Шанель Клитон
Когда мы покинули Кубу
Посвящается мечтам, которые просачиваются сквозь пальцы.
Пусть однажды нам удастся удержать их в руках.
Chanel Cleeton
WHEN WE LEFT CUBA
Copyright © 2018 by Chanel Cleeton
All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.
This edition published by arrangement with Berkley, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC.
© Николенко М., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Пролог
26 ноября 2016 года
ПАЛМ-БИЧ
Вскоре после двенадцати, в ту магическую волнующую пору, когда ночь уже начинает убывать, услужливый человек в темном костюме привозит к воротам роскошной виллы на Палм-Бич изящную корзину с пышным красным бантом. Вручив ее, он так же быстро, как приехал, уезжает на серебристом Rolls-Royse, принадлежащем одному из самых знаменитых жителей острова.
Корзину забирает женщина. Когда ее вечер подходит к концу, она разворачивает посылку в святилище своей гостиной, оформленной в сочных тонах. Знакомые французские слова все проясняют.
По щеке скатывается слеза.
Фольга хрустит в ладони. Прохладное стекло успокаивает кожу, как бальзам. Кажется, что шампанское ожидало ее во льду все эти годы. Она несет бутылку к стойке бара, унизанные кольцами пальцы, дрожа, снимают оплетку.
Хлопок вылетевшей пробки дерзко разрывает тишину ночи. Уже поздно, но повод слишком значителен, чтобы оставить его без внимания. Скоро ночной покой нарушат другие звуки: звонок телефона, голоса родных и друзей, поздравления с окончанием войны, которая казалась бесконечной. Но это все потом, а сейчас…
Пузырьки шампанского взрываются у нее на языке. Это вкус победы и поражения, любви и утраты, ночей веселья и упадка в Гаване, дней изгнания в Палм-Бич… Она молча поднимает бокал. Вид собственной руки – руки уже немолодой женщины – до сих пор ей непривычен. «Выдержанная» кожа, которую не разгладит ни один пластический хирург, насмешливо указывает на то, что нет вора более жестокого, чем время.
Когда она успела так постареть?
Записки в корзине нет, но и не нужно. Кто мог прислать этот подарок – такой дорогой и так о многом говорящий именно ей?
Только он.
Глава 1
Январь 1960 года
ПАЛМ-БИЧ
Чем более успешно женщина коллекционирует предложения руки и сердца, тем более эксцентрическая слава ее окружает. Одно предложение совершенно необходимо для того, чтобы тобой восхищались в приличном (ну, или не очень приличном) обществе. После второго ты становишься желанной гостьей на вечеринках, после третьего приобретаешь легкий ореол таинственности. Четвертое – это уже скандал, а пятое делает тебя легендой.
Я смотрю на мужчину, стоящего передо мной на одном колене. Как его зовут? От избытка шампанского и дури он вот-вот потеряет равновесие и рухнет. Это двоюродный племянник достопочтенных Престонов, некровный родственник бывшего вице-президента, кузен действующего сенатора. Его смокинг элегантен, состояние, вероятно, довольно скромно (хотя тетушкино завещание вселяет оптимизм), подбородок недоразвит, оттого что Престоны слишком часто женились на Престонах.
Эндрю? Или Альберт? А может, Адам?
Мы всего несколько раз виделись на вечеринках вроде этой. В Гаване я была королевой таких праздников, а здесь, на Палм-Бич, вынуждена радоваться, что меня вообще пригласили. Дальний родственник американской знати – это, пожалуй, не такая уж плохая партия. Нищим, как говорится, не пристало быть разборчивыми, а беженцам тем более. Разумно было бы принять это предложение (счастливый пятый номер в моей коллекции) и следом за сестрой Элизой отправиться в святилище законного брака.
Но какая мне от этого радость?
Шепоток шуршит по моему платью, у всех на устах мое имя – Беатрис Перес, – спиной я чувствую тяжесть любопытных взглядов, слова ползут ко мне, цепляются за мой подол, срывают с моей шеи фальшивые бриллианты и швыряют их на пол.
Вы только поглядите на нее!
Высокомерная, как вся их семейка! Пора бы им уже понять, что здесь не Куба!
Посмотрите на ее бедра, на ее платье!
– Разве Пересы не все потеряли? Разве Фидель Кастро не национализировал сахарные плантации ее отца?
– Есть ли у нее стыд?
Я широко улыбаюсь: моя улыбка лучезарнее, но не подлиннее моих бриллиантов. Не останавливая взгляда ни на Александре, который похож на сухопутного человека, оказавшегося в шторм на корабле, ни на блюстителей светских порядков, которые мечут в меня громы и молнии, я нахожу в толпе Изабеллу и Элизу. Мои сестры стоят в углу с бокалами шампанского в руках, своим видом напоминая мне о том, что никогда и ни перед чем не нужно сгибаться.
Я храбро смотрю на Элистера.
– Спасибо, но я вынуждена отказаться.
Я стараюсь придать своему тону непринужденность, показывая, что воспринимаю все это как шутку, причем пьяную. Надеюсь, так и есть? Люди ведь не влюбляются и не делают предложение одним махом? В любом случае ситуация… неловкая.
Бедный Артур, похоже, ошарашен моим ответом. Может, он и не шутил.
Постепенно он приходит в себя. Беззаботная улыбка, которая была на его лице до того, как он упал на колени, возвращается, став еще шире. По-видимому, он вернулся в естественное для него состояние полной удовлетворенности собой и своим миром. Я протягиваю ему руку, он хватается за нее липкой ладонью и, качнувшись, встает. С его губ срывается звук, похожий на хрюканье.
Он прищуривается. Его глаза теперь на одном уровне с моими. Ну или почти на одном: туфли, позаимствованные у Изабеллы, добавляют мне пару дюймов.
Блеском во взгляде Элек напоминает ребенка, который собирается устроить зрелищную истерику в отместку за то, что у него отняли любимую игрушку.
– Позвольте предположить: на Кубе остался кто-то, к кому вы неравнодушны? – спрашивает он так едко, что я кожей ощущаю покалывание.
На моем лице снова вспыхивает унаследованная от матери бриллиантовая улыбка. Блеск ее острых граней предупреждает: не подходи, я тоже умею кусаться!
– Вы почти угадали, – лгу я.
Презрительное фырканье, вздохи и шелест платьев, сшитых на заказ, свидетельствуют о том, что общество отвратило от меня свое высокое внимание. Ведь теперь один из них уже не стоит, преклонив колено, перед какой-то выскочкой, чье присутствие они вынуждены терпеть. Денег и влияния у нашей семьи достаточно (в Америке сахар почти так же прибылен, как на Кубе), чтобы нас нельзя было просто отрезать, но далеко не достаточно, чтобы местная светская публика не смотрела на нас, как стая лоснящихся волков на кусок мяса. По милости Фиделя Кастро мы столько потеряли, что уже за это я вонзила бы нож в его сердце.
Вдруг стены зала становятся для меня слишком тесными, освещение слишком ярким, лиф слишком тугим.
Прошел уже почти год с тех пор, как мы покинули Кубу. Изначально мы думали, будто отлучаемся на каких-нибудь несколько месяцев, однако потом мир понял, что Фидель Кастро сделал с нашим островом, и Америка приняла нас в свои любящие объятия. Почти.
Я окружена людьми, прячущими презрительное нежелание меня видеть за вежливыми улыбками и неискренними изъявлениями сочувствия. Они воротят от нашей семьи свои патрицианские носы, потому что мы не жили здесь со дня открытия Америки и не из Англии сюда приплыли. Моя кожа чересчур темная, манера речи выдает во мне иностранку, я чересчур католичка и фамилия у меня чересчур кубинская.
Пожилая женщина, и цветом, и чертами лица похожая на моего несостоявшегося жениха, молниеносно приблизилась к нам и увлекла его за собой, смерив меня уничтожающим взглядом, который, по ее замыслу, должен был сбить мою «спесь». Через секунду я, окутанная шлейфом ее духов «Живанши», вновь остаюсь одна.
Будь на то моя воля, наша семья не ездила бы на подобные вечеринки, не пыталась бы снискать расположение местного общества. Но дело не в том, чего хочу я. Дело в моей матери, в моих сестрах, в том, что отцу нужны связи, чтобы расширить свою деловую империю и защитить нас от новых ударов.
И, конечно же, как всегда, дело в Алехандро.
Подобрав край платья, чтобы не порвать тонкую ткань, я направляюсь к одному из балконов. Проскальзываю в открытые двери бальной залы и ступаю на каменную террасу. Мой подол подхватывает бриз. Чувствуется легкая прохлада, ясное небо усыпано звездами, светит полная луна. Вдалеке монотонно рокочет океан. Это звук моего детства и моей юности, манящий меня, как пение сирен. Я закрываю глаза, которым вдруг стало горячо, и представляю себя на другом балконе, в другой стране, в другие времена. Что, если махнуть рукой на эту вечеринку и отправиться на пляж: сбросить неудобные туфли, пройти, подгибая пальцы, по песку, намочить лодыжки в океанской воде?
По щеке скатывается слеза. Я никогда не думала, что человек может так тосковать по месту.
Отерев лицо тыльной стороной руки, я перевожу взгляд за балюстраду, на пальмы, качающие листьями.
Какой-то мужчина стоит, опершись о перила. Одна половина его лица скрыта темнотой, другая освещена лунным лучом. Он высокий, волосы светлые, с оттенком рыжего. Руки широко расставлены, плечи натягивают сшитый по мерке смокинг.
Я делаю шаг назад, он поворачивается.
Я застываю.
Вот это да!
Чем чаще ты слышишь от окружающих, что ты красива, тем меньше для тебя значат эти слова. В чем заключается «красота»? Если кто-то считает черты твоего лица приятными, это ведь только дело его вкуса! «Красота» не соотносится напрямую с другими качествами: с тем, насколько человек умен, интересен, смел. И все-таки…
Этот мужчина красив. Потрясающе красив.
Он стоит как на портрете, написанном широкими сочными мазками. Его лицо, словно бы обессмерченное свободными движениями кисти, кажется мне лицом бога, сошедшего на землю, чтобы вмешаться в людские дела.
Этот мужчина раздражающе красив.
Он производит впечатление человека, которому не приходилось беспокоиться о том, будет ли у него крыша над головой и не умрет ли его отец в клетке с восьмью другими заключенными. Он явно никогда не спасался бегством из единственного известного ему мира. Нет, он из тех, кому твердят, что они совершенство, с момента пробуждения и до тех пор, пока голова не коснется подушки.
Он тоже меня заметил.
Золотой Мальчик прислонился к балюстраде, большие руки скрещены на груди. Его глаза начинают путешествие по мне: от темных волос, над которыми мы с Изабеллой, проклиная отсутствие служанки, колдовали целый час, взгляд переходит на мое лицо, от лица на грудь, открытую глубоким декольте, на безвкусные фальшивые бриллианты (из-за них я сама вдруг начинаю казаться себе дешевкой, самозванкой), потом на талию и бедра.
Я делаю еще один шаг назад.
– Могу ли я называть вас кузиной?
Его слова остановили меня, как если бы он рукой удержал меня за пояс. Видимо, Золотой Мальчик привык без всякого труда подчинять других своей воле.
Ненавижу подобных людей.
Такая манера речи, как у него, в этой стране, насколько я успела заметить, служит своеобразным эквивалентом денег. Он говорит ровно, хрустко, без намека на акцент – по крайней мере на тот, который нежелателен. В голосе этого человека чувствуется уверенность в том, что каждое его слово собеседник впитает, как губка.
Я вздергиваю бровь.
– Простите?
Он отталкивается от перил, длинные ноги пересекают разделяющее нас расстояние. Когда он останавливается, мне приходится задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
Они голубые, как вода в глубоких местах возле гаванской набережной Малекон.
Не прерывая зрительного контакта, он едва дотрагивается большим пальцем до моего безымянного пальца без кольца. Это прикосновение резко развеивает тот сон, который на протяжении нескольких часов навевал на меня скучный вечер. Он кривит рот в улыбке, вокруг глаз появляются маленькие морщинки. Приятно видеть, что и у богов есть недостатки.
– Эндрю – мой кузен, – объясняет он таким тоном, будто мое недоумение кажется ему слегка забавным.
Именно слегка. По моим наблюдениям, те богачи, которые действительно по-прежнему богаты, умудряются строго дозировать веселость: как будто бы еще чуть-чуть, и это был бы ужасно дурной тон.
Эндрю. Вот, значит, как зовут того, от кого я получила пятое предложение руки и сердца. А тот, кто стоит сейчас передо мной? У него, вероятно, тоже есть имя, причем довольно громкое. Интересно, он сам Престон или, как Эндрю, связан с этим семейством дальним родством?
– Мы все затаив дыхание ждали вашего ответа.
Опять в его тоне слышится легкая насмешка – опасное оружие, если правильно заточить. Здесь все умеют быть колкими, только он, как мне кажется, смеется вместе со мной, а не надо мной – это приятная перемена.
Я вознаграждаю его улыбкой, слегка смягчив ее острые края:
– Ваш кузен превосходно владеет искусством собирать вокруг себя толпу и умеет выбрать для этого самое подходящее время.
– Кроме того, у него замечательный вкус, – отвечает Золотой Мальчик любезно, даже слишком любезно, и тоже улыбается – еще ослепительнее, чем раньше.
Он и до сих пор был красив, а сейчас это стало просто неприлично.
– Верно, – соглашаюсь я.
Ложная скромность мне здесь ни к чему: если сама за себя бороться не будешь, кто будет? Он еще чуть сильнее подается ко мне, как будто хочет доверить какой-то секрет.
– Неудивительно, что вы привели всех в бешенство.
– Кто? Я?
Он усмехается. Этот низкий звук соблазнителен, как первый глоток рома, согревающий тебя изнутри.
– Вы знаете, какое впечатление производите на людей. Я наблюдал за вами в бальном зале.
Почему я его не заметила? Такие люди обычно в толпе не теряются.
– И что же вы увидели? – спрашиваю я, раззадоренная тем, как упорно он не отводит взгляда.
– Вас. – Мое сердце начинает биться чаще. – Только вас, – говорит он в меру громко, чтобы океан и ветер не заглушали его.
– А я вас не видела, – произношу я хриплым голосом, который как будто бы принадлежит не мне, а кому-то, кого все это вывело из равновесия.
Я тоже не отвожу взгляда. Его глаза слегка расширяются, на щеке появляется ямочка – еще один маленький дефект, который, правда, воспринимается скорее как изюминка.
– Вы умеете заставить мужчину почувствовать себя особенным.
Я сжимаю пальцы, чтобы не поддаться искушению и не дотронуться до его щеки.
– Подозреваю, вам многие дают такую возможность.
Он опять улыбается.
– Вы угадали.
Я встаю с ним рядом, и теперь мы плечом к плечу глядим в небо. Он искоса смотрит на меня.
– Так, значит, это правда?
– Говорят, в Гаване вы правили, как королева.
– В Гаване королев нет. Там есть только тиран, который метит в короли.
– То есть вы не в восторге от революционеров?
– Смотря каких революционеров вы имеете в виду. От некоторых бывает кое-какая польза. Но Фидель и ему подобные – это стервятники, пожирающие Кубу, как падаль. – Я делаю шаг вперед и чуть в сторону. Пышный подол моего платья задевает его элегантные брюки. Он у меня за спиной, я шеей чувствую его дыхание, но не оглядываюсь. – Президента Батисту действительно нужно было свергнуть. Теперь бы только избавиться еще и от тех, кто это сделал.
Я оборачиваюсь. Его взгляд заострился: ленивое любопытство сменилось чем-то бî́льшим.
– А кого же, по-вашему, нужно поставить на их место?
– Лидера, который будет заботиться о кубинцах, о их будущем. Который захочет вытащить Кубу из-под американского ярма. – То, что мой собеседник американец, меня не смущает. Я не одна из них и притворяться не собираюсь. – Кубе нужен тот, под чьим руководством ее экономика перестанет зависеть от сахара, – прибавляю я, противореча позиции нашей семьи. (Тростниковые плантации обогатили нас, но отрицать разрушительное воздействие сахарного бизнеса на наш остров невозможно, хоть мой отец и пытается это делать.) – Нужен лидер, который даст нам подлинную демократию и свободу.
Он молчит, еще раз окидывая меня оценивающим взглядом. Не знаю, от ветра ли или от его дыхания на моей коже, но по мне пробегают мурашки.
– Вы опасная женщина, Беатрис Перес.
Мои губы изгибаются в улыбке. То, что он знает мое имя, да еще и назвал меня «опасной женщиной», слегка льстит мне, хоть я отчаянно борюсь с приятным ощущением.
– Опасная для кого? – спрашиваю я дразняще.
Он не отвечает, но в этом и нет необходимости. Опять улыбка, опять ямочка на щеке.
– Готов поспорить, что за вами тянется шлейф из разбитых сердец.
Я пожимаю открытыми плечами, кожей чувствуя его взгляд.
– Мне делали предложение разок-другой. Ну или четыре.
– Наследники ромовых империй и сахарные бароны или косматые бородатые борцы за свободу?
– Скажем так: у меня широкий вкус. Однажды я поцеловала Че Гевару.
Не знаю, кто сейчас больше удивлен: мой собеседник или я сама. Понятия не имею, зачем я сказала то, что хранила в тайне даже от собственной семьи, совершенно незнакомому человеку. Наверное, чтобы его потрясти. Американцев так легко шокировать! Еще, вероятно, мне захотелось показать ему, что я не какая-нибудь дурочка, едва начавшая выходить в свет. Я делала и видела такое, чего он даже представить себе не может. То, насколько далеко я зашла, думая, что освобождаю отца из ада Че Гевары – тюрьмы Ла Кабанья, – история довольно впечатляющая. Сейчас я содрогаюсь при мысли о том, какая это была самонадеянность со стороны молодой девушки – воспринимать свой поцелуй как средство спасения жизни.
– И как вам? Понравилось? – спрашивает Золотой Мальчик.
Его лицо непроницаемо, как умная маска, которая оказывается на месте в нужный момент. Я не могу понять, шокирован ли он или ему меня жаль. Мне его жалость была бы куда неприятнее, чем презрение общества.
– Что понравилось? Поцелуй?
Он кивает.
– Я охотнее перерезала бы ему горло.
Надо отдать Золотому Мальчику должное: он не морщится от моего кровожадного ответа.
– Тогда зачем вы его поцеловали?
Я удивляю себя и, возможно, его тоже, решив не увиливать от правдивого ответа:
– Я устала от того, что со мной происходило. Мне захотелось взять судьбу в свои руки, спасти человека.
– Удалось?
Во рту ощущается пепельный вкус поражения.
– В тот раз – да.
Мощная эмоциональная волна приносит воспоминание о другом человеке, которого я спасти не смогла: вот машина, визжа тормозами, останавливается перед огромными воротами нашего дома, вот открывается дверца, и еще не остывшее тело моего брата выпадает на землю, пятная кровью ступени, на которых мы в детстве играли. Я рыдаю, обнимая его голову.
– Это действительно так плохо, как все говорят? – Тон моего собеседника стал почти невыносимо мягким.
– Хуже.
– Не могу себе такого вообразить.
– Конечно. Вы не представляете, как вам повезло, что вы родились в это время и в этом месте. Если у вас нет свободы, у вас нет ничего.
– И что бы вы посоветовали человеку, чья свобода закончится через несколько минут?
Я усмехаюсь.
– Бежать.
По его лицу пробегает тень улыбки, но он явно не принял мой ответ за чистую монету. Своей способностью видеть не только фасад он начинает нравиться мне еще больше.
– Ценить каждую оставшуюся секунду, – говорю я.
Мне хочется спросить, как его зовут, однако гордость меня останавливает. Гордость и страх.
Такой роскоши сейчас не место в моей жизни.
Моргнув, я вижу протянутую ладонь.
– Потанцуете со мной?
Я сглатываю, во рту вдруг становится сухо. Я изучающе смотрю на Золотого Мальчика, стараясь не показывать, что сердце в груди грохочет, а рука так и тянется к нему.
– Почему-то ваши слова звучат скорее как вызов, чем как приглашение.
На пустой балкон просачивается музыка – слабый фон вечеринки.
– Разрешите пригласить вас на танец, Беатрис Перес – девушка, целующая революционеров и похищающая сердца.
То, что он так неумеренно любезен, очень даже нравится мне. Я качаю головой, на моих губах играет улыбка.
– Об украденных сердцах я ничего не говорила.
Он улыбается мне в ответ, и я чуть не зажмуриваюсь, как от яркого электрического света.
– Зато я говорю.
Разве у меня может быть хоть какой-то шанс?
Он делает шаг вперед, снова уничтожив расстояние между нами. Мои ноздри улавливают аромат одеколона, глаза оказываются на уровне белоснежного треугольника рубашки. Его ладонь ложится на мою талию, и сквозь ткань платья я ощущаю тепло. Другой рукой он берет мою руку, наши пальцы переплетаются.
Следуя за ним в танце, я чувствую, как сердце переворачивается в груди. Двигается он естественно и уверенно, что неудивительно. Мы не разговариваем, но это и не нужно. Слова показались бы слишком поверхностными и недостаточно интимными по сравнению с тем разговором, который ведут наши тела, шурша одеждой и заставляя кожу ощущать следы легчайших прикосновений.
Если ты коллекционируешь предложения руки и сердца, все считают тебя кокеткой. Когда-то давно я, может, и правда кокетничала; сейчас это кажется мне неестественным. Я нахожусь на полпути между девушкой, которой была, и женщиной, которой хочу стать.
Песня заканчивается, тут же начинается другая. Наш танец, рождавший ощущение бесконечности, закончился в мгновение ока. Партнер отстранился от меня, слегка подняв и тут же опустив плечи. Я чувствую холодный воздух между нами, моим пальцам не хватает его пальцев. Шок от нашего разделения ощущается удивительно остро.
Я смотрю ему в глаза, готовясь отразить атаку предстоящего флирта. Наверное, сейчас Золотой Мальчик пригласит меня на обед или ужин, скажет, что я превосходно танцую, в его взгляде будет ощущаться жар. Романтические связи мне сейчас не нужны, хотя на какое-то время связать себя с этим мужчиной было бы, наверное, очень приятно.
– Спасибо за танец, – улыбается он и уходит.
Я смотрю ему вслед, уверенная, что он обернется.
Но он не оборачивается.
К моему удивлению, он исчезает в бальном зале, возвращаясь в мир, где ему, очевидно, и место. Проходит несколько минут, прежде чем я тоже нахожу в себе силы, чтобы вернуться под яркие люстры, к не менее блистательному обществу.
Вот я вошла. Изабелла стоит в сторонке. Элизы не видно. Когда я спрашиваю, где она, Изабелла отвечает:
– Поехала домой. Ей стало нехорошо.
К нам подходит один из официантов, обносящих гостей шампанским. По залу пробегает шепот. Заслоняя рты руками, все повторяют чьи-то имена. Это затишье перед сенсацией.
Мне любопытно узнать, какая сплетня так заинтересовала собравшихся, и я нахожу в толпе Золотого Мальчика, чтобы…
Он стоит рядом с оркестром. С ним пожилая пара и еще какая-то женщина.
Вот это да!
Искать у нее недостатки не стоит: это бессмысленно и окажется не в мою пользу. Ее предки явно приплыли в Америку на огромном корабле в числе первых поселенцев, ее светлые волосы и тонкие черты лица идеально дополняют внешность Золотого Мальчика. Платье на ней – последний писк моды, а бриллианты точно не фальшивка. На губах милая улыбка.
Почему бы ей не улыбаться?
Вместе со всеми я поднимаю бокал за счастливую пару: отец невесты только что объявил о помолвке дочери с Николасом Рэндольфом Престоном III. Он не просто один из Престонов, он тот самый Престон – сенатор, который, по слухам, однажды может стать президентом.
Наши взгляды встречаются. Я должна была за милю почуять, кто он такой!
Все в жизни в конечном счете подчиняется времени: в декабре 1958 года твой мир – это вечеринки и магазины, 1 января 1959 года – это солдаты, ружья и смерть. Ты встречаешь на балконе мужчину и на секунду забываешься, но тебе тут же напоминают о том, как переменчива судьба.
Я осушаю бокал шампанского одним махом, хотя это не совсем подобает леди.
А потом я вижу его — того, ради кого сюда пришла, – и все остальное перестает для меня что-либо значить.
В отличие от Николаса Престона этот человек маленький и толстый. Его нос выглядел бы уместнее на более крупном лице, на макушке наметилась лысина. Смокинг он носит так, будто вот-вот задохнется. Как мне удалось выяснить, на подобные вечеринки его приглашают только по одной причине: здешние благотворители обожают его жену, чья девичья фамилия передается по залу почтительным шепотом. А он сам, муж, явно предпочитает держаться в тени. Все в нем подтверждает те сведения, которые я получила: это человек, который не побоится, если надо, закатать рукава и испачкать руки. Ему нравится двигать сильных мира сего, как пешки по шахматной доске.
Его фамилия Дуайер, он из латиноамериканского отдела ЦРУ.
Когда Николас Рэндольф Престон III – сенатор и без пяти минут женатый мужчина – спросил, что бы я сделала, если бы у меня осталось всего несколько минут свободы, я солгала. Одним моментом я бы действительно насладилась, зато потом боролась бы изо всех сих, чтобы больше у меня ее никогда не отнимали.
Как ни приятно танцевать с принцами под луной, у меня здесь есть дело поважнее. Я должна встретиться с человеком, который поможет мне отомстить за моего брата Алехандро и убить Фиделя Кастро.
