Сергей Зверев
Пепел врага
Пролог
Волк вышел из буковой рощи. Осмотрев янтарными глазами открытое пространство, он втянул ноздрями воздух. Вечерний туман, клочьями сползавший со склонов гор, скапливался в долинах и распадках, оседая тяжелыми ртутными каплями на шерсти зверя. Не учуяв ничего подозрительного, волк стряхнул влагу, от которой так противно ныли старые кости.
Зверь немало повидал на своем веку. Жизнь не щадила хищника. Схватки с соперниками, клыки собак пастухов, неудачные прыжки при преследовании добычи – все оставляло свои отметины на шкуре и отнимало силы. Когда-то он был предводителем стаи. Шел первым в загонах. Именно он наносил жертве смертельный удар.
Но потом все изменилось.
У стаи появился новый вожак. Самки больше не начинали похотливо скулить только от одного взгляда его желтых глаз. Наглая молодежь старалась украсть лучшие куски добычи прямо из-под носа. Только затупленные, но все еще грозные клыки заставляли наглецов помнить, с кем они имеют дело.
Волк дряхлел. Он уже не брезговал охотиться за пронырливыми мышами, чего никогда бы не позволил себе в расцвете сил. Тайком от серых собратьев он разрывал сточившимися от времени когтями норы грызунов и радовался самой ничтожной добыче. Но не это было самым худшим. Привычный мир, окружавший зверя, переменился. И не в лучшую сторону.
Небо над горами стало дрожать от рева стальных стрекоз, оставлявших после себя вонь и гарь. Этот рев заставлял волков прижиматься к земле, ползти на брюхе в поисках укрытия. Иногда стрекозы харкались огнем, и тогда горы тряслись, как во время схода лавин, а ущелья озарялись багровыми сполохами. На тропах, по которым раньше бродили пастухи, появились бородатые люди, обвешанные оружием. Следом за ними пришли мужчины в одинаковой одежде и тоже с оружием. Они убивали друг друга с яростью, неведомой волкам. Сладкий запах разлагающейся мертвечины пополз по ущельям вместе с туманом. Теперь найти пищу перестало быть проблемой. Но и сохранить жизнь стало трудней. Даже в глубоких норах и логовах, устроенных в расщелинах скал, волки не чувствовали себя в безопасности. Их своды дрожали и осыпались, когда в небе появлялись стальные стрекозы, умевшие плеваться огнем.
И тогда молодой вожак решил увести стаю на равнину. Горы перестали быть домом для волков.
С наступлением весны, когда снег сошел с пастушьих троп, а на деревьях набухли почки, стая снялась с насиженных мест. Выстроившись цепочкой, ступая след в след, волки двинулись в сторону встававшего из-за гребня горных вершин солнца. Вскоре они стали похожи на муравьев, спускающихся по покатому склону муравейника, а через минуту и вовсе исчезли.
Оставшись один, старик проводил своих серых собратьев долгим тоскливым воем. Волк остался в горах, которые по-прежнему считал своим домом. Он родился, охотился и слишком долго здесь жил, чтобы уходить вместе со всеми на равнину. Кроме того, он не был уверен, что там, на равнине, небеса не вздрагивают от рева стальных стрекоз, а воздух не пропах гарью и пороховым дымом. А если не уверен в этом, то зачем же тратить силы на долгий и опасный переход. Это были его горы, и волк никому не собирался их уступать.
Нынешняя дневная охота не задалась. Волк лишь приглушил голод несколькими пакостно пищащими в зубах грызунами. На окраине рощи он нашел выбеленный ветрами и дождями рассыпавшийся скелет лошади. Исследовав находку, он понял, что этим голод не утолишь. Покружив вокруг скелета, волк расшвырял ветхие кости лапой, перевернул носом череп с пустыми глазницами и тяжелой старческой трусцой двинулся вдоль опушки букового леса. Пробежав метров тридцать, волк остановился. В его желтых глазах отразились горные вершины. Хищник знал, что там, за каменной грядой, находится ущелье, по дну которого бежит дорога. Тяжело вздохнув, словно человек, которому предстоит нелегкая работа, волк еще раз осмотрелся и медленно затрусил по каменистому склону.
Подъем дался старому хищнику нелегко. Его впалые бока то вздымались, то опадали. Он часто останавливался, втягивая ноздрями воздух. Что-то скверное, пахнущее смертью пропитывало горный воздух. Иногда волк пригибал голову к земле, пытаясь обнаружить след возможной добычи. Но какой-то посторонний запах забивал ноздри хищника, мешал сосредоточиться.
Не подходя к обочине дороги, волк направился к скале, возле которой дорога резко поворачивала на север. Зажатая между склоном, поросшим лиственным лесом, и скалой, покрытой чахлым кустарником, дорога в этом месте походила на извивающийся змеиный хвост. Здесь шаг волка стал уверенным. В этих краях он знал каждый куст, каждую трещину в скале и каждую звезду на небе. Тут мать повела волчонка с пухом вместо шерсти на первую охоту. Недалеко от этого места было логово, где он появился на свет. Но волки лишены сентиментальности. Старик не совершал экскурсию по местам безоблачного детства. Хищник искал добычу, чтобы утолить изнуряющий голод, голод, выжигающий все внутри. Это испепеляющее чувство заставляло волка стискивать клыки при каждом урчащем звуке, возникающем внутри пустого желудка.
Добравшись до скалы, зверь, лавируя между кустами, поднялся к выступу, нависавшему над дорогой. Это была небольшая площадка с идеально ровной, отполированной ветрами поверхностью. Природа создала отличный наблюдательный пункт. Более того, она же позаботилась и об укрытии. Продолжением выступа была небольшая пещера, уходившая в недра скалы. По форме пещера напоминала лежащую на боку бутылку. Вход в нее был узким и длинным, как бутылочное горлышко, а главный зал достаточно просторным и вместительным. Иногда волк приносил сюда свою добычу, чтобы неспешно, в уединении и спокойствии, насладиться едой. Теперь такие фортели ему были не под силу. Да и достойной добычи не попадалось.
Добравшись до уступа, зверь лег. По пути он неосторожно наступил на засохший стебель чертополоха с тонкими, но твердыми колючками. Одна из игл впилась в лапу, но только сейчас волк почувствовал саднящую боль. Потряхивая головой, зверь принялся яростно выкусывать занозу. Справившись с ней, он положил морду на лапы и прикрыл глаза.
Внезапно шерсть на его загривке встала дыбом. Сначала он почувствовал запах. Вонь человеческого пота, оружейной смазки и еще десятка составляющих смешивалась в одну душную волну. Эта волна поднималась где-то в глубине леса напротив. Там она росла, набирала силы, чтобы, в конце концов, достичь ноздрей волчьего носа.
Повинуясь тысячелетнему инстинкту, зверь прижался к каменной поверхности выступа. В сумерках волк сливался со скалой, превращаясь в ее продолжение. Его глаза зорко следили за происходящим.
Он уже различал фигуры, мелькавшие среди стволов деревьев. Люди опускались на колени, снимали с плеч мешки и какие-то продолговатые предметы. Тихие металлические щелчки не сопровождались речью. Люди, среди которых были и бородачи, и совсем молодые, переговаривались скупыми жестами. Одни колдовали над железными трубами. Другие устанавливали какую-то штуковину с раскоряченными металлическими лапами. Третьи расползались по лесу, словно голодные вши по волчьей шерсти. Но зверь следил не за ними. Он наблюдал за группой людей, спустившихся к дороге.
Оказавшись внизу, группа разделилась. Двое направились на север от выступа, а двое – в противоположную сторону. На дороге остался стоять плотный, похожий на быка человек.
Волк подполз к краю выступа, чтобы получше рассмотреть чужака.
Человек был одет в пятнистую униформу. В руках он держал плоскую коробку, которую иногда подносил к губам, и что-то негромко говорил. Его голова с мясистым загривком все время вертелась, словно у пса, стерегущего отару овец. Четверо из его стаи, едва видимые в сумерках, копошились на дороге.
Волку хотелось привстать, чтобы лучше рассмотреть происходящее, но он знал, что этого делать нельзя. Можно было только ждать, пока люди уберутся и все успокоится. Но матерый хищник знал и другое – люди просто так не уходят. Они приходят в горы поохотиться и, как правило, в последнее время на таких же двуногих, как они сами.
Через несколько минут дорога опустела. Негромко свистнув, мужчина, в котором волк безошибочно определил вожака стаи, подозвал четверку соплеменников. Переговорив, они скрылись под кронами деревьев, но волк продолжал следить за их силуэтами.
Внезапно ему захотелось уползти, скрыться в глубине пещеры. Но порой губительное любопытство свойственно не только людям. Даже самый осторожный зверь попадает иногда в когти этого опасного чувства.
Волк не покинул свой наблюдательный пункт. Он лежал, распластанный на каменной поверхности выступа. Дорога змеилась тусклым отражением в его желтых глазах. Волк умел ждать. Умели ждать и люди, прятавшиеся в лесу. Ничто не выдавало их присутствия. Темный полумрак сгущавшейся ночи служил надежным укрытием и для зверья, и для людей. Казалось, мир застыл в безмолвии, которое ничто не может нарушить.
Но так длилось недолго. Сначала тишину нарушил глухой урчащий звук. Гул становился все сильнее. Он эхом бился среди каменных стен ущелья, и, казалось, лес отзывается на это шелестом своих ветвей. Гул нарастал, перерождаясь в надсадный рев. Колонна механических чудовищ, чадя своими вонючими двигателями, ползла по дороге. Желтые лучи света разрезали полумрак, а ветер гнал поднявшуюся пыль впереди нее.
Вторя колонне, зверь негромко зарычал. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. Волк непроизвольно поднялся на передних выпрямившихся лапах. Его глаза то впивались в стену леса, то перебегали на ползущую внизу железную гусеницу колонны.
Волк видел, как из-за ствола дерева выглянул бородач. Он вскинул железную трубу, направив ее острый наконечник в сторону головной машины. Еще один приподнялся над кустарником, ожидая сигнала от вожака стаи.
А колонна продолжала свой путь. Вот она уже целиком втянулась в узкую горловину ущелья. Головная машина миновала поворот. Люди в лесу уже не старались остаться незамеченными. Некоторые вставали в полный рост, клацая затворами.
И тут волк понял, что произойдет дальше. Он слишком долго жил в горах, где шла война, а воздух пропах запахом мертвечины и пороховой гарью. Запрокинув голову, зверь протяжно завыл, словно оплакивая обезумевших людей, уничтожавших друг друга с неведомой даже хищникам жестокостью. Волк выл, не боясь привлечь к себе внимания. Он знал, что его никто не услышит, потому что за поворотом уже громыхнул взрыв.
Глава 1
Капитан Верещагин отдал приказ:
– Бойцов на броню. Доложить готовность к движению…
Несколько часов назад Павла Верещагина вызвали в комендатуру района. По замыслу командования полк, в котором служил капитан Верещагин, должен был контролировать перевалы и тропы, ведущие в Грузию. С таким же успехом командование могло приказать десантуре вычерпать котелками море или погасить плевками солнце. В этих местах троп и тайных проходов было не меньше, чем дыр в швейцарском сыре. На основных маршрутах, конечно же, выставили блокпосты, но толку от этого было мало. С приходом весны «духи» начинали сновать в горах, словно тараканы за нагретой печкой.
Но приказы не обсуждаются. И десантура парилась на сторожевых заставах, гонялась за боевиками, трясла подозрительные машины на блокпостах, работала по перехватам. Одним словом, занималась обыденной работой.
Капитан Верещагин командовал сводным подразделением, которое он сам не без юмора называл «пожарной командой». Подразделение могло быть поднято по тревоге в любой момент, чтобы прибыть на помощь атакованной заставе или отправиться на перехват банды, появившейся в горах. Группу быстрого реагирования создали по инициативе командира полка, прошедшего Афган и другие не менее горячие точки. Места были неспокойны. Поэтому отряд, готовый подняться по тревоге в любую минуту, был просто необходим.
Вызов в комендатуру Верещагина озадачил. Все дело в том, что на данный момент в его распоряжении находилось не более десятка бойцов. Накануне «духи» стали серьезно прижимать отдаленные сторожевые заставы, расположенные на юге района. Да и на грузинской стороне, по данным разведки, началось оживленное движение. Вдоль границы шастало не менее трех крупных бандформирований с вполне ясной целью – прощупать на прочность позиции федералов.
Учитывая обстановку, командир полка решил усилить заставы на самых опасных направлениях людьми капитана Верещагина. Правда, сделано это было без ведома самого Верещагина, угодившего в столь неподходящий момент в медсанбат.
Он неудачно прыгнул с брони бээрдээмки, поскользнулся и растянул связки. Болячка для десантника пустяковая, но беда, как известно, не приходит одна. Вдобавок ко всему капитан ушиб ногу, заработав воспаление надкостницы. А этот недуг уже требовал внимания медицины. Чертыхаясь, проклиная на чем свет стоит скользкую чеченскую грязь, Верещагин оставил свою «пожарную команду» на молоденького старлея и отправился в медсанбат. Там ласковые руки медсестры-контрактницы и волшебные притирки хирурга, любившего замахнуть по вечерам стопарь неразбавленного спирта, сделали свое дело. Воспаление прошло, а растянутые связки напоминали о себе лишь тупой болью.
В комендатуре капитана уже заждались. Комендант, седой подполковник с зеленым от усталости и недосыпания лицом, сидел за столом. Он поприветствовал вошедшего, отхлебнул из стакана крепкий чай и произнес скрипучим голосом:
– Тут вот какая бодяга, Верещагин. Надо колонну сопроводить.
– Куда? – сев с противоположной стороны стола, спросил десантник.
– На базу наших соседей, – расстилая перед собой карту, ответил комендант.
Посмотрев, куда указывает палец полковника, Верещагин присвистнул:
– Чего это они окружными путями катаются? Здесь ведь не Садовое кольцо. Здесь бандос на бандосе и горы кругом. И потом, если груз соседям предназначается, то почему же они его не встречают?
Возмущение десантника было оправданно. Колонна действительно шла каким-то странным маршрутом. Вместо того чтобы прибыть прямиком на базу мотострелкового полка, квартировавшегося в соседнем равнинном районе, колонна делала крюк, словно стремясь на экскурсию по самым опасным местам.
Комендант почесал седую голову:
– Да, бардака у нас много. Я иногда сам не понимаю. Там, наверху, они головой или жопой думают. Или им карты Лермонтов рисовал.
Верещагин уважал коменданта. Старый служака тянул военную лямку честно. Но новая должность полковнику была не по нутру. Он привык командовать, командовать солдатами, а не пастухами, торговцами и земледельцами. Но это было еще полбеды. По ночам эти пастухи и земледельцы доставали из схронов оружие и долбили по блокпостам и казармам. Жизнь среди оборотней может испортить самый закаленный характер. Такое случилось и с комендантом. Он стал чаще, чем надо, прикладываться к стакану, а его юмор становился все более загадочным.
Недоуменно пожав плечами, Верещагин спросил:
– При чем здесь Лермонтов?
– Служил он на Кавказе. Тут нашего великого поэта и завалили, – с непонятным ожесточением в голосе ответил комендант.
Достав из накладного кармана куртки изрядно помятую пачку сигарет, Верещагин достал одну, закурил и, со смаком затянувшись, выпустил клуб дыма, пряча в сизом облаке улыбку:
– Так ведь свои же убили. Михаил Юрьевич на дуэли погиб. И карты он отродясь не рисовал. Все больше поэмы пописывал. Да и потом, убили его в Пятигорске, далече от этих мест. А сюда во времена Михаила Юрьевича русские носа не показывали. Тут имам Шамиль правил.
Короткая лекция по истории и русской литературе подействовала на коменданта не самым лучшим образом. Он скривился, словно от приступа язвенной болезни, замахал руками, пытаясь разогнать табачный дым, и вдобавок опрокинул стакан с недопитым чаем. Стакан хрястнулся о пол, но не разбился. Он лишь прокатился к двери, оставляя за собой бурый след выливающейся жидкости, похожей на разбавленную соляркой кровь.
Навалившись грудью на стол, полковник прохрипел:
– Какая на хрен разница, где и кто грохнул поэта. Вот ты, Верещагин, умный, образованный, а не понимаешь, что есть места на земле, где люди всегда убивали друг друга. Может, Бог на такие места наложил проклятие, а может, тут атмосфера такая. Не знаю… Но как сто пятьдесят лет назад здесь гарцевал Шамиль, так все и осталось по-прежнему. Как резали людей, точно баранов, так и режут. Разве что тогда в Петербурге чечены гостиницами не владели и рынки не контролировали. А во дворцах и министерствах взятки от чеченов не брали. Да и казачий разъезд за мзду хрен бы повозку с порохом для теракта пропустил бы. Попробуй какой чеченец предложи… Через миг башка на казачьей пике торчала бы. А сейчас гаишники и менты самосвалы с гексогеном пропускают. – Комендант ожесточенно сплюнул себе под ноги.
Выпустив пар, полковник быстро успокоился. Он не любил попусту сотрясать воздух. Смахнув со стола остатки разлитого чая, комендант взглянул на развернутую карту. Никакой необходимости в этом не было. Район и прилегающие к нему окрестности комендант знал хорошо. Но он словно старался увидеть на бумажной простыне что-то невидимое, что-то такое, о чем позабыли топографы. Молчание затянулось.
Верещагин прикурил от уже обжигавшего пальцы окурка вторую сигарету и посмотрел в окно. Из него открывался вид на глухой двор, обнесенный бетонным забором, за которым располагался первый периметр обороны с укрепленными огневыми точками, дозорными вышками и тому подобными строениями, обеспечивающими безопасность для представителей федеральной власти. Впрочем, безопасность эта была призрачной. Эта самая безопасность вместе со стенами комендатуры и прилегающих к ней построек могла взлететь в любой момент на воздух вместе с машиной, начиненной пластидом, за рулем которой сидел бы приготовившийся к встрече с Аллахом шахид.
Взяв слегка фамильярный тон, капитан обратился к коменданту:
– Послушайте, Семенович, мне разрешение командира полка требуется.
Комендант махнул рукой:
– Уже получено.
– А поддержка с воздуха? – вежливо поинтересовался Верещагин.
Комендант наигранно задохнулся от возмущения:
– Какая поддержка! У тебя колонна из трех машин. Проскочишь только так. «Вертушки» в другом месте нужнее. Сам знаешь, что на южных заставах творится.
Идти без прикрытия с воздуха было нарушением инструкции. После расстрела отряда омоновцев и ряда нападений на караваны машин командование запретило проводку колонн без соответствующего сопровождения. Но извечная русская расхлябанность сильнее любого приказа и инструкции. В этом богом забытом районе, как и по всей территории Чечни, инструкции очень часто не выполнялись. Кроме того, Верещагина успокаивало еще одно обстоятельство – по трассе следования до сих пор не случилось ни одного подрыва. То ли боевикам была не интересна каменистая дорога, петлявшая между скал, то ли они сами слишком интенсивно пользовались этой дорогой, но фугасов на ней не ставили. Но для порядка десантник все же полюбопытствовал:
– Саперы разведку, конечно же, не проводили.
– Не проводили, – подтвердил полковник. – Но если настаиваешь, то можем пустить впереди колонны трал.
– С этим утюгом мы до скончания века кандыбать будем, – отверг неприемлемый вариант Верещагин.
– Это точно. Скорости вам это не прибавит.
– Значит, пойдем вслепую.
Комендант вновь завелся. Он вскочил и начал шагами мерить комнату. Было видно, что задание и ему не слишком нравится, что на полковника кто-то надавил сверху, кто-то отдал невразумительный, непродуманный приказ, преследующий какую-то сумасбродную цель. Но приказы в армии не обсуждаются. Кроме того, полковник ждал перевода на спокойную должность в тихий зауральский город, где в пригородном районе доживала свой век мать-старуха, а местную власть возглавлял одноклассник, с которым они сидели за одной партой. Так что еще до выхода в отставку полковнику были бы гарантированы несколько лет спокойной и достойной жизни, за которые можно было бы подготовиться к пенсии.
– Вслепую, Верещагин, котята слепые ползают. А ты – десантура. Бог войны.
Капитан быстро уточнил:
– Богом войны артиллерию кличут.
– Не придирайся к словам. То урок литературы мне преподаешь, то с расспросами занудливыми пристаешь. У меня и так голова кругом идет. Проблем с населением выше крыши. «Сверху» докладов об успехах строительства мирной жизни требуют. Призывают соблюдать законность. А как эту самую мирную жизнь строить и законность соблюдать, даже в Москве толком не представляют. Референдумы, выборы какие-то долбаные устраивают. Нет, капитан. Тут только один метод – мочить в сортире без передыху.
Десантник, которого этот разговор уже стал утомлять, веско заметил:
– Так ведь без малого двести лет мочим, а толку никакого. Как хватались «чехи» при каждом удобном случае за оружие, так и хватаются.
Кулак коменданта резко опустился на поверхность стола. Верещагин даже слегка вздрогнул от грохота.
– Значит, еще двести лет надо приучать чеченов к мирной жизни. Без всяких там выборов-шмыборов. А то на референдуме они нового Дудаева выберут, и закружится карусель по-новому. Нефиг в демократию играть. На войне как на войне. Кто сильнее, тот и правила устанавливает. А не хочешь по правилам победителя жить, добро пожаловать в сортир, где с тобой сделают то, что обещал наш президент. Вот и вся политика…
Через двадцать минут после разговора с комендантом капитан Верещагин стоял на месте формирования колонны. Два «ГАЗ-66» и «Урал» прятались в тени деревьев, росших на краю площадки. Возле машин лениво слонялись солдаты. По их не очень утомленным лицам можно было понять, что предыдущий отрезок пути не был слишком изнурительным. Только водитель «Урала», спрятавшись под открытым капотом, громко матерился.
Подойдя поближе, Верещагин спросил:
– Что, боец, ворчишь? Всех ворон своими матюгами распугал.
Из-под капота показалась чумазая физиономия водилы. Его мальчишечье лицо с оттопыренными ушами выражало высшую степень неудовольствия. Увидев перед собой офицера, водила шмыгнул носом, провел рукой по лицу и вяло сообщил:
– Движок как-то калечно пашет. Как перед рейсом соляру залил, так он и закапризничал. Может, форсунки забились. Как вы думаете, товарищ капитан?
Под носом у водилы образовалась черная маслянистая полоса. С таким камуфляжем мальчишка стал похожим на артиста из самодеятельного театра, которому выделили несуразную роль усача-гусара.
– Думать тебе, воин, положено. Ты на «Урале» рассекаешь. Вот и присматривай за своим железным конем. – Добавив металла в голосе, Верещагин приказал: – Ты, воин, языком по губешкам не стучи, а давай-ка побыстрее ликвидируй неисправность. Скоро начнем выдвигаться, и если по твоей милости застрянем… – Капитан сделал многозначительную паузу, придав зверское выражение лицу, – …запрягу вместо ишака и потянешь «Урал» на собственном горбу.
Солдат робко хихикнул, не зная, как воспринимать сказанное суровым десантником. Ведь в каждой шутке есть доля правды. А на войне определить эту самую грань довольно трудно. Нырнув под капот, водила яростно загрохотал железками.
Верещагин продолжил обход. Он уже знал, что БМП, стоявшие неподалеку от машин, уйдут обратно. Что сопровождать колонну придется только его десантникам, а значит, и ответственность делить будет не с кем. Впрочем, Верещагин и не привык надеяться на кого-либо. Он был настоящим десантником, жившим по принципу: «Если не мы, то кто?», усвоенному еще в Рязанском училище.
Но это странное задание, а точнее, его поспешность и непродуманность, не давало Верещагину покоя. К выходам, операциям, рейдам он привык готовиться основательно, с учетом всех особенностей предстоящего дела. Лишняя поспешность могла обернуться большой бедой. Верещагин же не любил подставлять ни своих людей, ни собственную голову. Риск он старался свести к минимуму. При разработке деталей предстоящей операции был въедлив до мелочей, как инспектор таможенной службы, шмонающий багаж контрабандиста.
Когда-то эту особенность отметил командир полка. При выборе позывных комполка с ходу выдал:
– Фамилия у тебя знатная – Верещагин. Как у героя из кинофильма «Белое солнце пустыни». Основательный мужик, надо сказать, был. Я в юные годы даже подражал ему. Говорил с хрипотцой и стакан мог замахнуть без закуски. Да… – мечтательно протянул комполка, зажмурившись. Затем, стряхнув видения безвозвратно ушедшей юности, сказал как отрезал: – Значит так, Верещагин, твои позывные будут Таможенник.
По молодости, тогда еще лейтенанту, такие позывные показались обидными.
Коллег в радиоэфире распознавали по более грозным наименованиям, в которых чаще фигурировали хищники или ядовитые твари со смертельным укусом. Но потом Верещагин оценил преимущества своих позывных. Он даже обнаружил в них какой-то потаенный смысл, подтекст. Таможенник, рассуждал он, обязан всякую дрянь задерживать. Быть на первом рубеже обороны государственных интересов. Так и поступал киногерой, державший границу вдоль побережья Каспийского моря на замке. Правда, нынешние таможенники мало походили на мужественного персонажа фильма. Нынче они стремились хорошенько подоить и государство, и его граждан. Но десантник зарубежные вояжи не совершал и с нравами наследников Верещагина знаком не был. Так позывной Таможенник стал вторым именем капитана. Он даже откликался на него во время застолий, которые иногда устраивали офицеры полка.
Даже комполка, вручая капитану орден «За мужество», оговорился:
– Заслужил крест, Таможенник! Но, услышав за спиной сдавленный смех начальника штаба, комполка тут же поправился: – Поздравляю, Верещагин, с первым орденом!
С тех пор радиопозывной приклеился к капитану намертво и превратился в его второе имя. Он привык к подколкам приятелей. На каждой дружеской попойке находился весельчак, который в сотый раз вопрошал:
– А за державу не обидно?
На что десантник незлобиво отвечал:
– Родину, как и друзей, не выбирают. – И, упреждая следующий стандартный вопрос, добавлял: – Мзды я не беру. Поэтому добавки не будет. И лучше, чем языком чесать, налегай на водочку, пока оная имеется в наличии.
Обычно после этого штатный юморист умолкал, поглядывая по сторонам. Товарищи Верещагина умели и воевать, и выпить. Причем если война в этой богом проклятой республике никак не заканчивалась, то водка на совместных офицерских посиделках испарялась с невиданной быстротой.
Обойдя замызганный грязью «газон», капитан столкнулся нос к носу с незнакомцем. Всех офицеров комендатуры Верещагин знал наперечет. А тут перед ним стоял упитанный мужчина, затянутый в новехонький камуфляж. Комплекцией он походил на добродушного артиста, рекламировавшего пиво «Толстяк». Вот только взгляд у незнакомца был неприветливым и колючим. Виски мужчины сияли благородной сединой. Пахло от незнакомца дорогим табаком и хорошим одеколоном.
Смерив Верещагина взглядом, мужчина вальяжно процедил:
– Что вам здесь нужно, капитан?
– Этот же вопрос могу задать и я, – не привыкший к подобному обращению, отрубил десантник.
Надменно выпятив нижнюю губу, незнакомец сообщил:
– Я подполковник Кривонравов из штаба объединенной группы войск.
Приняв подобие предусмотренной в таких случаях уставом стойки, капитан вяло откозырял:
– Здравия желаю, товарищ подполковник! Капитан Верещагин прибыл в ваше распоряжение.
Десантник уже знал, что именно этот холеный штабист привел колонну в их район. Он так же был проинформирован комендантом, что товарищ из штаба в горы не пойдет, а ближайшей «вертушкой» вернется в Ханкалу. Подобный расклад явно не внушал симпатии к вальяжному подполковнику. Поэтому десантник особо не вытягивался в струнку перед штабистом, которого неизвестно каким ветром занесло в эту глухомань.
Кривонравов, напротив, неожиданно расцвел улыбкой и протянул руку для уже неформального приветствия. Ладонь подполковника была влажной и холодной, словно лягушка, пойманная под смородиновым кустом.
– А, Верещагин… Наслышан. Наслышан… – с фальшивым добродушием протянул штабист. – Значит, ты колонну охранять будешь?
– Так карта легла, – неопределенно хмыкнул десантник.
– Ну, работенка плевая. У вас, я знаю по сводкам, обстановка спокойная. Подрывов на дорогах не наблюдается. Только на южном направлении бандформирования активничают, – блистал осведомленностью подполковник. – Но это далеко от маршрута движения.
Верещагин едва сдержался, чтобы не послать старшего по званию и должности офицера туда, куда Макар телят не гонял. Десантник терпеть не мог таких всезнаек из уютных штабных кабинетов. У них на бумаге всегда все получалось гладко. За проваленные операции они отделывались взысканиями или переводами на другие должности, а такие пахари войны, как капитан десантников, платили по максимуму: своими жизнями и жизнями подчиненных.
Сейчас особых причин лезть на рожон не было. Поэтому Верещагин еще раз поинтересовался:
– Что за груз везете?
Подполковник неожиданно стушевался. Он как-то съежился, а его глаза блудливо забегали. Достав из кармана куртки пачку «Парламента», он предложил:
– Закуривай.
Десантник вежливо отказался:
– Спасибо. Ваша травка для меня слабовата. Я люблю табачок позабористее. Так что за груз везем, товарищ подполковник?
Минуту Кривонравов делал вид, что не слышит. Он ожесточенно чиркал зажигалкой, которая полыхнула огнем с первого раза. Верещагин успел рассмотреть довольно дорогой прибор, служащий для добывания огня. Это была солидная вещица, которую любят иметь в своем арсенале преуспевающие бизнесмены и чиновники, разжиревшие на взятках. Заключенный в корпус из восемнадцатикаратного золота, механизм никогда не давал сбоев. Огонек на патентованном фильтре, пропитанном особой жидкостью, появлялся даже на самом сильном ветру. Такие зажигалки Верещагин видел в рекламных проспектах фирмы «Данхилл», работающей, как известно, для удовлетворения потребностей богатых людей планеты. Но у этого экземпляра была своя особенность. Ее десантник сумел рассмотреть, когда штабист неосторожно выпустил дорогую вещицу из рук. Налетевший порыв ветра отогнул полог брезентового тента, хлестнувшего Кривонравова по щеке.
Тот, схватившись за щеку, завопил:
– Закрепить тент как следует не можете! Водителя немедленно ко мне! Раздолбаи несчастные! Понабирали имбецилов в армию. Ничего толком сделать не могут.
На крик появился испуганный солдатик, похожий на одетого в униформу дрессированного мышонка. Но капитан нерадивого водилу не видел. Он рассматривал золотую зажигалку, которую поднял из придорожной пыли. Особенно его заинтересовали бока зажигалки, украшенные богатой гравировкой. На одной стороне было изображено здание с куполом и полумесяцем на шпиле, на второй – причудливый узор сплетался в арабскую вязь.
