Серёжа В. Павловский
Шванцкант
– Действительно, ты ужасен, – похвалил меня унитаз. – Вот пока ты это не изобразил, я не мог себе представить до конца, насколько серьёзно это всё выглядит.
– Просто я слегка разволновался, поэтому не совсем понятно объяснил. Да и опыта общения с унитазами у меня немного. И, кстати, если дирик по какой-нибудь хуйне потом срывался на мне, я молчал, ждал, когда он съебёт из офиса, а потом с огромным удовольствием подходил к велику его дочки и ебашил по полной. А он потом спрашивал: «Сергей, ты не знаешь, кто-нибудь трогал велосипед? У него педаль сломана. А я отвечал: «Не знаю. Лично я не трогал».
– Хе-хе-хе, ну просто мститель без маски, не иначе. А почему ты долбоёб? – унитаз будто поставил себе задачу вселить в меня уверенность, не считая все мои недостатки, о которых я ему поведал, за недостатки.
– Я жалуюсь унитазу на свою жизнь, а он меня подбадривает, хотя сам по уши в говне. Этого мало?
– Это ничего не значит, и не суди меня по внешнему виду. Есть ещё что-нибудь? – задал новый вопрос унитаз.
– Да много чего… э-э. Ну вот, например: как-то я одевался и сначала взял коричневые носки, потом увидел зелёные и поменял коричневые на них. А когда стал натягивать первый зелёный носок, он порвался прямо на пятке. Охуеть? Я снова взял коричневые носки, оделся и вышел из дома. А пока шёл, то подумал, что коричневые носки прокляли зелёные, потому что я их поменял на те, вот они и порвались. И если они прокляли зелёные, то либо коричневые носки тупые, либо им похуй, либо они круче зелёных и не боятся, что проклятие вернётся в троекратном размере. Улавливаешь мысль? Я к тому, что у носков тоже есть свои авторитеты. И если ты когда-нибудь решишь на педальку натянуть носок, натягивай коричневый. Он и крутой, и в цветовую гамму впишется.
– Ха-ха-ха-ха, – засмеялся унитаз и случайно булькнул: – Ой.
– А-а… – мне вдруг стало казаться, что я сейчас наговорил унитазу много бесполезной хуйни, отчего я почувствовал себя неловко. – И-и-и-и… Я ещё всегда всем желаю говна, много матерюсь, дрочу и… и… люблю извращения, ещё я некрофил, – попытался я снова убедить унитаз в том, что я долбоёб и гондон по жизни.
– Некрофил? – не поверил мне унитаз. – Поподробнее, пожалуйста.
– Я дрочу на мёртвых тёлок.
– Ха-ха-ха-ха, – унитаз истерично засмеялся и снова булькнул.
– Знаешь, сколько порномоделей дохнет? Да они пиздец какой вымирающий вид. А ведь среди них немало пиздатых, фильмы с которыми до сих пор смотрятся на одном дыхании. Мне кажется, если ты дрочишь на умершего человека, это отдаёт некрофилией.
– Это смешно, – ответил унитаз.
– Писяпопа – смешно, – сказал я немного раздражённо.
– В смысле? – не понял унитаз.
– У тебя никогда не бывает такого, когда ты постоянно повторяешь какое-нибудь слово или словосочетание очень быстро до тех пор, пока оно тебе не начинает казаться бессмысленным и очень смешным?
– Нет. Например?
– Например, пися и попа, – сказал я. – Я часто повторяю эти два слова вместе, будто это одно слово, и постепенно ускоряюсь, пока мне не начинает казаться, что писяпопа – это какой-то невероятный мифический персонаж из Древней Греции.
– Ха-ха-ха, – унитаз снова засмеялся.
Я замолчал.
– Нет, у меня такого не бывает, – подвёл итог унитаз.
– В детстве меня постоянно распирало от слова «колёса», – признался я и быстро проговорил: «Колёсаколёсаколёсаколёса», – в этот раз до смешного не дошло. Наверное, мало проговорил.
– Я могу ошибаться, но мне кажется, от колёс не одного тебя распирало и не только в детстве, – предположил унитаз.
– Да-да, подъёбывай, – махнул я рукой. – Хуй чего тебе ещё расскажу.
– Да ладно, мужик, не обижайся! Спасибо, что развеселил. У каждого же в голове какие-нибудь пауки трахаются. У тебя такие, у кого-то другие.
– Да знаешь, если так рассуждать, то справедливости ради стоит заметить, что у меня в голове человеки-пауки трахаются.
– Пусть будет так, как скажешь, – легко согласился унитаз. – А можно тебе задать нескромный вопрос?
– Валяй, – кивнул я, не понимая – какой нескромный вопрос может задать унитаз?
– Сколько у тебя было в жизни унитазов, в которые ты срал?
– Хе-хе. Я не знаю, – растерялся я. – Что это за вопрос? Количество унитазов, в которые ты срал, влияет на коэффициент нормальности, что ли?
– Нет, я просто так спросил.
– Надо подумать.
– Подумай.
– Горшки считать?
– Нет.
– Любые другие места?
– То есть?
– Улицы, подъезды, тазики…
– Ты что, в подъезде срал? – удивился унитаз.
– Ну… был разок. Самый экстремальный просёр в моей жизни, на меня в тот момент можно было посмотреть из трёх глазков, – сказал я и понял, что начинаю краснеть, гордиться тут было нечем.
– Под дверь, что ли, кому-то срал? – хохотнул унитаз.
– Нет. Я не мог терпеть до дома и насрал там, куда донёс. Я забежал в ближайший подъезд, снял штаны и навалил кучу, придерживая входную дверь рукой, чтобы не зашли с улицы. А ещё я молился, чтобы в тот момент никто не вышел из какой-нибудь квартиры. Если бы меня спалили, мне бы настал пиздец.
– А чем подтёрся? – пожалуй, унитаз проявлял профессиональный интерес.
– Ничем! У меня же не было времени почитать газетку. Как ты себе это представляешь? Да я до сих пор вспоминаю это с ужасом. От меня потом воняло говном. И мне стыдно.
– Ладно. Улицы и подъезды не считаются. Тазики тоже.
– В общем, не так много, – я начал считать.
– Тазик, – заржал унитаз. – С бельём?
– Нет, без. И не надо про меня думать хуй знает что! Я никогда никому не срал специально. И в тазик срал по необходимости – обстоятельства заставили. У меня есть несколько знакомых, кто любит заниматься подобным говном – мстить говном. Одного уволили с работы, он выяснил, где живёт директор, насрал в банку, пришёл к нему домой и измазал его дверь своим говном. Другой насрал из мести в сковородку в хате своего знакомого и спрятал её в духовку у него на кухне. А третий возглавляет хит-парад – откинул глину втихаря на учительский стул в кабинете русского и литературы, когда учился в шестом классе, потому что училка его пиздецки бесила. А потом всем распиздел, что это сделал какой-то пятиклассник.
– Хе-хе, ужас! Подставить пятиклассника, учась при этом на год старше – небывалое свинство. Но я бы всё-таки на вершину твоего хит-парада поставил вторую позицию. Всё-таки навалить в сковороду, а потом спрятать её в духовку – недурственное говнецо.
– Срать, – я пожал плечами. – В смысле, похуй.
– Знаешь, – унитаз продолжал, – мне ещё кажется, что мы с тобой уже настолько сблизились, что ты, когда захочешь мне рассказать в следующий раз, как разбил чей-то велосипед, насрал в подъезде или до усрачки испугался писипопы, можешь смело ко мне обращаться со словами «Дорогой дневник».
– А мне почему-то кажется, что, когда твой лучший кореш – унитаз, испугаться до усрачки совсем не зазорно. И ещё мы бы могли замутить с тобой джаз-банду, назвать её «Единство», ебашить злой рэп и выступать на Международном дне инвалидов.
– Хах! Заманчивое предложение. Ну так что, посчитал?
– Считаю, – сказал я. – Ну, может, около двадцати, – прикинув, озвучил я цифру. – Да, не более двадцати пяти – точно.
– Гм, маловато, – унитаз меня как будто хотел пристыдить.
– Да что-то мне как-то, прикинь, стремновато срать где попало, и, думаю, не мне одному, – попытался я оправдаться перед унитазом. Хотя зачем? Я ведь его даже не знал.
– В тебе непозволительно много комплексов для твоего возраста, – раскрыл мою сущность унитаз.
– О-о! – сделал я удивлённое лицо. – Из этого следует вывод, что у тебя офицерский чин.
– Борись с ними! – дал дельный совет унитаз.
– Да, вот как раз и начну, с тобой только допизжу и начну, – завёлся я от его показного спокойствия, как от прикуривателя. – Не буду бедным и закомплексованным, ага.
– Не надо нервничать, могу посоветовать один способ.
– Не обижайся, если я начну смеяться, – я готов был начать сразу же, как только унитаз заговорит.
– Можно попробовать одно упражнение, – пока я годил со смехом, унитаз продолжал советовать. – Взять хотя бы меня, ну или любой другой унитаз, представить, что я – все твои комплексы, и посрать на них.
– Да я и не ждал чего-то сенсационного, – я решил не смеяться, всё-таки унитаз пытался помочь.
– Не обязательно срать в унитаз…
– Можно срать в рот, – перебил я его. – Полагаю, удовольствия будет побольше, особенно если оно будет обоюдным. Имею в виду и того, кто откроет рот для принятия говна.
– Можно заниматься сексом с девушкой, также представив, что она – все твои комплексы, которые ты, сам понимаешь, ебёшь, допустим, в рот или жопу. Можно куклу, мож…
– Ну понятно, да. А дальше что? Каков итог у замысла-то? – я решил избавить унитаз и себя от остальных сравнений своих комплексов с кем-то или чем-то.
– Итог: ты на подсознательном уровне поймёшь, что ты на все свои комплексы навалил кучу, и не раз, либо имел их регулярно в разных позах. И если в дальнейшем они где-то себя попытаются проявить, ты просто не дашь им этого сделать, потому что не будешь их бояться. Наоборот – посмеёшься над ними, ты же их много раз унижал.
– Слушай, а ты бы не хотел, чтобы над входом к тебе висела табличка «Обсерватория»? – соскочил я с темы. – Или, если унитазов несколько, въебать большими буквами прямо на дверь СОРТИРОВКА, чтобы сразу было понятно, что тут тусуются толчки.
– Почему нет? Но ты бы не отклонялся от темы нашей беседы. Так что скажешь?
– Ты это сам придумал? – спросил я. – Про комплексы.
– Не придумал, а додумался, – поправил унитаз.
– Значит, ты допускаешь, что подобное упражнение-испражнение может вполне применяться в психологии или хуй-знает-где-там для избавления от комплексов?
– А чем тебе не нравится метод? Кстати, ты ловко придумал ему название – «Упражнение-испражнение».
– Дарю, – ответил я безразлично.
– Спасибо. К тому же я и не претендую на авторские права.
– Не знаком с психологией, но и не стал бы смело утверждать, что ты не первый, кто до этого додумался.
– А вот я не могу быть в этом уверен. Это как утверждать, что контаминации «крокодилдо», «страпони», «бенефистинг» и «колбасало» твоих рук дело и ты первый это изобрёл. В мире каждый день до одного и того же могут додуматься много миллионов человек.
– Не зря я считал и считаю тебя одним из величайших изобретений человечества. Потому что всегда был уверен, что у тебя только одна сверхспособность – превращать всё в говно.
– Не понял, – казалось, унитаз напрягся и как будто был готов обидеться.
– А ты что, не знал, что всё, что плавает в унитазе, ассоциируется с говном?
– А, ты про это, – унитаз махнул педалькой и нечаянно спустил воду.
– Ну да. Это же удивительно, не находишь? В тебя могут бросить еду, мятую бумагу, обычную грязь или мусор, но, когда это не смыто, прилипло или просто плавает, все будут говорить: «Фу-у-у, что это за говно?»
– Ха-ха, давай-давай! Вот видишь, ты уже почти пользуешься моим методом – засираешь меня, поднимая свою самооценку.
– О, как интересно и любопытно, – одобрительно закивал я, почёсывая подбородок и поправляя воображаемые очки, хоть он этого и не увидел. – А метод-то действительно работает, я уже чувствую себя лучше, но ещё мне интересно и любопытно другое: ты додумался до своего метода, потому что какой-то потерявший в себя веру психолог подтёрся своим дипломом и спустил его в тебя с нелепой мазнёй на букве «П»? Или же в твоего предка срал и ссал, а может, блевал и кончал не кто-нибудь, а сам Зигмунд? Минимум – Сригмунд, не иначе.
– Да ну, что ты, я же унитаз, мне неизвестно моё генеалогическое древо, – отшутился мой собеседник.
– И вот я снова не пойму, – пожал я плечами, хоть он этого опять не увидел, – либо кто-то от безысходности подтёрся несколькими страничками из сборника анекдотов и спустил их в тебя с нелепой мазнёй на словах «Вовочка», «Штирлиц», «Петька» и «еврей», либо, что тоже очень может быть, твои предки-унитазы стояли в павильонах, где проходили съёмки всех смехопидорач, и в них, в твоих предков в смысле, сбрасывали неудачные юморески все шуткари. Этакая сатира из сортира. Иначе как ещё объяснить твой талант хохмача?
– А я, кстати, о твоих предках и слова не сказал, – тонко подметил унитаз.
– Да… Блин… Извини, – мне стало стыдно за то, что я в буквальном смысле засрал его предков. – Ну и, если вернуться к твоему методу, как он, действенный? – переключился я обратно на супертренинг.
– Ты мне скажи! – оживился унитаз. – Попробуй и скажи!
– А ты сам не пробовал, что ли?
– Если ты спросил без задней мысли, очевидно, что у тебя феноменальное воображение. То есть ты меня представил либо занимающимся с кем-то сексом, либо…
– Срущим в самого себя, – договорил я. – Всё верно про моё воображение.
– Нет, не пробовал, – ответил унитаз на мой вопрос. – Потому что у меня нет комплексов, я же унитаз. И меня не парит, что я не могу трансформироваться в… – унитаз вдруг затих.
– В?.. – я ждал, что он сейчас скажет.
– В… – унитаз мешкал. – В кого-нибудь другого.
– Например, в унитазомобиль, на котором можно и ездить, и срать, – предположил я.
– Не-а, – казалось, что унитаз чем-то отрицательно помотал.
– Как бы там ни было, всё равно спасибо за совет, – успокоился я.
– Носи на здоровье, – было ощущение, что унитаз мне чем-то подмигнул. Да ясно же чем – стульчаком.
Мимо меня кто-то прошёл, громко хлопнув дверью.
– Ладно, мужик, мне пора работать, рад был пообщаться, не кисни, удачи, – сказал унитаз и замолчал.
Я открыл глаза и попытался понять, что произошло, – кажется, в соревнованиях по закрыванию двери появился претендент на титул. Очередной мимо идущий ублюдок так же, как и все, не счёл нужным быть аккуратнее и показал всем слабакам вроде меня, как надо закрывать двери, гондон! Справился с первого раза, хуйнув дверью так, что мои яйца закатились в очко и вывалились изо рта, посшибав на своём пути все органы, – невероятный кишечно-желудочный страйк.
Хорошо, что в эту глубинку ещё не докатился научно-технический прогресс и мы едем в поезде, где толчки находятся в разных концах вагона, а не два в конце. Иначе мне было бы совсем пиздецово.
Голова по-прежнему болела, я с трудом приподнялся и посмотрел в окно – станция.
– Проснулся? – услышал я голос своей мамы.
– Мама, ты меня хоть не доставай, – отмахнулся я.
– А я-то что? – не поняла мама.
– Если ты видишь, что я открыл глаза и сел, – уж наверное, я проснулся! Ты что, можешь открыть глаза, сесть на кровати и дальше спать?
– Есть не хочешь? – сменила тему разговора мама.
– Нет, я хочу таблетку и поскорее приехать.
– Так выпей, кто мешает?
Я ничего не ответил и полез в сумку, продолжая про себя материться: «Суки! Ну станция же, блядь, толчок закрыт, нет – всё равно кто-то прошёл мимо». Даже не хочу знать, что бы со мной было, если бы я оказался в вагоне с биотолчками, которые работают постоянно. Но там, может, и двери закрываются проще. Только нашему простому народу не один ли хуй. Всё потеряют и сломают, как в анекдоте.
Я легко согласился переплачивать за купе только из-за того, что мне больно смотреть на свой народ. (А вообще, не только.) Ни для кого не секрет: хочешь узнать, какие идиоты живут в твоей стране, прокатись в общем вагоне или плацкартном – охуеешь.
Я в детстве накатался в общаках и, как только начал зарабатывать, тут же решил, что моим бедам пришёл конец, – хуй!
Я стараюсь не делить общество на слои, если общество само себя не начинает делить на слои. В купе всё же тихо, спокойно, никто не заёбывает. Хотя после того, как сделали различные скидосы, туда тоже прорвалось быдло. И началось: пьяные мудилы промахиваются и заходят не в свои купе, становится всё больше хаоса и балагана.
Я всегда верил, что раньше проезд в купе могла себе позволить только интеллигенция, да и вообще – купе для них и придумали. Но со временем быдла стало больше, оно стало зарабатывать больше, и потомки интеллигентов, оставшись в меньшинстве, решили, что интеллигентами теперь быть не модно, и тоже стали быдлом, чтобы не выделяться из толпы, чтобы их не отпиздили. Они зассали! Ещё они работать не любят, отчего выглядят даже хуже быдла, переняв от тех только гнилые повадки.
В результате вся интимная обстановка в купе забылась, она исчезла. Да и не только в купе. Все культурные традиции пошли по звезде, потому что люди – пизданутые на всю голову мудаки, а мне осталось только материться и ворчать, будто я старый дед и занудное мудацкое хуйло.
Хотя я себя всё равно считаю интеллигентом, кто бы там ни пиздел, что я выгляжу как маргинал. Этим я и отличаюсь – как и вся интеллигенция, я выше всяких там пидорасов и хуесосов, которые пиздят про них… про нас всякую хуйню. Да и высшего образования у меня, кстати, нет. А сегодня именно отсутствие высшего образования делает человека интеллигентом. Это показатель. Потому что сегодня только поганые быдлоиды имеют возможность его получить, но не могут раздуплить – что с ним делать?
Да, конечно, кто-то мне может сказать: «Какой же ты, нахуй, интеллигент, если ты смотришь только порно и футбол?» На что я сразу же отвечу: «Не надо пиздеть! Я дрочу только на интеллигентное порно: копро-, зоо- и страпон-видео. Ибо только у интеллигентного человека хватит фантазии получить удовольствие от подобного рода экзотики».
БДСМ – истинно быдлянское порно, оно не входит в мои интересы. Одно быдло настолько долго прогибалось, что теперь стало получать от этого удовольствие и кончить не может без этого, другое быдло так ненавидит прошлую жизнь, что теперь пытается всё компенсировать на первом быдле, но только в роли хозяина. Правда, у них очень маленький мозг, поэтому они не способны понять, что всю жизнь будут находиться на низшей ступени развития, независимо от их социального статуса.
Ещё есть те, которые начинают думать, что БДСМ – это круто, потому что их быдлодрузики лоббируют всем БДСМ, но со временем, когда они вливаются в процесс, они пополняют ряды либо первых, либо вторых.
БДСМ даже расшифровывается как «бля, долбоёбы, сука, мудаки». Пошутил. По правде… Может, это и есть моя последняя шутка в жизни?
По правде…
хотя кто не знает, как расшифровывается бдсм? даже моя мёртвая бабушка практиковала это дело с нацистами гансом и людвигом, пока не вспомнила свои интеллигентные корни и не соскочила.
…БДСМ расшифровывается так: «Быдло Деградирующая Само Мастурбация». В узко специализированной литературе по гинекологии можно встретить такую расшифровку: «Бабам Доставляющая Сикель Менструация». А в учебниках по математике можно встретить такую: «Биссектриса Дробит Синусом Марьиванну».
Да и что уж там, будем откровенны, сегодня только копро-, зоо- и страпон-видео снимают интеллигенты – наверняка они его и придумали, а всё остальное порно снимает быдло и снимается в нём же.
А футбол-то что? Его изобрели в самой интеллигентной и развитой стране мира. Болеть можно и интеллигентно, не кричать: «Судья – пидорас! Хули ж ты свистишь в одни ворота?» А, скажем, интеллигентно запеть: «У судьи есть му-у-у-уж».
Я выпил таблетку и запрокинул голову назад, стараясь вспомнить свой сон про говорящий унитаз. Хех, почти что кошмар на улице унитазов…
И не надо, блядь, думать, что я запрокинул голову назад, чтобы таблетка лучше проглотилась. Я так сел, чтобы немножко размять шею.
В общем-то, сон про говорящий унитаз получился однозначно лучше, чем тот, где я был стендап-комиком и, выступая со сцены, ёбнуто шутил: «И да, ещё, а вы не знаете, почему „физичка“ не рифмуется с „сучкой“? Когда я учился в техникуме, у меня на первом курсе была физика. Так вот преподша – физичка – была такой сучкой, а я ломал голову – почему эти два слова не рифмуются? Странности покруче любой самой странной поеботы.
А ещё как-то раз я скрестил Толстого и Достоевского, на выходе у меня получился Фев Михалаевич Толстоевский. Этот гибрид, конечно, мимо кассы, но я так и не разобрался, в чём преимущество Толстоевского над Лёвой и Достом. Тоже ведь из области непонятного и необъяснимого, согласитесь…»
Вот не помню – смеялся там кто-нибудь или нет. Скорее всего, там, где я выступал, вообще никаких зрителей не было. Исхожу из мысли, что меня никто не освистывал и не бросал в меня говно.
Но унитаз мне попался интересный – без бля. Возможно, даже уникальный. В каком-то смысле ведь все унитазы униКАЛьны. А этот – особенно, мало того что вежливый, так ещё и психолог. Хотя я мало что помню из своего сна, только в общих чертах: отзывчивое интеллигентное очко.
Меня пиздец как заёбывают люди, которые любят свои сны рассказывать по полчаса. У кого, конечно, как, но мне кажется, весь сон помнить невозможно. И любой сон можно уложить в три предложения:
1. Мне приснилась такая-то ёбань.
2. Потом мы с тобой (или я один) куда-то попиздовали, чтобы что-то замутить.
3. А потом произошла какая-то хуйня, и я проснулся.
Я всё равно придерживаюсь мнения, что люди, которые до мельчайших деталей рассказывают свои сны на протяжении получаса, – пиздят. Может, не везде, но по-любому где-то да наебнут… Да везде!
Вот, кстати, а как быть, когда заходишь в туалет, а там только что кто-то посрал и воняет охуеть как, а тебе только сыкнуть? Ты ссышь, с трудом стараясь не дышать, а следом уже очередь – кто-то дёргает ручку. Наверняка ведь будут думать, что это ты. Подстава и засада!
Или в офисе: зашёл в толкан, а на унитазе черкаши от чьего-то свежего просёра – вообще свинский пиздец. Ладно бы ещё когда ёршика нет, а когда он есть, но им даже не думают воспользоваться, – свинство же. Долго думал, что такое можно встретить только в мужском туалете, но, по недавним сведениям женской сортирной разведки, среди баб тоже попадаются свиньи. Стоит признать, черкаши в женском туалете – фантастические данные, которыми, я уверен на сто процентов, не владеет даже, мать его, ВЦИОМ.
Блин-бля! С унитазом нужно ещё столько всего обсудить, а он ушёл. И всё-таки надо было спросить, как его зовут, а то – унитаз, унитаз. Это точно так же, как обращаться к какому-нибудь пидору: «Эй, пидор! Слышишь меня, пидор?» Таких интеллигентных унитазов ведь немного…
Из другого вагона или из тамбура вышел какой-то дядя, хлопнув дверью так, что в моей голове снова начался кубок большого члена по пенису, и прошёл мимо меня, задев плечом торчащий матрас, и я захотел крикнуть ему в спину: «…А ПИДОРЫ – ВСЕ!»
Постепенно народ стал заходить обратно в вагон.
– Есть не хочешь? – ещё раз спросила меня мама.
– Мама, ты думаешь, я себя истязаю голодом, что ли?
Я всегда беру с собой в дорогу какую-нибудь хуйню: два литра питьевой воды, немного шоколада, несколько булок и чего-то по мелочи. Я не могу съесть больше в поезде, мне херово, и еда совсем не лезет.
Может, я просто завидую всем людям, кто ест по-свински всю дорогу, потому что сам могу только сосать шоколад и член? Ещё бы пресытиться членом…
– Да.
– Нет! – я достал из пакета шоколадку, развернул её, отломил маленький квадратик, положил его в рот и стал медленно рассасывать, представляя, что это конская елда.
Пришли наши соседи, тётенька попросила разрешения у моей мамы залезть на свою полку, используя стол как катапульту, потому что она жирная пизда и по-другому не может – пердачелло мешает. Мама сказала, что ей всё равно. А меня-то спрашивать не надо, я же никто и звать меня никак.
Я посмотрел на эту парочку и вспомнил тупой стишок: «Жили-были два кота: ебота и хуета. Ебота – хороший кот, хуета – наоборот». Нет, нет, нет, нет, это не про них. Ебота ебётся в рот, хуета говно жуёт – ну типа.
Я достал нетбук и начал смотреть фильм, решив тем самым убить три часа изнурительного пути – именно на столько хватает заряда аккумулятора в моём видавшем виды цвета залежалого яблока потрёпанном стареньком бабушкином-дедушкином советском портативном компьютере.
Я посмотрел фильм и обратил внимание на одну очень важную деталь: таблетка, блядь, не помогла, а голова болела, и не просто, блядь, болела. Она, блядь, болела только с левой, нахуй, стороны! Осознав это, я стал тут же думать, что меня уже тошнит, я сейчас блевану и, кажется, уже температура поднялась. Что-то мне стало совсем хуёво…
Я решил отвлечь себя стишком, чтобы не сдохнуть от страха, вскинул мысленно правую руку вверх и выразительно начал:
наложи мне говна за ворот,
да наплюй-ка в роток блевотни.
и тогда зачирикают скоро
в дупле моём соловьи…
Ну да, с таким стихуём на смертном одре и правда некого бояться. Бояться… Бояться? Бояться!
сквозняк в очке заткнули толстым хуем,
как будто шар вогнали в лузу длинным кием.
мы воем в страхе и круги мелом рисуем
с тех пор, как гоголь напугал нас своим вием.
О! Пока я сочинял последнюю строчку, подумал, что этот стишок похож на кубик Рубика, который можно вертеть по-всякому. Я попробовал его повертеть:
нам в детстве всем запор лечили толстым вием
мы молча мелом белый круг теперь рисуем.
отнюдь не затолкнуть шар в лузу длинным кием
с тех пор, как гоголь напугал всех своим…
Я отвлёкся на бабку на боковушке, сбился и закончил совсем не в рифму —
…носом.
Блядь, вот так всегда – прошло полминуты, и идея, которая буквально только что казалась хорошей, превратилась в полное говно.
Мимо меня в миллиардный раз прошёл говнарь с тёлкой, и я понял: если они в перерывах между курением ещё трахаются, у них может родиться только сигарета, папироса или булик. Они столько курят, что у парня по-любому из члена никотин капает, может, даже непроизвольно. Или они как в военное время: ни говна, ни ложки – курани курёжки? Суки! Стихи не дали почитать.
Зарядить в этом вагоне нетбук не получится, сетевого фильтра у меня не было, а стоять возле толчка и караулить, чтобы мой ноут не спиздили, для меня не вариант. С унитазом договориться тоже не получится, не хочу навязываться. Будто у него других дел нет, только следить за моим ноутом.
Я мотал головой по сторонам и тупил, пока не обратил внимание на надпись Sport на своих носках. Да-да, я уже ржал над этим и даже гуглил – не я один задавался этим вопросом: нахуй это писать на носках, трусах и перчатках? А что, если спортом лучше заниматься в одежде с надписью Sport, приготовлением еды – в одежде с надписью Food, а ебаться – в эротическом белье с надписью Sex? В таком случае, чтобы беспрепятственно завершить эту поездку, мне нужны трусы с надписью Huinya. Да и просто на буднях пригодится.
Я посмотрел на маму, она читала книжку. Соседи сверху тоже чем-то занимались каждый на своей полке. Поссать тоже не сходишь, потому что уже началась самая длинная санитарная зона в пути. А повидаться со своим новым корешом хотелось. Я посмотрел на время, совсем скоро будет очень большая остановка.
– Спорим, сейчас на станции все пассажиры поезда выбегут на перрон и начнут покупать всякую херню, – сказал я матери.
– Что? – отвлеклась мама от чтения.
– Ты слышала, – не стал я повторять свою фразу.
– Зачем мне спорить?
– Да просто так.
И я оказался прав.
о==8 (самая большая остановка) 8==о
– А ты не хочешь выйти погулять? – спросила меня мама.
– О нет. Я не уверен, что я с такой головной болью смогу даже до выхода дойти, а если стану слезать, ещё свалюсь.
Зашли несколько новых пассажиров. Мы же с мамой стали смотреть в окно.
– Какой сервис, – изумилась мамаша. – Прямо целый рынок.
– Это не рынок, мама, это базар-вокзал! – попытался я поумничать. – Продавцы свернутся ещё до нашего отправления.
– Откуда ты знаешь?
– Я же не первый раз еду на этом поезде. Перед нами на соседний путь приезжает точно такой же состав, только обратный. И народ высыпает из вагонов и закупает всякий хлам: веники, картофан, моркву, грибосы, самопальное топливо. А местные жители, по мере того как всё продадут, тут же станут сваливать. Видишь, вон там машины стоят?
– И что?
– Это их колёса, хе-хе-хе. Ты заметила, как я модно назвал их машины – колёса?
– Заметила, ты прямо модный парень.
– Йа! – по-ослиному взвыл я.
– Ну и дальше-то что?
– Ничего. Кто первый всё продаст, заберёт свой столик и уедет отсюда.
– Да ну, – не поверила мне мама.
– Смотри сама, обратный поезд скоро тронется.
Через несколько минут рынок начал рассасываться.
Я никогда не понимал, почему люди покупают в дороге всякую хуйню. И если тех, кто ехал домой, на север, из отпуска, хоть мизерно, но всё же оправдывал тот факт, что они сейчас приедут, возможно, без денег, а тут, наверное, немного дешевле, то тех, кто ехал в отпуск, я не понимал категорически.
«На хуя тебе картофан, тётка, ты что, в столице, или куда ты там едешь, картофан не купишь?» – задавал я про себя вопрос тётке из своего вагона, которая бегала от бабки к бабке с купюрами в руке и что-то спрашивала. Наверное, сколько стоит отлиз.
Я перевёл взгляд на бабку, которая, раскачиваясь, ковыляла по перрону. Одной рукой она закидывала в свой рот семки, в другой держала пучок морквы и оглядывала всех потенциальных покупателей. Я всмотрелся в её пропитое лицо и вспомнил детскую хуйню: «Хуй – не морковка, сосать неловко». И ещё бы к ней подошло: «Тебе хуёв на рассаду не дать?» Вернее, это надо произносить в контексте. Вот, например, я у неё покупаю моркву, протягиваю крупную купюру. А она мне: «А без сдачи можешь дать?» А я ей такой: «А хуёв тебе на рассаду не дать?»
– Интересно, надо было тоже выйти, хотя бы цены узнать, – не удержалась мама.
– Ты ещё успеешь, иди. И чего это только цены узнать? Бери авоську да отоваривайся там на все.
– Прекрати! – одёрнула меня мать.
– А чего ты всякую херню несёшь?
– А вон, смотри, дед стоит один в стороне, – избежала конфликта мама, сменив тему. – Что это у него в бутылках такое яркое, аж ядовитое?
– Это, мама, спотыкач местного производства – КВН: крепкий, вонючий, недорогой.
– Рябиновка, что ли? Ха, покупать что-то никто не хочет, – рассуждала мама, не обращая на меня внимания.
– Ещё не вечер. Сейчас к нему подойдут самые отчаянные колдыри, он им нальёт в крышечку, они попробуют и купят всё. А он им ещё на радостях рецепт в бумажке сунет.
– Ха-ха, не смеши, – заулыбалась мама.
Я снова оказался прав, всё произошло ровно так, как я и описал. Но я не стал говорить маме, что я этого жарщика с красным носом уже видел четыре раза в этом году, пусть думает, что я прохавал жызь с самого низу, блядь.
Продав бухач, дед медленно подошёл к старому велосипеду, скрутил с него алюминиевую проволоку, которая, если я правильно понял, никому не должна была позволить спиздить его транспорт, еле залез на него и криво поехал.
«Ты смотри-ка, мужик пиздыковат, а верёвочкой перепоясан», – пронеслось у меня в голове немного пессимистично.
Я продолжал смотреть в окно на уезжающего на древнем лисапеде дедка и добавил вслух:
– На аллаха надейся, а верблюда привязывай.
Однажды я ехал домой вдвоём в купе с какой-то мадам. Она была на сто процентов интеллигентной женщиной, но быдлокоррекция из неё всё же сквозила. То она пыталась меня покормить, то спрашивала, кто я и куда еду. Но самый лютяк начался в конце пути: она скупала на каждой станции всё подряд, и верхняя полка над ней, на которой никто не ехал, была заставлена её шляпой.
