Сергей Зверев
Бронебойный экипаж
– А вина самые лучшие все равно на Кубани и на Кавказе, – заметил Омаев. – Я сегодня письмо из дома получил. Мать пишет, урожай винограда в этом году очень богатый. Она считает, к праздничному столу. Что скоро победа будет, прогоним врага и будет чем отметить. Вот бы правда!
– А вы сомневаетесь? – спросил Соколов, глядя, как Логунов заботливо заворачивает в ватную стеганку тарелку Бочкина, чтобы сохранить кашу теплой к его приходу.
– Да, там дедушка от себя приписку сделал. Говорит: внук, будь мужчиной. Это женщинам мечтать можно, а джигит должен иметь ясный взор. Поминать многих нам придется, потому и вина много, потому и урожай винограда такой богатый. Природа знает, что такое горе, оно еще больше будет.
– Мистика, – пробормотал Бабенко, скручивая из куска газеты «козью ножку». – Может, и мистика, поверье, а может, и есть что-то в природе такое, чего мы понять не можем.
– Например, почему у «семерки» все время масса пропадает, – хмыкнул Логунов, вставая из-за стола. И добавил с сарказмом: – Инженер!
– С массой как раз понятно, – возразил Омаев, вставая следом. – Где-то провод пробивает на корпус. А вот почему, как старики говорят, перед войной всегда много мальчишек рождается? Как начнет в селе много мальчишек рождаться, так знай – к войне.
А Коля Бочкин топтался возле санчасти и уговаривал старого врача Бориса Моисеевича пропустить его к Елизавете. Доктор строго смотрел на танкиста поверх очков.
– Что тебе приспичило? Истощена она сильно, рана на ноге открылась. Ей усиленное питание и сон требуются, а не ухажеры с септическими руками. Ты хоть руки-то когда-нибудь моешь, танкист?
– Мою, – уныло ответил Бочкин, глядя на черные ногти и въевшееся в поры масло. – Мы из боя вышли три дня назад. Танк спасали, дотянули до ремонтной службы. Теперь вот срочно всем экипажем ремонтируем. Вдруг завтра в бой. Ну пустите, что я там трогать чего буду, что ли. Я их в карманах буду держать.
– А, так ты из геройского экипажа младшего лейтенанта Соколова? – усмехнулся доктор. – Слышали мы про ваши подвиги, слышали. Значит, твои товарищи танк ремонтируют, а ты по девочкам шатаешься?
– По каким девочкам? – взбеленился Бочкин, но тут же присмирел и снова стал смотреть на Бориса Моисеевича умоляюще.
– Ладно, орел, – неожиданно сдался доктор. – Сейчас мы с тобой пойдем в палату к Елизавете Сергеевне. Но уговор, танкист: если она спит или не захочет видеть визитеров, ты сразу уйдешь.
Бочкин сглотнул слюну, от волнения набравшуюся во рту, и понял, что испугался. Только что он добивался визита к юной певице, а когда получилось добиться, струсил. И что он ей скажет? Все слова, которые Коля готовил вот уже пару часов, вдруг вылетели из его дырявой головы, оставив после себя стыдливо убогие следы типа: «Я восхищен вашим пением! Какой у вас ангельский голос! А мы с вами не встречались во время ваших гастролей в Красноярске?» Дебил, обозвал себя Бочкин и мужественно шагнул в пахнувшую теплом и лекарствами атмосферу медсанбата.
Он стоял, подпирая спиной стену возле двери, и слушал приглушенный голос доктора.
– Елизавета Сергеевна, к вам тут гость один просится вот уже битых два часа. Поклонник, так сказать, вашего пения.
– Это тот самый молодой танкист с большими глазами? – ответил мелодичный слабый голосок. – Я почему-то так и думала, что он не удержится и обязательно придет.
– Так пропустить его к вам? Вам, деточка, спать надо. Вам не волноваться, а сил набираться необходимо.
– Борис Моисеевич, голубчик, ну пропустите танкиста, – попросила девушка. – Я у вас тут с тоски умру. А здесь сразу поклонники пошли.
Доктор рассмеялся ее шутке, и Бочкин совсем поник головой. Для него этот смех был убийственным. Больше всего Николаю вдруг захотелось сбежать из медсанбата и не показываться доктору на глаза. Стыдища! Но он мужественно оторвался от спасительной стены, выдержал взгляд врача и шагнул в маленькую комнату с одним окном, выходящим в сад.
Кровать с блестящими шарами на спинках. Белая тумбочка со стеклянной банкой, в которой красовался букетик цветов, явно сорванных у какой-нибудь бабушки. Чувство ревности захлестнуло Бочкина. Он прошел на непослушных, ставших деревянными ногах и остановился перед кроватью певицы.
С подушки в обрамлении светлых, немного вьющихся волос смотрело улыбающееся лицо. А еще у Елизаветы Сергеевны оказались голубые-преголубые глаза. Они совсем не были насмешливыми, негодующими или недовольными. Глаза были приветливыми, лицо очень милым, хотя и сильно бледным.
– Садитесь, юноша, – произнесла девушка слабым голосом. – Не стойте столбом, а то мне трудно смотреть на вас снизу вверх. Глаза болят.
Бочкин опустился на стул с такой готовностью, как будто боялся, что его украдут. Он смотрел, не отрываясь, в голубые глаза и молчал. И молчать ему очень нравилось, нравилось, как на него смотрели.
– Как вас зовут, танкист? – спросила девушка.
– Коля, – выдавил из себя Бочкин и тут же поправился: – Николай Бочкин.
– А меня называйте просто Лиза, – тихонько засмеялась девушка, глядя, как гость прячет в карманах белого больничного халата свои руки. – Вы не обращайте внимания на Бориса Моисеевича. Он добрый замечательный дядька. И очень интеллигентный человек. Он всех норовит называть по имени-отчеству и на «вы». И ко мне обращается исключительно «Елизавета Сергеевна». Но вы не думайте, что я зазналась и что я великая певица. Я всего лишь студентка второго курса консерватории.
– Вы так хорошо пели! – буркнул Бочкин, понимая, что говорит не то, что хотелось бы сказать.
– Перестаньте, Коля, – умоляюще всплеснула руками девушка. – Вам не идет лесть. Вы суровый воин, вы управляете железной грозной техникой. Вы и выражаться должны солидно.
– Как? – поперхнулся Бочкин, готовый растаять как кусок сахара, когда Лиза назвала его просто Колей.
– Ну вот, я вас испугала, – улыбнулась девушка. – Вы не думайте, что я посмеиваюсь над вами. Я просто пытаюсь шутить, пытаюсь сделать так, чтобы вы себя чувствовали свободно. Вы так напряжены. А мне надо, чтобы вы разговаривали со мной, тоже шутили. Понимаете, Коля, у меня очень болит рана. Я не говорю Борису Моисеевичу, иначе он станет жалеть меня и будет уговаривать колоть морфий. А я не хочу. Я сама перетерплю. Вы мне только помогите, ладно?
И тут Николай увидел в этих голубых глазах кроме смеха и блеска затаившуюся боль. Сердце танкиста сжалось, и он кинулся спасать прекрасную принцессу. Он рассказывал о своем поселке под Красноярском, о своей маме, о Логунове, с которым они жили в одном поселке и теперь вместе воюют в одном экипаже. Он не стал говорить про любовь Логунова и своей матери, но зато много наговорил лестного о своем командире. Лиза смеялась его шуткам и тому, что гость вдруг стал спокойнее и естественнее. Она рассказала о Ленинграде, откуда была родом, о своих родителям, о детстве и юности. И о том, как они договорились у себя в коллективе ездить по воинским частям с концертами. Помогать бойцам в минуты затишья.
Николай говорил, улыбался, а сам все никак не мог понять, почему Лиза узнала, что пришел именно он. Еще во время концерта ему казалось, что девушка смотрит именно на него, ему в глаза, хотя на таком расстоянии, на котором он сидел от сцены, с уверенностью сказать этого было нельзя. И теперь она болтает с ним как старая знакомая, улыбается. Неужели он ей нравится? Но почему, чем? Она ведь из Ленинграда, у нее все знакомые – музыканты, певцы, художники. А он простой рабочий парень. Правда, фантазер. Он и сейчас представлял себя молодым русским богатырем, каким-нибудь Алешей Поповичем, который спас красивую княжескую дочь. И вот они беседуют в княжеских хоромах. Дурь, мальчишество, а думать так приятно.
А потом голос Лизы сделался тише, она стала не так внятно произносить слова, глаза стали напряженными. Коля вдруг увидел в них слезы.
– Больно… очень, – прошептала девушка и повернула лицо к стене, чтобы он не видел ее слез.
Бочкин вскочил и бросился из палаты, крича, что девушке плохо, что ей срочно нужен врач. Но по коридору уже спешили Борис Моисеевич со скорбным сосредоточенным лицом и девушка-медсестра, державшая в руках накрытый марлей стерилизатор со шприцем.
– Уходите, молодой человек, уходите отсюда немедленно! – буркнул доктор и скрылся за дверью палаты.
Глава 2
То, что его вызвали не к комбату, а сразу в штаб полка, Соколова удивило. Приказав Логунову остаться за старшего, а экипажу отдыхать, Алексей надел шинель, подпоясался ремнем. Было бы неправильно, решил он, явиться в штаб полка в замасленной зимней танкистской куртке и комбинезоне. Водитель, которого прислал комбат Соколову, чтобы отвезти его в штаб, расположенный за восемь километров от расположения батальона, толком ничего не знал. Ему приказали, он приехал.
Доложив дежурному по полку о прибытии, младший лейтенант с удивлением увидел на вешалке несколько шинелей с петлицами лейтенантов и капитанов. Только одна шинель была с двумя «шпалами» майора.
– Хотите есть? – спросил дежурный Соколова, когда тот разделся. – Многих офицеров вызвали так срочно, что они не успели поужинать. Командир полка распорядился с кухни доставить термосы с горячим питанием и чаем. Все-таки не передовая.
– Благодарю, товарищ капитан, я ужинал.
– Тогда ждите, сейчас командир полка вас вызовет.
Соколов кивнул и уселся в углу на расшатанный стул с деревянной спинкой. Полночь, вызов в штаб полка, ужин для приглашенных офицеров. Наверное, вызвали надолго, раз решили еще и покормить. Хотя кто-то из командиров добирался с позиций за несколько десятков километров. И почему меня вызвали, только одного командира из всего батальона?
Поразмышлять над этими вопросами не удалось, потому что через пять минут распахнулась дверь и резкий сильный голос приказал:
– Приглашенных офицеров прошу пройти ко мне!
Дежурный тут же поспешил в соседнюю комнату. Когда он открыл дверь, Соколов услышал приглушенные голоса, позвякивание железной посуды и запах курева. Несколько командиров, на ходу поправляя ремни, пошли к командиру полка.
Соколов вошел последним. Как самому младшему по званию, ему пришлось представляться последним. Полковник Осипов, крупный мужчина с густой шевелюрой, чуть тронутой сединой на висках, задержал взгляд на младшем лейтенанте, как будто сличая его внешность с теми рекомендациями, которые он получил. У длинного стола были расставлены стулья, полковник предложил всем садиться.
– Товарищи, – заговорил Осипов, располагаясь во главе стола, у зашторенной карты на стене. – Нам поставлена необычная и очень серьезная боевая задача. Все вы прибыли сюда по рекомендациям своих командиров. Каждый из вас имеет необходимый боевой опыт. Мы формируем оперативную мехгруппу в составе сводного батальона мотопехоты под командованием капитана Забелина и танковой группы под командованием старшего лейтенанта Кравченко.
Один за другим поднялись командиры, которым полковник жестом разрешил снова сееть. Потом Осипов перечислил подразделения, которые войдут в состав сводного батальона: две роты мотопехоты на грузовиках, разведвзвод на шести бронемашинах БА-6, две 57-мм минометных батареи, пулеметный взвод. Стало понятно, что операция предстоит не столько наступательная, сколько оборонительная. Но бронеавтомобили Соколова смутили. Конечно, сейчас подморозило, и они пройдут по мерзлой почве почти везде. Но для чего они?
– …и танковая группа капитана Кравченко, – повторил в конце Осипов. – Заместителем к Кравченко пойдет младший лейтенант Соколов. Этот молодой командир уже принимал участие в подобных операциях, проявил себя как умный, находчивый и грамотный офицер. Возглавит оперативную механизированную группу майор Лацис.
Сидевший рядом с полковником плечистый майор с мощной шеей поднялся и обвел взглядом собравшихся. Волевое лицо со шрамом понравилось Соколову. Уверенность, ум в глазах. Майор опустился снова на стул, а Осипов махнул кому-то рукой через головы сидящих.
– Ну, что там? Готово?
– Так точно, товарищ полковник!
Вошел высокий капитан в очках – начальник оперативного отдела штаба полка. В руках он нес стопку карт. Положил ее перед командиром полка на стол.
– Второй участок обещали завтра утром. Самое позднее к середине дня.
Осипов взял верхнюю карту, развернул, просмотрел и подвинул всю стопку майору. Лацис перебросил часть карт командирам.
– Прошу ознакомиться, товарищи, – сказал он низким, чуть хрипловатым голосом. – Это район предполагаемого действия нашей мехгруппы.
– Но это же… – проговорил кто-то из командиров, но его перебил Осипов:
– Итак, задача вашей группы! Скрытно, используя отсутствие на сегодняшний день на участке дивизии сплошной линии фронта, пройти в тыл немецким войскам. Сосредоточиться в районе города Лыков Отрог, изучить обстановку и одним ударом взять его, выбив и уничтожив фашистский гарнизон. На следующем этапе группа должна удерживать населенный пункт до тех пор, пока разведвзвод прочешет шоссе в пригородах Лыкова Отрога, где по нашим сведениям лежит разбитая автомашина, которая вывозила со складов реактивные снаряды для наших гвардейских минометов. Два снаряда все еще лежат, как нам стало известно, в кузове этой машины. Снаряды необходимо забрать, гарантированно уничтожить комиссией из состава командиров группы. Третий этап – вернуться с наименьшими потерями в личном составе и боевой технике.
Вопросы?
– Разрешите, товарищ полковник, – поднялся со своего места под перешептывание других командиров капитан Забелин. – У меня два вопроса. Первый, почему не послать туда пешую разведгруппу, которая спокойно найдет эти снаряды и уничтожит их на месте? Или не накрыть это место бомбовым ударом? Второй вопрос, прошу прощения, если он немного неприятный, но мы на войне, и дальше фронта не пошлют. Эти снаряды реактивные установки сотнями валят на головы немцев уже несколько месяцев. Я сам видел, что сделала батарея БМ-13 с железнодорожной станцией Орша. Что изменится или случится страшного, если они там и сгниют среди ржавого металлолома?
– Разрешите мне, товарищ полковник? – попросил Лацис и, не вставая, жестом руки усадил капитана. – Группа разведчиков уже была там. Все погибли, успели только сообщить, что ведут бой. Это была хорошо подготовленная группа. Бомбовый удар не даст гарантии, что снаряды уничтожены, потому что мы не знаем точно, где находится та самая машина. Мы знаем, что это шоссе Лыков Отрог – Смоленск. В его пригородной части, но это все сведения. И самое главное, товарищи командиры. Немцы не знают, что сама реактивная установка наших гвардейских минометов никакой тайны не представляет. Это просто направляющие для ракетных снарядов и электропривод для воспламенения взрывчатого вещества несущего заряда. Боевой заряд взрывается при падении на землю. Весь секрет наших реактивных установок состоит именно в ракетном топливе, в несущем пороховом заряде, который горит и выделяет огромное количество раскаленных газов, вырывающихся через узкое сопло и толкающих снаряд вперед. Обычный порох здесь не годится. Он или медленно горит, или взрывается.
Лацис, видимо, был химиком или инженером, потому что говорил толково, со знанием дела, пересыпая свою речь специальными и научными терминами с завидной легкостью. Алексей понял из всего сказанного только то, что для ракетных снарядов сначала изобрели специальный состав, так называемый пироксилино-тротиловый порох. Но он не годился, потому что горел медленно, с выделением газов в объеме меньше расчетного. Ракеты летели не точно, а то и вовсе падали, так и не достигнув цели. Тогда придумали добавлять в порох «Н» стабилизатор химической стойкости под названием «централит № 2». Это дало нужный результат. Но дело в том, что советские химические заводы не умели производить этот самый «централит № 2». А производился он в Германии, и до войны именно из Германии он поставлялся в Советский Союз. И теперь, после разрыва дипломатических и торговых отношений и начала войны, поставки прекратились. Нынешних запасов стабилизирующего вещества хватит ненадолго, срочно нужно искать замену, изобретать свой, отечественный состав. И такие работы уже начались. Но немцы могут захватить снаряды и узнать секрет пороха. И тогда их 6-ствольные минометы, у которых точность стрельбы сейчас очень низкая, смогут стать страшным оружием. И где гарантия, что немецкие инженеры вместо 6-ствольных минометов не станут делать 12-ствольные, 24-ствольные?
– Вот в чем важность нашего задания, товарищи командиры, – заключил свой рассказ майор. – Капитан Забелин нам тут рассказал, что видел первый удар наших реактивных минометов по железнодорожной станции в Орше. Вы результат можете описать нам, товарищ капитан?
– Так точно, – усмехнулся Забелин. – Только там описывать нечего. То есть совсем нечего. Станции не стало. Все как ураганом смело. Горело даже то, что и гореть-то не может.
– Вот именно, – кивнул Лацис. – Один снаряд нашего миномета сам по себе не очень грозное оружие. Вся суть в том, что взрываются сразу несколько снарядов на определенной территории. Встречная взрывная волна складывается и умножается до такой степени, что действительно не оставляет на месте удара ни строений, ни техники, ни живой силы противника. Еще вопросы есть по существу?
– Разрешите? – поднялся старший лейтенант Кравченко. – Какой гарнизон в Лыковом Отроге?
– Город небольшой, всего около трех квадратных километров. До войны в нем проживали 8 тысяч человек. По нашим сведениям, в городе располагается окружная комендатура и усиленная комендантская рота, численностью не менее полутора сотен человек. Рота имеет несколько бронетранспортеров и мотоциклы. Городок поделен на сектора, каждый сектор оборудован пулеметными гнездами, расположенными на чердаках и других высоких точках. Улицы и площади перекрестно простреливаются как минимум с двух направлений. Имеются старые армейские склады, которые немцы используют по прямому назначению. Охрана складов – не менее роты. Еще в городе расквартирован штаб фельдполиции, которая перекрывает все транспортные направления и осуществляет пропускной режим. Это еще около двух сотен солдат. Кроме того, зенитный дивизион и рота легких танков, осуществляющих прикрытие мостов и железнодорожной станции. Они тоже базируются в Лыковом Отроге. Это все приблизительные сведения, которые, кстати, могли уже устареть.
– Серьезный городок, – после долгого молчания сказал Забелин. – Угораздило наших артснабженцев именно там снаряды потерять. Могли бы в какой-нибудь глухомани это сделать.
– Задача командирам ясна? – спросил Осипов. – Товарищ майор, двое суток на подготовку. Завтра получите недостающие крупномасштабные карты района действий, и в ночь механизированная группа должна выйти. Приказы по снабжению соответствующие подразделения получили. Сухие пайки, горючее, боеприпасы приготовлены. Танки возьмут двойной комплект снарядов.
Офицеров отпустили готовить свои подразделения, а майор остался с командиром полка изу-чать обстановку на фронте на этот час. Важно знать пути передвижения немецких войск, чтобы не столкнуться лоб в лоб с крупными соединениями. Группа должна дойти до цели без стычек и тем более не ввязываться в затяжные бои.
Соколов вернулся в расположение батальона и сразу отправился к комбату.
– Вернулся? – Рыбаков поднялся с деревянной лежанки и накинул на плечи танкистскую куртку. – Можешь не докладывать, я в курсе. Садись.
Алексей сел к столу, положил шапку рядом с коптилкой, сделанной из снарядной гильзы, расстегнул верхнюю пуговицу. Комбат погремел чем-то в тумбочке и подошел к свету. Фляжка, две алюминиевые кружки и газетный сверток, в котором оказались лук, небольшой кусок сала, черный хлеб. Пока Соколов резал закуску, Рыбаков плеснул из фляжки по кружкам на два пальца водки и стал задумчиво смотреть на огонек коптилки.
– Вот как получается, лейтенант, – сказал он, наконец. – Повоевать мы с тобой вместе не успели, а я уже отправляю тебя одного. Далеко пойдешь, если тебя у меня через голову забирают.
– Не на курорт же, – вспомнив постоянные рассказы Бабенко, возразил Алексей.
– Лучше б на курорт, – поднял кружку комбат. – Ей-богу, с удовольствием бы отпустил. Давай, Соколов, за удачу. За нашу танкистскую удачу. Чтобы снаряд мимо, хоть вскользь, да рикошетом. А если попадет, то пусть в мотор, чтобы экипажи были живы. И приказ выполнить, и чтобы вернуться всем.
Алексей опрокинул водку, не чувствуя вкуса, и стал жевать хлеб с луком. Комбат не поморщился, выпил ее как воду и подцепил кончиком финки полоску сала. Прожевав, откинулся к стене и полез в карман за папиросами.
– Тебе не впервой по тылам машину водить, – закуривая, сказал комбат. – Верю, что сможешь сделать там больше, чем любой другой взводный. Командир ты знающий, аттестацию твою из танковой школы я видел, да и наслышан о твоих подвигах на фронте. Хочу предостеречь вот от чего. Ты лихость не показывай, знаю я вас, молодых. Только расчет, только математика, как при подготовке карты стрельбы. Никаких авось и куража. Ты с Кравченко идешь. Я его знаю. Осторожный, но упертый. Если сказано забить гвоздь, он из кожи вылезет, из перьевой перины молоток скрутит, а задачу выполнит и гвоздь забьет. У него есть чему поучиться.
– Надо с ремонтом завтра закончить, чтобы было время опробовать машину.
– Закончите, – заверил комбат. – Я с помпотехом переговорил, его механики эту ночь будут работать. Утром примете машину, опробуете, погоняете. Я тебе завтра кое-что покажу по тактике. Ты идешь один, без взвода. Тебя из-за твоего опыта взяли, а не для того, чтобы ты там Кравченко замещал. Хотя формально ты его замом будешь. Тебя в школе учили фланговым атакам? Теперь смотри, что я тебе покажу. Это уже фронтовой опыт использования «тридцатьчетверок» подразделениями от роты и ниже. При штурме укрепленных населенных пунктов особенно хорош прием, который называется «маятник»…
Несмотря на позднюю ночь, экипаж, к великому изумлению Алексея, не спал. Танкисты сидели в раздевалке мастерской, возле разожженной буржуйки. Говорили тихо, над головами вился дымок самокруток, задумчивые лица освещал огонь печи. Соколов остановился у двери, услышав, как Коля Бочкин рассказывает:
– Знаете, что самое главное? Я понял, что не все женщины одинаковые!
– Ну, это ты хватил, парень, – с усмешкой ответил Логунов. – Так уж сразу обо всех женщинах и судить стал?
– Ну нет, не то, дядь Вась! – тихим, но горячим голосом возразил Бочкин. – Почему обо всех! Просто… вот Катька вышла замуж и даже не написала, а ведь клялась, что любит и ждать будет честно. Когда вот так, молча, то сразу обида и кажется, что весь мир такой и нет ничего светлого и счастья в нем не бывает. От обиды хотелось в бой, умереть, чтобы она узнала, чтобы ей больно стало, чтобы мучилась всю жизнь. А теперь я думаю, незачем, пусть живет. Пусть даже счастлива будет, потому что не все такие, как она.
– Коля, война ведь, всему народу несладко, – вставил Бабенко. – Ты же говорил, что она за тыловика какого-то замуж вышла, за командира, значит, паек командирский, семье поможет. А вдруг она не от хорошей жизни за него пошла, а чтобы прокормить близких? Не думал?
– Ну, это ты, знаешь, тоже, Михалыч, хватанул! – недовольно сказал Логунов. – По-твоему, Катерина за вора пошла. Чем она прокормит семью, он со складов воровать будет? Ты лишнего-то не болтай.
– Да я так. Всякое в жизни бывает.
– Да не надо про Катьку, что вы в самом деле про нее начали! – перебил всех Бочкин. – Пусть живет как знает. Я вам про Лизу толкую. Ведь какой светлый человек, вы бы ее голос слышали! Вон, дядь Вася слышал, не даст соврать. Она в консерватории учится. Вся такая хрупкая, голодная, а сила в ней знаете какая! Я и не думал, что она такую боль терпеть может. А она со мной разговаривала, смеялась. Только в конце я понял, что ей уже невмоготу терпеть, губы кусает, слезы ручьем, а она мне улыбается. Рана у нее открылась на ноге. Говорят, кость задета была. То ли свищ какой-то, то ли еще что.
– Женщины они очень сильные, – неожиданно вставил молчаливый Омаев. – Они сильнее нас. Мы вот на фронт пошли, погибнуть можем. Горе, конечно, для близких, а им там в тылу каково? И работать надо, и детей кормить-растить. Они там живут так, как будто права не имеют ни умереть, ни заболеть. На них все держится. Иногда я думаю, что на них вообще земля держится.
– Да так и есть, Руслан, – вздохнул Бабенко.
– Почему не спите? – Соколов вошел и присел рядом с Логуновым на деревянный ящик. – Времени три часа ночи, а завтра тяжелый день.
– Нам там осталось совсем немного, Алексей Иванович, – не по-военному ответил за всех Бабенко. – Все равно кабеля в защитной оплетке нет. А без него мы и мотор проверить не сможем и всю электрику.
– Кабель будет утром. Завтра все будет. И завтра мы должны закончить все работы на «семерке».
Соколов говорил, а сам думал о том, что вот эти люди для него не просто подчиненные, а его семья. Ведь если вдуматься, то ближе них у него никого и нет. Бабенко вот назвал не командиром, не по званию, а по имени-отчеству. Замечание бы сделать наедине, а не сделаю. Мне же приятно, что он так сказал. Вроде как к старшему обратился, а я чувствую в нем что-то почти отеческое. Хороший он дядька, инженер грамотный. Он как отец всему экипажу. Парни хорошие у меня: Бочкин и Омаев. Молодые еще, горячие и неопытные, но надежные ведь. Как на себя на них могу положиться. А про Логунова и говорить нечего. Правая рука. И левая тоже. Куда я без его опыта боевого? Поругать бы их, что не спят, а не хочется.
– А что это для нас так стараться начали? – Логунов подозрительно посмотрел на командира. – За ночь нам и кабель, и фильтры достанут? Что-то случилось?
– Приказ, ребята, – подумав немного, ответил Соколов. – Двое суток дали на завершение работ и подготовку. Нас прикомандировали к оперативной механизированной группе. Боевая задача очень сложная. Подробности перед самым выходом. А за эти дни нам надо хорошо подготовиться. Василий Иванович, надо получить сухой паек, два комплекта боеприпасов. Коля, подготовь раскладку. Руслан, завтра зайдешь на узел связи, там тебе дадут новые разъемы для антенны и радио-телеграфный ключ. Ну, а вы, Семен Михайлович, проконтролируйте, чтобы техники все закончили с «семеркой». К вечеру танк надо выгнать из мастерской и сразу проверить на дороге около леса. Там овражки, балка с крутым склоном.
– Сделаем, командир, – за всех ответил Логунов, потом решительно хлопнул себя ладонями по колеям и поднялся на ноги. – А теперь, экипаж, всем спать. Что лейтенант приказал? Отдыхать!
Подготовка шла своим чередом. «Семерка» вышла из мастерских, Бабенко погонял ее по пересеченной местности. Пришли дополнительные карты, командиров оперативной мехгруппы еще дважды собирали для уточнения задачи. И дважды Соколов имел не очень приятный разговор со старшим лейтенантом Кравченко, который в этой операции стал его командиром.
В первый раз Кравченко стал расспрашивать об обстоятельствах, в результате которых в августе Соколов вместе с экипажем попал в плен и потерял свой танк. Тема была не из приятных, потому что после возвращения на Алексея крепко насел Особый отдел. Был момент, когда он уже не сомневался, что всех вернувшихся тогда из плена: и экипаж «семерки», и освобожденных Соколовым военнопленных, прорвавшихся с боем через линию фронта, в конце концов арестуют и отправят в штрафбат.
Второй разговор был о составе экипажа «семерки». Кравченко предложил заменить молодых танкистов Бочкина и Омаева на более опытных. Алексей категорически отказался, объяснив, что экипаж вместе воюет несколько месяцев, именно с этими танкистами Соколов участвовал в сложных боевых операциях. И все заслуги и опыт, приобретенный им на войне, не его лично, а всего экипажа. Кравченко посмотрел неприязненно на младшего лейтенанта и сухо заметил, что эти вопросы он решит сам, по команде, без участия командира взвода.
Но прошли сутки, а вопрос о смене экипажа так никто и не поднял. У Алексея была даже мысль опередить события и попробовать обратиться к майору Лацису, но воинская субординация не поощряла обращение к вышестоящему начальнику через голову непосредственного командира. Разве что только в самых крайних случаях. И, стиснув зубы, Соколов решил ждать.
Утро последнего перед выходом дня было самым напряженным. Проверялось и перепроверялось все, что можно было проверить. Соколов около полудня подошел к своим танкистам предупредить, что через два часа начнется формирование колонны. Нужно будет занять свое положение со вторым танковым отделением в середине колонны, куда Кравченко определил «семерку». Но когда Алексей подошел к танку, то увидел, что Бочкин складывает в вещмешок консервы, хлеб, сахар. Логунов перестал подавать из танка сухой паек, а Бабенко кинулся к командиру и тихо заговорил, пытаясь взять Алексея за ремень портупеи.
– Товарищ младший лейтенант, мы вас ждали. Вот посоветоваться хотели. Коля хочет сходить попрощаться с Лизой. Отпустите его на полчасика. Ничего ведь страшного не случится за это время. А если что, так мы сбегаем за ним, а?
– Хорошо, пусть сходит, – глянув на наручные часы, согласился Соколов, а потом посмотрел на вещмешок. – А это зачем? Василий Иванович, вы же упаковали НЗ полностью?
– Это, – Логунов замялся, переглянулся с другими танкистами, а потом выбрался из люка и подошел к командиру. – Это мы хотели вашего разрешения спросить. Можно Николай девушке в госпиталь передаст? Она ведь изможденная, рана открылась. Ей хорошее питание нужно.
– Ребята! – изумился Соколов. – Вы с ума сошли что ли? Мы уходим в рейд, а вы продукты хотите забрать из запасов. А если нам несколько дней нельзя будет остановиться и жевать на ходу придется? Куда я с голодным экипажем? И вы думаете, что Лиза в госпитале некормленная останется. Да там питание лучше, чем у нас!
– Ну, – Логунов развел руками и посмотрел на других танкистов. – Я вам что говорил. Вот ведь народ, а! Как я дал себя уговорить?
– А я им говорил, – вдруг заявил Омаев, высунув голову из переднего люка. – Цветы надо ей подарить. С цветами прощаться надо идти, а не с буханкой хлеба. А они мне рот открыть не дали.
– Коля, – Соколов снова посмотрел на часы. – Сорок минут тебе на прощание, а потом бегом к танку. Времени мало, могут объявить тревогу каждую минуту.
– А где я цветы возьму в октябре? – Бочкин сунул вещмешок Логунову в руки и недовольно посмотрел на Омаева. – Тут никаких теплиц и ботанических садов с паровым отоплением нет.
– Ребята, а ведь это мысль, – вдруг оживился Бабенко и заулыбался с довольным видом. – Нет, конечно, здесь цветочных магазинов, нет старушек с мимозами, да и сезон, мягко говоря, не тот. Но ведь цветы есть всегда на подоконниках. Люди их разводят в любое время года и во все времена. Это же не дом, когда в нем нет цветов. Вот вам и выход.
