Симон Соловейчик
Большая книга по педагогике для родителей. Как выстроить правильные взаимоотношения с вашим ребенком
Воспитание общением
Все воспитатели (и дома, и в школе) делятся на тех, кто нашел общий язык со своими воспитанниками и кто не может найти его. Первых ждет успех, вторых – неудача. И когда родители, у которых нет общего языка с детьми, спрашивают, что же им делать с непослушным сыном, надо ли его наказывать – это все бессмысленные вопросы, потому что если нет контакта, то ничего поделать и нельзя. Если взаимопонимания нет, нет и воспитания, нет воспитателя в доме, есть лишь педагогическое обстоятельство под названием «родители».
Вот нас спрашивают о нашем мальчике: какой он? Мы говорим: хороший, добрый, вежливый, послушный, старательный… Ну еще десяток слов найдем. Но разве десятью и двадцатью словами можно описать душу человеческую? И миллиона не хватит; поэтому никогда не станем хвастать даже перед собой, будто знаем своих детей. Да, мы знаем их лучше, чем окружающие, но непознанное поле детской души в тысячу раз шире познанного нами.
Внимание – основа понимания. Понимание – основа общения. Общение – основа воспитания… Но ведь надо еще и завоевать это внимание!
С детьми надо разговаривать! Эта простейшая истина нуждается в объяснении, потому что в огромном числе семей с детьми разговаривают лишь о том, были они послушны в детском саду или нет, хорошо ли вели себя в школе, какие получили отметки… В этих случаях общение с ребенком почти всегда превращается в экзамен, а так ли уж мы любим своих экзаменаторов, тем более вечных экзаменаторов?
С детьми надо разговаривать… Не дети сдают нам экзамен по вечерам, а мы – им; дети экзамен принимают и ставят отметку: о ней можно судить по тому, охотно ли разговаривает с нами ребенок на следующий день. Не им, а нам приходится выбирать время, когда он, ребенок, не занят чем-то более важным для себя. И нечего обижаться, что мы неинтересны сыну, что товарищи во дворе важнее для него и приключенческая книга – тоже важнее. Пока дети растут, надо улавливать эти настроения, потому что бессмысленно говорить с ребенком, если он не слушает или слушает вполуха, если рассеян, нетерпелив.
С детьми надо разговаривать… Не нам, а им принадлежит последнее слово в определении темы разговора: то, что нам кажется интересным, им скучно – и приходится подчиняться, кончать беседу.
Пока ребенок развивается, он обычно проходит несколько стадий общительности. По наблюдениям психологов, мальчик в десять лет очень нуждается в общении с родителями, в одиннадцать становится невнимательным и предпочитает разговоры со сверстниками, в двенадцать – опять открыт, любознателен, охотно слушает старших, в тринадцать – неожиданно замыкается, уходит в себя, и тут, бывает, к нему и не подступись. В четырнадцать лет сын и дочь – замечательные собеседники, разговаривать с ними – наслаждение, а в пятнадцать они вновь озабочены своими делами, своими тайнами. К шестнадцати годам, если удалось пройти через трудное время без особых потерь, устанавливаются ровные дружеские отношения с родителями.
С детьми надо разговаривать… Но дети вовсе не обязаны выслушивать нас из вежливости. Нужны те размягчающие душу беседы, когда возникает чувство связи; после них с ребенком легко договориться о чем угодно.
Есть счастливые люди, которые, кажется, от рождения владеют умением разговаривать с детьми. И откуда-то у них (а не у детей!) берутся бесконечные вопросы, на которые дети почему-то с радостью отвечают. И умеют они каждую беседу превратить в этакое состязание в остроумии – дети охотно вступают в это состязание и готовы вести его без конца. И умеют они подшутить над ребенком так, что тому не обидно вовсе, и он сам может подшутить в ответ – и это не выглядит дерзостью. И есть замечательные рассказчики, которых дети готовы слушать часами.
Ну а если мы ничего этого не умеем? Если и среди товарищей, среди коллег большей частью молчим и вообще считаемся необщительными? Среди сверстников – что ж, не всем блистать в обществе, можно и помолчать. А дома что делать? Со своими детьми?
Выход есть: быть открытыми с детьми. Обычно мы скрываем от них свою взрослую жизнь: не доросли! Или боимся, что она им неинтересна. Тут-то мы и попадаем впросак, обедняем и себя, и детей.
С ребенком можно разговаривать, как со сверстником, чуть ли не с самого его рождения. Сначала дети улавливают только интонацию, потом настроение, потом общий смысл, а потом начинают слушать со вниманием. Заботы того дня, встречи с людьми – все годится, если все открыто, все без хвастовства и все как раздумье: я вовсе не рассказываю тебе в поучительных целях; просто что-то вспомнилось… Самое простое правило таких разговоров – чтобы не было назидания, не было ни тени попрека, желания выставить свою жизнь в качестве образца. Домашняя беседа – это именно беседа, в которой обе стороны выступают как равные. И равные у них права говорить, слушать или прерывать беседу, когда она покажется неинтересной.
Но, кроме своей жизни, есть еще и книги, и газеты, и телепередачи, и кино. О них можно разговаривать часами, возвращаясь вновь и вновь, пока и сами мы не научимся – ради детей – не ограничиваться, говоря о фильме, одним только словом «ничего». И есть еще рассказы детей о школьных делах – третьеклассника так легко вызвать на эти рассказы, если только показать ему, что нам интересно все… Правда, рассказы его бывают бесконечными, нужно огромное терпение, почти мужество, чтобы выслушивать их. Что поделать? Приходится заставлять себя – нужно же человеку…
Есть семьи, где привычка не разговаривать с детьми укоренилась настолько, что в доме царит гнетущая, тяжелая атмосфера: дети в таком доме словно навсегда признаны виноватыми перед родителями. Начинается эта война обычно с невинного на первый взгляд наказания: «Я с тобой не разговариваю, – объявляет мама. – Я на тебя обиделась!» Или еще хуже: «Я тебя не люблю».
В детстве, лет до шести-семи, ничего страшнее такого наказания для ребенка нет: мама меня не любит!
Представим, каково ребенку, с которым не разговаривают демонстративно – порой час, порой день, а со старшими – и месяцами!.. То ли ждут, когда попросит прощения, то ли такое уж неотходчивое сердце у родителей. Мало того что это самое жестокое наказание, это еще и пример дурной: не пройдет и полугода, как дочка объявит маме: «Я с тобой не разговариваю! Я на тебя обиделась!»
Обычно мы прекращаем отношения с ребенком именно тогда, когда он больше всего нуждается в нас, когда у него неприятности: устал, неудачи в школе, совершил серьезный проступок. Его мучит совесть, он хуже ведет себя, дерзит, огрызается – тут-то мы и отворачиваемся от него.
Мы, видите ли, в нем разочаровались! Мы не ожидали, что у нас вырастет такой дурной сын! Мы собирались всю жизнь прожить этакими золотыми медалистами, а тут такой конфуз!
Так уж обычно устроены родители: веселого и благополучного ребенка все любят, а от неудачливого отворачиваются, хотя именно ему больше всего и нужна наша любовь.
Любить хорошего сына можно без душевных затрат; чтобы любить того, кто не радует нас примерным поведением и отличными отметками, надо потрудиться душой. Вот на этот труд нас порой и не хватает.
Отказ в любви – это признание своей слабости: «Я с тобой ничего не могу поделать, я от тебя отказываюсь, живи как хочешь».
Трехлетняя девочка в деревне, когда мама ей так сказала, поднялась и пошла из дому – едва отыскали. Если ты меня не любишь, мама, то что же мне делать дома? Вышла за калитку и пошла себе…
Самые злобные чувства, самые мстительные картины рождаются в сознании ребенка, которому отказали в любви, – и очень редко приходит раскаяние и осознание вины. Иных детей приучили чуть что просить прощения: «Я больше не бу-у-ду» – «Ну хорошо, беги играй». Это уж чистая комедия, роли которой выучены заранее и назубок. И от того, что комедия исполняется много раз в день, ее играют без вдохновения, как попало, небрежно – о каких же чувствах можно говорить! О каком воспитании!
Если налажен и отработан механизм «Проси прощения», то ребенку можно решительно все: потом попросит прощения – и дело кончится. Гордому ребенку просить прощения труднее, это кажется ему унизительным, особенно когда он чувствует, что не виноват (а так чаще всего бывает). Но постепенно и его приучают. Замечательная тренировка в лицемерии!
Как мы приучаем малыша к необходимейшему слову «нельзя», так и нам, родителям, кто-нибудь должен на каждом шагу твердить: нельзя, нельзя, нельзя!
Нельзя упрекать детей, потому что для ребенка каждый упрек – сердечная рана, не заживающая годами, а если ребенок привык к нашим упрекам – то и тем более нет в них смысла.
Нельзя попрекать детей ничем. Будем держать в уме список запрещенных фраз: «Я для тебя все делаю, а ты! Отец старается, а ты? Мы тебя кормим-поим, а ты? Такой большой уже, а ты? Такой здоровый, а ты…»
Нельзя «отказывать в любви», причинять не соразмерное вине страдание.
Скандал – вот почти единственная форма общения детей с родителями в семьях, где полностью разрушен контакт. Скандал – взаимодействие двух людей, которым надо бы разойтись, разбежаться и никогда не встречаться. Но они не всегда могут это сделать. Например потому, что дети еще не выросли, не могут жить самостоятельно, но жить в доме родителей и скандалить с ними целый день – это они уже могут, этому они обучены с детства. Иные дома – настоящая школа скандала, со всеми признаками умелого обучения, с теорией, с примерами, с тренировкой, с упражнениями.
Там, где царит скандал или даже где скандалы вспыхивают время от времени, ни о каком воспитании не может быть речи. И никаких советов дать невозможно: они бесполезны.
Расширяя понятие скандала, я назвал бы этим словом любое применение силы. Скандал возникает не тогда, когда человек сердится, негодует, возмущается – на эти проявления чувств каждый имеет право. Граница между обычным человеческим негодованием и скандалом в том, что негодующий просто проявляет свои чувства, дает им вылиться, а скандалист упорно добивается победы. Если не явно, то тайно, мысленно сжимает он кулак, потом и действительно сжимает кулак, потом готов ударить, потом замахивается, бьет, избивает… Скандалист топчет душу, а два скандалиста, встретившись, задают друг другу душевную трепку. Не все люди получили хорошее воспитание в детстве; речь иных груба, но в скандале не то действует, что слова грубы, а то, что произносятся они без желания найти общий язык.
Многое простительно ребенку: разбитая чашка и выбитое стекло, лень, неаккуратность – простительно или уж, во всяком случае, не ужасно. Разбитая чашка не стоит того, чтобы из-за нее сердиться, а однажды не умывшийся мальчишка вовсе не обязательно станет грязнулей. Все вызывает тревогу, но все можно простить, а иногда и не заметить. Одно, по-моему, непростительно, одно нельзя пропустить без внимания – грубость, особенно первую грубость.
Грубость, сознательное стремление унизить, заносчивый, насмешливый тон – вот что должно вызывать тревогу. Самый легкий способ реагировать – крикнуть в ответ: «Ты как говоришь? Ты с кем разговариваешь? Как ты разговариваешь с матерью? Это тебя в школе так учат разговаривать с матерью?» и т. д. Здесь расчет на то, что сын просто забылся, надо его одернуть. Но беда не в том, что он нагрубил матери, – беда в том, что он вообще, оказывается, способен на грубость! Что ж, он запомнит урок и научится держать себя в руках, он не будет грубить матери и тем более отцу. А учителю? А соседу? А прохожему на улице? А товарищу можно грубить?
Нет, реакция «Ты с кем разговариваешь?» не годится. Ни с кем нельзя разговаривать грубо! Нет такого существа, которому грубить разрешается.
Итак, не пропустим первую грубость. Обычно она появляется в пять-шесть лет. Простое пресечение грубости приводит лишь к внешнему результату, да и то если ребенок растет слабохарактерным или особо хитрым, двуличным. Если же у нас нормальный ребенок с сильным характером, то подавление грубости силой (грубостью же, повышенным тоном или наказанием) результата не даст, кроме разве что родительского удовлетворения. «Я все сделал, я его даже избил». Все сделал – а что получилось? Обычно в ответ пожимают плечами и разводят руками: «Что вы от меня хотите?»
Ответ на вопрос: «Что делать?», как всегда в воспитании, не может быть простым и однозначным: «наказать», «простить», «запереть», «накричать», «поцеловать». Грубость – это разрушение контакта, разрыв связи, объявление войны или симптом приближающейся семейной войны. Все силы своей души надо напрячь и найти способ восстановить эту разорванную связь. Может быть, просто показать ребенку, как нам больно? Может быть, он и не знает, что грубость причиняет боль?
Воспитание похвалой
Не бойтесь хвалить детей – на похвалах они растут, словно на дрожжах.
Как правило, мы испытываем дефицит одобрения. В три года нас хвалят каждую минуту, в пять лет – каждый день, в двадцать – хорошо, если раз в году. Грудного ребенка мама хвалит беспрестанно: он и сосет хорошо, и спит хорошо – вот молодец, вот хороший мальчик! Малыш не понимает слов, но то, что его хвалят, – это он наверняка чувствует! Познание морали начинается с того, «что такое хорошо», а не с того, «что такое плохо».
Цель похвалы одна: побуждение к нужному действию. Поэтому лучше не хвалить ребенка вообще: «Какой хороший мальчик!» Всегда стоит прибавить и объяснение, отчего же хороший: «все съел, сам лег спать, тихонько играет, сам положил кубик на кубик…» Даже когда ребенок делает что-то не так, мать находит, за что можно похвалить, и именно на это обращает внимание. Сын застегнул пальто, перепутал все пуговицы и петли, одна пола ниже другой, но мать не говорит ему: «Неряха», а говорит: «Молодец! Сам застегнулся! Все так хорошо получилось, только одна пуговка не в ту петлю попала!»
Особенно важно сопровождать похвалами действие, представляющее для ребенка трудность. Например, стал есть сам ложкой. Конечно, все с ложки падает, а мама приговаривает: «Вот молодец, вот хорошо, все сам… Ну-ка еще попробуй. Вот молодец».
А если ребенок хвастается, напрашивается на похвалу? Нас сразу охватывает страх: не вырастет ли хвастун? Не вырастет! Хвастунами становятся как раз те, кто недополучил положенную каждому человеку порцию поощрения. Ребенок зовет: «Мама, посмотри, что я построил! Что я нарисовал! Как я научился кувыркаться!» Молодец! Молодец! Молодец! И конечно, мы произносим это главное слово воспитателя не между прочим, не небрежно, а самым компетентным тоном, со знанием дела говорим, с радостью. Мы никогда не устаем радоваться достижениям ребенка!
Другое опасение: вот я его хвалю, он к этому привыкнет, а пойдет в школу, и там окажется… Тяжело ему будет. И ради будущей способности обходиться без похвал мы сегодня стараемся не замечать успехи ребенка – чтобы потом ему не было трудно. Но он придет в школу, встретится с детьми, уверенными в себе, выросшими на похвалах, – и действительно будет проигрывать рядом с ними.
Обычно ставят в одну строку поощрение и наказание. Но сила их неравная. Наказание действует сильнее, когда речь идет о людях взрослых. Если же мы только начинаем воспитывать, поощрение во сто раз действеннее. Особенно если оно исходит от авторитетного человека. Словом, не бойтесь хвалить детей…
Ведь и у взрослых так же. Если кто-то, оценивая твою работу, начинает с признания ее достоинств – ты потом легче принимаешь даже самые серьезные замечания.
У хорошего воспитателя даже порицание начинается с похвалы. И если он хочет сказать о недостатке, он говорит о нем как об исчезающем недостатке – мол, все хорошо, все идет в правильном направлении, еще немного усилий!
Но вот ребенок пошел в школу, и вдруг выясняется, что он не может хорошо учиться, что он медлителен в работе. Его бранят, ему внушают тем самым, что он хуже других, неспособный, и здесь главная наша задача – сохранить у человека хорошее представление о себе самом.
Если ребенок учится хорошо, единственное, что мы должны делать, – интересоваться его успехами, сдержанно хвалить. Если же учится плохо – надо помочь ему. Сухомлинский считал, что маленьким детям обязательно надо помогать дома, сидеть с ними, потому что у них слаба еще собственная воля.
В идеале так и должно быть. Но что подчас при этом творится в доме! Какие крики! Какие оскорбления! Какие слезы! Война, а не уроки. Учение с первого дня превращается в мучение, и ребенок не знает, чего же ему больше бояться: школы, где на него кричат, или дома, где на него кричат еще больше?
Учить ребенка письму и чтению, если он сам не научился, – дело трудное, оно требует терпения и благожелательности. И если мы не можем пересилить себя, если срываемся на брань и крик, лучше оставить ребенка в покое, не помогать ему вовсе, потому что не так страшны двойка и все плохие отметки, вместе взятые, как эти ссоры, брань и крик.
Ведь очень может быть, что первоклассник пошел учиться слишком рано. Дети не созревают одновременно. Значит, надо потерпеть, не ждать от ребенка немедленных успехов. Наша заинтересованность, тревога и затаенная надежда непременно сделают свое дело. Если сохранится чувство уверенности в себе – все будет в порядке!
Конечно, в воспитательных целях (особенно среди взрослых) иногда приходится сбивать слишком высокое мнение человека о себе, если он зазнался. Но ведь и в этом случае наша главная забота – не разрушить человека до конца, потому что иначе он пропал и никакая критика ему не поможет. Обратите внимание – осуждаем поступки, а личность не трогаем. Никто не скажет: «Ты вообще такой», и никто не скажет: «Да он просто дурак». Личность во всех случаях остается неприкосновенной!
Во всех случаях, кроме одного: когда перед нами дети. Вот детей можно называть как угодно и обсуждать их личные качества – не поступки и проступки, а именно глубинные личные качества.
1 сентября девочка несет в школу букет гладиолусов. Ветер рвет бумагу, вот-вот сломает цветы.
Мама идет рядом:
– Да неси же, с цветами не может управиться! Бестолковая!
Цветы девочка принесет в школу, с этим все будет хорошо. Но когда ее вызовут к доске, она будет молчать, потому что дома ей уже семь лет твердят: ты бестолковая. И учительница тоже рассердится: «Садись, какая бестолковая!»
И что тогда? Как девочке после этого учиться? Как, выросши, не бежать от матери и от школы в любую компанию, в самую дурную – она же бестолковая, никудышная, ненужная! И тогда мама скажет: «Дочь от рук отбилась! Вот вернется – я ей все косы повыдергаю!»
Воспитание продолжается, хотя и кос давно уже нет.
Самые умные ребята порой теряются, если почему-либо попадают в отстающие. Их душа замирает, способности угасают. Неопытный учитель, оставляя ученика после урока, делает это нередко столь бестактно, что вред от сознания: «Я – отстающий» в сто раз превышает пользу от дополнительных занятий. Ребенок должен всегда думать о себе как о хорошем, достойном, способном человеке, которому все под силу – и хорошее поведение, и приличная успеваемость. Вот возьмусь за дело – и все получится! Если он так будет думать о себе – он выплывет. Внушат ему обратное – пропадет.
Что же бывает, если у ребенка вырабатывается дурное, низкое представление о себе? Если ему с детства упреками, замечаниями, порицаниями и наказаниями внушают, что он хуже других, что он «ничто»?
Возможно, он смирится с этой мыслью, будет плохо учиться. А зачем? Все равно он неспособный! В дальнейшем он может вести себя по-разному, но никогда не сделает попыток улучшить свою судьбу. У него сложится психология неудачника. Да его и вправду всю жизнь будут преследовать неудачи – именно потому, что он невнимателен к самому себе, к своей судьбе. Часто человек так не ценит себя, что становится опасен для окружающих, становится хулиганом, не знающим удержу.
Но возможен и второй вариант, пожалуй, не менее опасный. Ребенок, не получивший в детстве достаточно любви, внимания и поощрения, который постоянно слышит, что он хуже других, из чувства самоохранения вырабатывает самые высокие самооценки: нет, я не хуже других, я, может быть, даже лучше! Лучше, лучше! И всю жизнь он пытается доказывать это. Такие ребята стараются верховодить чуть ли не с пяти лет – и для этого нередко подличают, хитрят, ведут себя нагло и хищно. Став взрослыми, они считают себя умнее, талантливее других. Люди не уважают меня, потому что я хуже их? Ничего, я заставлю уважать себя! И так как такие люди способны пожертвовать многим ради своего успеха, окружающим приходится плохо.
«Представление о себе самом как о достойном человеке» – выражение длинное и, пожалуй, неуклюжее. А нет ли синонима? Нет ли слов попроще?
Чувство собственного достоинства? Это важное, но довольно узкое понятие; притом чувством собственного достоинства, и даже преувеличенным, обладают иногда отъявленные мерзавцы. Они просто преисполнены достоинства – не подступись!
Так, может, речь идет о самой обыкновенной чести? Ну конечно! Именно честь, чувство чести, представление о чести и удерживает человека от дурных поступков. Чтобы люди обо мне не подумали плохо – вот честь. Чтобы я о себе не думал плохо – и это честь.
Представление о себе самом как о честном, незапятнанном человеке… Если бы удалось создать это представление в нашем ребенке! Создать, сохранить, поддержать, утвердить! Тогда мы могли бы опираться на душевные силы самого ребенка, знали бы, что он ведет себя в наше отсутствие точно так же, как и при нас, потому что не мы удерживаем его от дурного. Не мы, а честь.
«Ты хороший, ты честный, ты не можешь поступить нечестно, я никогда и ни за что не поверю, что ты поступил дурно», – будем внушать это ребенку с первых дней его жизни.
Говорят: береги честь смолоду. Но ребенок еще мал: он не может сам охранять свою честь, как не может сам прокормить себя, одеть. Это именно наша обязанность, взрослых, – охранять честь ребенка и в его собственных (это главное!), и в чужих глазах.
Сто опасностей окружают малыша, пока он вырастает: упадет, ушибется, заразится, обожжется, ударится, порежется… И тысячи опасностей угрожают чести ребенка: солжет нечаянно, ударит, возьмет чужое… И даже если он ни в чем не виноват, кто-то может накричать на него, назвать хулиганом, лентяем, воришкой. Ребенок слаб, он неминуемо совершает дурные поступки. А мы, взрослые, порой действуем по простейшему методу: оступился – осуди. Но ведь если мы хоть однажды лишим ребенка чести, нам будет трудно дальше воспитывать его, все наши усилия окажутся бесполезными, и нам останется только повторять: «Ты бесчестный, бессовестный».
Ребенок лжет нам? Конечно, это плохо, это вызывает тревогу. Но опять же, подумаем, что лучше – вынести его позор на публичное осуждение? А может, найти способ, чтобы он сам признался в дурном поступке? Или сделать так, чтобы в следующий раз ребенку вообще не пришлось прибегать к обману?
Мы часто стараемся внушить ребенку страх перед проступком, страх перед наказанием. Главное, что мы можем, что мы должны внушить ему, – страх потерять честь.
Надо лишь отдавать себе отчет: чью честь мы охраняем так упорно – честь маленького ребенка или свою? Мальчишку растили в страхе, наказывали, били, оскорбляли; он вырос подлецом, связался с хулиганами, стал грабителем, попал на скамью подсудимых – и на суде мать с пафосом объявляет: «Нет, никогда не поверю! Мое дитя не может быть грабителем». А восемнадцатилетнее дитя только усмехается.
Ах, если бы нам вырастить ребенка, которого за всю его жизнь никто ни разу не оскорбил, ни разу не тронул пальцем, ни разу не заподозрил ни в чем дурном, ни разу не унизил! Который не боится никого и ничего. Боится лишь потерять честь.
Два первых, два основных условия воспитания – душевная связь с ребенком и строительство его души, укрепление его представления о себе самом как о достойном человеке. Найти человека в человеке! Если нет контакта, воспитания нет вообще; если мы не поддерживаем представление ребенка о себе самом как о хорошем человеке – он, ребенок, сопротивляется нам, бежит от нас. Но где взять силы обыкновенному человеку для столь изнурительной работы воспитания? Где взять терпения? Мудрости, наконец?
Мать и отец приходят с работы усталые, а ребенок у них не ангел, он надоедает вопросами, он шумит и шалит, на него жалуются со всех сторон; родители чувствуют, что они должны как-то реагировать, принимать меры – до тонкостей ли им!
С другой стороны, тысячи и миллионы родителей воспитали прекрасных людей, ни разу в жизни не задумавшись ни о каких тонкостях, поступали, как знали…
Любовь матери и отца к ребенку делает их мудрыми, учит понимать ребенка, учит прощать. Любовь заставляет нас видеть в ребенке лучшее, надеяться на лучшее, поддерживать его слабые силы. Пока ребенок чувствует нашу любовь к нему, он уверен в себе, он не одинок, он знает, что он хороший и достойный человек. Любящая мать и не воспитывает вовсе, она любит – а следовательно, строит. Для любящего любимый – будь то взрослый или ребенок – никогда не помеха. Любящий не скажет: «Уйди, ты мне мешаешь». Он говорит: «Иди ко мне, ты мне нужен, мне с тобой всегда хорошо».
Главные педагогические книги нашего века называются: «Как любить ребенка», «Сердце отдаю детям», «Педагогическая поэма».
Вдумайтесь: поэма, сердце, любовь…
