет не выкладывали – Анна Николаевна постаралась. Всеволод Яковлевич после этого месяц потом на улице носу не показывал. Гордо страдал дома. Молча. Тогда они с Виктором и сошлись. Сосед приглашал его к себе как бы в шахматы поиграть. На самом деле просто выпить очень хотелось с горя, а не с кем. Да и скрытно от супруги пронести в дом спиртное – задача трудная. А у Виктора это получалось мастерски. Да и не заподозрила бы она патлатого очкарика-программиста в таком коварстве.
– Что такое, опять во что-то вляпался? – сочувственно улыбнулся он, кивнув в сторону приоткрытой соседской двери.
– Ах если бы, ах, если бы… Хуже! Выручай, дружочек, вы с ним хорошо ладите, а мне бежать надо. Тебя-то он послушает, пристыдил бы ты его…
– Да что стряслось-то?
– Лежит окаянный! На диване. Второй день не встаёт, есть отказывается, – перешла соседка на шёпот, – разругался со всеми в редакции, его из состава жюри-то и выперли. Помирать, говорит, буду. Жизнь ему теперь не мила, говорит, без литературной деятельности. Ещё и в публикации отказали. Помоги, дружочек, только не говори, что от меня, – протянула она несколько купюр, – придумай что-нибудь, мол поклонники передали…
Виктор взял купюры и почесал затылок:
– Ладно, сейчас только переоденусь, сбегаю и приду. А вы дождитесь меня, не уходите, подыграете мне немного. Хорошо?
– Конечно-конечно! – благодарно закивала она головой и заговорщически подмигнула Виктору, – жду.
Виктор сбегал до магазина и позвонил в соседскую дверь. Анна Николаевна провела его к комнате, где на диване, закатив страдальчески глаза к потолку, лежал окаянный. В старых спортивках, майке и с мокрым полотенцем на лбу.
– Ба! Всеволод Яковлевич! – с порога радостно воскликнул Виктор, – а до меня, знаете ли, уже дошли слухи! Все только о вас и говорят! Переживают!
Всеволод Яковлевич мгновенно просиял:
– Так уж и говорят? Обо мне? – чуть приподнялся он на локте с дивана, но увидев маячащую за спиной посетителя супругу, тут же рухнул обратно со страдальческим выражением лица, – а что, говорят-то?
– Да говорят, что вы, Всеволод Яковлевич, в конец оборзели уже! – осуждающе покачал головой Витя, – ай-яй-яй! Так и говорят! Борзеете, говорят, не по дням, а по часам! Ну как же так, голубчик…
Всеволод Яковлевич никак уж не ожидал от Виктора такой обжигающе грубой правды. Уж от кого-кого, но только не от него. Он виновато засопел и отвёл глаза к стене. Потом заворочался на диване и жалобно так, будто из последних сил произнёс:
– Гитлер капут… Аня мне бы глоток воды напоследок, – изобразил он попытку приподняться с дивана, чтоб встать, но тут же без сил рухнул обратно.
– Да лежи уже, горе горькое, сейчас принесу! – махнула рукой Анна Николаевна и вышла из комнаты. Всеволод Яковлевич мгновенно обрёл силы и указывая на пакет, который держал в руке Виктор, быстро зашептал:
– Оно? Давай сюда ко мне под подушку, жена сейчас уйдёт на собрание, её до вечера не будет. Живо! – он еле успел убрать пакет, как вошла Ана Николаевна со стаканом воды в руках.
– Витя, ты говорил, тебе что-то понадобится, – спросила она.
– Да-да, так… Дайте подумать… А! Во-первых, откройте окна. На улице плюс тридцать, а у вас все закрыто, дышать нечем! И ещё мне понадобятся… Анна Николаевна, вопрос на засыпку, у подсудимого есть резиновые сапоги? – засиял Виктор, видимо, словив инсайд и смекнув что надо делать. Супруга подопытного сначала вытянулась в лице, а потом, осознав всю важность происходящего, поднесла руку к виску:
– Есть! Надо так надо, чего не сделаешь ради пользы дела! Может еще чего?
– Ещё понадобится отрез красной материи. Кумач или что-то в этом роде? Да, ещё бы поющие чаши… А! Чаши я принесу, у меня дома есть.
– Найдём. Много ткани надо?
– Нет. На голову ему после процедуры повяжем – так надо. Или просто полотенце, но только красное! Без рисунков. В смысле без уточек и квадратиков всяких. Биоэнергетика! – многозначительно сказал Виктор.
Анна Николаевна вернулась в комнату с отрезом красной ткани, как и просил Виктор. А вот резиновых сапог у Всеволода Яковлевича не нашлось. Зато нашлись ярко-зелёные калоши на два размера больше. Новые, ни разу не одёванные! Давно уже на антресолях пылились, ждали своего часа, наверное. Виктор сходил за чашами.
– Ну, Анна Николаевна, вроде бы всё есть. Начнём терапию. Уверяю вас, когда вернётесь со своего собрания, – мужа вы не узнаете! Можете смело отправляться и ни о чём не беспокоиться! – заверил Виктор.
– Спасибо, Витенька. А остальное, что ты просил, на балконе приготовила. Что бы я без тебя делала. Я пошла. До вечера.
Когда супруга ушла, Всеволод Яковлевич принял сидячее положение:
– А зачем всё это? Что ты задумал? – забеспокоился сосед.
– А лечить вас будем, Всеволод Яковлевич! Только вы не мешайте, а то всю терапию мне испортите, не касайтесь грязными руками моих светлых потуг. Я пока всё приготовлю, а вы можете начислять по чуть-чуть… По чуть-чуть, я сказал! Без фанатизма, ясно?
Пока больной накрывал на стол, Виктор принёс тазик с водой на донышке, несколько детских резиновых игрушек для купания, набор разноцветных сосок, детский стульчик для кормления и пару пелёнок развесёлой расцветки. Всё это Анна Николаевна приготовила для будущей внучки – супруги в скором времени готовились к рождению внучки. Дочь уже в роддом отвезли на прошлой неделе.
– Ну, вроде всё. Давайте по маленькой. Хлоп! А теперь рассказывайте: из-за чего весь сыр-бор-то? – выдохнул Виктор, – ваша жена говорила, что у вас там конфликт вышел? Я вас давно знаю – вы же не будете из-за каких-то там творческих разногласий ложиться и помирать от маразматического удара! Так ведь?
– Твоя правда, Витя, – закусывал огурчиком Всеволод Яковлевич, – это всё пустяки! Представляешь, эти старые пердуны обвинили меня в творческом примитивизме! Меня! – стукнул он себя в грудь, – я типа в детство впадаю!
– Ну с этим, я думаю, мы разберёмся. А на самом деле?
– Ох, Витя-Витя… Виноват я шибко перед супругой. Не удержался и согрешил, – повесил он голову, – как теперь признаться, ума не приложу. Вот от отчаяния и прилёг. Может простит меня-дурака на смертном-то одре, как думаешь?
– Вы? Согрешили? Да не в жизнь не поверю! Я же вас нашёл в таком немощном состоянии, что и подумать-то об этом страшно. Нонсенс! Чтобы вы – да Анне Николаевне после стольких лет жизни душа-в-душу взяли и…
– Витя! Как ты мог подумать такое! Молодёжь!.. Я не об этом! Дело в том, что она давеча захотела порадовать меня тортом-мороженым собственного приготовления! Ты же знаешь, как я его люблю. Помнишь мы тебя кусочком прошлым летом угощали? С ягодами! Объедение – согласись!
– Помню, ну и в чём тут грех? – недоумённо уставился Виктор на соседа, – не понимаю, – пожал он плечами.
– А при том! – стукнул он кулаком по столу, – я выпимши был вчера. Неприятности ещё эти. Ани дома не было, ну я и полез в холодильник. Очень уж жарко было. Нашёл в морозилке клубнику, что она для торта купила…и ягодку за ягодкой… В общем не заметил, как всё и сожрал! Пустой контейнер теперь! Она пока не заметила. Сегодня вот принести обещала развесного мороженого. А клубники-то и нет! Что делать – ума не приложу! Вот и пришлось впасть в самоуничижение! Ну как тут не отчаяться!
– Что-что?! Так это вы из-за клубники? Господи! Какая чушь! Из-за такой ерунды хоронить себя заживо? Ну вы совсем уж. Я-то думал, что-нибудь серьёзное… Целую методику разработал! Что я теперь вашей супруге скажу? Чаши магические принёс. Ладно. От плана не отступаем, я его доведу до конца, как и задумал. Спишем всё на вашу распущенность, то есть тонкую душевную организацию. Где контейнер из-под ягод? Пойдёмте купим и всё…
– Я не могу пойти… Мне стыдно, – опустил глаза Всеволод Яковлевич.
– Чёрт с вами! Сам сбегаю. Вечно с вами, поэтами, нянчиться приходится. И на водку тут без меня не налегайте, мне ещё вас фотографировать.
– Зачем?
– Это входит в терапию. И не спорьте! Так надо.
Виктор убрал контейнер с только что купленной клубникой в морозилку, налил по рюмочке и продолжил:
– Теперь одной проблемой меньше. Главную причину мы устранили – ягоды на месте. Теперь перейдём непосредственно к разбору сложившейся ситуации. По-моему, вы в конец оборзели…
– Я? А что я сделал-то? Ну впал в уныние. Согласен, это грех… Такое с каждым может…
– А – то! Борзеть-то надо умеючи! Вовремя и со вкусом. Высокохудожественно! О как я сказал! Это должно быть возведено у вас в ранг искусства! Вы же поэт, ёлки-палки. А вы чуть что – сразу помирать. Смех – да и только! Знаете, кого вы мне напомнили на своём диване? Персонажа Сервантеса. Такой же бесполезный, морщинистый и вялый как этот…как его?
– Дона Кихота что ли? – удивился Всеволод Яковлевич.
– Его самого. Только до Дона вы не дотягиваете. Лежите как Между Ног Ламанчский!
– Витя, ты меня что – Между Ногом назвал?
– Ну да, Между Ног Ламанчский! К тому же ещё и оборзевший от своей несостоятельности. Теперь вот что. Садитесь-ка на диван и закатывайте спортивки выше коленей, – придвинул Витя таз с водой, – так-так, суйте ноги в калоши и опускайте в тазик с водой. Не брыкайтесь, делайте, что я говорю. Это для вашей же пользы.
Всеволод Яковлевич послушно всё исполнил, как было велено. Виктор повязал ему на голову яркую красную косынку из отреза, что принесла Анна Николаевна, и завязал под подбородком узлом. Придвинул к дивану детский стульчик для кормления, потом чуть помедлил, покачал головой и убрал его в сторону. Сунул ему в левую руку погремушку, а в правую вложил синюю резиновую уточку.
– Вот так – теперь похоже. Прямо как скипетр и держава! Стоп! Надо наоборот. Переложите. Аз есмь! Теперь соску! – засунул он ему в рот жёлтую пустышку, сидите и сосите как положено. С чувством сосите! – Виктор отошёл в сторону и с восхищением оглядел преобразившегося Всеволода Яковлевича. Затем взял оранжевую детскую пелёнку и повязал на шее пациента на манер слюнявчика.
– Вот теперь – как настоящий! Смотрим на меня, сейчас вылетит птичка, – достал он смартфон и принялся фотографировать обалдевшего Всеволода Яковлевича с разных ракурсов.
– Всё, голубчик! Фотосессия закончена! А теперь потрудитесь принять свой прежний облик, а то мне как-то, знаете ли, пить водку с несовершеннолетним царём как-то не комильфо. Посадят ещё… Ха-ха-ха!
Всеволод Яковлевич убрал все аксессуары и вернулся к столу.
– Не понимаю. Зачем всё это?
– А за тем, что теперь вы у меня под колпаком! Мне супругу вашу жалко: просто представил, что ей теперь нянчится аж сразу с двумя внуками. Причём один из них – уже престарелый! Это же ни в какие ворота! А теперь, если она мне на вас опять пожалуется, то мы пустим в ход компромат!
– Витя! Это же шантаж! Как же так? Как это низко с вашей стороны – взять и воспользоваться моим заведомо беспомощным состоянием! Это незаконно!
– А мучить супругу законно? Нас с ней оправдают, я в этом уверен. А вы в следующий раз задумаетесь, прежде чем начать из неё верёвки вить. Я без всяких угрызений совести выложу эти фотографии в домовой чат! Пусть все увидят, чем занимается наш знаменитый жилец!
– Какой позор! Какая низость! Вы не сделаете этого! Или сделаете?.. – закрыл Всеволод Яковлевич лицо руками.
– Всё в ваших руках, маэстро! Позвольте же нам всем гордиться вашим соседством! А вас же это будет держать в тонусе. Самодисциплина – великая вещь! Особенно для поэта. Вы согласны? И опять же…
– Да-да, я всё понял. Мне и так стыдно… Только не выкладывайте…
– Я надеюсь мы поняли друг друга? – протянул Виктор рюмочку соседу. Тот кивнул головой в ответ.
– Вот и славно! А что там у вас за конфликт вышел?
– Показал им свою поэму, а это старичьё заартачилось, мол тема не раскрыта, читать не будут, и всё такое. В общем я в стихах решил изобразить репетицию в театре. Взаимоотношения актрисы и режиссёра. Он ставит сказку о спящей красавице… А развязка не получается. Забуксовал я. Несколько раз переписывал – им всё не по нраву. Уж не знаю, что и делать… Сейчас принесу последний вариант, – встал он из-за стола, – может, что посоветуешь? Свежий взгляд нужен.
Виктор бегло пробежался глазами по листам:
– Так-так-так. Читается легко. Всё складно. Концовка, говорите, не получается? А вы сами-то какой её видите? Я тут вижу, всё перечёркнуто… А! Вы не знаете – как быстро прекратить сей балаган? Я вас правильно понял?
– Именно! Раньше у меня ловко получалось обрубать концы, а тут что-то не получается! Как-то в обыденность скатываюсь что ли. Все привыкли, что я обычно что-нибудь выкидываю этакое… Старею, что ли?
– Только вот не надо! Стыдно за возрастом прятаться. Есть у меня одна идейка! – Нужен конфликт! Пусть актриса с режиссёром разругаются прямо на сцене. Расплюются и разбегутся внезапно, как бы на пустом месте. И жирная точка будет поставлена. У вас раньше мастерски такие ходы получались.
– А из-за чего они разругаются-то?
– Из-за денег, конечно! Это же всегда актуально!
– Ну я не знаю… Он же сказку ставит. Для детей, всё-таки. Ещё и в стихах. Причём тут деньги?
– Деньги, дорогой Всеволод Яковлевич, всегда причём! Ну вот у вас режиссёр объясняет актрисе по сценарию:
– … на мраморном на постаменте, под балдахином там в углу
Не тронутая тленом – как живая – лежишь таинственно в гробу!
Далее он предлагает ей улечься в приготовленный гроб. Та идёт к гробу и ложится в него. Ей не очень-то уютно в нём, тесновато. Она жалуется:
– Ой, что-то руки затекли, и муха над лицом летает…
– Лежи, царевна, – и терпи!
Представь, что просто отдыхаешь!
Тебе всего лишь только лоб
Подставить под слюнявый рот
Для поцелуя Елисею,
Из гроба встать – и на поклон
Под ручку с молодым царём…
И всё! – Цветами закидают!
Вот. Как-то так… А актриса, значит, всё не унимается. Садится гробу и вытирает пот со лба рукавом. Режиссёру, понятное дело, это не нравится – реквизит-то дорогой. Она снимает свой роскошный головной убор, расшитый «золотом-брильянтами», и использует его в качестве веера. Режиссёр вскидывает руки:
– Ложитесь в гроб и успокойтесь!
Что трудно часик полежать?
Неймётся? Можно мух считать,
Ждать баснословных гонораров…
Ведь это чудо, а не роль!
Тем более, что текста – ноль! –
– Виктор в порыве вдохновения нечаянно смахнул со стола солонку. Та упала, но не разбилась, а просто откатилась в сторону. Оба замолчали и выдохнули с облегчением. Всеволод Яковлевич наклонился и подняв её с пола, продолжил импровизацию Виктора:
– За ваши жалкие гроши, что б меня мухи затоптали?..
Да я на пот вся изошла, а деньги не гребу лопатой!
Так поднимите ж мне зарплату! –
– с воодушевлением подхватил поэт. Виктор тоже не остался в стороне и продолжил слова актрисы:
– Я не желаю при такой жаре
Таинственно лежать в гробЕ!
Всеволод Яковлевич, изображая негодование режиссёра:
– Ах так?! Тогда ступайте вон!
Там очередь стоит за дверью,
Найду сговорчивей. Уверен,
Что многие сочтут за честь
Прилечь в гробу на этой сцене!
А вами движет только жадность –
Вы крабовидны как туманность!!!
Виктор вскочил со стула и возбуждённо выдал язвительную реплику актрисы:
– А вы… – никчёмный режиссёр!
И пьеса эта сущий вздор!
– Всё! Занавес! – вскричал Всеволод Яковлевич и полез обниматься. Виктор насилу высвободился.
– Гениально, Всеволод Яковлевич! Это просто гениально! Особенно про крабовидную туманность! Запишите пока из головы не вылетело. Ваши коллеги сдохнут от зависти! Видите? А вы говорили, что стареете. Выдать такое – дорогого стоит! Ещё можно изобразить обалдевшего Елисея, который должен эту кралю поцеловать. Типа он выходит на сцену и ни хрена понять не может: что, дескать, происходит? Почему мёртвая царевна раньше времени из гроба выскочила? Так и вижу его растерянный взгляд, как он руки в стороны разводит в недоумении.
– Эх, Витенька! Бросай ты к чертям свои компьютеры! В тебе же погибает великий поэт!
– Ну, пока вроде ещё не погиб… Держится на честном слове, шатается, правда, – потрогал Витя пальцем припухшую щёку.
– Что-что?
– Это я так… Не обращайте внимания. Вам остаётся всей этой концовке только придать поэтический вид. Причесать. Чтоб вся поэма в одной стилистике… Ну вы знаете. Рифмы там всякие… Вот мчится во весь дух читатель по строчкам и в ус не дует, что его в конце ожидает. И тут раз! Резко тормозит! А силу инерции никто не отменял! Останавливается как вкопанный, и ему тут же прожигает изнутри лоб раскалённым знаком вопроса: типа «как так?». И как из ушата на голову – обдаёт ледяной неопределённостью. Тут уж любой проснётся! У него просто выхода не будет. Потом медленно придёт понимание. Или не придёт. Но! Шрам от ожога вопросом – останется навсегда! Вот так надо работать, Всеволод Яковлевич! Так что ничего вы не утратили и ни в какую обыденность не скатились. Нет, ну надо же такое выдать: «Вы крабовидны, как туманность»! Да вашу поэму из-за одной этой строчки до дыр зачитают! На цитаты разберут. Попомните мои слова…