Сергей Зверев
Небесное братство
Несмотря на усилия мирового сообщества по обеспечению безопасности плавания судов в акватории Аденского залива, деятельность сомалийских пиратов резко активизировалась. По сведениям Международного морского бюро, в 2008 году пираты совершили более восьмидесяти нападений на иностранные суда у африканского побережья. Одиннадцать судов вместе с экипажами, насчитывающими в общей сложности около двухсот человек, по-прежнему находятся в руках пиратов.
Часть I
Отпуск
Глава первая
Российская Федерация
Граница Чечни и Дагестана
Мы трясемся на стареньком «УАЗе» по проселку.
Мы – это три офицера спецназа и молодой водила со странной фамилией Куцый, учтиво помалкивающий и не отрывающий взгляда от ужасной кочковатой дороги. Я назначен командовать группой и сижу рядом с Куцым. Почему я? Наверное, потому что немного постарше своих друзей, имею побольше опыта. О серьезности и уме речь не идет – тут я ничем от них не отличаюсь.
Мыслей в голове почти нет: на днях собирался в отпуск и даже успел подать по команде рапорт. А тут на тебе: подъем по тревоге, постановка задачи; хлесткий приказ сродни пинку под зад и… на операцию. Вот и сижу, тупо слушаю препирательства товарищей.
– Сначала ты работаешь на авторитет, а потом авторитет работает на тебя. Чего тут непонятного, Стас?! Это ж как дважды два…
– Валера, ты прям как замполит чешешь! Или воспитатель. Лучше прямо скажи: чтобы побольше своровать, нужно сначала создать себе репутацию честного человека.
– Вот и поговори с ним.
– Мы не говорим, мы спорим! А в спорах рождается истина.
– И погибает дружба, – отворачивается и смотрит в окно Торбин; желваки на его скулах то набухают, то «сдуваются».
– Да, со мной непросто, – не унимается Стасик, – а с кем просто? Кто из нас сахарный?..
Нет, дружба между нами не умрет никогда – я в этом убежден. Майор Валерий Торбин необидчив и чрезвычайно уравновешен для своих неполных тридцати годков. Благодаря своей обстоятельности, невозмутимости и незлобивой натуре он не заполучил в бригаде кличку, а так и остался для всех «Валерой». Не пройдет и минуты, как он снова улыбнется и заговорит о чем-то нейтральном – будто и не было разногласий со Стасом. Да их и на самом деле не было. Просто в начале пути мы с Торбиным в очередной раз пытались внушить нашему молодому приятелю элементарные истины, которые до его мозгов отчего-то упорно не доходят. Капитан Стас Величко (или проще – Велик) молод в сравнении с нами – ему всего двадцать семь. Но, к сожалению, он и рассуждает как школьник из младших классов. Ну, рассуждает-то ладно – это малая толика беды. А большая ее часть состоит в том, что он частенько и поступает сообразно поведению взрывной малолетки.
Мы дружно трясемся на кочках, а меня еще потряхивает от смеха:
– Нет, Стасик, никогда ты не станешь майором.
– Напугал! Вы оба – майоры, и что с того?! У каждого в собственности отдельная квартира? У вас достойные оклады? Жизнь устаканена и все путем?..
М-мдя. Тут засранец, безусловно, прав. Своими окладами довольны только святые на иконах. А качество нашей жизни от количества звезд на погонах не меняется; разве что ответственности становится больше да седины в шерсти прибавляется…
«Уазик» жестко тряхнуло на ухабе; Торбин выдавил гласный звук, поморщился, помассировал ладонью колено.
– Побаливает? – мгновенно забывает об иронии и размолвке Станислав. – Ладно, не отвечай… и так вижу. Вот суки гребаные! Неймется им!
Это он о бандитах. Вернее, о тех недобитках, что изредка совершают убийства или дерзкие нападения на представителей местной власти.
Валера отмахивается:
– Ерунда. Подживает – скоро забуду…
В последнее время ему жутко не везет на ранения – чуть не каждая командировка заканчивается госпиталем. То пуля, то осколок, то контузия. Три месяца назад вернулся из московской клиники, где по частям собирали его правое бедро; отгулял отпуск, прошел медкомиссию и снова в строй. Вообще-то насчет «не везет» – это большой вопрос. Если бы действительно не везло, то давно бы уже не было нашего Валерика. Ведь как у нас поговаривают: «Где заканчивается полоса неудач, начинается кладбище». А он жив, здоров и весел. К тому же с хорошим аппетитом и с завидной эрекцией на молоденьких баб.
– Глеб, нам еще долго? – канючит Велик.
Молчу. На его капризно-провокационные вопросы лучше не отвечать. Тишина и глухота быстро излечивают Стасика от детского любопытства.
Опять подпрыгиваем на ухабах. Мысленно представляю, каково нашим парням в кузове «Урала». Многозначительно поворачиваю голову и в упор смотрю на бледно-прозрачное водительское ухо, розовеющее прямо на глазах. Ага, значит, рядовой по фамилии Куцый все прекрасно понял. Это хорошо, когда тебя понимают без слов. «УАЗ» сбавляет скорость и аккуратно перемещается по набитой колее.
Майский денек радует горячим солнцем, безветрием и сочной зеленью. Глядя на очнувшуюся от зимней спячки природу, даже не верится в близость смерти.
А вот и долина, по дну которой петляет условная граница между Чечней и Дагестаном. Сейчас грунтовка неровной змейкой устремится вниз, и взору откроется горное селение, обосновавшееся на пологом западном склоне.
– Встречают, – тихо оповещает Торбин. В голосе слышатся усталость, безнадега.
Всматриваюсь в точку, где дорога сходится с селом. Далеко не сразу узнаю контуры нескольких машин на обочине и рассыпанные по склону крохотные фигурки людей.
Натягиваю на ладони перчатки.
– Ну и зрение у тебя, Валера!..
* * *
Вокруг села толчется народ в касках, бронежилетах, в руках – новенькое оружие. Ясно – паркетные войска. Рядом с большим автобусом кучка ментов судачит на кавказском языке. У троих на коротких поводках ротвейлеры. Толстые, без эмоций – сидят себе и улыбаются. Похоже, они для виду ротвейлеры, а на самом деле – консультанты по наркоте или вообще работают в полиции нравов. Не понимаю: за каким хером для ликвидации небольшой банды сгонять половину республиканской милиции?! Для отчета?..
На месте операцией руководит полковник – какой-то пятый или пятнадцатый (точно по рации не расслышал) заместитель министра внутренних дел небольшой кавказской республики.
Что делать, приходится блюсти этикет. Высматриваю в толпе главную, близкую к небожителям личность…
Вот она! Надменная, знающая себе цену.
Подхожу. Вяло козырнув, докладываю:
– Майор Говорков. Прибыл с группой для оказания помощи по ликвидации…
Полковник перебивает, выговаривая слова с легким кавказским акцентом:
– Сколько у тебя бойцов?
Для войны он староват – под шестьдесят, не меньше. Грузная фигура с нависающим над поясным ремнем пузом; усталое лицо, покрытое багровыми пятнами; седая шевелюра, выбивающаяся из-под форменной кепки. Левая рука висит неподвижно; правая сжимает портативную радиостанцию и нервно прыгает вверх-вниз, словно дирижирует военным оркестром.
– Двадцать пять вместе с тремя офицерами, – киваю на выпрыгивающих из кузова грузовика бойцов.
Парни держатся уверенно: складывают ранцы в кучку, кидают за спину автоматы и налегке отходят в сторонку – перекурить.
– Идем, вкратце обрисую обстановку, – увлекает меня полковник к черной иномарке.
Вот и настал наш черед вникать в премудрости безумного замысла. На капоте разложена карта; два угла прижаты камнями, третий – мегафоном, а на четвертом лежит внушительная ракетница. Чуток наклоняюсь, чтоб лучше рассмотреть художества местных наполеонов…
Отлично! Так и есть – объект отмечен черным крестом, а вокруг роятся красные стрелки. Ну, точь-в-точь Сталинградская битва!
Ладно, пора поубавить сарказм и включить соображалку. Незаметно вздыхаю и вслушиваюсь в приглушенный голос полковника…
– Предположительно, четверо бандитов захватили и удерживают двухэтажный дом по центральной улице, – скользит пухлый палец по кривому кварталу. Затем меняет направление и описывает окружность: – Район оцеплен сотрудниками республиканского МВД. Мы успели создать два кольца оцепления. Здесь и здесь.
Смотрю на дувалы и возвышающиеся за ними крыши крайних домов.
– Кто постреливает?
– В основном боевики. Мои ребята только отвечают – я выдвинул из первого кольца оцепления десяток сотрудников с автоматами. На всякий случай…
– А что с заложниками? Командование сообщило мне о трех или четырех гражданских лицах, удерживаемых внутри захваченного дома.
Лицо полковника меняется. Он подается вперед и приглушенно уточняет:
– На самом деле никаких заложников нет. Этот дом принадлежит одному из бандитов – в нем проживает вся его семья.
«И что?» – гляжу в упор, не моргая.
– Короче говоря… – мнется чиновник, – короче говоря, нас мало интересуют его родственники, и если после штурма там окажутся одни трупы, то… то с вашей группы спроса не будет. Ты меня понимаешь, майор?..
«Э-э нет, полковник, так не пойдет! Я, конечно, где-то слышал фразу уважаемого товарища Чингисхана: «Мало быть первым. Нужно, чтобы все остальные сдохли!» Но это ты сейчас, товарищ заместитель республиканского министра, такой решительный и смелый – один на один со мной. А дойди дело до правозащитников и судов – тебя сквозняком сдует. Откажешься и отречешься от всего, что здесь было, есть и будет. Оттого и осторожничаешь: мордой по сторонам вращаешь и на ухо шепчешь, чтоб ни одного случайного свидетеля не объявилось».
– Извините, полковник, но по поводу гражданских лиц у меня имеется приказ, подписанный более высокой инстанцией. Игнорировать его я не имею права.
Кавказец явно недоволен, но мне уже не до него – задаю следующие вопросы. Кое-как разрулили.
– Капитан Величко! – окликаю друга.
– Я, – неохотно поднимается тот.
– Построй личный состав.
Стасик опять ворчит:
– Здрасте, приехали. Мы чокнутые и готовы на все. Зовемся спецназом…
Ворчит, зараза, но приказ выполняет. Такой вот неисправимый балбес…
Наконец бойцы стоят двумя неровными шеренгами. Величко командует и докладывает мне о построении группы. Коротко рисую обстановку, показываю любезно предоставленный полковником поэтажный план здания, ставлю задачу. Делимся на три отряда и в сопровождении местных офицеров милиции выдвигаемся с трех сторон к цели.
Хорошенько изучаю объект с нескольких ракурсов на предмет всякой мелочи и неучтенной полковником хрени. Изучаю долго и придирчиво, чтобы потом не материть себя за неоправданные потери.
Штурмовать миниатюрные дворцы нам доводилось, поэтому знаю: работать предстоит быстро, постоянно координируя действия по радио.
По моей команде снайперы плотно обрабатывают окна, заставляя всех любопытных тренироваться в передвижении на четвереньках; старенький милицейский БТР пыхтит, готовясь протаранить массивные ворота. В это же время парни в шлемах и масках подбираются как можно ближе к особняку – на дистанцию прицельного броска гранаты.
Осматриваю позиции отрядов в бинокль.
Отлично. Все готово.
Подношу к губам микрофон рации и командую:
– Начали!
И мы начинаем…
Но, увы, операция пошла не так гладко, как хотелось бы.
Во-первых, боевиков оказалось в два раза больше, чем предполагали сотрудники местного МВД. Во-вторых, не шибко компетентный полковник рьяно занимался оцеплением, вместо того чтобы помешать бандитам в организации обороны особняка и прилегающих к нему строений.
Это не сенсация и не новость – я готов к такому повороту событий. Сейчас простого дурака-то не встретишь – все с высшим образованием, с академиями и при должностях. Вот только дерьма потом многовато за ними разгребать.
В результате допущенных полковником ошибок я с парнями получаю довольно грамотную позицию противника – каждый сектор подхода простреливается с двух-трех точек, подавить которые моим снайперам не удается. А в довершение к этим несчастьям сплоховал и водила: бэтээр резко дернул носом и заглох, оставив ворота целехонькими.
Приказываю временно отойти и посчитать потери.
Через минуту слышу доклад: убитых и раненых нет. И то слава богу…
– Ладно, – озадаченно пыхаю сигаретой, выглядывая из-за бэтээра. – Когда над тобой смеются – не страшно. Гораздо хуже, когда над тобой плачут.
Нажав клавишу «передача», прошу друзей-офицеров подобраться ко мне для короткого совещания…
* * *
Поднимаю народ на повторный штурм. Мои ребята подбираются к забору и с приличного расстояния забрасывают шумовыми гранатами окна второго этажа, откуда периодически постреливает «дух». Взрывы гранат служат сигналом для второй и третьей групп.
Дружно сыплются стекла, из окон валит дым. Бойцы Торбина должны закидать такими же гранатами здание с другой стороны. Следом Величко & К° атакует небольшую пристройку, из которой бьет короткими очередями парочка обкуренных придурков. Ну а задача горе-водилы остается прежней: проделать бэтээром в заборе брешь для облегчения нашей задачи.
То тут, то там раздаются резкие хлопки, звучат ответные выстрелы, особняк тонет в дыму. Бэтээр натужно урчит движками и, поелозив колесами в белесой пыли, врезается в витой чугун, потом отползает назад для следующего удара. Стрельба, взрывы, грохот, мат…
И вдруг во всей этой кутерьме отчетливо слышится истошный вопль женщины.
Снова заминка. Валера Торбин с частью своих бойцов уже внутри первого этажа и тоже притих, затаился. Видать, почуял резко изменившуюся обстановку. Молоток! Он всегда был умницей.
Дымок понемногу рассеивается. За каменным парапетом лоджии мечется женщина с ребенком на руках; за ней виднеется мужская фигура.
Поднимаю бинокль. Так и есть: бандит приставил к голове бабы пистолет и что-то нам кричит. Впрочем, его требования понятны и без переводчика.
– Я же тебе говорил! – раздается у меня за спиной. Помимо ноток раздражения в голосе полковника слышится призыв к действию – к решительному и жесткому действию: – Чего с ними церемониться?! Они там все заодно!..
Может, и заодно. Да только мы этого не докажем.
Киваю сидящему неподалеку снайперу: «Давай-ка, браток, приступай». Браток прилаживает поудобнее на рукояти правую ладонь, пристально смотрит сквозь оптику…
И внезапно вместе со мной втягивает голову в плечи – где-то справа от нас бухает выстрел, а через мгновение второй этаж особняка содрогается от взрыва. Опять все заволакивает дымом, опять крики, стрельба, женские вопли…
Что за черт? Кто разрешил херачить гранатометом?! Там баба с ребенком! А на первом этаже мои люди!!
Пожираю озверевшим взглядом пространство. Шагах в десяти от бэта сидит на корточках мент в броннике и каске; рядом старенький РПГ. А сзади потирает руки довольный полковник.
Вот упырь! Набираю в легкие воздуха, чтоб отматерить уродов, но в нагрудном кармане «лифчика» шипит рация.
– Глеб! Какой мудак там долбит?! – открытым текстом возмущается Торбин.
– Я позже тебя с ним познакомлю! Все целы?
– Все, кроме одного.
– Продержитесь пару минут!
– Попробую. Только не тяните – нас тут маловато…
Страх ухватил меня за мошонку всей пятерней с накладными ногтями. Вместе с Валерой на первый этаж особняка успело прорваться человека три – не слишком много, с учетом неустановленной численности противника. Один держит лестницу на второй этаж, второй караулит вход в подвал, третий, со слов Валеры, ранен. Если опоздаем или в горячке дадим маху, то…
Срываюсь и увлекаю за собой группу; в ход опять идут шумовые гранаты. Стреляя на ходу по окнам, добежал до фасадной стены особняка.
Притормозил, присел на колено, осмотрелся. И опять пригибаю башку от бухнувшего сверху взрыва.
Кручусь, постреливаю по окнам пристройки и ору в микрофон рации:
– Стасик, обозначь место!
– Туточки я! Последнего козла бородатого на суд к Аллаху отправил.
– Отлично. Дуй к бэтээру и исправь щенку прикус, пока нас плитами не накрыло от взрывов!
– Которому? Там их много!
– Тому, что из гранатомета долбит.
– Понял, командир! Эт я запросто!
Порядок. Даю команду шестерым остаться снаружи для прикрытия; помогаю последнему бойцу запрыгнуть внутрь здания через вынесенное окно и ныряю туда сам.
По негласному правилу отправляем на небеса всех боевиков, кроме одного – того, которому суждено общаться со следствием и на которого потом «спустят всех собак».
Баба тяжело ранена; ребенок от осколков уцелел, но прилично контужен – из ушей течет кровь. А в пристройке мои парни нашли старика – живого и здорового.
Осматриваем последние закоулки. Оказываем помощь женщине и ребенку. Затем отряхиваемся от пыли, считаем потери. У двоих пулевые ранения. Неопасные, но желательно поскорее доставить их в госпиталь.
– Кто из твоих ранен? – подхожу к сидящему на корточках Валерке.
Тот поднимает растерянный взгляд. Замечаю в его кулаке скомканный окровавленный бинт.
– Ты?! – присаживаюсь рядом. – Господи, тебя опять задело?!
Задело. И прилично. В крови вся камуфляжка на правом боку.
Рву обертку пакета и помогаю остановить кровь. А сам ворчу:
– Мля, что же это такое?! Валера, тебя ни на минуту нельзя оставить!.. Как намагниченный…
– Это точно, – кривится он от боли.
– Идти сможешь?
– Обижаешь, начальник.
Торбин с трудом поднимается и, согнувшись, делает шаг-другой…
– Ну-ка, донесите его до нашей машины! – приказываю ребятам.
Те живо подхватывают майора и аккуратно транспортируют в салон «УАЗа».
* * *
Полковник бегает вокруг двух ментов, ползающих по траве и растирающих по мордасам кровавые сопли. Бегает, сумбурно взмахивает короткими ручками и визгливо вскрикивает:
– Ты мне за это ответишь, наглец!
– Пошел в жопу, – вяло огрызается Велик.
– Что ты себе позволяешь, капитан?! Я напишу рапорт вашему командующему!
– Засохни, плесень, – вразвалку топает тот к машине.
– Клянусь, я сегодня же приму меры!..
– Строчи, принтер струйный…
Меньше минуты назад Стасик четко выполнил мою просьбу: начистил нюх гранатометчику-самоучке. А следом «выключил» его коллегу, удумавшего постоять за корпоративную честь. Увидев окровавленного Валеру, хотел проредить резцы и полковнику, да я вовремя остановил, приказав «седлать коней и мчать аллюром в стойло».
У дымившегося особняка остались люди заместителя министра; скоро туда понаедут следователи, врачи и местное руководство. А нам там больше делать нечего. Я сухо распрощался с полковником и повелел водителям трогать…
Мы возвращаемся по той же проселочной дороге. Теперь Куцему не нужно напоминать или в упор таращиться на его бледно-прозрачное ухо – он и сам старается вести «уазик» плавно, а перед каждым ухабом сбрасывает скорость чуть не до нуля. Сзади колупается грузовик с остальными ребятами.
В общем-то, мы легко отделались: трое раненых для подобной операции – сущие пустяки. На заднем сиденье «УАЗа» полулежит Валерий – балдеет от укола сильного обезболивающего средства. Рядом копошится с бинтами Стас: подтирает кровоподтеки, меняет смоченные спиртом тампоны. И подбадривает товарища. А тот растягивает бледные губы в пьяной улыбке и подтрунивает над Величко:
– Эх, Стасик, Стасик… Здоровенный ты шкаф, а антресолька у тебя пустая. Пора бы тебе знать, что вежливость – это не только далеко послать, но и проводить.
«Шкаф» отмалчивается. Чешет кривой шрам на носу и отмалчивается. Как известно, неопределенность в таких случаях хуже самогого строго наказания. Кто знает, во что выльется перепалка с полковником?
Да, жизнь – это пи…ц. Но не сразу, а постепенно…
Глава вторая
Российская Федерация
Ставропольский край, Нижний Новгород
С неурочной операцией на границе Чечни и Дагестана покончено. Можно вернуться мыслями и действиями к отпуску, напомнить командирам о наверняка забытом рапорте и потихоньку паковать вещички в дорожную сумку.
Настроение почти хорошее. «Почти» оттого, что несколько причин не позволяют в полной мере радоваться предстоящему мигу безмятежной свободы.
Во-первых, ранение Валеры Торбина оказалось не таким уж и легким. Пуля прошла сквозняком: под печенью основательно разворотила правую сторону кишечника и на вылете чудом миновала почку. Валеру перекинули вертолетом в военный госпиталь СКВО Министерства обороны. Я через день мотался на Герцена, 102 – навещал его, говорил с пожилым военврачом, обещавшим скорое выздоровление, доставал кое-какие лекарства. И даже познакомился с миленькой медсестричкой Ириной, частенько дежурившей в отделении. Да вот беда – здоровье моего товарища поправляется медленно.
Во-вторых, «полковник был большая сука», а также ябедой он был. После операции на нас троих изрядно насело начальство и помимо отчета об операции заставило накатать объяснительные. Мы изложили все как на духу: и о провокационном предложении «забыть во время штурма о заложниках», и о стрельбе из гранатомета, мешавшей штурмовать здание… Изучив нашу писанину, товарищи генералы в неофициальном общении выражали полнейшую с нами солидарность, однако ссориться с республиканским МВД не желали. И вскоре попросту решили разменять скромную фигуру капитана Величко. Мне об этом никто не докладывал и не доносил, но интуиция – великая вещь. Она упрямо подсказывала, что именно так и будет. В данный момент Стасик куковал на нарах окружной гауптвахты: отсыпался, почитывал книжки (чего раньше не делал), писал родне письма и морально готовился к самому скверному варианту – к увольнению из рядов Вооруженных сил. На душе скребли черные кошки, но помочь ему я был не в силах.
И наконец, в-третьих, радости поубавилось от необходимости идти в отпуск одному. Мы намеревались уехать из части одновременно; строили совместные планы на путешествие к теплому морю…
Через несколько дней подписанный рапорт благополучно вернулся в строевой отдел бригады. Я получил отпускной билет, воинские перевозочные документы и даже деньги за пару месяцев вперед, именуемые в нашей среде «отпускными».
Да, настроение приподнятое, однако мысли упрямо возвращаются к друзьям и свалившимся на них проблемам. Как скоро вылечится Валера? А излечившись, сумеет ли вернуться в строй? Что станет со Стасиком? Уволят или, попугав, отстанут?..
Билет на самолет лежит в моем кармане со вчерашнего дня. Скоро выходить из дома и мчаться в аэропорт, а я маюсь, не могу сосредоточиться и закончить сборы: то зачем-то бреду на кухню – «любуюсь» пустыми полками холодильника; то закуриваю и подолгу торчу у раскрытого окна. Наконец, укладываю поверх шмоток коробку с подарком для дочери, стягиваю тугую «молнию», закидываю ремень сумки на плечо. И, окинув прощальным взором скудное убранство служебной квартирки, с тяжелым сердцем выхожу за дверь…
Лайнер плавно отрывается от бетонки, убирает шасси и все дальше и дальше отдаляется от земли. Пристраиваю затылок на мягком подголовнике, закрываю глаза. С наслаждением рисую картины долгожданной встречи с родственниками, коих у меня ровно трое. Нет, вообще-то их больше, но близких и по-настоящему любимых трое: мама, отец и пятилетняя дочь…
Супруга, вообще-то, имеется. Бывшая. Разошлись два с половиной года назад. Симпатичная, стройная, длинноногая. Но… Стасик однажды спросил:
– Ты как познакомился со своей женой?
Немного подумав, я ответил:
– Случайно. Морду за это, к сожалению, бить некому.
И этим, пожалуй, все сказано. Дочь она родила замечательную, а сама за нашу недлинную семейную жизнь изменилась до неузнаваемости. Однажды услышал мудрое изречение: «Мужское пристрастие к алкоголю порождается перевоплощением любимой женщины в стерву». Надеюсь, моя Юлька никогда не будет похожей на мать.
Кстати, Стас около года жил с одной телкой в гражданском браке. В память о «счастливом» времени у него и остался кривой шрам на носу. Мы долго с Валерой допытывались о природе его происхождения (не мог же он заполучить по носу осколком!), но Велик отмалчивался, отнекивался и хранил заветную тайну под семью печатями. А однажды, изрядно приняв спиртяшки, раскололся. В общем, грудь у его зазнобы была нулевого размера. Ну, то есть совсем нулевого – как у невинного дистрофика одиннадцати лет. В лифчики она тупо вшивала вату, а намеки и разговоры на данную тему пресекались в зародыше. Телевизионные каналы с грудастыми ведущими или косые взгляды на улице также состояли под категорическим запретом. Любое нарушение каралось скандалом, истерикой и глобальным битьем посуды. И вот как-то ночью опосля крепкой дружеской попойки Стасик приполз домой к подружке поздней ночью, упал в кровать и принялся ласково ее ощупывать… Худосочное сокровище в ответ замурлыкало, а он возьми и ляпни комплимент. Нормальный такой мужской комплимент – что-то вроде: «Как же я тащусь от твоей груди…» И тут же получил будильником по роже. Откуда ему было знать, что сокровище спит на животе? Такие вот нежности. Кровь потом из раскроенного шнобеля останавливали до утра…
Торбин тоже свободен от уз Гименея и разменивать в ближайшее время свободу на полтора сомнительных преимущества не намерен.
– Кругом одни принцессы с королевами и ни одной нормальной бабы, – считает он. И мы солидарны с другом.
Жаль, что рухнули наши планы: собирались втроем податься к тетке Стаса, живущей в Анапе – в трех кварталах от моря. А теперь… В Нижний я слетал бы по-любому – родню не видел целый год, но и расслабиться на побережье не помешало бы.
* * *
Итак, во всех метриках я значусь Глебом Аркадьевичем Говорковым. Рост сто восемьдесят пять, вес девяносто. Немного сутуловатый, но крепкий – с широкими покатыми плечами. Усталые, зеленовато-карие глаза, вокруг которых уже завязались мелкие морщинки, скорее излучают печаль по чему-то несбывшемуся, нежели тоскуют о потерянном. Майор спецназа ВДВ тридцати двух лет от роду. Окончил Рязанское десантное училище и загремел по распределению в морскую пехоту. Затем судьба бросала из гарнизона в гарнизон, с войны на войну – где я только не служил и с кем только не воевал. Отнюдь не ариец – уроженец Среднерусской возвышенности. В быту опрятен, с командирами вежлив, с коллегами и товарищами по работе выдержан, в бою решителен, к врагам Российской Федерации беспощаден. Связей, порочащих мои седеющие виски, не имел. Благодаря короткому, звучному имени на всех этапах своей жизни удачно избегал сомнительной чести отзываться на кличку. Так Глебом всегда и оставался: во дворе, в школе, в училище, в бригаде…
Приехали. Аэропорт Нижнего Новгорода. Спускаясь по трапу, вдыхаю полной грудью воздух и ощущаю в нем нечто неуловимо-восхитительное, дорогое и немного подзабытое. С тех пор как я уехал учиться в Рязань, бывать в родном городе удается не чаще одного раза в год. А жаль – здесь и родился, и прожил целых семнадцать лет.
Прошу таксиста остановить рядом со старым трехэтажным домом барачного типа. Подхожу к двери первого подъезда; задрав голову, долго смотрю на окошко во втором этаже. В той коммунальной квартирке обитал мой лучший дружок. Друг детства Славка. Взгляд медленно перемещается вниз и останавливается на прямоугольнике мемориальной доски, чьи торжественно-золотые буквы, выведенные на белом глянце, смотрятся нелепой насмешкой на обшарпанной и потрескавшейся стене, имевшей когда-то благородный бежевый оттенок.
– Прости, – шепчу я другу. – Прости за то, что тебя нет, а я до сих пор топчу землю.
Ладонь поднятой руки гладит холодный мрамор, а память с удивительной точностью воспроизводит Славкино лицо, походку, голос… И тот его долгий прощальный взгляд, когда он оставался в лесистой лощинке прикрывать отход основной группы.
Вздохнув, направляюсь к новому супермаркету, недавно открытому в квартале от родительской хрущевки. Знаю, что моим старикам не до разносолов: оба пробатрачили на государство всю жизнь, а нынче еле выживают на две крохотные пенсии. Минут через сорок бреду по улице домой; к походному багажу в виде висящей на плече сумки добавились три увесистых пакета.
Прибыл. До боли знакомый двор с визгом резвящейся ребятни, второй подъезд серой невзрачной пятиэтажки. Лестница со щербатыми ступенями, исчирканные молодыми поэтами и художниками стены. Четвертый этаж, простенькая деревянная дверь под коричневым дерматином. Два коротких звонка, неторопливые шаги за дверью, щелчок замка.
И удивленно-обрадованное лицо папы…
Жизнь моего отца – Аркадия Сергеевича Говоркова – так или иначе была связана с грузовым портом Нижнего. В детстве проживал на Стрелке – по соседству с проходной; отслужив на Северном флоте, устроился в портовые мастерские, потом облачился в матросскую робу. Позже стал курсантом Горьковского речного училища имени Кулибина, где изучал специальность «судовождение». А получив диплом третьего штурмана, распределился на новенький речной сухогруз. Понемногу рос, мужал, приобретал опыт и через двенадцать годков стал капитаном буксира. Надеялся поработать на той калоше годик-другой и вернуться на большие суда. Ан нет – приворожил буксир непривередливой обстоятельностью, мощью, надегой. Так и остался Аркадий Сергеевич до пенсии на маленьких силачах.
Ну а мама – Галина Ивановна – тридцать лет трудилась на берегу, в плановом отделе порта.
– Никак еще выше стал! А плечи-то, плечи! Не обхватишь!.. – довольно гудит отец.
– Глебушка… Наконец-то приехал, сынок!.. – тихо плачет и приглаживает мои вихры мама. – Скоро совсем седой станешь. Ну, чего же мы толчемся в прихожей? Идемте в залу!
Все такие же. Суетливо-гостеприимные, готовые отдать единственному сыну последнее.
В радостном возбуждении проходим в зал; потрошу пакеты, извлекаю из сумки и передаю родителям подарки. Они смущены, но довольны. Мама тайком утирает слезы…
До позднего вечера сидим за столом. Рассказываем, вспоминаем… Мы с отцом пьем холодную водочку под обильную и вкусную горячую закуску; в иное время мама почти не употребляет спиртного и всячески ограничивает отца. Но сегодня все запреты сняты. Сегодня в нашей дружной семье праздник.
Господи, как же мне с ними хорошо! Как тепло и спокойно израненной душе!..
* * *
Утром наскоро завтракаю, сую под мышку коробку с шикарной куклой и отправляюсь к дочери. Поездка неблизкая, но время в предвкушении скорой встречи с Юлькой пролетает быстро.
Госпожа Мухина – бывшая супруга – в курсе моего намерения повидаться с дочкой. При разводе, дабы насолить мне хоть чем-то, она громогласно потребовала заранее извещать о визитах. Спорить и упираться не стал – мне нетрудно позвонить и сказать три слова.
Нажимаю кнопки домофона, в динамике звучит голос Юльки. Поднимаюсь, а она уже радостно прыгает на площадке перед лифтом. Подхватываю, прижимаю к себе и ощущаю тепло детских рук, обвивших мою шею.
– Ну, здравствуй, – раздается голос жены. Такой же надменный и вечно недовольный.
Бросаю беглый взгляд и равнодушно киваю. За прошедший год Мухина не помолодела: немного поправилась, изменила прическу и цвет волос; до цирюльника Зверева далековато, но верхняя треть лица замазана тушью. В целом она остается привлекательной особой, хотя мозгов вряд ли прибавилось. Наверное, мы, мужчины, сами виноваты в этой беде. В младших классах школы лупим симпатичных девочек портфелями по головам, а потом удивляемся: почему все красивые женщины – дуры?!
