Сергей Зверев
Старый вор, новый мир
Столица, задушенная синеватым угаром автомобильного дыма, выглядела равнодушно и даже пугающе.
– Москва-а-а… – неопределенно протянул Фомин. – Вроде и город прежний, а присмотреться – в натуре другая планета.
* * *
Фомин, отключившись от недавнего происшествия, молча смотрел в окно, вспоминал, листал книгу жизни, и горечи там было много больше, чем сладости…
Свое прозвище, или, как говорят в лагерях, погоняло, он получил в колонии для несовершеннолетних преступников за то, что отличался скрытным характером и скромными потребностями. Он никогда не грабил старух или многодетных матерей: обычными его клиентами были разжиревшие кооператоры, цеховики и прочие легальные и полулегальные советские миллионеры.
Попав на скамью подсудимых, Валера услышал о себе только то, что он вор, «антисоциальный элемент, нуждающийся в немедленной изоляции от общества». С тех пор его представления о мире, в котором он живет, претерпели серьезные изменения.
На «малолетке» с ее нечеловеческими законами его взгляды сильно изменились. Туда он заехал блатным романтиком. А по прошествии двух лет, в течение которых Фомину исполнилось восемнадцать и его перевели «на взросляк», он преобразился в Монаха – хитрого и матерого уголовника, отрицательно настроенного не только к администрации колонии, но и к человечеству вообще.
И неизвестно, в кого бы мог превратиться новоиспеченный блатной, если бы не его отец.
Вор в законе, прошедший через «одиночки», карцеры и БУРы, колонии строгого и особого режима, «крытки» вплоть до печально известного «Белого Лебедя», Фомин-старший не только не поддался «мусорской ломке», но и смог сохранить в себе исключительную человечность.
Вскоре Валерия Николаевича Фомина, «учитывая его исключительную социальную опасность», как постоянного нарушителя режима ИТК перевели в колонию усиленного режима для совершеннолетних, где ему предстояло провести два года. Его отец, очень авторитетный вор старой, блатной формации, сумел сделать так, что Монах, Фомин-младший, попал на ту зону, которую сам и «держал».
Встреча была довольно сдержанной.
Фомин-отец, вор по кличке Паук, неоднократно получал малявки с «малолетки», в которых сообщалось о том, как зарекомендовал себя его сын. И хотя отзывы были в основном положительными с точки зрения воровской морали и «понятий», опытному Пауку самому хотелось убедиться в непредвзятости тамошнего «смотрящего».
Как только этапных спустили в зону после карантина, Монаха ввели в бытовку, где за письменным столом восседал его папа.
В первый момент Валера не узнал отца: ввалившиеся щеки, слезящиеся глаза и непомерная худоба никак не соответствовали образу человека, которого запомнил сын: почему-то кстати или некстати вспомнилось, как когда-то учил его плавать на черноморском курорте, покупал мороженое и рассказывал сказки о семи богатырях.
Правда, тогда Валерику было чуть больше шести лет, и с тех пор они не виделись…
Там, в бытовке, рядом с Пауком сидели еще двое мужчин, которые пялились на Монаха, просвечивая, словно рентгеном, своими тяжелыми острыми взглядами. Но это было сущим пустяком по сравнению с тем, как смотрел на сына отец: казалось, его взгляд, подобно тяжкой бетонной плите, пригибал того к земле, в какой-то момент Монаху показалось, что если он не отведет глаз от лица пахана, то его или сплющит, как букашку, до состояния мокрого пятна, или просто лопнут глаза.
Впоследствии он неоднократно вспоминал эту сцену, и по коже пробегала волна нервного напряжения. Никогда в будущем ему не приходилось испытывать ничего подобного. Паук встал и, подойдя, обнял его:
– Здорово, бродяга. Вот и ты выбрал для себя этот путь… Малявы «смотрящего» с «малолетки» я читал очень внимательно. Ты вел себя в основном правильно. Но слишком уж ты категоричен, Валера. Несколько раз ты был очень безжалостен к людям, которые тебя окружали. Это по молодости, надеюсь… Запомни, сынок, мои слова: люди не делятся на блатных и «мужиков», не делятся на воров и фраеров, а делятся только на порядочных и негодяев. Ментов и пидоров, конечно, я не считаю, они для меня птицы одного полета. Может быть, ты неправильно представляешь себе воровскую идею? Вор в законе – это не только знатный шулер, марвихер, щипач или медвежатник. Это в первую очередь тонкий знаток человеческих душ, своего рода психолог. Я, конечно, понимаю, что зона – не институт благородных девиц, но все же нельзя опускаться до состояния скотов. Будь терпимее к окружающим, но и не спускай серьезных обид. Это очень тонкая грань, а тебе она кажется широким проспектом. Это и есть главное наше воровское понятие. Хочешь остаться человеком – живи так, и люди будут тебя уважать. Если оступишься – станешь на кривую дорожку беспредела и скурвишься.
Давно уже не было в живых отца, давно отправились на тот свет почти все его друзья, однако отцовские слова навсегда стали тем компасом, по которому Монах и сверял свои поступки…
* * *
Черный «Хаммер» подъезжал к Сокольникам. Неподалеку от станции метро внедорожник попал в глухую километровую пробку. Бур с Музыкантом долго чертыхались, однако старый уркаган ничем не высказывал своего недовольства. Он с интересом рассматривал новые дома, прикидывал, сколько же тут всего изменилось за время его отсутствия. Вон в том супермаркете когда-то был занюханный советский гастроном, куда он сопливым пацаном бегал по просьбе матери за хлебом и молоком. А вон за тем домом в семьдесят пятом он дрался с двумя хулиганами на несколько лет старше себя и обоих победил. А вон на месте того рынка когда-то стоял киоск, который он в семьдесят восьмом так удачно раздербанил…
Не было больше ни старой Москвы, ни символов далекого детства. Теперь столичный пейзаж пестрел лишь чередой безвкусных реклам, за умеренную цену предлагавших все радости мира. Даже небо над родным районом – и то выглядело каким-то чужим и неприветливым…
По знакомым с детства тротуарам сновали красивые молодые бабенки, словно сошедшие с забугорных журналов. Грязные толстомордые бомжи неискренними голосами просили милостыню. Едва оформившиеся сикухи с неприличным сладострастием обгрызали бананы, крутили задницами. Малолетняя пацанва в папиных тачках самозабвенно глушила себя рэпом.
– Такое ощущение, что ты за границей, – прошептал Фомин, оглядываясь по сторонам, словно первокласник, попавший на экскурсию в диковинное место.
– А мы тебе говорили, – улыбнулся Музыкант. – Только Москва, пахан, – это далеко не вся Россия. Отъехать за сто километров от МКАДа – там все другое.
– В смысле?
– Ничего с семидесятых-восьмидесятых не изменилось. Только пить вот куда больше стали. А беспредел власти еще больше, чем тут, в столице.
Огромный джип полз по улице со скоростью сонной улитки. Наконец Бур изловчился, перестроился в левый ряд и вильнул в тесный дворик, в котором у Фомина прошли детство и юность.
Плавно остановив машину у подъезда, водитель произнес:
– Все, пахан, прибыли. Этаж и квартиру, надеюсь, не забыл?
– Разберемся, – отмахнулся Монах и неторопливой походкой направился к подъезду, вглядываясь в лица сидящих на лавочке старух, тщетно пытаясь узнать кого-нибудь из старых знакомых.
Глава 2
В просторном казенном кабинете царила тишина, изредка нарушаемая скрипом кресла и шелестом перекладываемых бумаг. Хозяин кабинета – немолодой мужчина в скромном костюме, с жесткими серыми глазами и волевым подбородком – внимательно просматривал компьютерные распечатки, то и дело стряхивая сигарету в пепельницу. Включив компьютер, он зашел в базу данных, сверяя распечатанное. Затем затребовал по селектору новые документы и скрупулезно просмотрел принесенную папку от начала и до конца. Покончив с документами, он с хрустом потянулся, подошел к окну и приподнял жалюзи. С Лубянской площади несло автомобильным чадом. Спешили прохожие, неслись автомобили, со стороны «Детского мира» доносился смрад паленого мусора.
– Кислорода хочется… – едва различимо прошептал хозяин кабинета. – А где его взять?
И тут в дверь кабинета постучали.
– Олег Александрович, к вам майор Тимошин, – сообщила секретарша. – Уже десять минут дожидается.
– Приглашайте…
Майор Тимошин, несмотря на разницу в возрасте и профессиональном опыте, был ближайшим товарищем хозяина кабинета. На Лубянке, где одни товарищи очень редко доверяют другим товарищам, иногда еще случаются не только внеслужебные отношения, но и абсолютное дружеское доверие… Естественно, демонстрация дружеских отношений начиналась лишь за стенами Лубянки – в самом же корпусе субординация соблюдалась неукоснительно.
– Аналитический отдел только что закончил проверку нашего нового клиента, – начал он после приветствия. – Я на всякий случай перепроверил – все сходится. Запросил МУР – сведения более или менее совпали.
– И каковы предварительные выводы? – сдержанно заинтересовался хозяин кабинета.
– Этот человек никогда не шел на контакт с властями. Более того: имеет ярко выраженную агрессивную направленность против любых представителей закона и государства. Но, с другой стороны, до этого ему приходилось сталкиваться с дилетантами из милиции, где умеют только орать и вымогать взятки. С нашим ведомством он никогда не пересекался.
– Ну, это вы напрасно, майор, на милицию клевещете, среди них тоже иногда попадаются настоящие профессионалы. – Олег Александрович откашлялся, давая тем понять, что на этом тема коллег исчерпана. Затем, вежливо подвинув к собеседнику пепельницу и сигаретную пачку, уточнил: – Значит, вы предлагаете отказаться от разработки объекта? Считаете, что и с нами он не пойдет на контакт?
Майор на секунду задумался, собираясь с мыслями, а затем ответил:
– Попробовать, конечно же, стоит. В любом случае мы ничем не рискуем. Правда, придется ускорить процесс легализации информации относительно Курчатовского института, но у нас уже все готово. Да и ребята из отдела по борьбе с коррупцией брались помочь.
– Ну-ну… – Олег Александрович забарабанил по крышке стола. – А какой из разработанных вариантов рекомендуете использовать?
– Я думаю, что силой мы ничего от него не добьемся. Бояться этому человеку практически нечего – он не рвется в политику, не обладает какими-нибудь серьезными капиталами, не занимается бизнесом. Тюрьмой его тоже не испугать. Семьи и детей нету. Постоянной женщины, через которую можно давить, – тоже. Единственно, что возможно, так это вызвать его на откровенный разговор. И давить следует не на гражданский долг, это просто смешно… А исключительно на его человечность. Насколько все это реально, пока сказать затрудняюсь.
– Хорошо, в принципе я… – Телефонный звонок не позволил полковнику закончить фразу. Сняв трубку с одного из стоящих на небольшом столике аппаратов, он произнес: – Полковник Шароев, слушаю вас.
На том конце провода говорили долго. Шароев ни разу не перебил говорившего. Наконец, прежде чем опустить трубку, он бросил:
– Хорошо, жду. – Повернувшись к подчиненному, полковник спросил: – На чем мы остановились? Ах да, точно. Я одобряю ваш план, действуйте. Только беседу с тем объектом я проведу сам, лично. Обеспечьте доставку гражданина, – он заглянул в одну из лежащих перед ним бумаг, освежая в памяти фамилию будущего оппонента, – Валерия Фомина, завтра к двенадцати ноль-ноль.
– По повестке он, скорее всего, не явится. По закону придется повторную присылать, только время потеряем.
– У нас предусмотрены и другие способы доставки, – чуть заметно улыбнулся Шароев.
– Слушаюсь, товарищ полковник, – по-военному четко ответил Тимошин, быстро поднимаясь со стула. – Разрешите уточнить один момент?
– Давай, – позволил Шароев.
– А почему именно этот уголовник… Фомин? Обычно мы подобной публикой не занимаемся.
– Понимаешь ли, в чем дело… После смерти Японца тут, в Москве… да и в России тоже, по сути, не осталось уголовников, равных по рангу Монаху, то есть Фомину. То, что последние восемнадцать лет он был как бы в тени – это даже и хорошо. Зато вынырнет в Москве как чертик из табакерки. А весь преступный мир России знает его очень давно, и только с наилучшей стороны. Для них он несомненный моральный авторитет, вор старой закваски, эдакая ходячая икона уголовных «понятий». За таким пойдут многие, и не только на зонах. Такому поверят. Так вот, если нам удастся установить с Фоминым контакт, мы сможем решить многие проблемы, которые не в силах решать традиционными методами. Это – в общих чертах и в очень далекой перспективе. А пока есть одна очень частная и очень серьезная проблема, решить которую мы сможем лишь после того, как закончим разработку этого… Монаха. Но эти частности, майор, тебе знать пока необязательно. Значит, завтра ты мне его сюда доставишь. Задачу понял? Выполняй!
* * *
Вжав кнопку дверного звонка родной квартиры, Монах ощутил, как забилось его сердце.
– Кто там? – донесся из-за двери знакомый голос, и Валера с удивлением понял, насколько изменился голос матери.
– Мама, это я…
Щелкнул замок, и в проеме появилась маленькая фигура хрупкой седой женщины, с лицом, покрытым тонкой сеткой морщин.
– Сынок, Валерочка! – Старая мать разрыдалась на груди сына.
Монах, прижав маму к себе и проведя рукой по редкой копне белых как снег волос, тихо произнес:
– Ну не плачь. Вот он я, вернулся. Теперь мы будем вместе.
Старушка, пытаясь сдержать слезы, которые не переставая текли по щекам, попыталась улыбнуться:
– Все, все, я ведь уже не плачу, – несмотря на сказанное, рыдания вырывались из ее груди, и она шепотом произнесла: – Думала, что уже не дождусь тебя никогда. – Затем, спохватившись, добавила: – Да что мы в дверях стоим, пойдем в комнату, сыночек.
Войдя в тускло освещенный коридор, Фомин окинул взглядом родные стены. В комнате матери к нему вновь вернулось чувство реальности: хоть здесь почти все осталось по-старому.
Старенькая кровать, платяные шкафы, венские стулья – все как когда-то, давным-давно, словно и не уходил он их этой квартиры на восемнадцать лет… Скрип табуретки звучал музыкой далекого прошлого. Разве что телевизор, занавески и кое-какая мебель были новыми.
Мать не знала, куда усадить сына. Постоянно суетилась и от этого выглядела немного смешно и очень трогательно. Затем, усевшись на один только миг напротив Монаха, она спохватилась:
– Ой, да что это я тут расселась, ты ж голоден с дороги дальней. Пойду соберу на стол.
– Не надо, мама, – он попытался ее остановить, – посиди лучше со мной. Я не хочу есть.
– Как это ты не хочешь? Я, между прочим, тебя ждала, приготовила много вкусного, кстати, твои любимые пироги с ливером.
– Разве ты знала, что я приеду? – искренне удивился Фомин. – Я же не писал тебе точной даты!
– А мне Рома с Сашей сказали, – женщина имела в виду Бура и Музыканта. – Они вообще очень хорошие ребята. Рома как освободился три года назад, так почти каждую неделю ко мне заезжает. То продукты завезет, то деньги, говорил, от тебя. Правда, что ли?
– Правда, – ответил Монах, в душе и радуясь тому, что Бур не забывал о его матери, и в то же время удивляясь, что тот находил время так часто бывать у нее. – В лагере производство было, все работают. Ну, вот и получилось кое-что выкроить и тебе отослать. На пенсию-то твою не шибко протянешь!
– А я вот все думаю, как же ты мог там зарабатывать столько денег, да еще каждую неделю пересылать их мне, – на лице женщины отразилось неподдельное изумление, но затем, решив не надоедать сыну лишними вопросами, она поспешно выпалила: – А какое мое стариковское дело? Побегу на кухню, а то пирог подгорит.
И уже в коридоре она выкрикнула:
– А где же Рома с Сашей?
В ответ от входной двери послышался голос Бура:
– Мы здесь, тетя Валя.
Войдя в комнату, они поставили на пол дорожный баул пахана и принялись доставать из принесенного пакета продукты. Фомин молча наблюдал за их действиями, а затем, взяв в руки литровую бутылку «Абсолюта», спросил:
– А «Столичной» нет?
– У, е-мое, – Музыкант хлопнул себя по лбу ладошкой, – совсем забыл, что пахан ничего, кроме «Столичной», не пьет! Пойду смотаюсь, я быстро, тут все рядом, – и он направился к выходу.
Бур последовал за ним.
– Приму душ, – улыбнулся Монах и пошел в ванную.
Минут через пятнадцать раздался протяжный звонок в дверь. Мать Фомина решила, что это вернулись товарищи сына, но ошиблась: в квартиру ввалились три наглых типа шкафообразной комплекции, с внешностью рыночных охранников.
Один из них, бесцеремонно оттолкнув пожилую женщину, вошел в комнату. Развязно развалившись на стуле, он обратился к матери Монаха:
– Давай, бабка, созывай всех, кто тут прописан, типа на общеквартирное собрание.
Старушка, оперевшись на дверной косяк, молча стояла, лишь часто моргая ресницами.
– Чего пялишься, старая галоша, – вступил в разговор второй, который был чуть ниже ростом своих товарищей, – делай, что тебе говорят. Не хотели расселяться по-хорошему, будем разговаривать иначе. Метод пряника не подействовал, попробуем кнут.
Ему явно понравилась собственная острота, и он тупо, по-лошадиному заржал.
В этот момент открылась дверь ванной комнаты, и появился Монах, одетый лишь в спортивные штаны.
Его обнаженный торс пестрел многочисленными татуировками. Для человека, посвященного в подобные вещи, татуировки больше, чем что-нибудь иное, говорят о той роли, которую их обладатель занимает в криминальной нише; татуировки на теле Фомина свидетельствовали, что он настоящий, патентованный вор в законе.
Практически на всю грудь распластался крест с распятой на нем голой женщиной, а чуть левее устрашающе оскалилась пасть тигра. На правом предплечье красовался кинжал с обвитой вокруг него змеей, высоко поднявшей плоскую голову, а под этим изображением прорисовывалась роза, вокруг которой сжимались витки колючей проволоки. На плечах синели искусно выведенные гусарские эполеты, ниже которых с правой стороны улыбалась симпатичная морда кота, а слева красовался натюрморт из колоды карт, бутылки водки, шприца, обнаженной женщины и кинжала. На спине, под изображенным собором с восемнадцатью куполами, Мадонна трогательно прижимала к груди младенца.
Скользнув мимолетным взглядом по непрошеным гостям, которые с интересом рассматривали воровские наколки, Монах вошел в комнату. Остановился у окна, повернулся к матери и спросил, указавая на визитеров:
– Это кто?
Мать слегка смешалась, а затем медленно, спрятав глаза, произнесла:
– Понимаешь, Валера, дом у нас хоть и старый, но Сокольники сейчас очень модный район. Да и место нашего дома очень удачное. Хотят расселить – аж куда-то за МКАД, а дом реконструировать, чтобы потом квартиры подороже продать. Предлагали деньги, но мы отказались. Куда мне на старости лет отсюда съезжать? Теперь вот… – Она жестом указала на сидящих.
Взгляд Фомина сделался жестким, и он задал вопрос, обращаясь к пришедшим:
– Ну, чего надо?
– Надо, чтоб вы съехали отсюда, – весьма недипломатичным тоном ответил за всех старший, – и чем быстрее, тем лучше.
– Тебе уже сказали, что никто никуда переезжать не собирается. Поэтому забирай своих «быков» и отваливайте подальше.
– Ты смотри, Клим, – обратился к своему старшему тот, который был чуть пониже, – как заговорила эта ходячая Третьяковская галерея.
Монах, окинув того взглядом с ног до головы, обратился к матери:
– Мама, выйди, пожалуйста, и закрой дверь.
– Валера, может быть, не стоит… – попыталась было возразить она.
– Я очень тебя прошу выйти, – спокойно и вместе с тем твердо повторил просьбу Фомин.
Когда за женщиной закрылась дверь, авторитет в упор посмотрел на старшего. Не выдержав тяжелого взгляда пахана, тот отвел глаза в сторону. Между тем Монах вразвалочку прошелся по комнате. Проходя мимо третьего наглеца, он с силой пнул того по вытянутым ногам:
– Убери копыта, бычара.
Обиженный резко вскочил, однако тут же упал, повергнутый мощным ударом в переносицу. Из носа у него потекла тонкая струйка темной крови. Старший из троицы мгновенно отреагировал на действие нападавшего и подскочил к нему. Он уже собирался нанести несколько ударов, как почувствовал, что тот мгновенно заломил его руку за спину и приставил к его горлу холодный металлический предмет.
Каким образом в руке у Монаха оказалось бритвенное лезвие, осталось для старшего и его «быков» загадкой.
Фомин же, еще плотнее прижимая острие бритвы к горлу жертвы, сквозь зубы процедил:
– Что ж ты, параша, рыпаешься? Спокойней, спокойней… Только дернись, и станешь вдыхать воздух сантиметров на двадцать ниже. Конь ты педальный. Не будь это мой дом, я бы тебя заставил сожрать твои собственные яйца. Бычье рогатое. Таких маромоек, как вы, на моей зоне петухи бушлатами гоняли, а потом заставляли парашу жрать. Сучий потрох, – говоря это, пахан свободной рукой залез тому под легкую спортивную куртку и вытащил пистолет. Передернув затвор, он навел ствол в голову противнику. – А теперь пусть твои сявки положат руки на головы и станут лицом к стене, если не хочешь, чтобы в твоей тупой башке стало свежее. Думаю, не сомневаешься, что я твои куриные мозги вмиг проветрю?
Недавний наглец только тихо прошептал, опасливо косясь на смотрящий в него бездонный металлический глаз пистолета:
– Делайте, что вам говорят.
Те, в свою очередь, медленно стали у стены, скрестив пальцы рук на затылках. Они явно не ожидали такого поворота событий, а потому даже не думали сопротивляться. Решительность татуированного жильца и особенно страшный взгляд его глаз полностью парализовали волю негодяев.
Монах приказал старшему из них лечь на пол лицом вниз, а сам ловко обыскал стоящих, внимательно отслеживая их реакцию.
Собрав оружие, Фомин коротко бросил лежащему:
– Встань, баклан. – Дождавшись, когда тот выполнит приказ, он добавил: – А это тебе на память о нашей встрече, сучара. Впредь будешь помнить, что на блатных мазу тянуть накладно и тебе банабак не под силу, пупок развяжется. – С этими словами он резким движением руки с зажатым между пальцами лезвием распорол противнику щеку. Из раны густо хлынула кровь, обнажая вылезшее из-под кожи алое мясо.
Жертва дико вскрикнула, схватившись рукой за порез. Кровь, просачиваясь сквозь пальцы, обильно залила выглядывавший из-под рукава куртки белоснежный манжет рубашки, образуя на половом коврике бесформенную лужицу.
Продолжая удерживать незваных гостей на прицеле пистолета, Монах коротко напутствовал:
– А теперь вон отсюда, дешевки. И запомните: если я еще хоть раз увижу ваши мерзкие хари, то попорченной вывеской не отделаетесь. Кишки выпущу, гондоны штопаные. – Пахан брезгливо скривился, наблюдая за тем, как поспешно недавние «крутые» покидали комнату.
В это самое время вернулись товарищи Монаха. Столкнувшись на пороге квартиры с незваными гостями, они моментально оценили ситуацию.
В руке у Бура блеснула хромированная сталь пистолета. Схватив за отворот куртки одного из негодяев, он, направляя ему ствол в живот, бросил:
– Музыкант, тормозни тех недоношенных. – А затем, поворачиваясь к Фомину, спросил: – Пахан, что надо этим фуфлометам?
– Осади, Бур, – спокойно приказал авторитет, – я с ними уже поговорил. По-моему, они все поняли.
Только сейчас Роман заметил в руке Монаха пистолет. Все же ему не хотелось отпускать визитеров ни с чем, поэтому он вновь обратился к старшему приятелю:
– А может, рвануть их? Не нравятся мне их хари…
– Я все сказал, а ты все слышал! – Теперь в голосе пахана зазвучали резкие металлические нотки.
Поняв, что спорить бесполезно – да это было и не в его характере, – Бур отпустил одежду жертвы. Заглянув тому в лицо, он легко похлопал его по плечу, а затем внятно произнес, растягивая слова:
– Смотри, зяблик. Еще раз сунешь сюда свое свиное рыло, я в твоем пердильнике мушкой от этого ствола, – он повертел перед носом у недавнего самоуверенного верзилы блестящим пистолетом, – резьбу в натуре нарежу. Все понял?
Оценив утвердительный ответ, блатной выставил негодяев за дверь.
* * *
Утренний воздух был прозрачен и свеж. Легкий ветерок носил запахи свежескошенной травы, цветов и хвои. В сдвигающемся мареве нечетко вырисовывалась черепичная крыша загородного дома. Сам же дом мягко вписывался в пейзаж: желтый двухэтажный коробок под красной черепицей на фоне зеленых деревьев. По сторонам подъездного крыльца выступали дорические колонны, уподобляя дом дворянской усадьбе. И только трехметровый забор с блестящими глазками видеокамер по всему периметру немного не вписывался в общую стилистику.
Огромный ротвейлер, лежавший в тени, потянулся, высунул фиолетовый язык и с радостью бросился к немолодому обрюзгшему мужчине.
– Ай ты мой хороший, – обратился мужчина к псине, – что, тоже кайфуешь за городом?
Пес принялся крутиться вокруг мужчины, пытаясь встать передними лапами ему на грудь.
– Фу, Байрам! – окликнул хозяин. – Испачкаешь мне майку, получишь по заднице.
– Леша, убери собаку, а то он меня съест, – томно попросила молодая сдобная блондинка с крыльца.
– Не съест, – успокоил хозяин, отзывая пса.
– Тебе хорошо говорить, – возразила та, замерев у входной двери с плотно прижатыми к животу руками, – он еще вчера на меня глаз положил.
– Хорошо, что глаз, а не член, – осклабился тот, кого девушка назвала Лешей, а затем миролюбиво добавил: – Не обижайся – шутка.
– Я и не обижаюсь, – вымолвила она, – только все же убери его.
– Да не канючь ты, – раздраженно бросил мужчина, – не тронет он тебя. Пойдем лучше в бассейн, искупаемся.
– Только искупаемся, или еще что-то? – кокетливо осведомилась девушка.
– Ну, все остальное будет зависеть только от твоего поведения, Светик.
Блондинка, искоса поглядывая на улегшегося у ног хозяина пса, сделала несколько несмелых шагов. Видя, что тот никак на нее не реагирует, осмелела и уже более уверенно двинулась вслед за уходящим по дорожке хозяином.
В стороне от коттеджа, укрывшись в прохладной тени сосен, расположилось малоприметное строение из стекла и бетона. Это был спорткомплекс с сауной, бассейном и тренажерами – предмет особой гордости хозяина.
Скинув с себя одежду и оставшись в одних плавках, Леша бросился головой в синеву чистой воды. Сделав несколько мощных гребков, он перевернулся на спину и позвал подругу:
– Прыгай ко мне.
Девушка какой-то миг смотрела на него, а потом спросила:
– Сюда никто не войдет? А то я без купальника…
– Да хоть совсем голая, – ответил мужчина. – Кроме меня, оценить твои прелести не сможет никто. – А потом добавил: – Я имею в виду здесь и сейчас.
Блондинка одним резким движением стянула через голову платье и, оставшись в стрингах, подошла к краю бассейна, а затем, поразмыслив, сняла и их, сказав при этом: «Так проще», – и прыгнула в воду.
В этот момент в помещение вошел высокий молодой парень с широкими плечами и бугрящимся под рубашкой рельефом мышц. Заметив обнаженную блондинку, он смутился, а затем, отведя глаза в сторону, произнес:
– Дюк, там тебе Саша Заика звонит, говорит, срочное дело. Ты уж извини – он тебе на мобилу звонил, говорит, отключена.
Татуированный Леша, он же Дюк, повернулся в сторону говорящего и тихо произнес:
– Пусть перезвонит через пять минут на мобильный. Сейчас включу. Боже, ну ни минуты покоя! То Саша, то Андрей, то Вадим, то еще кто-то… Специально из Москвы уехал, чтобы их рож не видеть.
– Понял, – отозвался здоровяк и направился к выходу.
Саша Заика прозвонился ровно через пять минут:
– Привет, Дюк!
– Алло, слушаю тебя.
Уже по тональности звонившего Дюк понял, что здесь что-то серьезное.
– Я по поводу нашего банкира. Говорит, что открывать филиалы в Латинской Америке ему невыгодно. Предложил компромиссный вариант, но о нем не по телефону.
Дюк на миг задумался, а затем сказал:
– Ты можешь ему пояснить популярно, что он от нас по кругу зависит? Живет себе спокойно, никаких проблем у него не возникает… Но мы можем сделать так, что возникнут. Для начала своих аудиторов направим. Это все?
– Нет. Тут новая партия товара появилась.
– От латиносов?
– Вот-вот. По тому самому каналу. Надо бы рассовать. Да только Москва столько не переварит. Если все задвинуть даже оптом – обвалим на хрен весь рынок. Нам же будет хуже. Надо срочно искать новые каналы сбыта.
– Я тоже об этом думал, – Дюк с улыбкой смотрел на любимого Байрама. – Видишь, как получается: и трафик хороший, и рассовать некуда. Можно было бы куда по провинции… Да только там свои люди в этой теме пасутся. Ладно, придумаем что-нибудь, – бросил он. – Да и ты, Санёк, по своим каналам пошустри. А то за что я тебе столько бабла плачу?..
* * *
Сунув мобильник в карман, Заика притормозил, выцеливая место для парковки. Он уже опаздывал: деловая встреча с подчиненным была назначена на десять утра. Места для парковки не было – как и обычно в центре Москвы. Пришлось загонять тачку просто на тротуар.
В охранной фирме, возглавляемой Алексеем Зеленцовым, Саша Заикин был вторым после хозяина человеком. В последнее время Дюк все чаще поручал Заике наиболее рискованные дела. И хотя Саша имел с этого немало (и столько же еще воровал), он, в свою очередь, старался переложить эти дела на других подчиненных…
Выйдя из лимузина, Заика сунул в рот зажженную сигарету и едва не сбил с ног черноволосого молодого мужчину прямо на ступеньках кафе.
Это был Вадим Стародубцев. В крапленой колоде дюковской охранной фирмы он занимал место, приблизительно равное козырному валету. Бывший армейский разведчик, уволившийся из армии по принципиальным соображениям (а таковых у Леши работало немало), Стародубцев прививал окружающим строгую дисциплину и чувство ответственности, за что и был ценим. И хотя Дюк недолюбливал бывшего офицера, он отдавал должное его профессионализму, пунктуальности и организаторским способностям. В фирме работали и спортсмены, и недавние менты, и прочие не склонные к дисциплине люди, которых следовало держать в постоянной узде.
– Вадим? Извини, что опоздал, никак Дюку не мог прозвониться, – бросил Заика, заходя в кафе. – А там дело было срочное.
Вадим уважительно поздоровался. Спустя несколько минут молодые люди сидели в пустом зале.
– Ну, а у тебя что? – спросил Заика, попивая кофе. – Только быстро, времени нету.
– Слушай, Саша. Тут с Сокольниками возникла одна неприятная история.
– Ты про тот дом, что на расселение? Так мы те «квадраты» уже почти загнали. Весь дом подписал согласие. Быдло бы по-быструхе за МКАД расселить – и порядок. Мы же и в мэрии, кого надо, подмазали, и в техслужбах… А что произошло-то хоть?
– Не получается пока их расселить. Там все вроде нормально; действительно, всех почти уломали, да в одной квартире оказался какой-то синий. Ну, типа зоновский авторитет, татуированный с головы до ног. Одному нашему сильно порезал бритвой лицо. Это еще полбеды. Так он еще и стволы забрал, которые зарегистрированы на нашу фирму. Не дай бог, кого из них потом застрелят. Мусора к нам прибегут, дежурной взяткой не отмажешься. Всю жизнь будут нас доить…
