Симон Соловейчик
Педагогика для всех
Но образование оказывается почти бесполезным и не ведет к самостоятельности, если не вырабатывается у человека внутренняя самостоятельность, не укрепляется тот жизненный хребет, от которого зависят все другие качества, подобно тому как физические наши силы зависят от крепости позвоночника.
Ускользающий от нас секрет слова «самостоятельность» заключается в том, что самостоятельный – значит свободный. То есть у него шире пространство жизненных выборов. И чем свободнее человек, тем значительнее может быть его выбор, тем сильнее выбор влияет на судьбу. А значит, и ответственности за сделанный выбор у него больше.
Несвободного за ложный выбор наказывает кто-то (родители, сверстники, закон), свободного за неудачный шаг наказывает жизнь. Свобода человека определяется источником наказания за ошибки; совершенно свободен человек, если источник наказаний в нем самом, и нигде больше. Для такого человека полная свобода поведения – это максимум ответственности, это крайне напряженная нравственная и духовная жизнь.
Напряженная, трудная, опасная! Для неразвитых людей она буквально невыносима – как трудна, например, для некоторых молодых парней жизнь «на гражданке» по сравнению с армейской. Они мечтают о дисциплине, потому что не могут справиться с собой на свободе, их давит тяжесть ответственности перед жизнью, они предпочитают зависимость. Так и подростки, не знавшие свободы в детстве и не научившиеся обращаться с нею, вдруг освободившись от родительского надзора, быстрее торопятся примкнуть к какой-нибудь компании сверстников, где царит самое суровое подчинение. Для духовно развитого свобода – крылья, для неразвитого – бремя. Поскорее сбросить его с себя, взвалить на плечи другого! Когда мы наказываем ребенка, мы не усложняем его жизнь, как думают, а облегчаем, и притом опасно облегчаем. Мы берем выбор на себя. Мы освобождаем его совесть от необходимости выбирать и нести ответственность, мы перехватываем у жизни право наказания, мы ставим заглушку на источник самостоятельности. И если мы постоянно наказываем, осуждаем, делаем замечания, то вырастают люди, которые боятся самостоятельности, боятся свободы. По всем представлениям человек должен бы стремиться к свободе – но нет, он стремится прочь от нее, бежит от самостоятельности. Это, так сказать, восьмой смертный грех: конформизм. Человек не хочет быть свободным даже в мыслях! Ему показывают бумажную полоску в десять сантиметров, но все окружающие, сговорившись, утверждают, что в ней только шесть или семь сантиметров, и человек в руках психолога-экспериментатора, заикаясь и смущаясь, говорит не то, что видит, а то, что люди говорят. Он несамостоятелен, он как все, он конформист. Руки могут быть в мозолях, ум изощрен, память забита знаниями, а дух спит, не развит. К ответственному выбору человек не способен, боится его, живет в полной зависимости от своего окружения, от сослуживцев, от жены, от каких-то темных сил, поднимающихся из глубины его души. Самостоятельным его никак не назовешь.
9
Но отчего одни дети и подростки, имея свободу, раскованны, а другие распущенны?
Разница в том, как пришла к ним свобода. К ответственности ведет не та свобода, что дана или подарена, а та, что добыта собственным усилием. Ребенка и подростка развивает не свобода, как иногда думают, а собственное действие по добыванию свободы, самоосвобождение. Достичь подлинной самостоятельности можно только самоосвобождением. Ребенок и на свет появляется сам – самоосвобождением.
Запомним это слово, быть может, относительно новое для вас и редкое в педагогических книгах – самоосвобождение.
Когда ребенка оставляют без внимания, без надзора, без влияния взрослых, короче говоря, без воспитания, когда он растет вроде беспризорного, – он борется за себя в компании сверстников, на это уходят все его силы, и он вырастает духовно бедным человеком (хотя возможны, конечно, и исключения). Когда ребенку приходится освобождаться от опеки родителей, когда он борется за свободу в семье, то скандалы кухонного типа не дают толчка для развития. Подросток добывает внешнюю независимость, внешнюю свободу – чтобы сменить ее, как уже говорилось, на зависимость от сверстников. Для него свобода – лишь разменная монета: здесь добыл, там продал. Самоосвобождения не происходит.
Таким образом, ценность самоосвобождения зависит от значительности противника. Одно дело – освобождаться от мелочных родительских запретов, другое – от темноты, от трусости, от засилья дурных людей.
Если в семье мир, если ребенок с первых шагов чувствует себя свободным и знает вкус самостоятельности, то он стремится стать лучше, сильнее, старается освободиться от собственной слабости, неумелости, то есть его порыв к самоосвобождению растет. Порыв к самоосвобождению, поддержанный старшими, и дает самостоятельного, свободного, раскованного – воспитанного – человека. Да и вообще освобождаться увлекательнее, чем воспитываться.
Вон идет пятнадцатилетний мальчик; взгляните в его глаза, присмотритесь к его походке, перекиньтесь с ним двумя словами, и вы сразу увидите, кто перед вами: скованный человек? раскованный? распущенный? свободный или несвободный? воспитанный или невоспитанный? Распущенный подросток в непривычном для него обществе держится неловко, скованно. Воспитанный же человек, свободный, всюду и везде раскован, свободен в движениях и поступках, он всюду один и тот же.
Воспитание – это научение свободе, научение самоосвобождению.
10
Первый шаг ребенка к свободе – рождение. Ребенок вырывается на свет. Сам! Возможности его, прежде почти нулевые, вдруг возрастают в миллион раз, и мы скорее пеленаем его, чтобы он не наделал себе вреда.
Второй шаг к освобождению: ребенок выходит из колыбели. Если его не спустить на пол вовремя, то он сам шагнет через решетку кровати, и хорошо еще, если не вниз головой. Снова в тысячу раз увеличиваются возможности и в тысячи раз – опасности. И перестраивается внутренний мир.
Первый шаг ребенка – это и первое «нельзя». Туда нельзя, упадешь, разобьешься! Вот, быть может, самая горячая точка воспитания: первый месяц после того, как ребенок научился ходить. Это как увертюра: с чего мы начнем? С бесконечных «нельзя» – или будем стараться обходиться без них? Можно кричать «нельзя», когда ребеночек тянется к электрической розетке, а можно заклеить ее пластырем, коль скоро в доме маленький ребенок. Убрать книги с нижних полок. Переставить крючок в ванной повыше, чтобы маленький не мог запереться изнутри.
Обычно родители, желая облегчить себе жизнь, хотят, чтобы ребенок поскорее усвоил запреты – но так ли это хорошо? Надо ли торопиться? Кто знает, может быть, в этой свободе под надзором, которой больше никогда не будет, то есть в полной внутренней свободе вызревают и способность любить, и тяга к самоосвобождению. Она так велика, что ребенок во всем перечит родителям. Сам! Выходит с мамой из автобуса – «Я сам!» А ведь разобьется. Мама подхватывает его под мышки, держит крепко, но приговаривает: «Сам, сам! Вот молодец, сам!» Он все делает наперекор, это называют «негативизмом» – стремлением к отрицанию. Но он ничего не отрицает, он отдается мощному, ничем пока что не ограниченному стремлению к самостоятельности. Для него свобода дороже цели и успеха. Он лучше разобьется, но – сам. Так дитя превращается в личность, а личность – это «самость». «Сам». «Я сам». И если оно, это стремление, укрепится, станет ведущей чертой характера, то все дальше будет легче, и даже подростковый трудный период будет нетрудным. Мы даем укрепиться стремлению к самостоятельности в безопасном возрасте, когда ребенок под надзором. Иначе это стремление прорвется в переходном возрасте, когда бунт и негативизм могут привести и к плохим последствиям.
Мы приучаем к свободе в пять лет – тогда к пятнадцати подросток уже умеет пользоваться ею. Кто не захотел мучиться с мальчиком от двух до пяти, а вышколил его, сделал удобным для воспитания, тот почти наверняка хлебнет с ним горя в его пятнадцать-шестнадцать лет, если, конечно, не родился какой-то особый, может быть, даже флегматичный ребенок, из тех, про которых мамы говорят: «А мой такой – посадишь его, он и сидит». В старину говорили: нянчитесь с маленьким ребенком, не придется нянчиться со взрослым.
Третий шаг еще более значительный: ребенок, освоив дом, выходит во двор (или в детский сад). Теперь он вступает в долгий период полусвободы-полунадзора, и начинается обучение ответственности. Сначала мама еще рядом, она предупредит об опасности или защитит. Надзор – он же и защита, многие люди и всю жизнь с радостью провели бы под надзором. Потом мама уходит домой, но и ребенок может скрыться, спрятаться дома. Он устает во дворе не от игр, а от самостоятельности. Он бежит домой, но горе ему, если его встречают суровым: «Ты где шлялся? Ты посмотри на себя, на кого ты похож?» Дом должен быть норкой для маленького ребенка и берлогой для большого, для подростка. Когда бы и откуда ни вернулся сын домой, встретим его с радостью. Из многих и многих воспитательных мер я не знаю более сильной, более значительной по влиянию на судьбу, чем радость родных, когда человек входит в свой дом. Все дети, видимо, делятся на тех, кого встречают с радостью, и на тех, кого встречают безразлично, хмуро, сердито. С выговорами и нотациями.
Так просто! Когда сын, сколько бы ему ни было, выходит из дома, мама каждый раз (и даже если у нее гости) провожает его и всегда повторяет: «Осторожнее на улице!», а когда хлопнет дверь – сын вернулся, мама встречает его (даже если у нее сто гостей!) – встречает с радостью. Где он ходил, мы не всегда знаем и знать не можем, но мама все равно была с ним, он от нее ушел, к ней вернулся. Он еще не совсем справляется с собой, но мама с ним, мама в нем, мама добавляет недостающую силу. Ослабляется надзор – должна усиливаться внутренняя, душевная связь с домом, она заменяет надзор. А если ни надзора, ни внутренней связи – пиши пропало.
Но вот и следующий шаг: ребенок выходит со двора в школу. Теперь родительский надзор практически невозможен, на контроль нечего надеяться; теперь затаись, не дыши и старайся дать сыну или дочери побольше домашнего тепла. Он ведь как на передовой сейчас, маленький первоклассник, еще не умеющий открыть свой собственный ранец, а мы – тыл, тыловая служба. Горе мальчику, если на него наступают в школе и предают в тылу, если на него обрушиваются со всех сторон!
Следующий шаг невидимый: выход из детства. В некоторых цивилизациях он отмечается особыми обрядами «инициаций». Бывает, ребенку меняют имя или ему приходится пройти суровейшие физические испытания. С наступлением отрочества освобождается стопор сжатой прежде пружины полового развития, девочка постепенно превращается в девушку, мальчик – в юношу: «Безвестных наслаждений ранний голод меня терзал…»
С новыми неясными мучительными желаниями освобождаются силы характера, дремавшие прежде. Происходит как бы второе рождение – другой человек, новый, взрослый, и теперь он может сам добыть то, чего не дали ему родители. С другой стороны, в нем, взрослом, исчезает все то, чего мы так старательно добивались, – исчезает способность к послушанию. Теперь все зависит от крепости внутренней связи с домом. Сумели с детства сделать ее прочной – переживем и трудное время; не сумели – намучаемся.
И наконец, наши дети выходят из школы – в мир, а затем из родительского дома – в собственный. У них появляется семья и свой первый ребенок. Цикл закончен. С рождением детей как бы заканчивается и рождение родителей. Ведь самый глубокий, биологический смысл воспитания – превращение детей в родителей. Из детского состояния они переходят в детное.
Теперь молодой человек полностью свободен от родительского надзора. Он должен сам регулировать свое поведение, иначе он, увы, вполне может вернуться в прежнее положение для доучивания: его лишают свободы, устанавливают полный надзор, и почти никакой у него теперь ответственности.
Выход в жизнь, выход из колыбели, выход из дома, выход со двора, выход из детства, выход из школы, выход из семьи – вот семь главных периодов на пути от рождения до рождения. А там – жизнь и, наконец, абсолютная свобода от всякой ответственности – смерть.
Чтобы от выросших детей была радость, они должны быть полностью независимы от нас материально – и полностью соединены с нами душевно. Чтобы навсегда сохранялось тепло отношений. Ах, какая бывает радость от взрослых детей! Она ни с чем не сравнима, у нее вкус другой, от нее замираешь. Если же идеал кажется недостижимым (полная независимость – полное соединение), то лишь потому, что мы, родители, чья первая цель – самостоятельность ребенка, почему-то боремся с этой самостоятельностью не уставая… Между тем Макаренко открыл, что жизни на свободе можно научить только жизнью на свободе. Он и преступников учил свободе – свободой, ответственности – ответственностью, а не лишением того и другого.
Придержим рвущиеся из души вопросы: «Но как, но как же?» и «Но что же делать?». Мы пока строим лишь одну стену воспитательной постройки, а одна стена не держится. Вся остальная часть книги и представляет собой ответ на простейший с виду вопрос: как вырастить самостоятельного человека?
11
Чтобы понятно ответить на какой-нибудь вопрос, нужно пользоваться понятными словами. Тут-то и поджидает нас скрытое препятствие.
Сотни лет повторяет мир иронически-грустную шекспировскую фразу: «Слова, слова, слова…». Имеются в виду возвышенные слова, которыми так часто прикрывают пустоту.
Но что же делать? Педагогика без высоких слов и понятий – обман, обман, обман… В высоких словах может содержаться ложь, а без них все оборачивается ложью неминуемо. Вот и выбирай.
Решительно выбираем! Идите сюда, слова-принцы и слова-нищие, слова, над которыми посмеиваются и без которых не могут жить, блестящие и затертые, содержащие и высшую правду, и самую безобразную ложь, слова, от которых, как нам кажется, ничего не зависит, но от которых на самом деле зависит все. Идите сюда, слова несерьезных, неделовых людей: совесть, правда, честь, свобода, сердце, радость, счастье, красота, добро, вера, надежда, любовь, справедливость, нравственность, долг, дух, душа и духовность.
Без этих понятий нам не справиться с детьми.
Есть рыцари толкового словаря, до того преданные точному мышлению, что о каждом слове с азартом спрашивают: «А что это такое? А что вы под этим понимаете?» Спокойно! К концу книги все необходимые понятия будут если не определены, то разъяснены и сопоставлены. Больше тревожит другое возможное обвинение – в бесцеремонности. Высокие слова поэтичны, высокие слова святы, к ним и прикасаться-то – кощунство.
Но мы занимаемся делом, нам детей растить, нам придется преодолеть страх и разбирать высокие слова, рассматривать их, заглядывать в них и пользоваться ими как инструментом. Простите нас, высокие слова!
Говорится: видимо-невидимо…
В воспитании детей всё видимо – и невидимо. Но пока мы пытаемся рассуждать и действовать на уровне видимого, ничего не получается, и мы даже не можем понять отчего.
Займемся непривычными нам явлениями, невидимыми, на уровне высоких слов. От них, а не от чего-нибудь другого зависит успех видимого воспитания.
12
Мамы чаще всего говорят о ребенке так:
– Был бы человек хороший, больше мне ничего не нужно.
Именно в таком порядке слов: «человек хороший», с ударением на «человек».
Все устали от дурных людей, от бесстыжих слов, от бессовестно сделанных вещей, от элементарной непорядочности. Устали от людей, безразличных к людям.
В исследовании, проведенном психологами, когда испытуемым предложили список из пяти качеств, важных для человека, большинство поставили слово «доброта» на первое место. Мы все мечтаем о добром окружении.
Но когда этим же самым людям предложили такой же точно список – но для себя, то слово «добрый» было сброшено с чемпионской первой ступени на третье-четвертое место. «Вы, пожалуйста, будьте подобрее ко мне, а у меня доброты хватит» – так это нужно понимать.
Каждый из нас кажется себе очень добрым; отчего же в мире так не хватает доброты? Каждый склонен ждать добра от другого, а не от себя.
Несмотря на общую нашу тоску по совести и добру, у человека есть основания сомневаться: доброта и честность – это достоинство или недостаток? Сила или слабость?
В этом сомнении – всё. Тут сердце, нет, тут сердцевина всех наших воспитательных стараний.
Воспитать честных и добрых детей, воспитать «человека хорошего» можно, и притом в любых, даже самых отвратительных обстоятельствах; но для этого необходимо, чтобы кто-нибудь рядом с детьми, хоть один человек из многих – вы, читатель, или кто-нибудь другой – искренне, глубоко, не сомневаясь – то ли с детства не сомневаясь, то ли победив сомнения, – верил, что доброта и честность, или любовь и совесть (что одно и то же), не только не слабость человеческая или глупость, но в них-то вся сила, в них весь разум мира.
Любовь и совесть правят миром.
В этой строчке, которая может вызвать и усмешку, в этой строчке, где каждое слово может показаться напыщенным, в этой ничего не значащей для многих людей сентенции – в ней бьется живое сердце воспитания. Вся судьба детей, вся наша детная жизнь – в этих словах, в том, что за ними скрыто.
13
Любовь и совесть правят миром людей. Мы не всегда это замечаем, как не чувствуем воздуха, которым дышим, но испытываем удушье, когда его не хватает. Да, воздух загрязнен, загазован, дышать трудно, только об этом и говорят: какой, дескать, теперь воздух? Но дышим мы все-таки по-прежнему – воздухом, питаемся кислородом, в нем содержащимся. Любовь и совесть – кислород нравственной атмосферы, в которую каждый из нас погружается с первым вдохом, с первым криком. Не все мы верим в силу любви и совести, сомневаемся даже в их существовании (а есть ли любовь? есть ли совесть?), но всякое их ослабление делает жизнь невыносимой. Для каждого в отдельности и для всех вместе.
Одни думают, будто можно прожить без любви и совести; другие говорят: «Любовь! Только любовь!»; третьи стремятся к правде, справедливости, совести. Но в предложении «Любовь и совесть правят миром» главное слово – «и». Союз. Соединение. Слияние. Содействие. Сосуществование. Здесь главная нервная точка всей нравственной жизни, здесь единый центр бесконечного числа кругов, описывающих всю нашу жизнь, все наши поступки, все наши отношения, – в этом маленьком, как и подобает быть точке, «и».
Совесть охраняет доброту, добро очищает совесть. Совесть наступает, требуя справедливости, любовь прощает и позволяет отступить. Совесть непримирима, любовь мирит. Совесть разводит людей, любовь сводит их. Совесть требует казни, любовь призывает к милосердию.
Одной лишь любовью, без правды, без совести, ребенка не вырастишь. Одной лишь ответственностью, без любви и великодушия, ребенка погубишь.
Но миролюбие и совесть, любовь и правда не всегда уживаются. И только высочайшее миролюбие совестливо само по себе, и полна любви высочайшая совесть. Только на пиках любовь и совесть сходятся, становясь красотой. Совесть и любовь сталкиваются, совесть и любовь едины – оттого красота всегда живая. Оттого и говорится, что красотою мир спасен будет! Любовью и совестью. Правдой, согретой любовью.
…Высокие слова, отвлеченные. «А меня, – слышу я, – беспокоит мой Петька. Он опять не пришел из школы домой, шатается где-то!»
Но это все про Петьку. Это все для Петьки. Чтобы он по-прежнему шатался где-то целыми днями, мальчишки и должны шататься, но чтобы с толком!
14
Любовь и совесть правят миром. Я пишу эти строчки в шесть утра, на кухне, и притом на чужой. Истертая клеенка на столе, помятые алюминиевые кастрюли над плитой, хозяева дома – старые люди. Я оглядываюсь вокруг. Всматриваюсь в свою жизнь – да так ли? Сомнение охватывает меня, как и каждого человека схватывает иногда сердечная боль. Да так ли?
Любовь и совесть правят миром.
Нет-нет, читатель, я не уговариваю вас жить по совести, кто я такой? Я просто обращаю ваше внимание на одно педагогическое обстоятельство: если мы хотим, чтобы наши дети выросли добрыми и честными людьми, то мало быть такими же по отношению к детям, хоть это трудно. Но надо еще и верить в любовь и совесть – и более простого способа достичь своей цели в воспитании нет. Да, Петька шастает где-то, но мама встретит его сурово и нежно, потому что в ее душе любовь и совесть.
Свойства и судьба детей строго зависят от того, какое из пяти нижеследующих высказываний (разумеется, таких градаций не пять, а бесконечное множество, потому-то люди и разные) кажется нам достоверней:
1. В мире нет ни любви, ни совести.
2. А есть ли в мире любовь? Есть ли совесть?
3. Нет, все-таки в мире есть любовь и совесть.
4. В мире есть любовь и совесть.
5. Любовь и совесть правят миром.
И тому, кто находится на уровне первого утверждения или близок к нему, тому, боюсь, не помогут в его делах с детьми ни советы, ни консультации, ни доценты педагогики, ни профессора психологии. Так – не получается.
Если бы здесь было сказано: «Зимой дети должны ходить в обуви», никто не стал бы возражать или спрашивать, где ее взять. Кто заботится о детях, тот где-нибудь да найдет ботинки, не вступая в спор, нужны они или нет. Точно так и в невидимых нравственных делах. Справедливо утверждение относительно любви и совести или несправедливо, трудно оно дается или мучительно, нравится оно или вызывает возмущение, но для воспитания честных и добрых людей необходимо верить в правду и любовь.
Детным людям нельзя не верить в красоту нравственного мира, иначе мы не воспитываем, а развращаем детские души. Будем верить в его красоту – ради детей и вместе с детьми.
15
Мы не первые на земле живем, и до нас люди жили, и до нас детей воспитывали, и всегда были честные и бессовестные, добрые и злые, и всегда казалось, что время невыгодно для воспитания. Как вырастить хороших людей в дурных обстоятельствах? – это старинная проблема, и всегда одни люди решали ее, а другие находили оправдательные причины для объяснения бесчестности и недоброты выросших своих детей: мир виноват. Но в одном и том же мире есть хорошие школы и плохие, хорошие семьи и дурные, хорошие дети и ужасные. Воспитание зависит от мира, но оно и не зависит от него, автономно. Иначе в каждом обществе все люди были бы одинаковы.
Как оставлены нам леса, озера, поля, реки – земля, так оставлены богатства любви и совести. И точно так же, как беспокоимся мы о сохранности тех природных богатств, должны мы думать о сбережении богатств нравственных – в нашем доме, в нашей семье, в наших детях.
Трудно держать в уме множество воспитательных целей, все равно не удержишь. Если наши дети будут совестливы и добры, этого достаточно, все остальное приложится. Из школы, из жизни они сами будут выбирать и вбирать в себя все доброе и честное. Будет основа – и серьезное воспитание во всех его видах и направлениях пойдет им впрок.
Но нельзя строить третий и пятый этажи там, где нет фундамента.
16
Любимый вопрос родителей: «Как подготовить ребенка к школе?» Учителя и психологи отвечают: приучайте его к аккуратности, учите быть внимательным и так далее – как будто в школе только уроки, учение, учитель. Но в школе класс, другие дети, товарищи! Подготовим маленького к самостоятельной жизни среди сверстников, попытаемся научить его простым правилам детского общежития.
Не отнимай чужого, но и не все свое отдавай.
Попросили – дай, пытаются отнять – старайся защититься.
Не дерись без обиды.
Не обижайся без дела.
Сам ни к кому не приставай.
Зовут играть – иди, не зовут – попросись, это не стыдно.
Не дразни, не канючь, не выпрашивай ничего. Никого два раза ни о чем не проси.
Из-за отметок не плачь, будь гордым. С учителем за отметки не спорь и на учителя за отметки не обижайся. Делай уроки, а какие будут отметки, такие и будут.
Не ябедничай за спиной у товарищей.
Не будь грязнулей, дети грязнуль не любят, не будь и чистюлей, дети не любят и чистюль.
Почаще говори: давай дружить, давай играть, давай водиться, давай вместе домой пойдем.
И не выставляйся! Ты не лучше всех, ты не хуже всех, ты мой любимый. Иди в школу, и пусть она тебе будет в радость, а я буду ждать и думать о тебе. Дорогу переходи внимательно, не торопись!
17
…Я отложил ручку, потому что из коридора раздался отчаянный Матвеев крик – что такое? Упал? Разбился? Кровь хлещет?
Ах, вон в чем дело! Вечная история с ним.
В старых книгах писали, что дети, вырастая, проходят такие же стадии, какие прошло человечество: стадия собирательства, стадия охоты, стадия орды. Теорию эту в свое время раскритиковали и забыли, но вот наш мальчик подрос, ему три года, и он явно вступил в стадию собирательства. Дай ему конфетку – побежит и спрячет ее в какое-то свое укромное место, где уже хранятся обломки игрушек, бумажки, палочки, камушки, стеклышки. Оставь часы на столе, и через минуту придется грозным голосом спрашивать:
– Матвей, где мои часы?
Бежит к полке, маленький, достает из-за книг и честно протягивает: на, мол, пожалуйста, если они тебе нужны, – я думал, они просто так лежат…
Я не ругаю его, я радуюсь, что часы нашлись, что он помнит, куда спрятал. Раньше он забывал, и пропавшие вещи исчезали навсегда или по крайней мере до перестановки мебели. Нет, он не вырастет ни воришкой, ни скопидомом, с ним все будет в порядке, с этим мальчиком, просто сейчас у него такая стадия. Любимые игрушки – пустой чемодан и сумки. В чемодан можно собрать и спрятать полдома, а с сумками на кухне такая игра: складывать маленькие сумки в большую, клетчатую, с двумя кожаными ручками. Ничего, пусть играет, и спасибо, что сумками, а не чашками и не блюдцами. Но несчастье в доме, когда ему, как это только что случилось, приходит в голову засунуть большую клетчатую сумку в маленькую, а это, естественно, не получается.
Орет на весь дом! Плачет! Крупные слезы по щекам текут, утирается, оскорблен, не может вынести такой несправедливости, кричит в голос!
Все сбегаются, все пытаются объяснить, что он хочет невозможного, пытаются показать мальчику, что большая сумка никогда не поместится в маленькой, и даже сердятся на него – ну что за мальчик такой упрямый!
Мрачно слушает, замолкает, мрачно отталкивает всех и… снова хватает большую сумку, засовывает ее в маленькую, и вот-вот, кажется ему, получится, ну еще усилие… Но нет! И опять раздается отчаянный рев, опять он громко рыдает, несчастный! И нет средств успокоить его, пока не придет ему в голову какая-нибудь другая мысль, более удачная.
Маленькие дети потому с трудом понимают слово «нельзя», что оно бессодержательно. Мама танцует со щеткой в руках – подметает, и мальчик повторяет ее движения. Вот действие – вот оно повторено. Но что значит «нельзя»? Нельзя – это щетка? Нельзя – это что-то острое? Некоторые дети так и думают, и маленький тащит гвоздь: «Мама, я нашел „нельзя“». Но почему, когда берешь эту газету – все молчат, хоть в клочки ее разорви, а до этой чуть дотронешься, кричат «нельзя»? Пойди догадайся, что та газета – вчерашняя, а эта – сегодняшняя.
И уж совершенно недоступно маленькому понятие «невозможно». Это все равно что сказать ему «перпендикулярно» или «конгруэнтно». Что это значит?
Степень развития хорошо видна по отношениям человека со словом «невозможно». «Нельзя» – запрет людей, он понятен. «Невозможно» – запрет природы, с ним разум соглашается неохотно. Уже и запрещали изобретать вечный двигатель, а все же люди пытаются. Но в большинстве своем взрослые понимают слово «невозможно». Однако благоразумнейшие люди буквально теряют разум, когда дело касается воспитания детей. Они, как маленькие, перестают понимать значение слова «невозможно», не принимают его смысла, чуть не плачут – как так? Запреты природы им понятны, запреты педагогики оскорбляют их. Как так? Я директор, я все могу, мне подчиняются тысячи людей, а с этим семилетним мальчишкой я не могу справиться? Не может этого быть!
Но во всякой науке, во всяком искусстве, как и в природе, есть свои принципиальные запреты. Невозможно построить вечный двигатель, невозможно соорудить плотину из песка на бурной реке, невозможно засунуть большую сумку в маленькую, невозможно влиять на ребенка, не имея влияния на него, невозможно вырастить идеально доброго ребенка в мире, где столько зла, невозможно вырастить ребенка с абсолютно чистой совестью в мире, где столько несправедливости, и невозможно воспитать добрых, честных, отзывчивых и чутких детей, не веря в силу любви и правды.
Поймем возможности воспитания, постараемся более трезво оценить свои собственные силы, и наши дети станут если и не совершенными людьми, то, по крайней мере, людьми, стремящимися к совершенству.
18
Теперь о счастье.
…В родительский день в летний лагерь шел «Икарус», мамы и папы ехали к своим детям. Я же направлялся в лагерь по делу. Сидевшая рядом со мной у окна скромно одетая сдержанная женщина открыла томик Чехова. Дорога предстояла длинная, книжки я не захватил, люди вокруг были чужие, я стал думать о работе. И тем же тоном, каким спрашивают, например: «Вы не знаете, скоро ли мы приедем?» – я неожиданно для себя и тем более для соседки спросил ее:
– Простите, вы не знаете, что такое счастье?
Женщина с томиком Чехова в руках оказалась замечательной собеседницей. Она не стала спрашивать меня, отчего я задал такой странный вопрос, не стала с ходу отвечать: «Счастье – это…», она не сказала мне, что счастье – когда тебя понимают, или «что такое счастье – это каждый понимает по-своему», – не стала говорить цитатами: нет, она прикрыла книгу и долго молчала, посматривая в окно, – думала. Наконец, когда я совсем уже решил, что она забыла о вопросе, она повернулась ко мне и сказала…
Вернемся к ее ответу позже. Спросим себя: что такое счастье? Ведь, говоря о детях, мы все повторяем:
– Были бы они счастливы!
Что кроется за словом? Какого счастья мы желаем детям? Конечно, интересно, что думает женщина в автобусе, и что говорят философы, и что пишут в книгах. Но нельзя ли узнать, а что на самом деле счастье? Не кто что думает о нем, а в действительности?
Оказывается, это возможно.
19
В каждой стране есть свой Главный педагог – народ, и есть Главный учебник педагогики – язык, «практическое сознание», как давно писали классики. За поступками мы обращаемся к народу, за понятиями – к языку народа. Я не должен объяснять, что такое счастье, я должен смиренно спросить об этом наш язык – в нем все есть, из него все поймешь, прислушиваясь к слову в сегодняшней нашей речи. Обычно идут от происхождения слова, от его этимологии. Происхождение важно, но еще важнее жизнь слова. Народная мысль содержится не только в пословицах и поговорках, в народной мудрости (пословицы как раз и противоречивы), но в распространенных, обычных фразах и оборотах речи. Поищем: с какими другими словами сочетается интересующее нас понятие, почему так можно сказать, а так нельзя. Так говорят, а так – не говорят. Это никогда не бывает случайным.
