ШаМаШ БраМиН
Цех
Не спрашивай меня про любовь. Боюсь, ответ тебе не понравится. Все, что о ней нужно знать – сцены порнофильма. Весь ее смысл – зачатье еще одного существа, обреченного на полвека страдании. Что ни говори, любовь всего лишь первородный грех. Добропорядочное название животной страсти. Гнусная процедура пошивки простенькой одежки сомневающемуся ангелу. Типа бородатый Биг Босс на облаке говорит своему офисному планктону: «Это кто тут у нас хотел повышения зарплаты? Кому не нравятся условия работы? Тебе, светоносный? Ну-ка снизойди-ка на район! Глянь как другие живут! Убедись, в моем офисе не так-то и плохо. Ага, вот и Адамчик Евку обрюхатил. Как нельзя кстати. Специально под тебя костюмчик подогнали» И процесс шитья, сам по себе, перепихон. Что-то во что-то входит, колит, пробивает. Затем выходит. Снова входит – выходит. Извергает в окровавленную ткань гноеподобную, тягучую, как нить, субстанцию. Одним словом – вязка. Жуть. Ни сам процесс, ни тем более результат, в принципе, нравится не могут. Подумать только, мое тело швейная машинка! Пэчворк для смутьянов небесной канцелярии. Нет уж, как-нибудь без меня. Сорри.
– Пап, я в туалет хочу.
– Сильно хочешь? Не потерпишь?
Я вообще не хотела в туалет. Просто, скучно. Телефон забрали на входе. Заняться нечем. От слова совсем. Сиди и пялься на белые стены. На привинченные к полу стулья. На стол с перегородкой. На образцы дурацких форм, заявлений, жалоб. На еще трех посетителей. Сидят уткнувшись в бумаги. Делают вид что их здесь нет. На кислое выражение лица за плотным стеклом с надписью «Дежурный»
– Нет! – заныла я. – Сильно хочу.
– Сейчас, погоди.
Папа подошел к стеклу. Кислое выражение дежурного, на секунду, сменилось любопытством. Должно быть у босса небесной канцелярии было такое же, когда кто-то из ангелов посмел заикнуться о повышении зарплаты.
– Не положено, – ответил металлический голос репродуктора.
Поникши, папа вернулся на место.
– Велено терпеть, – сказал он и вздохнул.
– Сколько терпеть? – я понимала, вопрос не по адресу, но надо же о чем-то поговорить.
– Не знаю, доцик, – папа еще раз вздохнул. Он не любил государственных учреждений. Поход в поликлинику, паспортный стол, банк, не говоря про ЖЭК, вызывали в нем истерику. Даже почта. За посылками из «Алика» ходила я или мама. – Чего это нас сюда позвали?
– Ой! Который раз повторяю, не знаю. Я ничего не творила, никому ни хамила, по интернету не шастала.
– Может кто из одноклассников, с твоего телефона …
– Паааап! – как же он меня достал. – Никому я свой телефон не давала!
– А может когда домашку делала? – он аж просиял от тупой догадки. – По химии, там, или по физике. Дала запрос и даже не поняла.
– Нееет, – протянула я, закатывая глаза. – Слово «Бомба» в поисковике не писала. Вообще нигде не писала. И «Гил» не писала, и на марши не ходила. Оставь меня в покое.
Я отвернулась, не в силах больше слушать его бред. Он опять вздохнул.
– Ну так в чем же дело? Ладно бы полиция. А так эти …
Словно подслушав его вопрос, лязгнул электронный замок. Открылась серая бронированная дверь. В комнату вошла женщина. Присутствующие напряглись, как участники лотереи перед оглашением победителя.
– Кроитори! – объявила она, строгим властным голосом.
Папа подскочил:
– Это мы! Мы – Кроитору!
Взгляд женщины приобрел натренированный оттенок холодной доброты. За долгие годы службы, ее уверенное высокомерие четко на это указывало, дамочка накопила целую обойму взглядов, на любой подходящий случай. Она, к разочарованию, а может и к радости, остальных посетителей, шагнула к нам. Лет ей было не меньше сорока. Профессиональный макияж прятал минимум лет пять. Форменная блузка с нелепой лентой, облепляла явно подвисшую грудь. То, что грудь подвисшая могла разглядеть только женщина, мужики такое не замечают. Им главное, чтобы большая. Пышные бедра натягивали юбку. Голени, должно быть безобразные, спрятались в высокие черные сапоги на низком каблуке. Казенность формы отличали не погоны. Часики Тиссо, явно некитайские сапоги и аромат Блум от Гучи, лучше любых звездочек указывали на выслуженный дамой статус.
– Мария Кроитору?! – спросила она, преувеличивая заботливые нотки. – А вы, должно быть, ее отец, Ярослав Михайлович.
– Да, да, – закивал папа. – Именно так. Можно …
– Я вам все объясню. Не волнуйтесь. Присядьте.
Папа послушно плюхнулся на лавку.
– Следователь опросит вашу дочь. Не допросит, а опросит. То-есть просто побеседует. Мы могли бы сами приехать к вам, но времени абсолютно нет. Много работы.
– Да, да мы понимаем, – засуетился отец. – Служба.
Женщина изобразила нечто похожее на улыбку.
– Ну что, Мария, идем? Не переживай, мы не кусаемся.
«Только попробуйте» – хотела я ответить, но вовремя сдержалась. Мы с папой поднялись со стульев.
– Нет, нет, – заговорила фсб-шница. На этот раз в ее голосе прорезались властные нотки. – Вы здесь посидите, – она обращалась к отцу.
– Но, – папа от переживания начал заикаться, – Маша несовершеннолетняя и по …
– Вы думайте мы не знаем? – добродушие в голосе смешалось с чуть заметным издевательством. – Мы знаем. По закону, на следственных мероприятиях с участием несовершеннолетних должен присутствовать опекун. Или социальный работник по работе с детьми. Он, вернее она, уже ожидает. А вы, вы только помешаете. Ждите здесь.
Папа набрал в грудь воздуха. Мне показалось, он сейчас взорвется. От возмущения. Его единственную дочь забирают непонятно куда, а он должен просто ждать? Нет, никогда! Я вспомнила рассказ мамы, про то, как папа чуть не разнес аптеку, когда ему отказались продать для меня антибиотики без рецепта. Всегда робкий и нерешительный, он закипал если дело касалось его дочки, то есть меня.
– Ждите здесь, Ярослав Михайлович, – повторила женщина. Из голоса исчез любой намек на любезность. Остались лишь властность и дикий напор. – Не усложняйте себе жизнь.
Папа выдохнул. Взгляд фсб-шницы смешал с помоями все его чувства, всего его целиком. Я даже почувствовала запах нечистот.
– Пап, – вступилась я сама того не ожидая, – все ок. Ничего со мной не случится. Не переживай.
И конечно же, как всегда, получилось только хуже. Реплика подзадорила его. Он снова набрал воздух и выпалил:
– Я имею права …
– А мы имеем право, – перебила его женщина, чеканя каждое слово, – сообщить в школу, вам и вашей жене по месту работы, в службу опеки о подозрении в ненадлежащем уходе за несовершеннолетним. К нашей организации обычно прислушиваются.
Папа умоляюще посмотрел на меня. Казалось, еще немного и он разрыдается. Мне стало его жалко. Какой же он у меня ребенок!
– Правда, пап. Все в порядке, – голос мой прозвучал бодро, и эта бодрость передалась отцу.
– Я тут, доцик. Если что … , – он покосился на фсб-шницу. В глазах женщины мелькнуло любопытство. Совсем такое-же как несколькими минутами раньше у дежурного за стеклом. Папа замолчал, недоговорив.
– За мной, – приказала баба. От притворной доброты ничего не осталось.
За бронированной дверью, защищающей власти от народа, оказался узкий коридор. Слева и справа я увидела несколько дверей. Мы вошли во вторую. Внутри было как в американских детективах. Широкий стол, два, друг на против друга, стула. Серые стены и огромное зеркало, за которым, должно быть, сидел «тайный» наблюдатель. Мне стало смешно. Креатива наших спец служб хватило лишь на копирование. Если бы не американцы со своим кино, сидела бы я на деревянном табурете с упертым в лицо светом от настольного прожектора. Женщина вышла и захлопнула за собой дверь. Я присела на привинченный к полу стул и наблюдала за своим отражением в зеркале. Прошло довольно много времени. Или мне показалось? Наконец в кабинет вбежал низкорослый качек, с выпученными как у рыбы глазами. На вид ему было лет тридцать пять. Или сорок. Или пятьдесят. В любом случае старик. Все кто старше тридцати стариканы.
Небрежно швырнул бумажную папку на стол. Смерил меня укоризненным взглядом и приказал:
– Рассказывай!
Я оторопела. Что рассказывать? Чего ему от меня надо? А! Он думает, я сейчас растеряюсь и … и что?
– Вы кто? – спросила я с вызовом. Единственное в чем я уверенна в этой жизни, с нахалами надо по-хамски. Да и вообще лучше сначала нахамить а потом … потом посмотрим.
Качек наклонился и выпалил мне в лицо:
– Вопросы здесь задаю я!
Из его пасти несло немытыми зубами, табаком и больным желудком. Если этот тип решил меня запугать, то не на ту нарвался.
– Так задавай. И не дыши на меня, воняет как от дворняги.
Он оскалился, но отошел. Обошел меня, и не спеша уселся напротив.
– Имя, фамилия, год рожд …
– Не знаю, не помню, забыла.
– Так, – крепыш, сдерживая злобу, хмыкнул. – Даю последний шанс. Имя, фамил …
– Не помню, забыла …
Широкая ладонь следователя громко хлопнула об столешницу. Перегнувшись через стол, он заорал:
– Дуру включила! Думаешь мы тут в игрушки играемся?! Нет! Тут все серьезно! Хочешь в камеру?! Устрою к уголовничкам! По блату.
Зря он на меня кричал. Товарищ не подозревал, что беседует с чемпионкой мира по выведению из себя. Причем этот титул единогласно присвоили мне завуч Светлана Ивановна, директриса Анна Борисовна, мама, бабушка и соседка напротив. А это, скажу я вам, авторитетный состав. Ничего, господин следователь, кричите. Еще пять минут беседы и вас увезут с инсультом.
– Сколько? – тихо спросила я.
Качок на секунду растерялся. В глазах блеснуло, наверно по привычке. Где-то в мозгу брякнул колокольчик кассового аппарата. Решил, я ему взятку собралась предлагать.
– Сколько чего? – спросил он.
– Сколько уголовников в камере?
– В смысле?
– Нда, – протянула я разочарованно, откидываясь на спинку стула. – А можно вопросы будет задавать кто-то поумнее? Или у вас здесь все такие?
Его лицо побагровело. Вот так-то. Это конечно же мой не самый блистательный закидон, но получилось. Сейчас этот придурок продолжит орать, запугивать. Возможно, закроет меня, в воспитательных целях. Или даже ударит. Ну и пусть. Хоть какое-то разнообразие. Но следователь удивил. Он сел. Потянулся за папкой. Открыл. Достал из внутреннего кармана куртки ручку и, пряча глаза, сказал:
– Как-то мы неправильно начали.
Вот так! Я улыбнулась. Так с вами, с хамами! Знай наших! Хорошо хоть не уперся как баран, признал неправоту. Значит не законченный дурак. Можно и поговорить.
– Итак, – он глянул исподлобья. Лицо его передернулось. Моя улыбочка ему явно не понравилась, – я следователь управления ФСБ, старший лейтенант Никифорчук Игорь Анатольевич. У меня к вам несколько вопросов. Для протокола начнем с фамилии, имени и отчества.
– А как же социальный работник. Я несовершеннолетняя.
– Да. Вы имеете право требовать присутствие социального работника. Но она сейчас на другом допросе. Хотите подождать? Может два часа, может три.
Нет, нет. Торчать мне здесь совершенно не хотелось. Но и уступать этому хмырю нельзя. Я поерзала на стуле, делая вид, что устраиваюсь поудобнее.
– Хорошо, – он вернул ручку в карман. – Не хочешь ни по-хорошему, ни по-плохому. Я же для тебя, дура, стараюсь. Послушай что с тобой будет.
Он встал. Сделал пару небрежных шагов и оперся об стену, рядом с зеркалом.
– Твой дружок, Ромка Харченко, террорист. Знала ты об этом, или не знала, неважно. Пойдешь как соучастница.
Наверно, в этом месте, я должна была схватиться за сердце. Скривить губы и захныкать. Затем бросится к нему в ноги и умолять не губить. Должно быть так, уж лет сто, в этих стенах поступали многие, если не все. И сейчас так сделает любой. Любой, кого заботит будущее. Мне же будущее не интересно. Я знаю, с каждым годом наше болото становится скучнее и скучнее.
– Тебе дадут лет двадцать колонии. А там, поверь мне на слово, никакой романтики. Днем за швейной машиной спину гнуть, а ночью, до хруста в челюсти, вылизывать вонючие щелки сокамерниц.
– А откуда знаешь что вонючие? – не выдержала я. Мне ужасно хотелось чтобы этот недоумок снова начал орать. Но он держал себя в руках.
– Ну да, – хмыкнул он, – по наивности думаешь это не большая цена за борьбу с режимом. В конце концов лесбы тоже люди.
– А кто сказал что я с кем-то борюсь? Это скучно.
– Такие как ты еще до суда ломаются. Тебе кажется это игрушки. Нет, игрушки закончились. Знаешь, что твой Рома собрался прийти с ружьем в университет и пострелять своих …
– Рома?! – я расхохоталось. – Рома Хорёк и ружье? Что-то путайте, товарищ следователь.
Тут я на себя разозлилась. Еще минуту назад я поклялась себе игнорить этого солдафона, теперь же мило с ним беседую. Фу, Маша, ты такая мягко характерная!
– Ты еще не поняла куда попала? – голос его стал строгим. – Наша организация никогда и ничего не путает. Мы давно за ним следим. За его контактами, за публикациями. Хочешь сказать ты не знала что он купил ружье?
Я молчала. И меня не заботило то, что молчание может быть неверно истолковано. Я понятие не имела о ружье. Но говорить с качком я больше не хотела.
Он достал из кармана телефон. Кинул передо мной и сказал:
– Полистай фотки.
Даже не знала, что у Хорька есть аккаунт в ВК. Что за отстой? К телефону качка и не думала притрагиваться. Какая мне разница, что выставляет этот придурок Ромка. Я ведь толком его и не знала. Так, пару раз зависали в одной компании. Хорек нес какую-то чушь о насилии государства над личностью. Цитировал каких-то … эээ…. Кропоткиных, и … Беркманов, по-моему, Прудонов. Толком ничего и не поняла. Да и не старалась. Мне это не интересно. Мне вообще ничего не интересно. Ах, да. Как-то в парке, на восьмерке, Хорёк набухался и привел каких-то гопников. Говорил, мол, это наши братья пролетарии. По итогу все передрались, а Ромку вообще перестали с собой брать. В общем обычный придурок. И то, что он выкладывал, наверняка придурочных гон и выпендреж.
Следователь увеличил фотографию. Я неохотно покосилась на экран. Хорёк, в круглых очках а ля Чехов и с жидкой дьяконской бородкой, держал в руках какую-то древнюю берданку. Накинутый на голову хуг, по его собственному мнению, должен был придать брутальности.
– Вот что он пишет, – голос качка сделался тревожным. – «Следует начать с лицемеров в профессорских кабинетах!» А? Как тебе? Призыв к насилию.
Я не выдержала и расхохоталась.
– Да у этого идиота каша в голове. Вы полистайте. Наверняка, Хорек где-то написал что профессоры лучшие друзья пролетариев.
«Так! – я мысленно дала себе пощёчину. – Ты опять треплешься с этим козлом!»
– Хорошо, – качок листнул следующую фотографию. Хорек замахивался берданкой на камеру. – Надпись: «Достучатся до справедливости в ворота дворцов можно только прикладами винтовок».
– Ой, – я закатила глаза. – Он постоянно нес чушь …
«Заткнись! – крикнула я себе. – Больше ни слова!»
– Да? – качок оживился. – И многие его слушали?
Я молчала. На самом деле его никто не слушал. Когда Хорёк включал анархиста, все дружно его посылали. Более скучных речей я в жизни не слышала. Следователь терпеливо ждал ответа. Не дождался. Листнул следующую фотку. Рома приставил ствол берданки к своему подбородку.
– «Убей в себе государство!» – задумчиво проговорил качок. – Странная надпись. Хотя чего тут странного. Застрели всех, потом пусти себе пулю в лоб. Так? Он обсуждал с тобой свои планы?
«Мы с ним вообще не разговаривали. Хомяк и не умеет разговаривать. Говорит сам и никого не слушает» – подумала я, но вслух ничего не сказала. Качок не настаивал. Подождав немного, пролистнул следующую фотографию.
– Вот это уже интересно!
Рома Хомяк стоял на фоне мэрии. Отдернув подол длинной черной куртки, показывал зажатую к телу берданку. Надпись на фотке гласила: «Не бывает тупых наций, бывают тупые правительства. Россия лучший этому пример»
– Тут и госизмена, и разжигание межнациональной розни, и призыв к свержению власти. Дело серьезное.
Он замолчал, явно ожидая моей бурной реакции. Я же продолжала молчать. А зачем этому козлу что-то объяснять про другого козла? Смысл?
– Теперь внимательно меня послушай. Вижу ты девушка не глупая …
«Как? – чуть не крикнула я. – Минуту назад ты назвал меня дурой!»
– … и понимаешь, слов на ветер бросать нельзя. Предлагаю один единственный раз. Больше разговоров не будет …
«Ну конечно, конечно!» – хотела его подстегнуть, но сдержалась.
– Парня надо наказать. Так чтобы ни ему, ни вашим друзьям не хотелось больше приключений. Это с одной стороны. А с другой, я же тоже человек. Зачем дураку жизнь калечить такими тяжкими статьями? И не ему одному, а всей вашей гоп компании. Молодые, дурные. Перебеситесь же и забудете эту блажь. Теперь ты понимаешь что я на вашей стороне?
Я скорчила кислую гримасу. Этот недоумок делался мне противнее и противнее. Еще немного и я взорвусь по-настоящему.
– Я готов закрыть глаза на все эти террористические угрозы. Но отсидеть пару тройку лет он должен. Виноват, как-никак. Хуже ему от этого не станет. Даже наоборот. Мозги на место вернуться. Значит, ты мне сейчас подписываешь эту бумажку, – он достал из папки пол страницы отпечатанного на компьютере текста, – мы отправляем его на два года поселения, считай пионер лагерь. А тебя и вовсе отпускаю. Идешь домой и живешь как жила.
Качек положил передо мной лист и продолжил:
– Такие же листочки подписали все девчонки вашей банды, – он открыл папку и стал перебирать листы. – Екатерина Белова, София Коробкова, Ксения Долгорукова, Татьяна Карпова, ну и другие. Ты ведь их знаешь?
«Ну конечно, болван! – хотела взреветь я. – Это мои одноклассницы, подружки, соседки с района. Как я могу их не знать?!» Чтобы хоть как-то унять ярость, я заглянула в отпечатанный лист. Обращение я пропустила и принялась читать текст под словом «Заявление»
«Я, Мария Ярославовна Кроитору, 2008 года рождения, настоящим заявляю, что Харченко Роман Иванович 2004 года рождения, неоднократно склонял меня к сексуальным отношениям. Путем уговоров, угроз и обещаниями денежного вознаграждения предлагал вступить с ним в интимную связь. А 22 сентября с.г. под предлогом проводить до дома, зажал меня в подъезде и насильственно трогал за интимные места. Я была вынуждена закричать и позвать на помощь соседей.
Прошу вас принять меры и изолировать сексуально не уравновешенного Харченко Романа, как представляющего угрозу здоровью и девичьей чести»
– Текст, можешь переписать сама, как тебе нравится. Я его составил по своему пониманию. Не знаю ж что у вас там в голове. Короче, если не нравится, перепиши. Главное, суть ты уловила. И это, – качек замялся, – короче, под капот я тебе не заглядывал, но если ты не того, в смысле не девушка, можешь написать что он тебя ну … ты поняла. А с меня грамота и звонок директору школы. Будешь круглой отличницей.
Мне снова стало смешно. Я звонко и искренне рассмеялась. Этот кретин в погонах реально держит меня за дуру. Нет, нет, молчать я больше не могла.
– Э …, как вас там? – я с трудом уняла смех.
– Игорь Анатольевич, – подсказал качок. Выглядел он растерянно, хоть и старался это скрыть.
– Ну да, товарищ чекист. Я может и ребенок, но не лохушка. Можно я скажу, что поняла из всего этого. Значит, этого придурка Хомяка вам укатать не за что. Фотки в нете тянут больше на психушку, чем на тюрьму. Ружье, быстрее всего, игрушечное, иначе, как там? Ммм, короче, хранение оружия. Даже за перочинный ножик вы бы его посадили без этих … опросов – не допросов. Я правильно говорю?
Рыбьи глаза качка округлились. Моя реплика стала для него сюрпризом. Должно быть мои подружки, если он с ними на самом деле общался, из-за нагоняемого страха совсем мозг выключили. Хотя Катя курица по жизни. А Софе вообще все пофигу. Вот Ксюха вряд ли стала бы с ментами говорить. У нее отец сидит. И кого там еще называл рыбоглазый? Таню что ли? Ну эта такая же как и Катя. В слезы и на все согласная.
