Сергей Зверев
Свинцовый шторм
Часть первая
Черный транзит
1
Южная Африка, 1991 год
…Охота – штука азартная, интересная и захватывающая. Если это охота не на тебя.
Боевой вертолет – машина невероятно красивая, поражающая и завораживающая своей маневренностью и мощью. Выкрашенная в камуфляжные или иные цвета, она появляется почти всегда внезапно, выныривая из грязно-серых облаков, из-за кромки леса или из-за ломаной линии гор. С ревом и грохотом проносится над землей, подвывая турбиной и шумно стегая воздух длинными пальцами лопастей. Пролетает мимо, возвращается – и подобно смертоносной кобре вдруг замирает в воздухе, хищно поводя носом и нащупывая цель, что ошалело мечется где-то там, внизу, уже чувствуя свою беззащитность и обреченность, мечется в наивной надежде уйти, спрятаться от холодного и безжалостного взгляда прицела, через который разглядывает настигаемую жертву пилот, уже откидывающий крышечку с кнопки «пуск». В эти секунды именно он, сидящий за штурвалом боевой машины, становится богом, легким движением пальца дарующим жизнь или обрекающим загнанную жертву на смерть.
Нажатие кнопки – и деловито застучат авиапушки, с невероятной скорострельностью опустошающие кассеты, снаряженные боеприпасами, пули которых с непринужденной легкостью разрезают стальную громаду грузовика. Еще одно движение руки – и автоматика начинает вращать барабаны, из которых к земле рванутся огненно-дымные ракеты, не оставляющие ни малейшего шанса уцелеть никому и ничему, превращающие площадь обстрела в горящий и грохочущий ад. Пыль, дым, огонь и грохот… Атака боевого вертолета выглядит очень впечатляюще и красиво в кино, снятом настоящим мастером вроде Копполы с его знаменитым «Апокалипсисом». Правда, в реальной жизни «Танец Смерти в исполнении вертолета» красив лишь при одном условии: если стальная кобра охотится не за тобой…
Откуда вдруг появилась эта стремительная тварь, прапорщик Михаил Вострецов так и не понял. Вроде бы все было нормально: он привычно покручивал баранку зеленого армейского «уазика», тихо матерясь и проклиная полное отсутствие дороги как таковой, одуряющую липкую жару и белесо-желтую пыль, поднимаемую бодро катившим впереди грузовиком. В кабине 131-го «ЗИЛа» на водительском сиденье восседал темненький боец из местных, и прапорщик порой невольно кривил губы в злорадной усмешке, представляя, какое пекло сейчас стоит в прокаленной солнцем «зиловской» коробке. Если уж в «уазике» со снятыми боковыми стеклами от духоты все слипается, то там-то должен быть и вовсе полный караул! Ничего, подумал Вострецов, бросив взгляд на свои «командирские» часы, до базы немного осталось, да и привычные они ребята, им пар костей не ломит…
А потом над машинами пронеслась какая-то тень, и лишь мгновением позже прапорщик расслышал сквозь натужное подвывание грозившего вот-вот закипеть двигателя тугой рокот вертолета, со свистом резавшего лопастями воздух, неверным маревом струившийся над саванной.
«Наш, нет?» – еще не испытывая серьезного беспокойства, прикинул Михаил, пытаясь по удаляющемуся силуэту определить, что там за птица появилась над бушем. Не разглядел – и тут же вновь едко усмехнулся, сообразив, что в этих краях понятие «наши» несколько неуместно. Поди разберись, кто из местных темненьких ребятишек за кого воюет! Все черные, все с оружием, все в камуфляже; небось и сами-то толком не знают, кого и за что бьют… Так, вроде бы возвращается, собака… Еще через полминуты Вострецов отчетливо понял, что вертолет, очень даже похожий на «Апач» самого что ни на есть американского производства, нашим быть никак не может. Наивную и робкую надежду на то, что все еще, может быть, обойдется, перечеркнула рваная цепь пыльных фонтанчиков, пробежавшая сначала чуть сбоку «уазика», а мгновением позже заплясавшая уже впереди, поперек курса.
«Сука! И откуда ж ты только взялся?! – Рефлекторно вбивая педали тормоза и сцепления в пол, Вострецов лишь теперь отчетливо расслышал дробный стук пулемета. Мелькнула дурацкая мысль: хорошо еще, что выцветший добела брезентовый тент не сняли… – Придурок, а что тебе тент? От пули закроет? Он не снайпер, ему тебя видеть не обязательно. Сейчас долбанет ракетой, и не останется от тебя даже куска горелого мяса! Что ж делать-то, а? Хоть бы лесок какой…»
Согласно инструкции, при авианалете следовало по команде «воздух!» произвести немедленное рассредоточение следующей в колонне техники, с максимальной эффективностью используя естественные укрытия вроде лесных массивов и неровностей рельефа; после чего личный состав должен покинуть занимаемые в движущемся транспорте места и рассыпаться на местности…»
Михаил вел джип в рваном ритме, то резко газуя, то притормаживая, по-раллийному накручивая баранку и бросая свой многострадальный «уазик» из стороны в сторону.
«Козлы! – в очередной раз ударяя по педали тормоза, сквозь зубы выругался прапорщик, чувствуя, как холодом стягивает кожу затылка и в груди волной поднимаются к самому горлу отчаяние и страх – как в детстве, когда, случалось, за ним гнался злющий громадный пес, живший в соседнем дворе и наводивший на всех мальчишек ужас, ничуть не меньший, чем внушала героям Конан Дойля легендарная собака Баскервилей. – Какие, к чертям собачьим, укрытия?! Кругом степь, ровная как стол – считай, ни кустика, ни холмика. И гонит он нас сейчас точно так же, как мы бегаем с тапком в руке за тараканами на кухне… Вот сейчас… Сейчас долбанет – и только брызги кровавые полетят…»
Вертолетное «тух-тух-тух» сместилось куда-то влево, и Вострецов резко выкрутил руль, заставляя джип тоже метнуться влево, – прапорщику казалось, что именно там он может попасть в глухую зону под брюхом вертолета и выгадать еще хотя бы несколько секунд драгоценной жизни.
Темное пятно грузовика, едва различимое в густом облаке пыли, вдруг вильнуло куда-то в сторону и в то же мгновение окуталось новым облаком – уже огненно-оранжевым пополам с черным. Звук взрыва Вострецов услышал долей мгновения позже. «Отбегался, кранты пацану! В бензобак попал… – Мозг как-то отстраненно, без особых эмоций фиксировал и комментировал происходящее. – Теперь моя очередь… Попробовать выпрыгнуть? Ну да, ты же у нас каскадер прославленный! На полном ходу сиганешь – и получишь мешок с костями… мелкими. Несколько пуль этому уроду сэкономишь… Ну, давай уже, сука! Хрена ли ты играешься?! Интересно тебе? А вот хрен! Уйду. Уйду-у! Эхма, на разворот пошел… А мы вот так!»
«Уазик», послушно реагируя на новый поворот рулевого колеса, заложил вираж, отбрасывая в сторону тучу пыли и едва не опрокидываясь набок, и рванулся в обратную сторону – туда, где еще дымилась догоравшая груда 131-го «ЗИЛа». Прапорщик решил, что если рядом нет ни лесочка, ни другого укрытия, то, возможно, останки грузовика смогут послужить таковым хоть в каком-то смысле – если выскочить из джипа и нырнуть под «ЗИЛ»… Если не сгоришь к чертовой маме, то призрачный шанс есть. Не будет же этот придурок до последнего патрона и до последней капли горючки гоняться за каким-то одиночкой…
До грузовика Вострецов не доехал самую малость – метров тридцать. Сначала был удар – словно по левому плечу и по голове со всего маху кто-то саданул увесистой дубиной. А потом вспышка – словно в голове тоже взорвался маленький бензобак, – и сразу за ней – темнота. Прапорщик всю свою жизнь очень боялся боли, но тут никакой боли он и не почувствовал – удар, и больше ничего…
2
Подмосковье, июнь 2010 года
– Вот интересно, какой придурок эту рыбалку выдумал? – Невысокий и крепкий мужчина лет пятидесяти с небольшим пренебрежительно усмехнулся и швырнул в темноватую воду окурок; тут же извлек из нагрудного кармана пачку сигарет с новомодной угрожающей надписью, сулившей массу смертельных болезней, и прикурил новую, шумно пыхая и окутываясь клубом голубоватого дыма. – Комары, гнус этот… Природа, мать ее… Нет, я понимаю, когда первобытному человеку жрать было нечего; ну, а сейчас? Что, не клюет?
– Да что-то не хочет, – без особых эмоций отозвался собеседник крепкого мужика, словно по некой иронии судьбы казавшийся полной противоположностью своего старшего товарища: высокий, сутуловатый и болезненно худой. Образ городского интеллигентика дополняли очки – правда, по всей видимости, дорогие и модные, в золотой оправе. – Вроде и должна быть, если по месту судить… Опять же, подкормил…
– Вот-вот, – не скрывая иронии, подхватил старший и с коротким матерком прихлопнул на шее комара, – рыбу надо подкормить, комарам и гнусу кровушки дай, а отдачи никакой. Прямо как в семье у меня – всем дай, все как птенцы, так и живут с разинутым на километр клювом… И какого черта я сюда с тобой поперся?
– Ну, полковник, вы же сами просили найти место потише, где точно никаких прослушек и чужих ушей не будет… – Худощавый еще несколько секунд полюбовался на неподвижную верхушку поплавка, затем сокрушенно вздохнул и, привычным движением руки вскинув длинное гибкое удилище, ловко поймал и начал сматывать леску. – Как говорят америкосы, сегодня не мой день.
– Ну да, просил. – На этот раз в голосе полковника не было и намека на иронию, а выражение лица как-то сразу потеряло большую часть вальяжности и снисходительного высокомерия. – Кто ж знал, что ты меня в такую глушь затащишь! Прямо тайга! Одни комары чего стоят… Ладно, пошли к костру. Что там с твоей ухой, дошла? Или как там… настоялась?
– Сейчас попробуем. – Худой аккуратно приставил к молоденькой березке удочку и направился к раскладному столику, высившемуся рядом с внедорожником неопределенной национальности и такого же неопределенного темного цвета. Взяв со стола объемистую ложку с длиннющей ручкой, незадачливый рыбак присел перед остывавшим в сторонке котелком и с видом знатока снял пробу. – М-мм! Полковник, да ради такой ухи можно было и еще полсотни верст отмахать!
– Ага, только уху эту можно было сварить прямо на крыльце магазина, в котором ты для нее рыбу купил. И ехать никуда не надо… Ну что ты там теперь прирос? Разливай давай!
Полковник основательно утвердился за столом, привычно скрутил «голову» литровой бутылке очень приличной водки и, набулькав в металлические стаканчики, приглашающе приподнял свою посудину. Мужчина в очках к этому времени уже успел разлить по блестящим стальным мискам пахучее, исходящее паром варево, поставить миски на стол и усесться напротив товарища. Осторожно поднимая чуть ли не до краев налитую стопку, он с сомнением покачал головой и осуждающе нахмурился.
– Не многовато будет, полковник? Мне же завтра с утречка за руль…
– Мое дело налить, – добродушно усмехнулся крепыш, – а ты уж сам смотри, не мальчик… Ну, давай, за твою царскую уху!
Махнув свою стопку, полковник крепкими зубами прикусил пучок перьев зеленого лука, кинул в рот кусочек хлеба и шумно отхлебнул с ложки наваристой, поблескивающей янтарем ухи. Одобрительно кивнул и уже безостановочно заработал ложкой, с завидной быстротой очищая миску.
– Еще, товарищ полковник? – не смог удержаться от улыбки худой. – Аппетит у вас – аж зависть маленько берет.
– Вот-вот, от зависти ты, наверное, и тощий такой! Ни выпить, ни пожрать толком не умеешь, а еще Бочкин… Не идет тебе твоя фамилия. Чистый анекдот! Нет, хорош пока, – полковник разлил по стаканчикам еще раз и, уже не дожидаясь собеседника и не тратя время на тосты, выпил, после чего со вкусом затянулся сигаретой, безуспешно пытаясь отогнать дымом стайку надоедливой мошкары. – Вот же суки… Должны же быть или мошка, или комары, а тут все сразу!
– Ну, у вас, положим, фамилия тоже не Мстиславский, – узкие губы Бочкина едва тронула тонкая улыбка.
– Это точно, – без тени обиды хохотнул полковник. – Я еще в училище гордо всем объявлял, что про меня уже книжки написаны. А тем, кто начинал сомневаться, совал под нос уставы: там через страницу – «Иванов, Петров, Сидоров»… Сидоров, брат, звучит раскатисто и громко! Ладно, не смурней лицом, я про дело всегда помню… Что там, кстати, с нашим капитаном? Ну, со складов артвооружений?
Сидоров постарался, чтобы вопрос прозвучал этак небрежно – мол, не так уж меня этот капитан и волнует, – но получилось у полковника неважно; его собеседник эту неумело сыгранную небрежность мгновенно раскусил.
– С капитаном? – Худощавый как-то неопределенно шевельнул бровью. – Да нормально там все… Застрелился наш капитан. С пьяных глаз устроил пожар на складе, потом маленько очухался, понял, что натворил, – и застрелился, бедолага. Шутка ли – два дня там все потрескивало да постреливало…
– А следствие?
– Да какое следствие! – отмахнулся Бочкин. – Приехали, посмотрели, поохали, а к головешкам, можно сказать, даже и не подошли. Капитана похоронили без почестей, убытки списали – и всё!
– Я сразу говорил, что с ним не стоит связываться, – недовольно поджал губы Сидоров, хотя на самом деле ему хотелось облегченно выдохнуть и радостно улыбнуться – и на этот раз, кажется, пронесло. – И со всеми этими патронами-гранатами – тоже. Одно дело – камуфляж, берцы и тушенка, и совсем другое – реальное оружие и боеприпасы. И статья при случае другая…
– Так ведь и деньги реально другие, полковник. – В наступивших сумерках взгляда худого сквозь стекла очков было не разглядеть, но в голосе отчетливо слышались жестковатые интонации, живо напомнившие Сидорову не такую уж и давнюю сцену, когда ему, полковнику интендантской службы, мягко, но настойчиво намекнули, что детские игры в ворованные спички закончились и пора начинать работать всерьез, за серьезные деньги…
– Да, другие, это ты верно… Что-то у нас костер совсем зачах. – Сидоров выбрался из-за стола и, присев перед едва теплившимся огоньком, начал подкладывать сухие веточки – сначала тоненькие, потом поленца посерьезнее. Пламя живо откликнулось, и уже через минуту-другую с веселым треском выплясывало под днищем чайника, висевшего на тонкой перекладине, и швырялось в сгустившуюся темноту дымком и искрами.
«С денег в этой жизни начинается многое, – невесело размышлял полковник, дымя новой сигаретой и слегка морщась – то ли от жара костра, то ли еще от чего. – А если точнее, то с их отсутствия или нехватки. А интересно, кто-нибудь когда-нибудь заявлял, что этих цветных бумажек ему хватает? Вряд ли… Вообще-то, если бы не Лариска… Это она, как прорва бездонная, – все дай да дай! Квартирку сними, колечко, тряпки, шубку, хренупку – все купи… Опять же женушка, детки – а зарплата-то одна, да и та – тьфу, слезы горькие! Вот и пришлось… подработку искать. А что тут такого? Все вертятся, выживают как могут… Ишь, крыса, очечками прямо как Берия посверкивает. Доволен, сука, что полковника на крючке держишь?
А ведь как красиво и культурно все начиналось… Пришли, поговорили – так и так, мол, вы, полковник, в большом кабинете сидите, все бумаги по всем складам у вас в руках. Что и где лежит, за минуту можете узнать. А есть люди, готовые платить хорошие деньги за эту информацию. Никакого криминала, всего лишь бизнес! И делать почти ничего не нужно – всего лишь коротенькую справочку иногда… А деньги за эту справочку будут платить очень приличные. А что было делать? Смотреть, как все армейское имущество спокойно разворовывают те, кто поумней, и как миллионы мимо плывут?! Согласился – и пошло. Сначала тушенка, а потом вещи и посерьезнее… Вот только эта крыса пока еще не знает, какой я ему сюрприз приготовил… Ничего, сейчас узнаешь, и морда твоя еще длинней станет!»
– Полковник, у вас сейчас такой загадочный вид… Что-то случилось? Или наверху вам генерала решили дать?
– Почти угадал. – Сидоров повернулся к худощавому и кивнул. – Только все наоборот, дружище. Как в старом анекдоте.
– То есть? – насторожился Бочкин и недобро прищурился.
– А то и есть, – почти весело отозвался полковник, – что наверху как раз решили дать мне по шапке. Или, если хочешь, под зад пинка. Все, кончилась моя служба, кина не будет! И фирмочке «Подскажем, где добришко лежит» тоже полный этот самый…
– Ты сейчас это серьезно?
– Более чем и как никогда. Добрые люди шепнули, что будет не то сокращение очередное, не то кто-то решил на мое место своего человечка пристроить – да это и не важно… Важно то, что в ближайшее время я куплю большую лопату и поеду на дачу грядки под георгины вскапывать. – Сидоров, отбрасывая деланую веселость и уже не пытаясь скрыть душившую его злобу, принялся ожесточенно ворошить палкой головни костра, взметая облачка пепла и искр. – И это еще не самый плохой вариант. Сам знаешь, сегодня могут ведь и без всякой пенсии выгнать к чертовой матери с волчьим билетом, а то и вообще погоны сорвать и за решетку засунуть – у нас это сейчас модно… Война с коррупционерами и оборотнями, мать их… Так что, господин посредник, придется вам нового информатора окучивать!
– Так, значит… – Бочкин некоторое время очень серьезно смотрел на полковника, потом задумчиво кивнул и спросил: – А на лопату-то хоть денег скопил, нет?
В ответ Сидоров только многозначительно скривился и сплюнул в костер.
– Кажется, у вас в армии это называется дембельский аккорд…
– В смысле? Ты на что намекаешь?
– Я не намекаю, я прямо говорю: если тебя «уйдут», то было бы неплохо напоследок отхватить солидный куш… и только дурак от этого откажется, нет? Но товар, как ты понимаешь, нужен дорогой – как нынче любят говорить, эксклюзивный!
– Эксклюзивный, – скептически хмыкнул полковник и начал прикуривать новую сигарету. – Новейший истребитель пятого поколения или уж сразу ядерную бомбу? Так нет у меня к ним доступа, да и кто купит такую хрень? Это ж миллионы долларов!
– В мире немало людей, готовых выложить любые деньги за стоящий товар, – несколько расплывчато ответил посредник, уже не первый год вращавшийся среди покупателей и продавцов темных рынков всех оттенков и уровней. – Ты на досуге подумай…
– А знаешь что, Бочкин? – Доселе мрачноватое лицо полковника буквально осветилось некой новой мыслью и вызвало у посредника забавные ассоциации с алкоголиком, мучающимся с похмелья и неожиданно вспомнившим, где у него должна оставаться заначка в виде вожделенной стопки водки. – А ведь, кажется, есть у меня такой товар…
3
Южная Африка, 1991 год
…Вострецов медленно приоткрыл глаза и тут же вновь крепко зажмурился, рефлекторно сжимая зубы от боли и вытягиваясь всем телом. Лучше бы он этого не делал – стало только хуже. Боль, казалось, была везде, и она была очень разной – от тупо-глухой, лениво ворочавшейся где-то в глубине, до острой и жгучей, время от времени раскаленным штыком пронзавшей избитое и израненное тело то здесь, то там. Не так уж и давно прапорщик сознание от боли потерял; теперь в сознание пришел – и, похоже, тоже от боли. Лучше бы уж и оставался там, за черной занавеской, где не было ни страха, ни боли, ни этого мерзкого чувства растерянности и полной беспомощности. И еще чувства унижения, от которого хотелось не то по-детски заплакать, не то просто биться головой об стену – стучать и стучать, до тех пор, пока снова не придет спасительная чернота беспамятства.
«Не так уж и давно? Тебе-то откуда знать, сколько времени прошло с той минуты, когда тебя в «уазике» чем-то шандарахнуло, – размышлял Вострецов, прислушиваясь к ощущениям в разбитом теле и стараясь даже дышать неглубоко и пореже, чтобы не тревожить, не провоцировать лишний раз эту проклятую боль. – Плечо забинтовано… А кровь-то на бинтах уже почернела, подсохла… Наверное, все же осколок какой. Если бы пуля из пулемета, то плечо в лоскуты разнесло бы, и ты, прапор, уже давно холодный бы лежал. И мухи над тобой роились… Хотя мух, я смотрю, и здесь хватает… Где же это я, а? Вроде камера тюремная: дверь железная с крохотным окошком, на окне решетка. Знать бы еще, чья это тюрьма…»
– Эй! Есть там кто? Воды… – Вострецов сам удивился своему голосу – едва слышному и какому-то чужому, жалкому и прерывающемуся. Прапорщик попробовал шевельнуть правой рукой. Получилось. Попытался сжать пальцы в кулак и постучать по доскам нар – не смог, только новая волна боли рванулась в теле, выжимая обильную холодную и липкую испарину. Вострецов вновь сжался, подождал, когда боль чуточку ослабнет, и снова позвал: – Суки! Воды! Воды дайте… люди вы или… Пи-ить!
За дверью вроде бы послышалась какая-то возня или шаги; звякнула, откидываясь, стальная пластина «кормушки», и в окошке мелькнуло темное лицо – вероятно, охранника или надзирателя. Затем в замке заворочался ключ, и дверь открылась, пропуская в камеру здоровенного темнокожего парня в камуфляже. Здоровяк подошел к нарам, минуту-другую молча с интересом разглядывал раненого пленника, затем что-то спросил на языке, который прапорщику показался абсолютно незнакомым – не то искаженный английский, не то местный африкаанс, а может быть и вообще диалект какой.
– Нихт ферштеен, донт андерстенд ю… Воды! Вассер, уотер, плиз… Не понимает, сука. Воды дай, падла! – Вострецов в отчаянии просто поднял руку и, превозмогая боль, знаками показал, как он пьет из воображаемой кружки. – Брат, ну понял? Уотер…
– Уотер? Йес, баас! Ван момент, – негр улыбнулся, демонстрируя зубы, которым позавидовала бы половина Голливуда, кивнул и вышел из камеры. Вернулся меньше чем через минуту, и не пустой – темные пальцы огромного кулака сжимали алюминиевую кружку.
Вострецов, собрав все свои силы, немного приподнялся и, еще не очень веря своему счастью, потянулся к вожделенной кружке с водой. Рука предательски, противно и жалко тряслась, да черт уж с ней…
– Брат, вот… спасибо… – Пересохшие, разбитые губы слушались тоже плохо.
– Плиз! – Здоровяк вновь широко улыбнулся и выплеснул содержимое кружки прапорщику в лицо. После чего несколько секунд все с той же улыбкой наслаждался произведенным эффектом, а затем развернулся и вышел, грохнув железом двери…
Слов у Вострецова не нашлось – он просто тихо завыл на одной бесконечной ноте. Из глаз по грязным щекам стекали неведомо откуда взявшиеся в обезвоженном организме редкие слезы. Такого унижения прапорщик в своей жизни, пожалуй, еще не испытывал. И теперь как-то сразу стало понятно, что это только начало…
Вострецов не знал, сколько прошло времени после посещения чернокожего амбала – час, два или сутки. Боль сменялась туманным полуобмороком, на смену провалам в какой-то черно-серый бред снова приходила боль. И жажда – всепоглощающая и ежесекундная. Теперь прапорщик точно знал, что рассказы о слонах, в которых говорилось о том, что могучие великаны от жажды просто сходят с ума, не врали.
«Странно, – думал Вострецов, – сто лет прошло, и вот вспомнилось… И я скоро так… И никто и никогда не узнает, что я сумасшедшим сижу в этом каменном мешке. Неужели меня так никто и не станет искать? Хотя какие уж тут поиски! Такая заваруха началась… Кто б еще толком разъяснил, кто и кого мочил в этом перевороте? Каждый день власть меняется – один черномазый князек другого душит-режет и попутно всех вокруг… Как там сказал капитан? «Все, Вострецов, кончается тут наша Советская власть! Да и не было ее никогда в этой дыре поганой. А теперь и вовсе местные отцы решили с нами раздружиться. Крысы ненасытные! В столице переворот, надо ноги уносить. Все подчищаем, что нельзя вывезти – уничтожаем, такой из Москвы приказ пришел. Действуй, прапорщик!»
А все-таки хорошо, что груз мы с тем парнем сбросить успели. Хотя… Если б вертолет «зилка» еще по дороге туда расстрелял, то, возможно, ты, прапорщик, сейчас тут и не мучился бы…»
…Из темно-серого тумана сначала выплыли чьи-то голоса, потом был кто-то в белом – наверное, врач, поскольку Вострецов почувствовал слабый укол в руку, а потом ему дали попить. Дали много вкусной, чистой и холодной воды! Вероятно, укол был каким-то наркотиком вроде промедола, поскольку боль сразу затихла и спряталась где-то глубоко-глубоко… А потом был допрос.
Чернокожий мужчина в довольно-таки приличном костюме присел рядом с нарами на принесенный стул и начал задавать вопросы – на почти правильном русском, но с жутким акцентом.
– Ваше имя? Национальность? Звание и должность? Номер воинской части?
– Иванов Петр Сергеевич, русский, вольнонаемный водитель, – едва слышно отвечал Вострецов первое, что приходило на ум.
Черный внимательно посмотрел прапорщику в глаза, задумчиво покивал, затем неприязненно поджал губы и что-то негромко сказал стоявшему за дверью охраннику, после чего прикурил сигарету и вышел из камеры.
Били прапорщика недолго, но со знанием дела – очень жестко и больно. Правда, закончилось все довольно быстро – опять навалилось спасительное беспамятство после того, как охранник с улыбочкой раздавил Вострецову кисть больной руки…
Когда его привели в чувство и черный снова начал задавать свои вопросы, прапорщик на все ответил правильно, ничего не утаивая. Кроме одного – куда и зачем он ездил во время своей последней поездки и что за груз был в кузове сгоревшего «ЗИЛа». На все попытки черного выяснить что-то новое отвечал, что ездили по приказу начальства за продуктами в близлежащие деревни…
Удача – дама ветреная и ради каприза иногда может заглянуть в самые неожиданные места. Видимо, именно поэтому однажды в камеру к уже немного окрепшему Вострецову пришли непонятные люди с аппаратурой. Прапорщика – или, как его теперь именовали, «уоррент-офицера» – спешно помыли, переодели в чистый камуфляж и сделали несколько снимков. Через день-другой эти снимки появились в местных газетах в сопровождении соответствующих комментариев, в которых рассказывалось о «военных специалистах из СССР и о наглом вмешательстве «красных» во внутренние дела африканских республик».
В следующий раз Удача заглянула в темную нору прапорщика в лице тюремного электрика, который чуть позднее сообщил о пленнике в представительство Международного Красного Креста. А уж из кабинетов представительства информация отправилась прямиком в западные газеты и в соответствующие кабинеты, расположившиеся в Москве. Москва, до сих пор получавшая на все запросы стандартные отписки, в которых власти ЮАР отрицали наличие в ее тюрьмах каких-либо пленников из России, наконец-то получила достоверную информацию и могла предпринимать какие-либо действия по освобождению Вострецова. Дело осложнялось еще и тем, что между ЮАР и СССР дипломатических отношений не было – все переговоры велись, что называется, через третьи руки…
Этот ноябрьский день Вострецов запомнил на всю жизнь. И во время полета в «Боинге», который доставил прапорщика в аэропорт Лусаки, и в самом аэропорту, где к тому времени уже совершил посадку советский «Ту-154», Вострецова не покидало всепоглощающее чувство тревоги пополам с неистовой, рвущей душу надеждой, готовое в любую секунду уступить место страшному отчаянию. В мозгу билась лишь одна повторяемая как заклинание мысль: «Только бы не сорвалось! Господи, господи, ну что тебе стоит, а? Помоги! Пусть все пройдет нормально…»
Мрачноватый мужчина из представительства Красного Креста, сочувственно посматривавший на изуродованную руку русского «уоррент-офицера», негромко инструктировал за несколько минут до обмена:
– Когда поравняетесь с пленником, которого ваши соотечественники решили обменять на вас, вам следует обменяться с ним рукопожатием. Все-таки в какой-то мере он помогает вам вернуться на родину.
– А кто он, этот пленник? – Вострецов прищурился, пытаясь рассмотреть группу людей, стоявших неподалеку от трапа, подогнанного к борту «Ту-154».
– Боевой летчик юаровских ВВС. – В голосе мужчины отчетливо слышалось некое уважение – вероятно, африканскому летчику он тоже по-своему сочувствовал. – Кажется, его сбили где-то над Анголой.
– Понятно. – Слово это из уст прапорщика прозвучало отрывисто и сухо.
Руки летчику Вострецов, естественно, так и не подал – много чести для убийцы, видел прапорщик их работу! – и молча прошел мимо. Лишь мимолетным неприязненным взглядом мазнул по вполне обычному европейского типа лицу, на секунду уловив интерес и любопытство во встречном взгляде, и на предательски ослабевших, дрожащих ногах поспешил к своим, уже поджидавшим прапорщика с бутылкой шампанского в руках…
«Вот только бы не заплакать…» – приближаясь к советскому самолету, мысленно твердил Вострецов новое заклинание. Не заплакать, черт возьми, не получилось…
В Москве шампанского уже не было, зато была черная «Волга» со шторками, поданная почти к самому трапу лайнера. Что за неприметной внешности мужики поджидали Вострецова у подножия трапа, догадаться было нетрудно. Как говаривали в армии: «КГБ – он и в Африке КГБ!»
На дворе стоял уже далеко не тридцать седьмой, и Вострецов отделался довольно легко по его понятиям: из армии уволили-комиссовали, дали какую-то смешную пенсию, а чуть позже и небольшую квартирку – повезло. Потом неожиданно появился тот самый капитан – теперь уже с майорскими звездочками на погонах, – и долго расспрашивал о том, как оно все было? в стенах лефортовской тюрьмы. Узнав, что о грузе Вострецов рассказал «правильную» версию, облегченно вздохнул, успокоился, пообещал при случае любую помощь и… исчез навсегда.
«Правильная версия» заключалась в том, что ящики с грузом якобы были сброшены в океан и взорваны – именно так умолял его говорить капитан, почти случайно обнаруживший на своих перевалочных складах этот загадочный груз. Груз, который по документам давно должен был быть отправлен на некий секретный испытательный полигон ВМС, который спецы из СССР построили в соседней, на тот момент тоже дружественной, африканской стране.
«Вострецов, друг, кровь из носа, умри, но сбрось эти ящики в море! – Капитан был бледен и суетлив. – Не успел я. Если командование узнает, что они по моей вине могли черт знает в чьи руки попасть – мне конец! Да и тебе, прапорщик, тоже…»
…Ящики спокойно мокли и обрастали ракушками на дне океана, капитан успешно продолжал строить свою карьеру, а Вострецов постарался просто забыть и проклятую Африку, и эти поганые ящики, из-за которых он чуть не погиб среди пыльной, выжженной чужим солнцем саванны и чуть позднее – в грязной тюрьме…
