Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби. Роман
Слуга вернулся и, наклонившись к Тому, стал что-то неслышно мурлыкать ему в самое ухо, отчего Том тут же помрачнел, и, оттолкнув от себя стул, молча пошёл в комнаты.
С его отсутствием внутри Дэйзи как будто что-то быстро перевернулось и она снова склонилась ко мне и почти пропела своим зовущим, звонким голосом:
– Ник, если бы ты знал, как я люблю видеть тебя сидящим за этим столом! Ты напоминаешь мне… розу! Ну, правда же? – оборотилась она к мисс Бейкер, ища подтверждения, – Абсолютно точно, ты – роза!
Откуда она взяла этот вздор? Во мне даже в страшном сне нельзя найти ничего от розы! Она ляпнула первое, что ей взбрело в голову, но от неё веяло каким-то лихорадящим теплом, как будто из её сердца рвалось что-то, прикрытое этими нежданными для неё самой, оглушающими словами. Внезапно она смяла салфетку, бросила её на стол, и сухо извинившись, тоже ушла к себе в комнату.
Мисс Бейкер и я переглянулись стремительными пустыми взглядами. Я хотел что-то сказать ей, но она предупредительно цыкнула на меня.
– Ш-ш!
Из-за закрытой двери слышался чей-то явно волнующийся голос, и мисс Бейкер без всякого стыда, вытянув шею, пыталась расслышать слова. Голос взвивался до предела слышимости, а потом ниспадал до едва внятного шёпота, потом перешёл в запальчивый всплеск и оборвался.
– Здесь мистер Гэтсби! Вы о нём как-то упомянули! Это мой сосед! – прокомментировал я.
– Замолчите! Я хочу знать, что происходит!
– А что там может происходить? – с наивностью младенца вопросил я.
– Вы хотите сказать, что ничего не знаете? – удивление мисс Бейкер было таким искренним, что я смутился, – Я думала, тут все всё знают!
– Я ничего не знаю!»
– Между нами… – она на секунду как будто замялась, не зная, что сказать, – Говорят, у Тома есть какая-то пассия в Нью-Йорке!
– У него есть женщина?» – почти повторил я в полной растеряности.
Мисс Бейкер только кивнула в ответ.
– Могла бы, честно говоря, набраться деликатности, и не звонить ему в обед? Не так ли? Как вы полагаете?
Пока я тужился, пытаясь уразуметь услышанное, снова зашумело крахмальное платье, заскрипели подошвы и хозяева снова пожаловали к столу.
– Надо было помочь в делах! – с принуждённым весельем закричала Дэйзи.
Она опустилась на стул, сверкнув глазами на мисс Бейкер, а потом испытующе посмотрев на меня, и непринуждённо продолжила, – Я глянула за дверь, о, как там романтично красиво! Не так ли? Птичка поёт в кустах, я думаю, это соловушка вернулся к нам вместе с последним трансатлантическим Стар-Лайном! Снова он нам поёт, и как поёт! – Дэйзи словно сама пела какую-то арию, – Это так романтично, не правда ли, Том?
– Очень романтично! – сказал он и затем горестно повернулся ко мне, – Если будет после обеда не так темно, я хочу показать тебе моих лошадей!
Телефон опять задребезжал вдали. Дэйзи решительно затрясла головой, и намеренье Тома завести беседу о лошадях, да и вообще вся беседа зависла в воздухе.
Среди битых осколков последовавших затем пяти минут я запомнил только эти дурацкие свечи, которые кто-то запалил снова, и моё мучительнейшее желание уставиться на всех, кто здесь есть, только с одним ньюансом – при этом никому не глядеть в глаза. Я не могу засвидетельствовать, что в это время чувствовали Дэйзи и Том, но, судя по всему, даже у мисс Бейкер с её сардоническим складом едва ли получалось более не замечать железной, трескучей прилипчивости этого пятого зануды среди нас. Может быть, кому-то ситуация и могла показаться пикантной, но на мой вкус, тут следовало бы звонить в полицию! Разговоры о лошадях, само собой, сразу отпали.
Том и мисс Бейкер с пятью футами сумерек между собой, повлеклись в библиотеку, словно для погребального бдения над вполне материальным невидимкой, а мне ничего другого не оставалось, как изображая из себя оживлённого светского льва, впрочем, ставшего вдруг туговатым на ухо, идти в сопровождении Дэйзи по сплошному балкону, огибавшему дом, пока наше путешествие не закончилось уже на совершенно тёмной центральной веранде. Здесь весьма кстати оказался уютный плетёный диванчик, на котором мы рядом и уселись.
Дэйзи подпёрла лицо руками, как будто проверяя идеальность овала своего лица, а глаза её беспокойно и пристально вперивались в клубящийся бархатистый сумрак. Я видел её напряжённое ожидание и внутренний раскардаш, но как мог пытался извлечь её из этого душевного мрака нудными расспросами о её дочке.
«Ник! Мы почти ничего не знаем друг о друге! – внезапно сказала она, – И это несмотря на то, что мы родня! Ты даже не соизволили пожаловать на мою свадьбу!»
«Меня здесь ещё не было! Я был на войне!»
– Да, это верно! – сказала она, помолчав, – Ладно, у меня были скверные времена, Ник, и я с тех пор смотрю на всё с цинизмом!
Истинно говорю вам, судя по всему, у неё были на то веские основания. Я ждал, но она ничего больше не говорила, и тогда мне ничего не оставалось, как снова запрячь в разговор её бедную дочурку.
– Надеюсь, она уже разговаривает и… кушает… и всё такое…
– О, да! – она посмотрела как будто сквозь меня, совершенно отсутствующим взглядом, – Слушай, Ник, рассказать тебе, что я сказала, когда она родилась? Хочешь послушать?
– Страшно хочу!»
– Это зрелище поможет тебе… понять… очень многое! Ладно, ей и часа не было от рождения, а Том бог знает где шлялся! Я только сумела очухаться и придти в себя после наркоза, и сразу спросила нянечку, мальчик или девочка? Нянечка сказала, что девочка, я откинулась и зарыдала. Я потом рыдала всю ночь. А потом я подумала, а чего я рыдаю? Пусть так! Девочка, так девочка! Пусть будет девочка, раз так богу угодно! Я даже рада, что девочка! Очень рада! А потом я стала молить бога, чтобы она выросла дурой набитой, потому что женщине лучше быть красивенькой маленькой дурёхой!
– Тебе понятно, что ничего хорошего нигде нет! – твёрдо продолжала она, – И все знают это – знает большинство думающих людей! Самые провинутые знают! А я не знаю, я уверена! Я побывала везде и попробовала всё! – её глаза сверкнули совсем так, как сверкали у Тома, и она засмеялась вызывающим, сардоническим смехом, – Многоопытная и разуверившаяся, вот кто я такая!
Её голос принуждал меня внимательно слушать и верить, но как только стихли его последние отзвуки, я почувствовал в её словах какую-то скрытую фальшь. Ло почти дурно от мысли, что весь этот вечер задуман только для того, чтобы благодаря обману и хитрым маневрам заставить меня увлечься чьим-то чрезмерным эмоциональным пафосом. Через минуту это предчувствие полностью оправдалось – на очаровательном личике Дэзи воцарилась самоуверенная улыбка, как будто она сумела доказать свою принадлежность к некой тайной привелигированной секте, в которой верховодил Том.
Изнутри кремовая комната рдела под светом яркой лампы.
Том и мисс Бекер рассиживались по разным концам своей бескрайней тахты, и барышня во весь голос зачитывала что-то из «Сэтердэй Ивнинг Пост» – произносимые ей слова сливались в какую-то ровную убаюкивающую песню муэдзина. Свет лампы ярко бликовал на лаковых башмаках Тома, благородными отсветами тусклого золота отливал в локонах мисс Бейкер, преходя в цвет палой осенней листвы, струился по страницам, перелистываемым ритмическим движением властных, мускулистых пальцев.
Когда мы вошли, на мгновение воцарилось молчание, и она воздела предостерегающий палец.
– Продолжение следует… – сказала она, отбрасывая журнал на стол, – в нашем следующем выпуске!
Её тело утвердило себя порывистым движением коленки, и она встала и выпрямилась.
– Десять часов! – заметила она, поглядев для подтверждения в потолок, – Хорошей девочке пора в постельку!
– Завтра у Джордан соревнования в Винчестере! – разъянила Дэйзи, – Ей нужно отправляться туда рано утром!
– Ох, так, знгачит, это вы – Джордан Бейкер!
Тут я вспомнил, где я мог видеть это прелестное личико – эта полубрезгливая гримаска довольно часто мелькала на страницах журналов, иллюстрирующих спортивную жизнь Ашвилла, Хот-Спрингса и Палм-Бич. У меня на слуху была довольно злая и грязная сплетня, противная в своей неприглядности, но детали её к тому времени уже вылетели из моей головы.
– Доброй ночи! – мягко промурлыкала она, – И пожалуйста, поднимите меня в восемь!
– О если бы это было возможно! Ты точно не встанешь!
– А вот и встану! Доброй ночи, мистер Каррауэй! Увидимся ещё!
– Разумеется, увидитесь! – кивнула головой Дэзи, – Кто ж тому помеха? Фактически, я уже размышляю, не поженить ли вас! Приезжайте как можно чаще, Ник! Я, как бы это лучше сказать… займусь вашим сводничеством! Нам надо обязательно вас свести! Что, если случайно удасться запереть вас двоих в чулане или отпихнуть от берега в лодке без вёсел или придумать что-нибудь в этом духе?
– Спокойной ночи! – прокричала мисс Бейкер уже с лестницы, – Я не сумела расслышать ни слова!
– Она чудная девочка! – сказал Том через мгновение, – Не стоило бы только давать ей такой свободы, ей не идёт вести бродячую жизнь!
– Кто это разрешает? – холодно выдала Дэйзи.
– Её семейка!
– Её семейка – одна столетняя тётка. Но Ник уже готов присмотреть за ней! Правда, Ник? Ты готов отличиться? Этим летом она намерена приезжать к нам каждый вик-энд! Нет сомнений, что тёплый домашний климат окажет на её здоровье самое благотворное влияние!
Том и Дэйзи молча уставились друг на друга.
– Она из Нью-Йорка? – порывисто спросил я.
– Из Луисвилля! Наша чистая юность является вместе с ней! О, наша прекрасная, чистая юность!
– У тебя, что, с Ником сердечное рандеву на веранде? – неожиданно спросил Том.
– Рандеву? Сердечное? – она кинула быстрый взгляд на меня, – Точно не помню, но но, по-моему, мы толковали о нордической расе! Да, именно так! Всё получилась как бы само собой, не помню, как!
– Не следует верить всяким сплетням, Ник! – посоветовал Том.
Я стал легко отнекиваться, что, де, никаких сплетен не было и спустя недолгое время стал раскланиваться. Вся компания хором провожала меня, выстроившись рядком в квадрате яркого света против двери и наблюдала, как я сажусь в машину. Я уже завёл мотор, как вдруг Дэйзи сорвалась с места и властно закричала: «Подожди!»
– Я совсем забыла спросить у тебя одну важную вещь! Мы слышали, что дома тебя ждёт невеста?
– Верно-верно! – поддакнул с готовностью Том, – У тебя есть невеста?
– Какая чушь! Для этого я слишком беден!
– Нет, мы всё равно слышали! – упорстововала Дэйзи, которая к моему величайшему изумлению расцвела, как прекрасный бутон, – Три человека сказали об этом, и это не может быть неправдой!
Конечно, мне было понятно, откуда растут ноги у таких слухов, но дело-то было в том, что у меня на самом деле не было никакой невесты! Идиотские сплетни о моей скорой помолвке и послукжили причиной моего почти бегства на Восток. Разбежаться со старой приятельницей из-за грязных сплетен невозможно, но, по зрелому размышлению, мне очень не хотелось, чтобы блудливые языки довели меня до свадебного окольцевания.
Прекрасный приём Тома и Дэзи тронул меня до глубины души, тронул в такой степени, что, казалось, даже их богатство временно не стояло между нами непреодолимой стеной, хотя, возвращаясь по дороге домой, я всё время ловил себя на мысли, что от всего этого у меня остался в душе какой-то неприятный осадок. Я чувствовал, что Дэйзи подобало бы в одно мгновение подхватить своего ребёнка и уносить ноги из этого дома как можно скорее, однако, как я понял, у неё ничего такого не было даже в мыслях.
Касательно же Тома, то удивительно было скорее не обнаружение в Нью-Йорке его тайной привязанности, но то, как книга способны вывести его из равновесия. Видимо, грубое плотское самолюбование больше не поглощало его мрачную, властную душу в такой степени, как раньше, и выход был найден в угрызении заплесневелых корок чистых идей и выхолощенной философии.
Плоские крыши придорожных закусочных, разогревшиеся по-летнему, теперь отдавали накопленное тепло. Асфальт перед гаражами был горяч мягок, и в мягких ореолах света торчали цветастые бензоколонки. Я вернулся в Вест-Эгг, загнал машину под навес и сел на перевёрнутую газонокосилку, которая валялась за домом в траве.
Ветер утихомирился, яркая южная ночь оживала, наполненная мириадами звуков, шумом птичьих крыльев в жёсткой листве, органным звучанием мощных лягушачьих хоров, изнемогших от жажды жизни, великие вздохи мехов земли.
Рядом со мной на фоне небесной лазури просквозил пластичный кошачий контур, я покорно повернул голову вслед ей, и вдруг понял, что здесь я уже не один – в пятидесяти шагах от меня от густой бархатной тьмы соседского дома отделилась тёмная фигура. Засунув руки в карманы, там стоял человек, задрав голову и любуясь рассыпанное по небу чистое серебро. Спокойствие, тихая раслабленность, естесственность его позы явно говорили мне, что явился сам мистер Гэтсби, чтобы не прогадать при справедливом разделе невиданных сокровищ Вест-Эггского неба.
Решение окликнуть его я принял после того, как вспомнил о словах мисс Бейкер в его адрес и подумал, что надо рассказать ему об этом. Это могло бы быть мне хорошей рекомендацией. Но почему-то окликнуть его я всё-таки не решился, у его фигуры был такой вид, как будто вмешательство со стороны было неуместным нарушением права чяеловека на одиночество. Тут он как-то трепетно протянул руку в темневшей воде, и вопреки довольно приличному расстоянию между нами, я вдруг почувствовал, что его сотрясает дрожь. Я устремил взор туда, куда он протягивал руку, но там, кроме мглы, ничего не было, только где-то невероятно далеко мерцал одинокий зелёный огонёк, скорее всего, сигнальный фонарь на причале. Когда я снова посмотрел в сторону Гэтсби, его уже не было и в мятущейся нервной темноте я был совсем один.
Глава 2
Любой отправляющийся из Вест-Эгга в Нью-Йорк в автомобиле, проехав полпути, сворачивает по шоссе и четверть мили едет вдоль железной дороги, словно огибая мрачный, унылый пустырь, и тогда пред ним вздымается настоящая Страна Шлака – призрачное поселение, где шлак разрастается, как спелая пшеница, всходит пепельными холмами, возвышается дымными сопками, восходит однотонными шлаковыми садами, красуется шлаковыми поместьями, вздымается чёрными трубами, и даже, если повнимательнее вглядеться в это чудесное место – обзаводится славными серо-шлаковыми человечками-гномами, которые мельтешат в шлаково-дымном мареве. Порой по невидимым человеческому глазу рельсам из преисподней выползает целая вереница серых, пыльных вагонов, которые внезапно с диким лязгом останавливаются невесть где, и тотчас же свора пыльных человечков начинает копошиться вокруг, орудуя лопатами и ломами, поднимая такие тучи ядовитой пыли, что в конце концов не дано разглядеть, чем они там занимаются в болезненном, злачном мороке.
Но если проявить известное терпение и подождать минуту-другую, то клубы пыли над этой безотрадной местностью начинают спадать и из серости постепенно выступают глаза доктора Т.-Джю Эклберга. Это потрясающие глаза, глаза неверояной голубизны и величины – одна их радужная оболочка достигает метра ширины. Нет, не с обычного человеческого лица взирают они на вас, нет, они смотрят на вас сквозь огромные роговые очки в жёлтой оправе, оседлав огроминый виртуальный нос. Надо полагать, что установлены они здесь сумасшедшим фантазёром выдумщиком – окулистом из Киниса, страстно возжаждавшим расширения клиентуры, и разочаровавшись в результатах, ослеп или бросился в бега в другие города и веси, даже не вспомнив потом про свою величественную задумку. Может быть, уже давно и нет его самого на свете, а вот его огромные глаза остались взирать на мир, и хотя краска давно вылиняла и облупилась под Солнцем и дождями, эти нечеловечески грустные глаза как прежде обозревают окружающие свалки и карьеры.
Одной своей стороной Страна Шлака ограничивается чрезвычайно загаженной речонкой, и в минуты, когда мост разводят для прохода барж, пассажиры поезда вынуждены целых полчаса любоваться унылыми видами шлаковой страны чудес. Без задержек движения здесь не обходится, и именно благодаря им мне посчастливилось познакомиться с любовницей Тома Бьюканена.
О том, что у Тома Бьюканена есть любовница, знали везде и все знавшие Тома. Странное возмущение выражалось его поведению в модных кафе, когда он, оставив её за столиком одну, расхаживал, как гусак, по залу, здороваясь со всеми своими знакомыми. Как ни стыдно признаваться в этом, взглянуть на это диво хотелось и мне, знакомиться при этом с ней совершенно не хотелось, но пришлось. Однажды мы с Томом ехали поездом в Нью-Йорк, и когда поезд, как полагается, остановился у шлаковых куч, Том вдруг встрепенулся, схватил меня за руку и буквально вытянул меня из вагона на свет божий.
– Давай сойдём! – неожиданно усказал он, – Ты не против познакомиться с моей приятельницей?
За завтраком он уже изрядно хлебнул, и, должно быть, намереваясь провести весь день в моём обществе, решил действовать по своему плану, даже силком. Мысль о том, что на воскресенье я могу иметь свои собственные планы, скорее всего, не приходила ему в голову.
Я последовал за ним и тоже перелез через низкую белую стену, отделявшую железнодорожные пути и, сопровождаемый пронзительным взором доктора Эклберга, метров сто сопровождал его в обратном направлении. Вокруг не было даже намёка на какое-то жильё, только три чрезвычайно скучных здания выстроились на краю пустыря – гротескный мираж Мэйн-Стрит, который возник невесть где в пустыне, никуда не ведёт и вокруг которого нет ничего живого. В одном здании когда-то был торговый комплекс, но так давно, что память об этом стёрлась даже из памяти покорителей Запада, и теперь он стоял совершенно пустым, во втором располагался круглосуточно работавший ресторанчик, в третьем был гараж с вывеской «Джордж Вилсон. Автомобили. Покупка, Продажа, Ремонт». Вот сюда-то и вели наши пути. Я последовал вслед за Томом. Убогость и нищету того, что было внутри, трудно описать. Старенький «Форд» был, похоже единственной почти наполовину целой вещью. Он притулился в самом углу, и глядя на него, мне пришла мысль, что эта свалка является просто маскировкой роскошных аппратаментов на верхних этажах, но мои предположения прервал видимо хозяин, явившийся в замасленном комбинезоне, вытирая ветошью руки, он выкатился из тёмного закутка, служившего конторой – бледный тип довольно приятной наружности. Видя нас, он расцвёл плохо скрываемой надеждой.
– Ну, что ж, привет, Вилсон! Здорово, дружище! – весело похлопывая того по плечу, крикнул Том, – Как делишки?
– Не на что жаловаться! – как-то не слишком уверенно отвечал Уилсон, – Жду- не дождусь, когда продадите мне ту тачку!
– Не спеши, Вил! На той неделе мой шофёр приведёт её в порядок! Вот тогда…
– Не слишком ли он спешит? Шучу! Он что-то не слишком спешит! Тебе не кажется?
– Не кажется! – железным голосом отрезал Том, – Если ждун отказал и не работает, что ж, я могу продать её кому-то другому!
– Нет-нет, что вы, сэр, я совсем не это имел в виде, я имел в виду… просто…
Пока конец фразы гас в космическом пространстве, Том лениво оглядывал невиданный по красоте интерьер.
Затем я услышал шаги на лестнице, и на мгновение толстенькая женская фигура загородила свет, тёкший из офисной двери. Женщина была, так сказать, средних лет, точнее ей было лет за тридцать, склонна к полноте, но несла свои цветущие телеса с таким чувственным достоинством, с каким управляются опытные полные женщины.
Её лицо, венчавшее синее в горошек крепдешиновое платье, не имело ни одной красивой, ни одной правильной черты, что компенсировалось шедшим от неё физически ощутимым, мощным потоком жизни, таким сильным, что, казалось, каждая её клеточка дышала весельем живой природы и цветения. Она неторопливо улыбнулась вошедшим, и пройдя мимо мужа, сразу двинулась к Тому, взяла его за руку, здороваясь и заглядывая ему в глаза. Облизнув губы и, как говорят, не повернув головы качан и чувств никаких не изведав, сказала муженьку, даже не глядя в его сторону:
– Стулья нельзя было принести? Людям даже присесть негде!
– О, разумеется, разумеется! – Вилсон суетливо метнулся к своему закутку и сразу слился с цементной окраской стен. Его костюм, который, вероятно не чистили со времён Адама, был так мощно припорошен известковым налётом, точно так же, как его причёска, что, замри он, выделить его на фоне стен было абсолютно невозможно. Как ни странно, на женщине, на мгновение замеревшей подле Тома, такого налёта было вовсе не заметно.
– Я хочу тебя видеть! – властно обратился Том, – Едем следующим поездом!
– Олл райт!
– Встреча внизу на перроне, у газетного киоска!
Она кивнула как раз в то мгновение, как в дверях показался Вилсон с двумя обшарпанными стульями.
Мы ждали её на дороге, чуть в стороне, вдали от чужих глаз.
Это было за несколько дней до Четвёртого Июля и коричневый от Солнца, тщедушный мальчишка-итальянец раскладывал сигнальные петарды вдоль железнодорожного полотна.
– Мрачная дырища, не так ли? – сказал Том, холодновато перемигиваясь с доктором Эклбергом.
– Полный мрак! Хуже нет!
– Вот ей и нужно иногда проветриться!
– А муж как? Ничего?
– Вилсон! Он пребывает в праведной уверенности, что она ездит в Нью-Йорк к своей сестре! Этот чурбан, похоже, не замечает, что пока ещё живёт на свете!
Итак, Том Бьюкенен вместе с нами отправился в Нью-Йорк, точнее, не совсем вместе, потому что Миссис Вилсон ради сохранения приличий всё же путешествовала в другом вагоне. Это было странной для наглости Тома уступкой аборигентской щепетильности тех жителей Вест-Эгга, которыее решили сегодня от тоски покататься на поезде.
Она переоделась и была в в платье из коричневого с белыми фигурами муслина, очень туго затянутого на её роскошных бёдрах, что стало особенно заметно, когда Том подавал ей руку при выходе из вагона на платформе Пенсильванского вокзала в Нью-Йорке
В киоске она тут же прикупила киножурнал и выпуск «Таун Тэттл». У передвижного аптарского прилавка она прикупила себе крем и маленькй флакончик духов. Поднявшись наверх, под навесом, у крутого въезда, пропустив четыре машины такси, она удовлетворилась пятым – новеньким авто лавандового цвета со светло-серой обшивкой внутри, который тут же вынес нас из подземного мрака на яркий Солнечный свет. Но не успели мы отъехать, как она, откинувшись на спинку сиденья, требовательно постучала в стекло шофёру.
– Я хочу точно такую же собачку! – уверенно сказала она, – Пусть у нас будет жить в квартирке маленький пёсик! Это так мило!
Мы дали задний ход и остановились прямо перед древним старцем, до боли похожим на Джона Д. Рокфеллера. На груди эрзац-Рокфеллера болталась корзина с десятком копошащихся щенков загадочной породы.
– Что за порода? – деловито спросила Миссис Вилсон, как только старикан доковылял до двери.
– Всякие, на все вкусы! Что вы хотите, мадам?
– Немецкую овчарку! Судя по всему у вас с этим не очень?
Старик непоределённым взглядом оглядел содержимое корзины и за шкирку вытащил оттуда барахтающегося щенка.
– Это совсем не немецкая овчарка! – сказал Том, – Это точно не овчарка!
– Да, пожалуй, не очень! – с нескрываемым огорчением согласился экс-рокфеллер, – Это скорее походит на эрделя! Он погладил гладку бобриковую шкурку пёсика, – Попробуйте, какая мягкая шкурка! Шерсть-то какая! Богато, я вам скажу! Здоровая, как бык! Вам точно не придётся лечить её от простуды!
– Любишка! – сказала с волнением миссис Вилсон, – Сколько вы хотите?
– За неё? За мою лучшую собачку?
Энтузиазм миссис Висон сразу вметнул цену почти до небес. Старик с трепетом и восхищением воззрился на копошащееся в его руках чудо.
– Этот пёсик обойдётся вам в десять долларов!
Эта человеческая тень явно происходила из рода Рокфеллеров.
Маленький эрдельтерьерчик несомненно имел в числе своих многочисленных предков одного эрдельтерьера, но не более. Его выдавали поразительно белые лапы. Он тут же оказался на коленях миссис Вилсон, которая тут же стала сюсюкать над ним и гладить его гладкую морозоустойчивую шубу.
– Скажите, это мальчик или девочка? – деликатно выясняла она.
– Эта собачка? Конечно, мальчик!
– Это сучка! – в сердцах сказал Том, – Вы думаете, я слепой? Держите деньжата! Купите на них ещё десяток таких же ублюдков!
Мы вырулили на Пятую Авеню, такую спокойную, мирную, воистине пасторальную улицу и в это воистину идиллическое воскресенье я ничуть не был бы удивлён, если бы из-за угла не выскочило бы целое стадо белых, блеющих библейских овечек.
– Остановите здесь! – сказал я, – Настал момент покинуть вас!
– Нет, ни в коем случае! – живо откликнулся Том, – Марта обидится, если ты не похвалишь её апартаменты! Как думаешь, Миртл?
– Не покидайте нас! – просительно воззвала миссис Вилсон, – Я звякну Кэтрин! Кэт – моя сестра, красавица, спортсменка, пионерка – все знатоки согласны с этим!
– Я бы рад, но…
Мы двинулись дальше, миновали Парк и выскочили к Западной Сотой. Вся сто Пятьдесят Восьмая была заставлена одинаковыми под кальку многоквартирными домами. Всё это было похоже на аккуратно разрезанный большой пирог. У одного такого ломтя мы и остановились. Подняв голову и гордо поводя по сторонам с видом королевы, на минуту возвратившуюся на улицу детства, миссис Вилсон выхватили щенка вместе с остальными покупками и величественно неспешно проследовала в дом.
– Может, позвонить Мак-Ки? Пусть они тоже заглянут? – обсуждала она сама с собой, пока мы поднимались в лифте, – Как мне не забыть позвать сестрёнку?
Аппартаменты, если это возможно было назвать так, располагались под самой крышей, тут была крошечная гостиная, крошечная столовая, и ещё более крошечная ванная. Крошечная гостиная была вся заставлена чересчур для неё громоздкой мебелью, обитой гобеленом, так что невозможно было сделать и шагу, чтобы не уткнуться в троицу прелестниц, раскачивающихся на качелях Версальского парка. Впрочем, стены были абсолютно голые, если не считать сильно увеличенной фотографии, на которой, по видимому, была изображена пушистая курица на туманной, изрезанной трещинами скале. Если была возможность отойти на большую дистанцию, курица вовсе не гляделась курицей, а была похожа на шляпу, под которой морщинилось древнее старушечье лицо с пухлыми яблочными щёчками. На столе грудой валялись старые номера «Таун Тэттл», а поверх них субтильный томик «Симона, Называемого Петром». Завершали картину несколько таблоидов, питающихся самой нечистоплотной скандальной хроникой. Войдя в гостиную, миссис Вилсон тут же увлеклась щенком. Мальчик -лифтёр, выслушав её нотации, с великой неохотой отправился на добычу ящика с соломой и молоком для собачки. Вернувшись назад, он по собственному почину доставил ещё и банку твёрдых, как железо, собачьих галет – одна из них потом до ночи кисла в блюдечке с молоком. Пока все хлопотали вокруг, Том сразу же полез в секретер и вытащил оттуда бутылку виски.
За всю жизнь мне пришлось наклюкаться в умат только два раза. Этот был вторым. Поэтому, сразу скажу, всё происходившее тогда я воспринимал сквозь мутную пелену, хотя до восьми часов в окна врывалось яркое Солнце.
Миссис Вилсон, сразу уютно устроившись на коленях Тома, всё время звонила кому-то, а когда выяснилось, что курева нет, мне не оставалось ничего, как отправиться за сигаретами. Вернувшись, я застал пустую гостиную, и скромно усевшись в углу и принялся за чтение «Симона, Прозываемого Петром» – и не мог понять, то ли это была несусветная чушь, то ли от выпитого виски я ни черта не соображал, но слова так и не склеивались в моей голове во что-то путное. Не читайте, друзья мои, так называемых «священных» книг!
Спустя какое-то время Том и Миртл (мы уже с миссис Вильмон запросто кликали друг друга по имени) возвратились в гостиную, а немного погодя заявились гости.
Что касается Кэтрин, сестры хозяйки, то ей оказалась видавшая виды девица, довольно стройная, лет за тридцать, с лицом, забеленным, как у клоуна в цирке и копной ярко-рыжих, коротко стриженых волос. Она выщипала все брови до волосинки и навела их поверх под более, как ей казалось, впечатляющим углом, но это дерзновенное поветрие подправлять Природу сыграло с ней не лучшую шутку и сделало её черты странно расплывчатыми и как бы притянутыми за уши.
Стоило ей двинуться, как множество разных кармических колец и браслетов, скользивших на её руках, начинало позвякивать, как куча коровьих колокольчиков.
Она заскочила в комнату с таким хозяйским видом и так властно оглядела мебель в гостиной, что мне поневоле пришло в голову, что она постоянно живёт здесь. Но едва я осмелился спросить её об этом, как она делано-громко расхохоталась, гротескно повторила мой вопрос и одновременно разъяснила, что вдвоём с подругой снимает номер в отеле.
Мистер Мак-Ки оказался маленьким женоподобным человечком с палевым увядшим личиком. По всей видимости, всего минуту назад он брился и ввиду крайней спешки не успел стереть импозантный клок мыльной пены со щеки. Он был жутко респектабелен и надолго задерживался возле каждого, чинно пожимая руки, заглядывая в глаза и раскланиваясь в уверениях. Из его сентенций я уразумел только то, что он как-то граничит «с миром искусства», хотя потом мне стало известно, что он обыкновенный фотограф, и грандиозный портрет старушки-курицы, матери миссис Вилсон, чьё астральное тело благодаря этому теперь постоянно парило под потолком – его рук дело. Он появился с женой на прицепе – слегка томной, довольно красивой мегерой, сразу заполнившей пространство своим пронзительным визгом. Она первым делом поставила меня в известность, что за всю их счастливую совместную жизнь он сфотографировал её не менее ста двадцати семи раз.
Миссис Вильсон к тому времени успела переодеться ещё раз, и теперь на ней было очень помпезное платье из шифона кремового цвета, которое довольно противно шелестело при каждом её перемещении по комнате. Впрочем, с переменой платья, её облик так трансформировался, что мне стоило только удивляться. Теперь это была совсем другая женщина, чем так, какая гладила щенка в машине. Та, буквально брызгавшая изливавшейся из неё кипучей жизненной энергией, вдруг обратилась в сгусток какой-то плохо сформулированной и пропечённой полусветской спеси. Её смех, ужимки, разговоры с каждой минутой становились всё более жеманными, искусственными, и скоро и так довольно стеснённая гостиная вовсе перестала вмещать её распрямившейся, как пружина, сущности, так что в конце концов мне стало казаться, что на скрипучем, гремящем шарнирами и суставами стержне, в дымном, душном пространстве, вооружённая ступой и метлой, с диким ускорением вертится какая-то разнузданная Шекспировская ведьма.