Шимун Врочек
Легионы просят огня
Им оставляют еду и одежду. Как мертвым.
– Язвы, – говорю я хрипло. Перед глазами: тело брата, обложенное кусками льда. Бледное, закаменевшее лицо. Таким Луция привезли из далекой холодной Германии в солнечный и жаркий Рим. Я напрягаю память: – Подожди. У него же не было язв!
Философ качает головой. У него гладкое черное лицо без возраста, только между бровей залегли глубокие морщины. И над всем этим – синий шутовской колпак с блестками.
Он забавен. И страшен одновременно.
– Самое начало болезни. Две небольшие язвочки – вот здесь и вот здесь, – фокусник показывает. Я не могу оторвать взгляда от его черных рук с розовыми ладонями. Проклятье! Все время жду, что он вынет из рукава яйцо или голубя. Голубь – это птица мертвых. Переносчик душ.
Это было бы жестоко, но очень смешно.
– Что дальше? – спрашиваю я.
– Дальше? – философ спокойно поднимает взгляд. – Это вы мне скажите, легат.
– Мой брат был… настойчив?
– Настойчив? – философ усмехается. – Это мягко сказано. Ваш брат умел убеждать. И тогда появился амулет. Маленькая глиняная птичка.
Я запускаю руку в ворот туники и вытягиваю шнурок. Выкладываю амулет на ладонь.
Глиняная птичка. Она странно холодная и тяжелая – для своего размера и материала. Короткий клюв, пухлое тело.
Эту птичку словно слепил ребенок. На ее подножии выдавлен символ – который мне незнаком. Словно буква из неведомого алфавита.
– Такая?
Фокусник молчит. Впрочем, ответ мне и не требуется. Этот амулет привезли мне после смерти брата. Глиняная птичка была при нем в момент смерти.
– Откуда это? – я смотрю на фокусника в упор, не мигая.
Он молчит.
– Я хочу знать. И ты мне расскажешь.
Фокусник некоторое время медлит, затем улыбается. Это не очень веселая улыбка.
– Кажется, вы похожи на своего брата больше, чем думаете, – мягко замечает он.
– Отвечай на вопрос!
– Хорошо. Я расскажу.
* * *
Что я знаю об Атлантиде? Великий материк, что навеки исчез в глубинах океана. Процветающая страна полубогов, полная чудес. А теперь оказывается, что я – один из потомков выживших. Еще и на какую-то часть бог. Сколько там капель крови атлантов в моих жилах? Смешно. Кажется, это слишком даже для моего агностицизма.
Девять сыновей Посейдона обитало в Атлантиде. Девять полубогов выбрали себе человеческих жен. Девять ветвей пошло от них. Четверть божественной крови в твоих жилах – это даже много. Девять божественных даров досталось потомкам атлантов от сыновей Посейдона. Волшебство.
Во время чудовищного землетрясения и шторма спаслись представители только пяти родов из девяти. Пять выживших. Пять магических семей. Вот так я и стал колдуном. Спасибо.
Носителем семейного дара всегда становится старший в роду. Или старшая, если это женщина. После смерти носителя его дар переходит следующему потомку. А глиняная птичка – всего лишь символ. Память о затонувшей родине. Мнемонический ключ к дару.
– Так эта птичка сделана в Атлантиде?
Фокусник качает головой.
– Нет, легат. Она была, как и многие другие, создана намного раньше Атлантиды. Хотите персик?
Я качаю головой. Нет.
– Намного раньше?
Фокусник медлит. Кажется, он знает больше, чем рассказывает.
– В чем дело? – говорю я.
– Как думаете, легат, откуда пришли дети Посейдона?
– Из океана, наверное? – и тут я понимаю, что сказал глупость. Если бы из океана – тогда что атлантам была бы та волна?
– Нет, легат. Они пришли с далеких звезд, а не из океана. Повелитель Времени… простите, один из атлантов… Однажды я видел его небесную колесницу. Корабль сделанный из чистого орихалка. Это было… невероятное зрелище.
Орихалк – небесный металл особой прочности и красоты, что ковали атланты. Так пишет Платон.
– Со звезд?
– Да.
Боги живут на небе, среди звезд? Ну, почему нет.
В этот момент я замечаю у фокусника на груди странный амулет. Словно бы крест, распятие…
Нет, глупости. Кто по доброй воле будет носить на груди знак позора и смерти?
Не забивай себе голову, Кай. Разве в этом сейчас дело?
– Откуда ты?
Фокусник смотрит на меня, взгляд спокойный. Колдун знает, что я могу с ним сделать – и не боится. Совсем.
Это мне нравится.
– Я приехал издалека, легат. Настолько издалека, что даже сам не понимаю, как здесь оказался. В своей стране я был служителем бога…
– Какого именно?
Фокусник смотрит на меня – и выражение его глаз странное. Тревожит меня.
– Видите ли, в моей стране считается, что Бог – единственный, – говорит он мягко.
Я наклоняю голову и разглядываю фокусника – с новым чувством. Действительно, в нем ощущается достоинство. Словно за спиной Острофаума стоит кто-то много больший, нежели человек.
– Ты – жрец? Тогда что случилось?
– В моей стране появился могущественный, но не очень умный правитель. Он заявил, что моя вера нарушает законы и что людям нужно вернуть старых богов. Он запретил давать детям имена согласно моей вере, а только старые, времен древних богов…
– И ты нарушил запрет?
– Совершенно верно.
– И что дальше?
Фокусник пожимает плечами. Теперь мне кажется, что ему больше лет, чем самому Августу.
– Об этом донесли правителю, меня посадили в тюрьму. Это вполне милосердно, потому что с тем же успехом мне могли отрубить руки. Или повесить вниз головой на ближайшем дереве. У нас это обычное дело… Тюрьма. Не самое приятное место. Я провел там пять лет. Пять очень долгих лет. А когда меня почему-то выпустили, я пошел домой.
– И?
Философ улыбается. Загадочно и мудро. И даже почти весело.
– И не дошел.
– Жалеешь об этом?
– Иногда.
Молчание. Философ крутит тонкими черными пальцами, разминает суставы. Достает монету и начинает перекатывать по костяшкам. Вечная работа, иначе потеряешь навыки.
В комнате клубится сладковатый дым. Поднимается над жаровней. Я морщусь. Вот откуда этот странный запах…
– Где Луций взял амулет из Атлантиды?
Это то, чего я пока не понимаю.
– Я дал ему, – глубокий звучный голос. Помощник философа поднимается во весь рост, делает шаг – ко мне. Огромная тень движется за ним – я моргаю. На мгновение я вижу, как черная тень нависает над целым миром, поглощает свет. Словно тень гигантской волны до самого неба… Я выпрямляюсь. Никто из семьи Ветуриев Келестов никогда не отступал перед угрозами… Наваждение исчезает.
Я почти испугался. Надо же.
Всего лишь игра света.
Я вглядываюсь во тьму под капюшоном. Кладу руку на рукоять меча.
– Кто ты? – спрашиваю резко. – Отвечай!
Молчание. Помощник медленно поднимает забинтованную ладонь к голове и откидывает капюшон. Я невольно отступаю на шаг. В первый момент это кажется дурацкой шуткой…
Чрево Юноны! Боги!
Что это?! Мороз пробегает у меня по коже.
Под капюшоном я вижу вытянутое серое лицо с огромным лбом и маленькой узкой челюстью, темные глаза в поллица – нечеловеческие. Без белка, только зрачки, словно глаза насекомого. Они завораживающе мерцают. Кожа серая, пористая и словно бы влажная. Чудовище. Или, может быть, бог?
Я вытягиваю гладий из ножен. Скрежет. Тусклый блеск железного клинка.
«Это мой меч. Я буду убивать им своих врагов».
Даже если эти враги – не люди.
– Приветствую тебя, Кай Ветурий Келест, – говорит серый человек. – Ты спрашивал про Атлантиду? Я могу рассказать.
Я молчу. Возможно, стоило бы сначала ударить, затем рассуждать, но…
Почему-то кажется, что железо не причинит ему вреда.
– Откуда тебе знать? – спрашиваю я.
Серый человек негромко смеется. Так, наверное, смеются боги…
Остроконечные зубы в маленьком безгубом рту. Черный, как у жирафа, язык.
…Боги, что б их, отвратительно смеются.
– Потому что перед тобой – дитя Посейдона, – говорит он. – Вы, люди, называете нас… атлантами.
– Что?!
Океан покрыл развалины великой Атлантиды. Остались только сказания и легенды…
– Меня зовут Пасселаим. Я – последний из атлантов.
Я молчу.
В воздухе кружится, вспыхивая в свете факелов, мелкая золотистая пыль.
* * *
– Это все не случайно, – говорит Пасселаим. – Случайностей не бывает, Кай Ветурий Келест. Любая случайность – это результат выбора того или иного варианта.
Я смотрю на него, не мигая. Вдруг он исчезнет? Испарится, как туман.
– В твоих жилах течет кровь Атлантиды, – Пасселаим серьезен. – Дар крови, он разный, проявляется по-разному. У Посейдона было девять детей… Девять Повелителей. Девять родовых линий, девять талантов. Роду Геркулеса досталась чудовищная сила, роду Кассандры – предвидение будущего. Это мои потомки, недаром я – Повелитель Времени. Твоей семье повезло меньше… или больше. Твой талант…
– Возвращает мертвых, – говорю я хрипло.
Серый человек улыбается – словно я маленький ребенок, который случайно сделал что-то правильно. Смешно.
– Почти так. Но только на короткое время.
Я представляю германца Стира – чудовище, отрывающее руки гладиаторам. Песок арены. Вопли толпы. Глиняная фигурка быка на широкой ладони безумца, он мажет ее кровью убитых…
– У какой семьи символ – бык? – спрашиваю я.
– Бык? – похоже, мне удалось застать Пасселаима врасплох. – Ты видел человека с амулетом быка? Где?! Когда?
– Это не ответ.
Пасселаим медлит, я чувствую его раздражение. Но потом все же отвечает:
– Когда-то этот амулет был у Геракла… Геркулеса.
Безумие германца Стира. Безумие Геракла. Вот в чем дело.
– Силу и, возможно, безумие?
Серый человек смотрит на меня. Поднимает брови.
– Что ж… Правильная мысль, Кай Ветурий Келест. У каждого магического таланта есть то, что делает его не таким уж желанным приобретением.
– Проклятье?
– Скорее, побочное действие. Иначе пользоваться волшебством было бы слишком легко и приятно.
Не бывает дара богов без подвоха. Дар несет с собой и проклятье.
– Зачем вам это?
– Я хочу вернуть свою родину, – говорит Пасселаим. – Нашу родину.
– Атлантиду?
Пауза. На мгновение мне показалось, что по лицу последнего атланта скользнула усмешка. Огромные глаза блеснули.
– Да… Атлантиду.
Он продолжает:
– Но для этого мне нужен человек. Особенный. Человек, наделенный кровью Атлантиды… и ее магией. Можешь называть его героем. Или мессией. Это неважно. Главное, что он избран объединить весь обитаемый мир, всю Ойкумену под своей рукой… И повести род людей к счастью и изобилию. Мы построим на земле новую Атлантиду – раз старая лежит под толщей океана.
До меня нескоро, но все же доходит.
– Мой брат?! Луций? Он был избранным?!
Пасселаим качает огромной головой.
– Твой брат подавал большие надежды. Жаль, что он так распорядился своим даром…
– Как?
Он не отвечает.
Как мой брат распорядился своим даром? Умер в германской деревне?!
– Ты, легат, – не самый лучший хозяин для этого дара, – говорит Пасселаим с сожалением. – Он принесет тебе только горе. Поверь.
Может, стоит вернуть птичку атланту? Забирай обратно свой дар – и свое проклятье, сын Посейдона. Если бы это было возможно…
«Встань и уезжай
Ты не знаешь игру»
Верно. Я не знаю игру. Но я не собираюсь сдаваться.
– Я рискну, – говорю я.
Молчание.
– Что ж, – кивает последний атлант. – Это твой выбор.
* * *
Открываю глаза. В комнате клубится дым – я чувствую сладковатый запах тлеющих на углях трав. От копоти першит в горле.
Я резко сажусь.
Висок словно пронзает железная игла. Ох!
Фокусник смотрит на меня непроницаемым темным взглядом. Белки глаз у него синеватые.
– Что? – спрашиваю я. В голове звенит. Морщусь и потираю висок. Ощущение, что я проснулся с глубокого похмелья.
– Проклятье, – говорю. – Я… что, спал?
Фокусник, черный как помешательство, слегка улыбается.
– Так и есть. И, похоже, разговаривали с богами, легат.
Кха-кха. Я откашливаюсь. Во рту кисловатый привкус – как от вулканического пепла.
– Что это было?! Где атлант… – я замолкаю.
Я вижу высокую фигуру в капюшоне. Она сидит спиной ко мне у жаровни. Значит, это был не сон?!
В два шага я оказываюсь рядом. Сдергиваю капюшон…
И застываю. Проклятье!
Человек поднимает взгляд. Голубые глаза. Глубокий шрам пересекает лицо от виска до челюсти. Светлые волосы, нос горбатый и кривой, видимо, его не раз ломали. Человеку лет двадцать пять. На лбу выжжено клеймо – беглый раб. На щеке – еще одно, такое же. Значит, он два раза бежал – и оба раза был пойман.
Он уродлив, да. Но он человек, а не атлант… или полубог.
– Как твое имя? – спрашиваю я.
Человек молчит.
– Я кажется, задал вопрос?!
– Легат, – говорит фокусник. – Зря стараетесь. После второго побега бедняге вырвали язык.
– Прости, – говорю я. Потом вдруг понимаю. Тот звучный голос, что звучал во время представления…
Я поворачиваюсь к фокуснику. Он усмехается.
– Неожиданно, правда? – звучный голос раздается в каморке. Губы фокусника при это не шевелятся. Только на лбу блестит испарина.
– Так ты еще и чревовещатель? Может, в твоих жилах тоже течет кровь атлантов?!
Лицо фокусника неподвижно, словно каменная маска. Кажется, моя ирония не достигла цели.
– Прощайте, легат, – говорит он вместо ответа. Голос – снова его обычный, только очень уставший. – Может, еще встретимся. И удачи вам.
Я киваю.
– И тебе удачи, жрец единственного бога.
Фокусник вздрагивает.
Глава 4. Человек с серебряным лицом
Титан Прометей подарил людям огонь. И в каждом человеке есть частица этого дара – иначе бы у нас не было бессмертной души.
Так говорят.
Но одно все забывают…
Откуда Прометей взял огонь? Правильно. Позаимствовал у кузнеца Вулкана, обитающего в глубинах Эреба. В подземном мире…
В мире мертвых.
Какая ирония. В каждом из нас – без исключения! – горит огонь Преисподней. Отражаясь в черных водах болота Коцит. Да, за это надо выпить неразбавленного…
Каждый человек носит в себе частицу Ада.
* * *
«Эй, ты!» – удачное имя для домашнего раба. Никогда не забудешь.
– Господин, он здесь, – говорит Эйты.
– Хорошо.
Я откладываю в сторону стило и восковую табличку, встаю.
В атриуме палатки ждет невысокий кавалерист. При виде меня он выпрямляется. И тут я понимаю, насколько он худой. Скелет, кое-как обтянутый кожей. Болезненно бледное лицо с желтизной, глубоко запавшие глаза.
Он вскидывает руку, чтобы отдать честь – и вдруг начинает кашлять. Пытается зажать рот ладонью. Бесполезно.
Кха-кха. И словно рвется что-то внутри. И чем сильнее кавалерист пытается сдерживаться, тем хуже.
– Про… простите, легат, – говорит он наконец.
– Давно это у вас?
Кавалерист поднимает взгляд. С трудом выпрямляется.
– С похода Тиберия.
Всего два года? Великая Германия сожрала его здоровье и силу. Выпила кровь. За это время от человека остались кожа, кости да боевые награды…
Грудь кавалериста увешана фалерами – за храбрость, за взятие чего-то там, за осаду крепости и прочее.
Награды тяжелые. Это, видимо, чтобы его не унесло ветром.
Марк Скавр, декурион всадников Восемнадцатого легиона, салютует:
– Легат!
– Это ты нашел моего брата, декурион?
– Да, легат.
Я медлю, прежде чем задать следующий вопрос.
– Кто был с вами?
Я знаю ответ, но должен убедиться.
– Однорукий варвар по имени Тиуториг, – говорит Марк. – Этот гем служил у нас проводником. Раньше он несколько раз нам помогал, и все проходило хорошо. Мы ему доверяли. Но на этот раз… Вы сами знаете, легат.
Конечно. Но я до сих пор не могу сложить воедино эту мозаику.
Итак. Однорукий привел моего брата и его охрану в маленькую германскую деревню. Там у брата была назначена встреча. С кем? Я до сих пор не выяснил. Но дело было очень важное и секретное, иначе бы Луций не поехал сам, лично. Причем с маленькой охраной.
А потом этот же Тиуториг нашел отряд Марка и заявил, что «римские солдаты в опасности». Всадники тотчас выдвинулись. Однорукий привел турму Марка в ту самую деревню, где они нашли тело моего брата и его мертвых легионеров. И тут Тиуториг исчез. Прежде чем Марк успел сообразить, что гему стоит задать некоторые вопросы.
По времени не совпадает, вот что меня тревожит. К моменту появления в деревне всадников Марка Скавра мой брат и его люди были уже мертвы. Тиуториг должен был сначала привести Луция в деревню, затем срочно ехать за Марком, а потом возвращаться с всадниками в деревню. Убивать моего брата у него просто не было времени. Это сделали другие.
Если бы не странное исчезновение Тиуторига, я бы решил, что Луций почувствовал опасность и сам послал варвара за подмогой… Просто помощь запоздала, но… Гем привел людей Марка в деревню и исчез. Потом однорукого видели в разных местах, достоверно известно, что Тиуториг ранил одного римского солдата. Когда я приехал в Германию, однорукий проник в дом Вара, в мою комнату – и что-то искал там (неужели глиняную птичку? Или кодекс Луция?). Тарквиний, старый раб, воспитывавший меня с детства… Он невовремя зашел ко мне в комнату – и однорукий цинично убил старика. Хотя мог просто оглушить.
Я снова чувствую горечь. За Тарквиния мне обидней всего.
В общем, у меня теперь две задачи: найти однорукого и узнать имя того, с кем встречался Луций.
Проклятье, проклятье, про…
Я стучу по столу ладонью, потом соображаю, что делаю. Поднимаю взгляд.
– Когда вы нашли убитых, кровь была свежей?
Декурион кивает:
– Прошла всего пара часов, может, даже меньше.
– И убийцы могли находиться рядом, – говорю я медленно. – Интересно. Закололи всех римлян и…
– На вашем брате не было ран.
– Нет?
Этого я не знал.
– Мы нашли Луция Ветурия в доме. Сидел с открытыми глазами, за столом. Словно уснул. Ваш брат уже не дышал, легат. Но… – декурион запинается.
– Что «но»?
– Ну, он скорее выглядел спящим, чем мертвым.
Спящим? Интересно. Яд не очень сходится с моим представлением об одноруком. Этот гем скорее убьет собственными руками… вернее, единственной рукой… чем возьмется за отраву. К тому же «яд» подразумевает знание о ядах. Что тоже не так просто. Это уже Рим. Египет. Или, скажем, Парфия и дальше на восток. Там это дело любят. А тут люди простые… Варвары.
– Яд?
Декурион пожимает плечами.
– Не знаю, легат. Я не очень в этом разбираюсь.
Я молчу. Думаю.
«Случайностей не бывает», сказал последний из атлантов. «Случай – это просто выбор того или иного варианта».
– Марк? – говорю я наконец. Поднимаю взгляд. Кавалерист переступает с ноги на ногу.
– Легат?
– Покажешь мне это место?
* * *
Небесный эфир, он же квинт эссенция – пятая стихия. Легчайший слой воздуха, в котором живут и которым дышат боги. Если задрать голову и посмотреть вверх, то его даже можно увидеть. Он голубого цвета. Он – Келест. Небесный.
Его зовут так же, как меня. И как звали моего брата. Как нашего отца.
Келест. Семейное прозвище.
Означает высоту стремлений, чистоту помыслов, полет мысли… и что-то еще.
А еще мы очень жестокие. По себе знаю.
* * *
Тит Волтумий, старший кентурион Семнадцатого легиона. За сорок, круглая голова с сединой в висках. Жесткие черты лица, крупная челюсть. Насмешливые морщины в уголках глаз. Кентурион идет, слегка прихрамывая. В какой-то момент он оступается и едва заметно морщится. Тит Волтумий был ранен в ночном бою, когда наши пути пересеклись с шестью гемами. Меня тоже задели, но то была царапина. Рана Волтумия оказалась гораздо серьезнее…
Кентурион берет себя в руки, подходит и салютует – четко и красиво. Как всегда.
Хромота почти незаметна. Если бы я не знал, то…
– Как твое бедро? – спрашиваю я.
Кентурион кивает, щурится:
– Спасибо, легат. Уже могу танцевать.
Я хмыкаю.
– Конечно, конечно. Рад тебя видеть, Тит. И – давай выздоравливай. Ты мне нужен. – Я поворачиваюсь, чтобы идти.
– Легат?
– Что, Тит?
Глаза кентуриона ярко-золотистые, как мед. Он наклоняет голову, смотрит на меня исподлобья.
– Вы, наконец, скажете, куда собираетесь? Или мне догадываться?
Я улыбаюсь. Мне сильно не хватало этого долбанутого на всю голову служаки…
– На танцы, кентурион. На танцы.
* * *
Почему умер мой брат?
Я спрашиваю у богов – и напрасно жду ответа. Молчание. Тишина в эфире.
С тем же успехом я мог спросить, почему вольноотпущенники Августа убили моего отца. Или почему сделали это на моих глазах?
Кровавое пятно на белоснежной отцовской тоге…
Келест – означает небесный.
Огромное зеркало из черной бронзы, доставшееся мне в наследство от брата, высится посреди палатки. Оно такое старое, что, вероятно, перешло к Луцию от предыдущего легата.
Я внимательно разглядываю себя в отражении. Я похож на серого человека? На атланта?
Я надеваю перевязь с мечом, поверх – солдатский пояс с широкой пряжкой. Сверху – шерстяной плащ. Застегиваю его фибулой на правом плече. Кинжал пугио – в ножнах на поясе. Кажется, все.
Нужно ехать. В этот раз я не совершу ошибки – как тогда, в таверне. В этот раз со мной будет Тит Волтумий, старший кентурион, гроза легионной «зелени»…
А также Марк Скавр и целая турма всадников.
Выхожу из палатки. Меня уже ожидают. Вереница солдат расположилась на Санктум Преториум – главной площади лагеря. Алые вексиллы колеблются от ветра.
– Все готово?
Декурион Марк кивает. Они с Титом обмениваются приветствиями – как старые знакомые. Я сажусь верхом, натягиваю повод, жеребец переступает. Все, пора трогаться.
Кентуриону подводят каурую кобылу.
– Проклятье, – говорит Тит. – Я так и думал, что тут какой-то подвох…
Всадники хохочут.
Тит влезает на лошадь без особого удовольствия. С недоверием смотрит на ее загривок. Все-таки он пехота, «мул», для него лошади – нечто совсем чуждое. Я сжимаю коленями бока жеребца.
– Поехали!
* * *
Спустя пару часов, когда солнце начинает клониться к горизонту, мы прибываем на место.
– Легат, – декурион придерживает коня. Тот со злостью грызет удила. – Вот она, та деревня.
Я киваю. Спешиваюсь – ноги болят так, что я еле могу идти – и веду коня в поводу. От покосившегося частокола и заброшенных амбаров ложатся на дорогу вытянутые, угловатые, изломанные тени. Вечер. Лучи солнца пробиваются сквозь листву, все залито красноватым светом – словно это вода с растворенной в ней кровью. Негромко стучат копыта.
Заброшенная германская деревня. Место, где люди больше не живут.
Владение мертвых.
Туман скапливается в низинах. Сквозь прозрачную белесую пелену медленно прорастают стволы сосен.
Деревня – это правильный круг, огороженный частоколом. В центре длинный бревенчатый дом – один на всех жителей. Обычное дело для местных деревень, объясняет декурион. Марк – разведчик, поэтому знает о германцах больше, чем они сами.
Мы объезжаем дом по широкой дуге.
– Здесь мы их похоронили, – говорит кавалерист.
Ветер усиливается. Шелест листьев над головой становится тревожным. Словно предупреждает меня:
«Остановись, Кай. Ты еще можешь остановиться».
Перед моим лицом пролетает, кувыркаясь, желтый лист. Я поднимаю глаза – над общей могилой «мулов» Семнадцатого легиона, убитых здесь два месяца назад, шумят буки и ясень. Далекие сосны скрипят тоскливо. Жалуются на забвение.
Красно-желтый слой опавших листьев покрывает землю…
Скоро осень. Она уже здесь.
Я говорю:
– Кентурион, вы со мной. Остальные – с декурионом. Марк? Выставьте посты и ждите приказа.
Декурион кивает. Он маленький и очень худой, и забавно смотрится на крупном испанском жеребце. Тот косит на меня лиловым глазом и дергает ушами.
Лошадям в этой деревне не очень нравится. Я их понимаю. Когда мы с кентурионом остаемся одни, я говорю:
– Тит.
– Да, легат. – Кентурион ждет. Конная поездка нелегко далась ему, лоб блестит в испарине.
Я говорю:
– Прикажи всадникам принести лопаты. Земля, похоже, затвердела.
Он медлит:
– Легат?
– Что, Тит?
Кентурион смотрит на меня. Щурится.
– Хочу напомнить. В прошлый раз мы снимали с креста распятого человека…
– Верно, кентурион. Так и было.
– Потом вы оживляли его.
– Да, но…
– Мне это не очень понравилось.
– Я понимаю, – говорю я медленно. Тит Волтумий – единственный, кто знает о моей даре. Не считая фокусника и последнего атланта.
– Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат.
Молчание. Где-то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы – это к несчастью.
– Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать?
Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз – насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат.
– Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше…
* * *
Но мы это делаем.
Мы с кентурионом втыкаем лопаты в землю, наши лица завязаны тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, находим и вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более-менее целым. Но даже он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.
– Внутрь, там нас не будет слышно, – говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы с Титом затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться и поблевать.
От сладковатой вони мертвечины кружится голова.
– Теперь иди, Тит, – говорю я. – Дальше я сам.
Кентурион медлит.
По нашим римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца – значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.
Мне проще. Я в богов не верю.
– Ступайте, кентурион. Это приказ.
Он нехотя салютует.
Я достаю глиняную птичку.
Она холодна под пальцами. Словно сделана из металла.
«Мертвых нельзя вернуть», – вспоминаю я… и сжимаю птичку в кулаке. До боли. Она врезается в пальцы.
Но иногда – все-таки можно.
* * *
Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека – после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.
Интересно, сможет ли он вообще говорить?
Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.
Слушайте, боги, в которых я не верю!
Слушайте, люди, которые не верят в меня!
Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!
«Ты многого не знать, римлянин», сказала Туснельда.
Но я узнаю.
«Вернись», мысленно приказываю я. Нужно сосредоточиться.
Вспышка. Знакомая дрожь – словно все волоски на теле разом встали дыбом…
Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…
Это чудо.
Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.
– Ну же, – говорю я негромко. – Ответь мне, солдат.
Долгое мгновение ничего не происходит.
Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…
– Кха, кха!
Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!
– Кто ты? – говорю я.
Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему:
– Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты?
– Я… я-я… арматура, – это больше похоже на шипение.
«Арматура» – опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты «арматуры» – это железный остов легиона.
– Сенат и народ Рима, солдат, – говорю я. – Как тебя зовут?
– К-ке… зо О-о… имий.
Кезон Опимий. Получилось.
Мертвец вернулся.
* * *
Дом построен из сосновых бревен – если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак.
И он действительно длинный, этот дом.
Раньше пространство было разделено занавесками на каморки для отдельных семей, но после убийства легионеров дом пустует. Похоже, его даже успели пару раз разграбить…
Грязные полотна тут и там лежат на полу или свисают со стен. В этом есть нечто жутковатое.
Огромный деревянный стол повернут под углом к стене. На нем стоят глиняные тарелки с засохшими до камня остатками еды. Словно стол надеется, что хозяева когда-нибудь вернутся…
Никогда.
Мертвец хрипит и шевелится.
Я встаю, делаю глубокий вдох ртом и опускаюсь на корточки – словно ныряльщик за раковинами. Я должен задать вопрос – и получить ответ. Другими словами, мне нужен жемчуг…
– Кай Ветурий Келест.
Невольно вздрагиваю. Голос раздается в заброшенном доме. Низкий и рокочущий. Дом эхом отражает этот низкий голос – так, что начинает гудеть весь, целиком. Вся эта громадина.
– Легат Семнадцатого. Какая неожиданная встреча.
И это говорит не мертвец.
Я поднимаю голову. Ну, наконец-то…
Встаю. В дальнем конце дома, рядом с дверным проемом, стоит человек. Неужели этот тот, кто мне нужен?! В следующий момент я чувствую разочарование – у пришельца две руки, а не одна. Проклятье!
Я ждал однорукого. А появился этот.
Он высокий. Широкоплечий.
На лице – маска. Тускло блестит серебро. Я поднимаю брови. Забавно. Похоже, это маска римского всадника. Такие используются на учениях, чтобы защитить лицо от удара копьем. В бою – очень редко. Гладкое серебряное лицо без возраста, изогнутые брови…
Человек в маске опасен.
Он настолько опасен, что у меня бежит озноб по затылку. Он словно сгусток чудовищной силы и власти.
– Я слушаю, – говорю я. – Только побыстрее. Я занят.
Человек делает шаг, поднимает длинный меч. Это кавалерийская спата. Отличный клинок.
Хорошо.
Он мягко идет по дому. Ко мне. В определенный момент человек в серебряной маске сдвигается вправо, чтобы солнечный свет был у него за спиной. По клинку бегут отсветы…
Я щурюсь, моргаю.
Хитро. Из-за проклятого солнца я почти слеп. Человек шагает ко мне черным истончившимся силуэтом в ореоле желтого света. «Серебряная маска» тонет в нем и все равно идет.
Я слышу скрип деревянного пола. Ближе, ближе…
Мягкие сапоги. Он ступает почти беззвучно – словно плывет в потоке света.
Меч плывет вместе с ним.
Что ж… Я выпрямляюсь. Приятно иногда встретиться с противником, который от тебя не бегает.
«Идущие на смерть приветствуют тебя!»
Я кладу ладонь на рукоять гладия. Лишь бы он не подвел. Спата длиннее на ладонь и выкована из отличного железа. И спата, в отличие от гладия, не гнется при ударах…
Человек в серебряной маске неторопливо шагает.
Он рослый и крепкий. И при этом – мягкий, точно кошка. Я отмечаю его обманчиво расслабленные движения. Человек держит спату острием к земле – и приближается.
– Зря ты пришел сюда, – голос из-за маски искажен.
Я выпрямляюсь. Хо-ро-шо.
– Наконец-то, хоть кому-то не наплевать на смерть моего брата, – говорю я. С тихим скрежетом гладий покидает ножны. – Это мой меч. Я буду убивать им своих врагов.
* * *
Мы стоим друг напротив друга – я и человек в серебряной маске.
– Может, сдашься? – предлагаю я. – Обещаю честный суд. Почти.
– Нет, – человек качает головой. Серебряная маска пускает отсветы по стенам. – Я пришел сюда не за этим. Я пришел поговорить…
– Хватит болтовни! – я делаю шаг.
Мы сходимся.
Клинки со скрежетом ударяются. Еще раз. И еще.
Через несколько мгновений я понимаю, что он мне не соперник.
Серебряная маска – неплохой боец. Сильный, гибкий, с хорошей скоростью… Длинные руки и высокий рост тоже помогают.
Но у него нет таланта. Он не может импровизировать. Он действует от головы…
И поэтому проиграет. Потому что я умею думать всем телом. Я перехожу в контратаку и увеличиваю темп. Раз, раз, раз-два. Клинки звенят.
