Скотт Дж. Колбаба
Врачебные тайны. 26 вдохновляющих медицинских случаев, которые заставляют поверить в чудо
Глава 8
Последняя дань уважения Гаса
Скотт Дж. Колбаба, доктор медицины
Джон Р. Борн, доктор остеопатии
Гас был одним из моих любимых пациентов. Знаю, что у врачей не должно быть любимчиков, но у всех нас он есть. Я наблюдал Гаса тридцать лет и всегда мог предугадать его приход из-за характерной хромоты в результате травмы, полученной во время Второй мировой войны. Я видел, как он воспитывает трех замечательных детишек, успешно заканчивает бухгалтерскую карьеру, а затем уходит на пенсию. Я знал его преданную жену Люси, которая после того, как Гасу поставили диагноз «болезнь Альцгеймера», взяла на себя роль опоры семьи.
Однако об истинном героизме пациента я узнал только тогда, когда болезнь уже приковала его к постели.
В тот день я навещал его дома и попросил Люси поведать мне историю его травмы. Она села в кресло и с нескрываемой гордостью рассказала эту удивительную историю.
Гас был обычным армейским капралом, шаг за шагом пробиравшимся через Францию в Германию. Когда американские войска пересекли границу, начались ожесточенные бои. Артиллерийские снаряды пролетали над лесом в течение всего дня, и туманный воздух был наполнен едким запахом горящих боеприпасов, растительности и разлагающейся плоти. В сумерках наступила зловещая тишина, и Гас прилег отдохнуть и поговорить со своим другом Робертом Барнсом, в то время как остальные члены взвода стояли кружком и курили. Внезапный свист одинокого снаряда нарушил тишину, разорвавшись там, где и стояли солдаты. Его осколки пробили их лица и тела – все были убиты мгновенно. В живых остались только Гас и Роберт, так как они находились не в эпицентре взрыва.
Гас был ранен в обе ноги: металлические осколки разорвали его форму и раздробили кости в нескольких местах. Он лежал среди мертвых, в луже крови, не в силах встать, надеясь на помощь, прежде чем его постигнет участь остальных членов взвода. Когда наступила ночь, мучительные стоны Роберта отвлекли Гаса от собственной боли. Он не мог говорить, а его друга взрывная волна откинула слишком далеко, чтобы товарищ мог утешить его своим прикосновением. Рано утром, еще до восхода солнца, Роберт затих, и Гас понял, что теперь тот тоже мертв.
Ослабев от потери крови и сильной боли в переломанных ногах, Гас держался до тех пор, пока несколько часов спустя на место происшествия не прибыло подкрепление. Медики в полевых условиях стабилизировали его состояние, а затем быстро доставили в хирургическую палатку, где его осмотрел один из врачей. Его ноги были так искалечены, что он сразу понял, что нужно делать.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Но придется ампутировать вам обе ноги.
Гас был совершенно опустошен.
В те дни потеря конечностей приговорила бы его к пожизненной инвалидности. Он считал, что без ног не сможет прокормить семью. На глаза навернулись слезы.
– Пожалуйста, спасите мои ноги, – снова и снова умолял он. – Пожалуйста, найдите кого-нибудь, кто знает, как восстановить поврежденные конечности. Я обещаю, что не буду препятствовать никаким операциям и терапии, только оставьте мне ноги!
Хирурги, тронутые его искренней мольбой, решили поговорить со своим командиром. Тот знал одного опытного хирурга-ортопеда из больницы Фицсимонс близ Денвера, штат Колорадо, который мог бы выполнить просьбу солдата. Они организовали эвакуацию в Англию, где ему сделали переливание крови и стабилизировали состояние. После двух месяцев лечения его перевезли обратно в Соединенные Штаты, в операционную доктора Майкла Стэнтона, молодого хирурга-ортопеда, который занимался трансплантацией и восстановлением костей на передовой. За два года в Фицсимонсе Гас перенес семнадцать операций, интенсивную физиотерапию, благодаря чему смог на своих ногах выйти из больницы. Он остался с хромотой и болью на всю жизнь, но мог ходить!
Однажды утром, в перерыве между операциями и реабилитацией в Фицсимонсе, он забрел на кухню в поисках стакана томатного сока. Там его ждала хорошенькая молодая медсестра по имени Люси, и так стакан томатного сока привел к браку, который продлился более шестидесяти лет.
Я спросила Люси, сожалел ли Гас когда-нибудь о своей судьбе, но она сказала, что все было с точностью до наоборот. Почти каждый день он выражал искреннюю благодарность за свою жизнь и спасенные ноги. Я верю, что он действительно был одним из Великого поколения[18].
Когда Гас стал прикован к постели из-за болезни Альцгеймера, Люси стала его сиделкой, соблюдая свою клятву «и в горе, и радости». Она стала его защитником в администрации ветеранов и обеспечила лучшую регулируемую кровать и другое оборудование, необходимое для предотвращения пролежней и лечения его рецидивирующих аспирационных пневмоний[19]. Она нанимала сиделок, готовила ему пюре и просила меня навещать его дома всякий раз, когда происходили какие-либо изменения в состоянии.
Но даже несмотря на исключительную заботу, Гас угасал. В День Святого Валентина ему исполнилось девяносто лет (Люси родилась в тот же день, но годом позже). Его травмы, полученные во время Второй мировой войны, снова начали причинять боль, и я знал, что будет сложно проводить терапию и практически невозможно вылечить их.
В обычное пятничное утро я совершал обход в больнице, и, как только осмотрел своего последнего пациента, пришло сообщение от Люси. К моему огорчению, Гас скончался. После окончания разговора по случайному совпадению я увидел своего коллегу, доктора Джона Борна, выходящего со стоянки. Мы остановились в комнате отдыха врачей и обменялись новостями о пациентах.
– Люси звонила сегодня утром. Гас только что умер, – сказал я доктору Борну.
Его лицо побледнело, как будто он только что увидел привидение. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова.
– Что случилось? – встревоженно спросил я.
– Это так странно, – он сел за компьютер, чтобы собраться с мыслями. – Я ехал в больницу, и меня охватило непреодолимое желание выключить радио. Обычно я никогда так не делаю, но мной завладело чувство, будто меня вызывают для очень важного дела, и все мысли немедленно обратились к Гасу. Я все время вспоминал то, что ты рассказывал о его военной карьере и жизни, как будто он прощался со мной.
Мы проверили время сообщения. Ровно семь часов – минута, когда доктор Борн выключил радио!
С тех пор мы неоднократно размышляли о событиях того утра и в конце концов пришли к выводу, что каким-то образом мы были почетными получателями последнего прощания Гаса. Не знаю, почему он выбрал именно нас, хотя это было бы не так уж и не похоже на него – сказать спасибо людям, которые были его докторами уже тридцать лет.
Поэтому и я отвечаю Гасу: «Спасибо за последнюю дань уважения, мой старый друг».
Глава 9
Леденящий холод
Джон П. Менденхолл, доктор медицины
Я знал, что замерзаю до смерти, потому что читал о стадиях обморожения в медицинской школе. Сначала тело начинает ощущать холод. Потом вы начинаете дрожать. Организм так пытается генерировать тепло. Когда наступает гипотермия (температура падает ниже нормы), дрожь прекращается и вы впадаете в замешательство и чувствуете себя очень усталым. Говорят, что это не такое уж неприятное чувство, когда ты проваливаешься в сон, затем в кому, а потом наступает смерть.
Я путешествовал со скаутами[20] по хребту Скалистых гор[21], вершины которых достигали тринадцати тысяч футов[22]. Стоял прекрасный осенний день, и поход был восхитительным. По мере того как мы поднимались все выше и выше в разреженный воздух, скауты с нетерпением ждали возможности разбить лагерь на склоне горы. Я даже не осознавал, как высоко мы уже забрались, пока у меня не перехватило дыхание. Когда отстал от группы и начал хрипеть, я понял, что у меня, должно быть, горная болезнь с отеком легких.
Я знал, что нужно было спуститься ниже и получить медицинскую помощь, но мы были слишком далеко в дикой местности, чтобы кто-то мог быстро прийти к нам. Нам придется спускаться пешком.
По крайней мере, таков был план, пока нас внезапно не настигла горная метель. Теперь идти пешком было для меня чем-то невозможным.
В промежутках между вздохами я поговорил с другими лидерами группы, и мы решили, что для безопасности скаутов нужно спуститься с горы, а я останусь здесь со своим спальным мешком, чтобы прийти в себя. Затем они пришлют спасательную команду, чтобы вытащить меня.
Они ушли, и я был рад возможности отдохнуть. По крайней мере, можно было отдышаться, не двигаясь. Я нашел относительно спокойное место на тропе, укрытой соснами, достал спальный мешок и забрался внутрь.
Было еще утро, но температура продолжала падать. Во время попыток устроиться в спальном мешке я услышал хруст снега, когда он становится очень-очень холодным. Застегнул молнию, накинул капюшон на голову и свернулся калачиком так сильно, как только мог, чтобы максимально сохранить тепло, излучаемое моим телом.
Я пролежал так совсем недолго, прежде чем меня начала бить дрожь. Сначала напряглась грудь, а затем затряслись руки и ноги, а потом озноб и вовсе превратился с настоящий скрежет зубовный.
Веки постепенно становились тяжелыми, дрожь проходила, и я почувствовал себя удивительно комфортно. Серьезность положения никак не укладывалась в голове, и я как ни в чем не бывало пришел к выводу, что это приятный способ умереть. Закрыл глаза всего на секунду, потом еще на одну, а потом…
– Просыпайся, просыпайся, – сказал чей-то голос.
Я открыл глаза и увидел лесника, который тоже попал в ловушку внезапной метели. Он находился еще выше в горах и теперь спускался верхом на лошади. Я был настолько дезориентирован, что расстроился из-за прерванного сна.
– Вставай, – приказал он, – укройся этим одеялом, и я помогу взобраться на лошадь.
Спуск вниз с горы был ухабистым, но мы наконец добрались до станции рейнджеров. Оттуда они отвезли меня в больницу, где я знал большую часть персонала.
Когда я пришел в себя, то был потрясен, увидев, что мой рентгеновский снимок груди выглядит таким же белым, как и метель, которая застала меня врасплох.
Удивляюсь, как мне вообще удалось получать кислород с таким количеством жидкости в легких. Выздоровление было постепенным, но через несколько дней меня выписали, и я радовался, что лесник на лошади случайно оказался там, в этой обширной дикой местности горного хребта.
Прошли годы, и мое чуть ли не смертельное обморожение теперь было лишь отдаленным воспоминанием. Это был обычный будний день, я вышел на работу в госпиталь в привычное время – в половине шестого утра. Сначала я обычно делал обход, а затем отправлялся в операционную, прежде чем пойти в клинику, расположенную через дорогу. Однако тем утром я сделал то, чего никогда раньше не делал: сначала зашел в свой кабинет. Я даже не знаю почему. Мне предстоял больничный обход, а работы в клинике не было.
Я открыл входную дверь и сел за свой письменный стол, размышляя о том, как прошел день и почему я сижу в кабинете, как вдруг меня прервал настойчивый стук в дверь. Это произошло между половиной шестого и шестью часами, и наших сотрудников, которые приезжали к восьми, еще не было. Я поспешил открыть. На пороге стоял человек, по его щекам текли слезы, а на лице застыло выражение невероятного отчаяния.
– Я только что пережил ужасную утрату, – сказал он мне. – Мой сын гулял по каньону и отделился от своей группы. Они только что нашли его замерзшим до смерти.
Я взял его за руку, и мы сели.
– Не могу себе представить, как сильно он страдал перед смертью. Наверное, это было ужасно. Не получается перестать думать об этом, – продолжал он.
Теперь я понял, зачем пришел в офис, и, не колеблясь, точно знал, что сказать.
– Я хочу рассказать одну историю, которая поможет вам, – сказал я.
Я поведал о своем опыте переохлаждения на склоне горы пять лет назад и сочувственно объяснил, что это вовсе не было ужасным переживанием, что его сын, должно быть, был очень спокоен перед смертью и не мучился.
Лицо мужчины изменилось, пока он внимательно слушал мой рассказ. К тому времени, как я закончил, он уже успокоился. Мы обнялись, и он ушел. Это был действительно довольно короткий визит. Я так и не узнал его имени, а он – моего. Позже в тот же день в вечерних новостях рассказали о том, что накануне вечером в соседнем каньоне был найден замерзший мальчик.
Я недоумевал, почему решил задержаться в кабинете перед обходом, хотя раньше никогда этого не делал, почему скорбящий отец выбрал обычную заднюю дверь из всех многочисленных дверей в нашем медицинском комплексе и почему я точно знал, что говорить. Моя единственная догадка состоит в том, что любящий Творец специально свел меня с этим отцом, чтобы я подарил ему утешение и привнес покой в страдающую душу.
Я больше никогда не видел его.
Глава 10
Абсолютный Миссионер
Наоми Сигалове, доктор медицины
Утреннюю тишину нарушал ритмичный стук моих ботинок, эхом отражавшийся от бетонных стен гаража для врачей. Было пять тридцать утра, и я спешила в больницу, чтобы сделать быстрый обход, прежде чем отправиться в заслуженный трехдневный отпуск в Тусон, штат Аризона. Я никак не могла предвидеть, что произойдет, когда в то утро входила в двери больницы.
Моя история началась год назад, когда я впервые увидела Адель Эштон на небольшой хирургической операции. Ее всегда сопровождал муж Рон. Им было за восемьдесят, и их обветренная кожа говорила о долгих днях в африканских джунглях, где они служили врачами-миссионерами.
Они работали в импровизированной клинике в Центральной Африке, где проводили долгие часы и лечили каждого, кто приходил за помощью, а затем по воскресеньям обращались к духовным нуждам людей, живущих в отдаленных деревнях джунглей.
Это была та жизнь, которую они знали, пока возраст не лишил их выносливости, дававшей силы справляться с суровостью лечения тяжелобольных людей с использованием минимума медикаментов и почти без оборудования.
Я сидела в приемном кабинете, как ребенок у ног великих сказителей, с благоговейным трепетом слушая их рассказы об исцелении местных жителей от болезней, о которых я только читала в медицинской школе, и о применении хирургических процедур, которые я никогда не проводила.
Они были такими любящими и заботливыми, что мне пришлось напомнить себе, что не являюсь их пациентом. Они всегда спрашивали о моей жизни: семье, карьере, интересах. Но больше всего их заботило мое духовное благополучие.
– Как вы питаете свой дух? – спрашивал иногда Рон. – Вы в мире с самой собой и с Богом?
Если бы кто-либо другой задал эти вопросы, я бы, наверное, обиделась, но они всегда спрашивали с любовь и искренней заботой. Думаю, что мои ответы оставили у них впечатление, будто я знаю, что есть что-то еще в этой жизни, но определенно не верую так же, как они. Они были совершенной миссионерской парой, делавшей все, чтобы передать другим то умиротворение, которое они ощущали от знания Бога и славной жизни, которую он обещал после смерти.
Я лечила доктора Адель еще несколько месяцев и всегда получала удовольствие от наших встреч. И хотя никогда не видела их за пределами своего врачебного кабинета или больницы, я восхищалась их работой и искренней заботой обо мне, и мы стали хорошими друзьями. У них всегда в запасе была история, способная укрепить веру, и каждый из этих рассказов был более вдохновляющим, чем предыдущий.
Во время последнего визита доктор Рон очень эмоционально поблагодарил меня за заботу о его дорогой жене.
– Веруйте и полагайтесь на веру, – сказал он и пообещал: – Истина со временем откроется вам.
Меня тронула такая искренность, но я не была уверена в его словах.
Вскоре Адель поправилась, и я больше не видела своих друзей-миссионеров. Однако, поскольку мы были связаны с одной и той же больницей, я могла всегда быть в курсе их жизни. Мне сообщили, что у доктора Рона обнаружили рак и он проходил лечение. У меня возникла надежды, что терапия ему поможет и он выздоровеет.
Это произошло 10 марта, в день, когда было запланировано начало трехдневного отпуска в Тусоне. Я не собиралась работать утром в день поездки, но накануне была срочная операция, и мне нужно было навестить пациента после нее на следующее утро. Поэтому в половине шестого я отправилась в больницу.
Когда двери больницы распахнулись, необычный порыв воздуха на время отвлек мое внимание от реальности, и я как будто оказалась в другом месте. Перед моим мысленным взором возник доктор Рон. Он стоял в обычной одежде, и его глаза, казалось, смотрели прямо мне в душу.
Миссионер улыбался так, что это наводило на мысль о выполнении важного личного обязательства.
Обрадованная тем, что вижу его, я выпалила: «Привет, друг!» Вздрогнув от звука собственного голоса и вернувшись к реальности, я огляделась, чтобы посмотреть, не услышал ли меня кто-нибудь. К счастью, это было раннее утро и возле входа в больницу не было никого. Немного смутившись, я продолжила путь, не переставая удивляться, почему же доктор Рон не выходит у меня из головы, ведь я уже давно не вспоминала о нем.
Закончив обход, я собралась и поехала в аэропорт. Отпуск был спокойным и помог мне снять стресс. Три дня пролетели слишком быстро, и вскоре я уже оказалась в международном аэропорту Тусона, чтобы отправиться домой. Никогда не проверяю свою электронную почту в отпуске, чтобы избежать каких-либо неприятных новостей. Но теперь, уже на пути домой и в ожидании, пока самолет остановится возле выхода на посадку, я открыла свой почтовый ящик.
Там было сообщение от вице-президента больницы. Меня переполнили эмоции. В сообщении было сказано: «С большим сожалением сообщаю о смерти доктора Рона Эштона 10 марта. Доктор Эштон доблестно сражался с раком. Он был другом нашей больницы и по Божьей миссии помогал бедным людям в Африке вместе со своей женой более пятидесяти лет. Нам всем будет его не хватать».
Это произошло в тот день начала моего отпуска, утром, когда я вошла в двери больницы и он предстал перед моим мысленным взором. Рон выполнил обещание сделать очевидной правду о том, что есть что-то после земного существования, и выражение его лица заставило меня поверить, что это была кульминация его миссионерской жизни.