Сергей Юрьевич Катканов
Как мы жили в 90-е
Недавно я понял, что 90-е – уже история. Всё казалось, что это было вчера. Но вот уже во взрослую жизнь вступили несколько поколений, представления не имеющих о том, чем были на самом деле «ревущие 90-е» (Так их называли по аналогии с «ревущими 20-ми» в США. И правда есть некоторое сходство). И мне уже приходится не детям, а взрослым людям рассказывать о том, как мы тогда жили. 90-е пока ещё не настолько мифологизированы, как брежневская эпоха. Молодежь скорее склонна думать, что тогда было примерно так же, как и сейчас. Но было не так.
А как? Вот я и решил рассказать. Не претендую на всесторонний и глубокий анализ этой короткой, но яркой эпохи. Этот очерк, так же как и мой очерк о жизни при Брежневе, не более, чем свидетельские показания. Хочу вспомнить лишь о том, что лично я тогда пережил. В 21 веке я узнал про 90-е гораздо больше, чем знал тогда. Об этом писать не буду, книги, какие есть, вы и без меня можете прочитать.
Ещё одно предварительное замечание. При Брежневе все жили примерно одинаково. Конечно, и тогда было имущественное расслоение, но в общественной жизни это почти не чувствовалось, мы не знали тогда о том, что рядом с нами кто-то живёт совсем по-другому. А вот в 90-е произошло быстрое, явное, бьющее по глазам имущественное расслоение общества. Кто-то разом всё потерял. Кто-то разом всё приобрел. Кто-то чувствовал, что он теперь в аду. Кто-то чувствовал, что он теперь в раю. Для одних 90-е стали трагедией, для других – триумфом.
Так что я могу рассказать только про свои 90-е, не претендуя на всесторонний обзор эпохи.
***
90-е начались вовсе не в начале этого десятилетия. В начале была генеральная репетиция. В 1990-91 годах, в годы перезрелой перестройки, уже во всю росло и ширилось кооперативное движение, воплощавшее советские представления о бизнесе. Появились первые богатые, но это были ещё не бизнесмены, потому что частная собственность по-прежнему была под запретом.
КПСС начали понемногу оттирать от власти, возродив старый ленинский лозунг «Вся власть советам». И действительно на местах власть начали передавать от обкомов, горкомов и райкомов КПСС к советам соответствующих уровней. Но на деле это часто сводилось к тому, что коммунистические функционеры просто пересаживались в другие кресла, во всяком случае, они за это боролись.
Горбачевская «гласность» уже очень напоминала свободу слова, хотя на самом деле ею ещё не была. Как журналист, могу подтвердить, что на излете советской власти говорить можно было уже очень многое, но ещё далеко не всё.
После августа 1991 года «распустили» Советский Союз и запретили КПСС. Советской власти уже фактически не было, но это не сразу стало заметно, люди толком ещё ни чего не поняли.
На закате правления Горбачева в плане материальном мы жили гораздо хуже, чем при Брежневе. Полки магазинов совершенно опустели. Свободно лежали только хлеб, соль, макароны да «корюшка в томатном соусе» – самые дешевые консервы. Водка, табак, сахар и какие-то ещё продукты были по талонам. Советская власть полностью исчерпала себя во всех смыслах.
***
Всё изменилось в январе 1992 года. Именно эту дату я считаю началом 90-х. Цены выпустили на свободу, как зверей из клетки. Если при советской власти цену назначало государство, то теперь её назначала торговля, какую угодно.
За один день цены выросли в среднем раз в 10. Помню, в 1991 году из сигарет относительно свободно можно было купить только один сорт – «Магна». Пачка стоила 50 копеек. Теперь «Магна» лежала на всех прилавках уже совсем свободно. Только стоила она теперь 5 рублей. И так почти со всеми товарами.
90-е я встретил на должности заместителя главного редактора городской газеты. У меня был оклад 400 рублей плюс гонорар. Это была хорошая зарплата. Учителя тогда получали раза в два меньше меня. Но с начала 92 года у меня ни на что не стало денег. Помню, я тогда обедал в кафе, где очень вкусно кормили, и я ни в чем себе не отказывал. В 1992 году я уже ни разу не был в этом кафе. Мне это стало не по карману. И долго ещё было не по карману.
При таком резком скачке цен, которые на десятикратном увеличении отнюдь не остановились и продолжали повышаться едва ли не ежедневно, конечно, и зарплату тут же начали повышать. Но не так быстро, как росли цены. Летом 1992 года моя зарплата была 2 тыс. руб., и это была нищенская зарплата.
Первое время деньги ходили ещё советские, а зарплата исчислялась уже не сотнями, а тысячами (вскоре и десятками , и сотнями тысяч). И вот, помню, прихожу в бухгалтерию, а передо мной на стойку выложили целую гору денег, много банковских упаковок. Эта гора не только в кошельке не могла уместиться, но и в карманы не влезала. Так что я нес зарплату до кабинета в двух руках, с трудом охватывая пальцами эту кучу. В следующий раз за зарплатой пошёл уже с сумкой.
Вскоре появились новые купюры, причем очень высокого номинала, так что зарплата снова умещалась в кошельке. Но легче не стало. Несколько лет бушевала гиперинфляция. До каких нулей она дошла? Сейчас все знают сотенную купюру. Её дизайн сохранился с 90-х. Только тогда её номинал был не сто, сто тысяч рублей. Потом, когда провели деноминацию, три ноля убрали, а дизайн оставили. И тогда эту купюру называли «стольником», и купить на неё можно было даже меньше, чем на нынешний «стольник». Зарплату считали теперь на миллионы.
Тогда, кстати, вернулось из 20-х словечко «лимон» в значении «миллион». Сейчас уже мало кто знает, что в 20-е было ещё словечко «лимонард» в значении «миллиард». До лимонардов мы, слава Богу, не дошли.
Вообще, гиперинфляция конца ХХ века была далеко не такой лютой, как в начале того же столетия. Тогда деньги совершенно обесценились, ими туалеты оклеивали. У нас деньги своего значения не утратили, хотя наряду с деньгами в экономику вошёл примитивный товарообмен, как и в 20-е, но об этом чуть ниже.
Что такое гиперинфляция? Это когда 2 месяца подряд невозможно получить одну и ту же зарплату. Зарплата каждый месяц новая. А цены новые каждый день. Это выматывало, это буквально разрушало сознание. Как-то держались. Куда было деться?
Не скажу, когда закончилась гиперинфляция. Она как-то плавно перешла в обычную инфляцию. Зарплата перестала меняться и по году, и больше. Цены, конечно, не перестали расти, но росли уже не так бешено.
Тогда же, буквально в самом начале 92 года, наступило товарное изобилие. На смену совершенно пустым прилавкам пришли прилавки переполненные. Это было, как сказка. Людям 21 века трудно понять, что мы испытывали, глядя на продуктовое изобилие. Сейчас кажется естественным: приходишь в магазин, а там продается много разной еды. Тогда для нас это было сверхъестественным.
Появился мясной прилавок. Уже чудо. Раньше в нём не было необходимости. А теперь мы с удовольствием учили новые слова: сервелат, салями, шейка, корейка… Слово «ветчина» знали, уж не помню и откуда, потому что не ели её ни когда. И про копченую колбасу тоже ведь слышали, только ни когда её не видели. А сейчас всем этим был завален целый прилавок, и этот прилавок ни когда не пустел. Не было огромных очередей, которые могли бы его опустошить. На всё это у большинства людей не было денег. Хотя, конечно, изредка да понемножку всё перепробовали.
А фрукты? Ананас, манго, киви, бананы. Это были уже не картинки в книжках, всё это можно было купить. И кокосы тоже. И цитрусы всех разновидностей. И арбузы, и дыни теперь постоянно лежали на прилавке. Но… Помню смотрю на виноград, он такой красивый, такой сочный, такой желанный. А цена у него совершенно нереальная.
На всё были нереальные цены, поэтому всё это и лежало в свободной продаже. Но мы могли почти всё хотя бы изредка покупать. Помню, в конце 1992 года впервые в жизни ели красную икру.
Я всегда очень любил орехи. Раньше знал о существовании грецких орехов, фундука, арахиса. А тут оказывается есть ещё и кешью, и бразильский орех. Да и кедровые орехи, оказываются, бывают не только в книжках.
Конфеты всех мыслимых и немыслимых сортов, включая ранее известные, но почти недоступные сорта вроде «Белочки». Печенье какое хочешь. «Кока-кола», «Фанта» – свободно. Сотни наименований спиртного – свободно. Сотни наименований сигарет – свободно.
Мы узнали, что такое йогурт. К тому же йогурт был с кусочками фруктов. Мы узнали, что такое цукаты – засахаренные фрукты. Мы узнали, что такое фруктовые соки, причем, какие угодно – вишневый, ананасовый, виноградный и т.д. Мы тогда много, что узнали. Тем, кто всё это знает с рождения, трудно понять, чем были для нас 90-е.
Мебель в магазине какая хочешь и без проблем, а в конце 80-х я не знал, как кухонный стол купить. Одежда – любая и джинсы любые. Тогда появилось много одежды из натуральной кожи, о чем раньше и мечтать не приходилось. Хорошей посудой вдруг оказалось завалены все магазины, за ней больше не надо было охотиться.
Стремительно наполнились книжные магазины. Отношение к коллекционированию книг пришлось пересмотреть. Раньше покупали любую книгу, если она имела ценность. И вдруг почти все книги в магазинах стали иметь ценность. Русская и зарубежная классика, серебряный век, уникальные книги по истории – всё что захочешь. Все ценные книги уже невозможно было купить, теперь книги приходилось покупать строго по своим темам.
Причем, именно на книги цены росли медленнее, чем на другие товары. Утратив очарование дефицита, книги вдруг стали неинтересны многим вчерашним «библиофилам». К тому же книги не относились к товарам первой необходимости, так что спрос на них не сильно рос, потому и цены не сильно росли.
Тогда часто говорили: «Толку-то, что всё есть, если денег ни на что нет». Но если бы у всех были деньги на всё, так ни чего бы и не появилось. Товарное изобилие было обеспечено именно снижением покупательной способности населения. Это простейший закон рынка. Но разом обнищавший «совок» ни чего не хотел понимать и бесился от злобы. Помню шутку той поры: «Трудно что-то объяснить желудку, у которого нет ушей». А в глухой желудок превратились чуть ли не все трудящиеся массы.
Тогда же говорили: «В нормальном государстве единственным дефицитом должны быть деньги». Так и вышло. Понятие товарного дефицита исчезло буквально в первые месяцы 92-го. А вот деньги стали страшным дефицитом.
Советский человек к такому не привык. Он привык приходить в магазин и покупать, что хочет. Точнее, то что есть на прилавках. А поскольку на прилавках почти ни чего не было, то и купить можно было практически всё, что видел. И вдруг на прилавках появилось всё, о чем когда-то мечтали, и даже гораздо больше. Но чтобы всё это купить, ни каких денег не хватило бы. Уходить из магазина, мало что купив, просто потому что на всё остальное денег нет – это было новое и очень неприятное ощущение. Это было чувство бессильной злобы. Из этой-то злобы и состояла на 90% «трагедия 90-х».
***
В те годы очень многое зависело от той профессии, которую имел человек. Жена была учителем, я – журналистом. Зарплаты у нас были нищенские, но потеря работы нам не угрожала. Учитель вообще не может остаться без работы, что угодно закроется, но не школа. Журналисту тоже было затруднительно остаться без работы, когда открылось множество новых газет. К тому же к началу 90-х я уже был профессионалом с достаточно высоким рейтингом, то есть востребованным профессионалом, хотя и не перекормленным.
Но не всем так повезло с профессией. Многие заводы закрылись, работяги оказались на улице. Надо было в кого-то переквалифицироваться, а все ли были на это способны? Самое страшное открытие, которое многие сделали для себя в 90-е: теперь не государство за тебя отвечает, теперь ты сам за себя отвечаешь. Это вызывало растерянность и, как следствие – озлобление.
Советский работяга жил – не тужил. Его не интересовало, приносит его предприятие прибыль или убыток, удаётся ли руководству сбывать произведенную ими продукцию. Заводы, самые убыточные и ни кому не нужные, не закрывались. Если даже работягу выгнали с работы за пьянку и прогулы, так заводов вокруг хватало, можно было на другой перейти. То есть работяга не мог остаться без работы и без денег. Его не волновало, достаточно ли он защищен от потрясений уровнем своего профессионализма.
И вдруг всё неожиданно изменилось. Начали вставать, а потом и закрываться заводы, которые производили ни кому не нужную продукцию, либо она была низкого качества, либо её по другим причинам не могли продать, конкуренции не выдерживали и так далее. И ни кто больше не покрывал предприятию убытки, государство перестало играть роль доброй няни.
Конечно, высококвалифицированный слесарь, токарь, фрезеровщик мог найти себе работу на тех предприятиях, которым удавалось выживать, и то это было трудно, и ни кого, кроме самого работяги, его трудоустройство не волновало. А что говорить про бездельников и пьяниц, которые ни чего толком делать не умели. Они стали вообще ни кому не нужны, и ни кто им больше сопли не вытирал.
Как выживала, как не подыхала с голода неквалифицированная рабочая сила, вдруг оставшаяся без работы, я не имею детального представления. Шли на самые низкооплачиваемые и неквалифицированные работы: сторожами, дворниками, грузчиками. Шли в услужение к барыгам, которых вдруг развелось великое множество. Кто помоложе и покрепче – шли к бандитам.
Тогда многое позакрывалось, не только заводы и фабрики. Существовали, например, огромные проектные предприятия, где трудилось великое множество милых женщин. Чистая работа, хорошая зарплата, ни каких нервов, и вообще ни о чем голова не болит. И вдруг оказалось, что ни кому их проекты не нужны. И объекты, которые они проектировали, больше не были востребованы, и стоимость проектов была слишком высокая, потому что там работали толпы народа, и переквалифицироваться на какие-нибудь востребованные проекты они оказались не в состоянии. Короче, закрылись эти проектные конторы. И счастливы были те чертежницы, кому удалось найти работу вахтером.
Впрочем, для любого, кто оставался без работы, была открыта дорога в бизнес. Кто угодно мог зарегистрировать своё предприятие и зарабатывать большие деньги. Можно было даже предприятие не открывать, просто стать индивидуальным предпринимателем. Помню, в одном фильме была такая сцена: стоит на улице мужик, пирожками торгует. Жена печет пирожки, а он их продает. У него спрашивают, чем он раньше занимался? Оказалось, подводные лодки проектировал. Очень реалистичная картинка.
Всегда уважал таких людей. Не растерялись, что-то продумали, чем-то занялись. Не богато, наверное, жили, но не голодали и жили честно. Всяко лучше, чем попрошайничать и пьянствовать или ходить по улицам с красными флагами.
Семижильных наших женщин, которые мотались куда-нибудь в Турцию за шмотками, привозили их оттуда огромными баулами, а потом продавали на рынке, я тоже всегда уважал. В Вологде выросло несколько больших уличных рынков. С них многие кормились: и предприниматели, и наемные продавцы, и бандиты. Если кто-то терял работу, шёл торговать на рынок. Там для всех работа была.
Тогда казалось, что вся Россия ни чего не производит, а только торгует. Отчасти так и было, но лишь отчасти. Многие заводы в Вологде продолжали работать, например, шарико-подшипниковый и оптико-механический. Выживали они с большим трудом, и зарплаты там были, наверное, неважные, но они не вставали и кадры в основном не растеряли. Только это не бросалось в глаза. А вот повсеместная, оголтелая и безграничная торговля буквально била по глазам. Помню, одна преподавательница вуза рассказывала: «Я говорю студентам на лекциях: «Мы все сейчас оказались словно в одном большом шопе. Дома замените в этом слове первую букву, и тогда поймете, где мы на самом деле оказались»».
Бизнесу теперь была зеленая улица, но что это был за бизнес? Какие бы ТОО не создавали предприниматели, какие бы виды деятельности они не перечисляли в уставе, там обязательно присутствовали три буквы: ТЗД – торгово-закупочная деятельность. К этим буквам всё, как правило, и сводилось.
Это была в общем-то вполне естественная ситуация. Страна после лютого товарного голода вдруг оказалась посреди невероятного товарного изобилия. Кто-то должен был всё это изобилие обеспечивать, и кто-то должен был на нём зарабатывать.
Представляю, какой праздник был тогда у западных фирм, перед которыми вдруг открылся огромный, бездонный рынок сбыта. У себя на Западе они давно уже привыкли драться за каждую маленькую щелочку, куда можно было запихать произведенный товар. И вдруг перед ними открылась не просто маленькая щелочка, а огромная дыра размером в одну шестую часть земной суши. Их товары хлынули к нам бесконечным потоком. Ещё недавно такое сладостное для нас слово «импорт» вдруг стало признаком повседневности. Собственно, теперь всё стало импортным, российских товаров и днем с огнем не сыскать было.
Но если вся Россия разом обнищала, так на что же мы покупали все эти горы импорта? Ну, во-первых, не вся Россия обнищала, часть России наоборот дико разжирела, и «Мерседесы» у нас было кому покупать.
А, во-вторых, нищету нищих тоже не надо преувеличивать. Ни кто тогда в советских обносках не ходил, кроме консервативных старушек. И спать голодным тоже ни кто не ложился. Может, такие случаи и были, но мне они не известны. К тому же было множество товаров для нищих, то есть для людей с самой низкой покупательной способностью. И в эти товары входила, например, одежда из натуральной кожи. Не самого лучшего качества, позднее я и не посмотрел бы на ту куртку, в которой тогда ходил. И всё-таки это была куртка из натуральной кожи, о какой при советской власти я мог только мечтать.
90-е запомнились мне, как время кромешной нищеты, но если вспомнить некоторые подробности, то получается, что нищета моя отнюдь не была тотальной. Например, летом 1993 года я съездил на 3 дня в Москву к другу, который учился там тогда в аспирантуре. То есть у меня были деньги на такую поездку. Деньгами я в Москве, конечно, не сорил, экономил каждую копейку, но мог позволить себе и книги покупать. Купил, например, двухтомник Фукидида.
В 1994 году съездил в Дивеево, куда билеты стоили уже дороже, но мог себе позволить. В 1995 году съездил в Оптину пустынь, а в 1996 году добрался аж до Киева. В дальние поездки не ездят люди, которым не на что купить еду и одежду.
А рядом торгаши вовсю веселились на Багамах и Канарах. Мне это ни когда не было доступно, да я этого ни когда и не хотел. Но мог позволить себе не только нормальную одежду и нормальную еду, но и скромные поездки, и покупку книг.
Постепенно начали появляться богатые. Кто это был? Ну, например, директор типографии стал хозяином типографии. Директор троллейбусного предприятия стал его хозяином. Директор подшипникового завода стал одним из хозяев этого огромного предприятия. Директриса универмага положила в свой личный карман огромный двухэтажный магазин.
Люди вокруг, конечно, думали: «Повезло же гадам», но я таки вам скажу, что превращение директоров в хозяев происходило далеко не автоматически. Вверенное советской властью предприятие директору куда легче было разорить и довести до дешевой распродажи, чем сделать это предприятие доходным и личным. Эти люди вертелись, как ужака под вилами, они вкладывали в дело свою бешенную энергию и недюжинный талант предпринимателя, который оказался у них в наличии, они плели интриги в органах власти, а это требовало отдельного таланта. Легко сказать: «Этому дал на лапу, тому дал на лапу». А надо знать, кому дать, и надо знать, как дать. И что делать с теми, кто тоже готов дать.
Конечно, у директора была фора, если он хотел завладеть своим предприятием, но этой форой надо было уметь воспользоваться. Почему закрылся пивзавод в те самые годы, когда его продукция оказалась в высшей степени востребована? В Вологду почему-то везли «Жигулевское» из Ярославля, хотя в Вологде делали и своё «Жигулевское». У директора вологодского пивзавода были все шансы пополнить ряды богачей, но не срослось.
Почему у «Северстали» оказался совсем не тот хозяин, который был директором Череповецкого металлургического комбината? Не старый опытный зубр, а молодой энергичный циник. Тут можно что угодно говорить, но всё сводится к одному: старый не сумел, а молодой сумел.
А вот хлебокомбинат как раз оказался в руках у молодого, энергичного и харизматичного директора. Только через некоторое время он уже не был у него в руках, отжали у него предприятие. Уж он вроде всё, как надо делал. И во власти позиции имел, и в политике засветился, и вся Вологда его знала. А не помогло. Предприятие, которым он уже завладел, у него фактически отобрали конкуренты. Они оказались подлее, циничнее, беспринципнее? Возможно. Но им достался бублик, а ему – дырка от бублика.
А становился ли кто-нибудь богатым с ноля, не унаследовав никакой советской собственности? Да, конечно. Полно было таких случаев. Один случай знаю лично. В 90-м году, когда я работал заместителем главного редактора городской газеты, у нас был один внештатный автор – умный и талантливый молодой паренек. В Питере на журфаке учился. Можно было предсказать ему большое будущее в вологодской журналистике, но его судьба сложилась по-другому.
Помню, когда у него родился сын, он пригласил меня отметить это дело, а жил он в коммуналке, то есть в нищете и убожестве. Мы много лет с ним не виделись, а потом как-то встретились в бане. Он уже был богатым человеком. Рассказал он не многое, но самое главное: «Помнишь мою коммуналку? Сын, когда ползать начал, выполз как-то в коридор. Я его поднял, а у него все ползунки черные. Такое зло меня взяло… Я решил, что этого не будет. Теперь у меня четырехкомнатная квартира. Одна только ванная больше, чем была та комната в коммуналке». Он перечислил магазины, которые ему принадлежали – из лучших и дорогих магазинов города. Как ему удалось разбогатеть, я не спрашивал. Вертелся парень, что-то придумывал, весь свой ум и талант вложил в бизнес. Тогда ведь любой мог стать богатым. Не у каждого, правда, были ум и талант, а кому-то упорства и трудолюбия не хватало.
Как-то у нас в городе буквально на ровном месте появилась газета. Странная газета. Было совершенно непонятно, откуда у неё ноги растут. Двое моих коллег решили туда перейти, меня уговаривали с ними рвануть. Но я не люблю сомнительных предприятий и не привык без дела бегать взад-вперед. И вот когда мы встретились в бане с моими разбогатевшим товарищем, он сказал, что это его газета, то есть он её открыл и финансировал. «Просто из любви к искусству, это не коммерческий проект».
Всё-таки значит потянуло его в газетную стихию, было ощущение, что он что-то потерял, когда приобрел много денег. А я, его бывший начальник, так и остался журналистской голытьбой. Впрочем, я ни о чём не жалею. Надеюсь, что и он тоже.
Ещё я знал одного молодого и тоже очень талантливого врача. Его до печенок достала медицинская бюрократия. Он устал жаловаться на начальство и открыл своё медицинское предприятие. Предприятие устояло, он стал если не богатым, то весьма состоятельным человеком. Больше всего ему нравилось то, что он продолжал заниматься любимым делом, но теперь он сам себе хозяин.
***
Кажется, американцы запустили это выражение «новые русские», очевидно, в противовес старым советским русским. В России это выражение прижилось. Под новыми русскими у нас понимали богатых людей. Сразу же появилось множество анекдотов про новых русских.
Например, новый русский покупает «Запорожец», друзья над ним смеются, а он им отвечает: «А на чём я по-вашему по квартире ездить буду?» Или новый русский рассматривает свой диплом о высшем образовании. У него спрашивают: «Купил?» А он обиженно отвечает: «Почему сразу купил? Друзья подарили».
В анекдотах эти люди всегда предельно глупые и безобразно сорящие деньгами. Возник образ нового русского: тупой жирдяй с толстой золотой цепью на шее и в малиновом пиджаке.
Иногда мне кажется, что мы просто придумали этих новых русских. Сам я ни когда не видел ни одного человека в малиновом пиджаке, наверное, мы с ними по разным дорожкам ходили, и в ночные клубы, где эта плесень тусовалась, я ни когда не заглядывал.
Конечно, эти люди существовали и были по-своему лицом эпохи, но бесконечные выступления юмористов, посвященные новым русским, и множество анекдотов о них – это уже мифология эпохи.
Суть мифа о новых русских была в том, что все деньги в стране достались дегенератам, которые были к тому же воплощенной бесвкусицей. Раньше считалось, что надо много учиться, чтобы хорошо жить, а тут вдруг какие-то тупорылые идиоты, вчерашние двоечники, стали хозяевами жизни и высокомерно поглядывали на обнищавших профессоров.
Это, конечно, было, почему и престиж высшего образования упал в те годы ниже плинтуса. Для того, чтобы стать успешным барыгой-ларечником не требовалось ни ума, ни образования. Образование в этом деле наоборот мешало, поэтому в первую очередь именно дегенераты, люди с очень низким культурным уровнем, тогда вдруг неожиданно богатели, как на дрожжах. В период первоначального накопления капитала торговля давала сверхприбыли. Но не чмошники в малиновых пиджаках были тогда настоящими хозяевами жизни.
Ими, скорее, были банкиры. Вдруг неожиданно появилось очень много банков, там и сосредотачивались основные деньги. Откуда брались банкиры – не знаю, из каких групп населения они рекрутировались, трудно сказать. Очевидно, из бывшей партийной, советской и хозяйственной номенклатуры. Они могли, конечно, быть тупыми, но они не были дегенератами, малиновых пиджаков не носили и золотых цепей толщиной с палец не демонстрировали. Они не были вчерашними двоечниками, не думаю, что хоть один банкир не имел высшего образования.
На самом верху, среди богатейших людей России, это было особенно заметно. Не случайно тот период получил остроумное название «семибанкирщина» по аналогии с некогда бывшей у нас семибоярщиной. Тогда же появилась привычка называть очень богатых людей олигархами, что вполне соответствовало смыслу этого слова. Олигархия переводится, как «власть немногих». Это и была семибанкирщина. Страной фактически управляли буквально несколько банкиров. Сейчас, когда иного миллиардера называют олигархом, это уже смешно. Не Ротенберги рулят Путиным, он ими рулит. Ротенберги – не олигархи.
В 90-е Россией фактически управляла «семья». Имелась в виду семья Ельцина, но не Борис Николаевич был главой этой семьи, а Борис Абрамович Березовский, ставший фактически некоронованным королем России. Как Березовский делил власть с Гусинским, Ходорковским и Абрамовичем – не скажу. Об этом Ходорковского было бы не плохо спросить, а то Абрамович нынче не сильно разговорчив.
***
Но вернёмся на грешную землю. Может быть, я и не пережил всего ужаса 90-х, но я вполне понимаю, что главный ужас был тогда на селе. В городе ещё кое-как можно было найти работу, но если колхоз (совхоз) загнулся, податься колхозникам было совершенно не куда. Молодежь уезжала в город, а для стариков да для людей средних лет это было весьма затруднительно. Нелегко было решиться разом сменить привычный уклад жизни, и не все были на это способны, да и кому эти люди нужны были в городе, где они тут стали бы жить и кем работать?
Как выживала тогда деревня, я толком даже не знаю, но, помню, нашёл в справке прокуратуры информацию о том, что деревенские дети воровали на ферме комбикорма для скота. Значит голодали, если рады были даже скотской жратве. Понятно, что это были дети алкашей, которым вообще было плевать на своих детей, но ведь раньше даже дети алкашей ели до сыта хотя бы нормального хлеба.
Конечно, деревня могла отчасти выживать за счет подсобного хозяйства, но ведь что-то надо было и за деньги покупать. Говорят, в те годы счастливы были деревенские семьи, в которых был хоть один пенсионер. Пенсии были совсем крохотные, но это были хоть какие-то деньги, которые к тому же выплачивали регулярно.
Где-то колхозы и совхозы всё ещё понемногу барахтались и хотя бы время от времени хоть что-то выплачивали. У кого-то в семье была учительница, получавшая нищенскую зарплату, но всё-таки её получавшая. Хотя я знаю случай, когда мужик в одном из самых депрессивных районов области купил за копейки списанный «Камаз» и неплохо зарабатывал на грузоперевозках, пока его земляки лапу сосали. Но это, полагаю, был уникальный случай.
