Слава Сэ
Полный сантехник
Женщин много, ванных мало, поэтому у нас постоянно дежурит очередь нуждающихся мужчин. Особенно в октябре. За окном листопад, тряпьё белеет неглаженой Джомолунгмой, уроки разбросаны по кухне и повсюду скачут спортивные отцы и коты. Октябрь.
А недавно кот обучился лапой открывать ворота. Ренегат. Ему страшно, видите ли, стало за мочевой пузырёк. С тех пор я скачу соло. Я тоже люблю свой пузырёк и к 39-ти неплохо навострился открывать лапой многое. Даже лучше всех котов на свете. А эта дверь недавно была вовсе сломана, только я один умел ей управлять. На остальных она падала.
О! Совсем недавно она была общительной, юмористической дверью прекрасной дальнобойности. От неё было не скрыться. Она бесшумно набирала скорость и обрушивала всю свою иронию на посетителя. Лежачий в ванной человек мог ещё ловко нырнуть, а с унитаза бежать было некуда.
Починить её меня принудили женские сепаратисты. Ведь кто контролирует дверь в туалет, тот в семье и Уго Чавес. И они меня свергли. Теперь там исправная дверь без изюминки. И горькая несправедливость: если её отворяет кот, он умница и плюша. А если я, то выйди немедленно, наглец и как не стыдно.
Но в среду кот поплатился. Въезжает он в ванну, как к себе в гараж, там Маша моется. И стал на примере девочки изучать технику заныров. Прежде Маша служила в ванной Мобидиком, а от кота в ней проснулся Ктулху. Из воды, словно опасные деревья, выросли руки, хвать кота и на дно волокут.
Кот пальцами вцепился в край ванны, стал кричать что коты не потеют и лично он, кот Чемодан, совсем ещё новый и мыться не желает даже за сто рублей. Он орал страшным голосом, как умеют только ночные дети и молодые паровозы.
Маша женщина неопытная, доверилась, щупальцы разжала.
Всё что у кота заднее поясницы – вымокло, конечно. Но руки и грудь уцелели. А так же усы, глаза и, что важно, мозг остался сухой. С точки зрения красоты получилось спорно: спереди пушистый, лохматый как царь, а всё что заднее ватерлинии – чисто облиззяна. И стал он ходить и капать по всему дому. И за каких-то три секунды сумел поприсутствовать везде, как элементарная частица или Бох.
А у нас в семье правило: если вы ненароком упали в ванную и какая-нибудь ваша половина вымокла – ходите где угодно, но не садитесь на ноутбуки. В связи с чем возмущает фраза: «Смотри, какой котик смешной, мокрой попой сидит на твоей клавиатуре». Нельзя так широко понимать термин «смешной». Гораздо более точным было бы «серо-полосатый, наверное, самоубийца, не знающий как опасен в гневе Уго Чавес, повелитель сломанных дверей».
* * *
Даже если тёща отличный парень, всё равно она злодей.
Это закон природы. Так же неизбежно жи-ши пишется через «И» и маслом вниз падают бутерброды.
От тёщи народилась эта сколопендра, что ходит теперь по моей квартире с нагими ногами и не позволяет трогать их руками.
Вот ещё о ногах. В романах про любовь никогда чесание спины не считалось прелюдией. В литературе улыбнёшься загорело и сразу наступает секс. Неземная Любовь сама находчиво снимает с себя трусы.
А в жизни ты полночи чешешь спинку, точишь ногти о тощий её хребет, потом она вдруг засыпает, и ты до утра смотришь телевизор нечеловечески печальными глазами. Можно, конечно, укусить её нагую ногу, но это будет неполноценный секс.
Маша спросила, кем мне приходится маминой мамы мать. Я вдруг вспомнил, что перед тёщей была ещё сколопендра в кубе. Сказал Маше, что никем, что мы чужие, что скорей жи-ши упадут маслом вверх, чем я родня ей.
Маша ответила спокойно:
– Раз мне она прабабушка, тебе она ПРА-тёща.
Сразу сделалось понятно. Это архетип вселенской вредности. Праотцы учат загорелым улыбкам и лампочки крутить, праматери всегда денег одолжат, а пратёщи летают в ночи на перепончатых крыльях, заглядывают в окно, пугают одиноких ночных посетителей холодильника. Если в три утра увидишь на дереве пратёщу или двух, борщ скиснет, лето кончится в июне, новый провайдер окажется выдающимся козлом. Так что закрывайте глазки, поворачивайтесь на бок и спокойной вам ночи.
* * *
Проспали.
Собирались яростно.
По дороге в сад:
– Мама, а почему лошадь – сраная?
– Кто тебе сказал?
– Ну, папа. Он сказал «отложи эту сраную лошадь и немедленно одевайся!»
Как отец, я иногда очень темпераментный отец.
* * *
Люся поехала в Венецию. С собой взяла колбасу, трусы и штопор.
На месте Венеции я бы обиделся. Когда ты город на Средиземном море, по тебе плавают, извините за выражение, гондольеры, ты весь в каналах, карнавалах и Бродский в тебе похоронен, а кто-то приезжает в тебя с набором для пьянки в кустах, это свинство. Так считаем мы с Венецией.
Вчера Люся прислала письмо. Пишет, что всё отлично.
Кто б сомневался. Когда всё с собой и не надо выпрашивать колбасу, трусы и штопор, любая Сан-Марко дом родной. За каждым изгибом канала тепло, пенёк и заросли черёмухи.
А сегодня она в городе Пизе. Собирается лезть на башню.
Никто не знает, кстати, как будет по-пизански «упасть с башни»? Хочу послать Люсе sms-предостережение.
* * *
Смотрел передачу про суд. Плакал от торжества справедливости. Там один мальчик мерзко себя вёл с детства, курил табак, плевал, где люди ходят, пел матерные песни. А учился так плохо, что после школы всем серебряные, золотые, а ему пластилиновую медаль дали с надписью «чтоб ты сдох, проклятый двоечник».
Мальчик добывал гормоны роста из куриных окорочков, распух как диплодок, стал асоциальным элементом. Купил БМВ, поставил под окно, а сам поехал в Египет загорать. Так делают все асоциальные элементы. Поэтому египтяне нас боятся и никогда не нападут. Они думают, тут вся страна такая, хари не влазят в фотоаппарат, сплошь асоциальные, под окном БМВ, с пластилиновыми медалями за образование.
Пока мальчик внушал уважение к России, его авто не скучало. Анонимный Робин Гуд разбил люк монтировкой и влил в салон полтора куба прекрасного бетона. За всё. За непереведённых через дорогу старушек, за сожранный в шестом классе дневник с двойками и за вой полуночных сигнализаций, за их неумение отличить кошку от угонщика. Накопилось у кого-то.
Бетон с машиной слились в единое, вышла очень крепкая конструкция. Хотя и непригодная для поездки с женщинами на пикник. Гастарбайтерам пришлось неделю махать перфораторами, чтоб пробиться хотя бы к замку зажигания. Диплодок ходил по Родине загорелый и расстроенный. Он не был совсем бесчувственным, в его сердце жила любовь к технике. Движимый этим чувством, он живо нашёл водилу именно той бетономешалки, что развозила бетон для нужд мстителей микрорайона. Друзья двоечника дали шофёру почувствовать себя бубном. Постучали в него, постучали, потом в суд привели. Стали объяснять про частную собственность.
И тут бетономешалкин адвокат, красивая тётка, прожаренная солярием до хрустящей корочки, достала из сумочки старушку-соседку. Старушкина жизнь состояла из фонендоскопа, тетрадки и массы свободного времени. Пенсионерка прослушивала соседей, её протоколов хватило бы на тысячу лет тюрьмы всем двоечникам столицы.
Прокурор, конечно, выступил против подслушивающих старушек, но там все живые люди, всем было интересно.
– Валяй! – сказал народ старушке.
Так вот, у диплодока оказалась невеста и ещё любовница, а у любовницы ещё любовник, он-то и устроил акцию, водитель бетономешалки пописать отошёл. Вроде бы он. Судья сказала, её это не касается. Главное – шофёр не виноват.
Приговор такой:
Шофёру впредь писать, не выходя из кабины.
Бабушке велели больше не подслушивать и подмигнули двусмысленно, мол давай, так дальше и поступай.
Полюбовнику пожелали богатырского здоровья и крепости в области бубна.
Только диплодоку судья ничего не сказала, просто посмотрела угрюмо, как обычно бетономешалки смотрят на БМВ.
Очень хорошая передача. В ней правое дело торжествует над капитализмом в лице БМВ. В ней человек главней механических монстров. Особенно спящий человек. А к той сволочи, что всю ночь у меня под окнами бибикала и сверкала праздничными огнями, я нынче приеду на бетономешалке. Спрошу, чего ей не спится.
* * *
Дети рисуют мать по памяти. Согласно чертежам, их родил аквалангист, гуляющий по картофельному полю в миниюбке.
По вечерам ходим в дальний магазин, чего-нибудь разрушить. Кругами, чтоб нас потом не выследили.
Однажды в винном отделе Ляля раскинула руки и полетела. Совсем как Катерина из Грозы. И крылом задела бутылку. Пока бутылка падала и билась, пред внутренним моим взором пронеслась и попрощалась вся моя ненаглядная зарплата за последний год.
Как отец и гражданин я потребовал дождаться и понести наказание. Мы взялись за руки, но никто к нам не шёл. Долго ждали, секунды три. Тогда мы раскинули руки и отсюда полетели вместе – мимо конфетных, молочных и мыльных рядов, мимо касс, через железную дорогу, домой.
В другой раз нам встретился манекен мужчины на роликах. Маша запрыгнула на него с разбегу. То не был акт любви. Манекен был похож на дерево с колёсами и его нельзя было пропустить. В общем, Маша верхом на манекене выкатилась из магазина в фойе.
Благодаря этому случаю, я видел самую удивлённую в стране кассиршу.
Ну и самое остросюжетное – угон инвалидной коляски вместе с содержимым. Днём, из отдела туалетной бумаги. Тоже Маша. Инвалид приехал со своей женщиной-штурманом, но она была какая-то не собранная. А если ты нормальный человек, тебе, конечно же, хочется прокатиться. Коляска-то отличная. И вот, выждав, когда штурман отвернётся почитать пачку сахара, Маша подарила инвалиду ощущение жизни методом разгона коляски до скорости звука. Пассажир сначала удивился. Потом, по рёву воздуха в ушах, заподозрил неладное. И лишь в молочном отделе понял, что кто-то злой его украл, чтобы убить о витрину со сметаной. Тут Маша смело поставила коляску на одно колесо и свернула в рыбный отдел, где экипаж поймали посетители, растревоженные плачем неблагодарного калеки.
Не знаю, как у вас, а в нашей стране такое поведение называется «беззаботное детство».
* * *
У синьора Мальдини глаза пожилого бассета. И в перстнях золота больше, чем во всём бюджете какой-нибудь Молдавии. Возле его кровати, наверное, ведро стоит. Синьор Мальдини туда ссыпает украшения на ночь. Потому что спать с гирями на пальцах неудобно.
Нас предупредили: он продюсер и театральный художник, а не тот, на кого похож. Такая версия всем понравилась. Никто теперь не боится, что синьор Мальдини босс мафии. Все думают, простой пенсионер, чудной старик, ставит пьессы из жизни неаполитанцев.
Он лично подбирал мне костюм. Называл меня «сынок». Просил не называть синьором, просто Чезаре.
– В первом акте ты будешь в белой майке, сынок. В Неаполе летом жарко.
И посмотрел вдаль, за шкаф, где примерно Неаполь, Моника Белуччи, папа Бенедикт и прочие равиоли.
Я спросить хотел – а пистолет? – но понял по красным отвисшим векам, что пистолет мне ещё рано. И даже совсем не надо. Мы, итальянские музыканты, гуляем в майках безоружные и спим поперёк дороги, как в Индии коровы. Никто не прогоняет нас метким выстрелом. Самое большее, палкой спросят, нельзя ли тут пройти, осторожненько.
А мандалинист Жора у нас страшно нервный, он двадцать лет грустил по консерваториям, хотел от скрипочки детей родить. Но скрипачей в Латвии больше, чем в Неаполе членов мафии, приходится калымить мандалинистом, хоть название у этой профессии неприятное и даже двусмысленное.
Мы записывали в студии любимую тарантеллу синьора Мальдини. Там следовало сыграть тройной форшлаг. У Жоры, кроме страшно полезного для жизни образования, ларингит, развод и собака родила пятнадцать щенков. Он не в силах исполнить тройной форшлаг на мандалине. Тремоло, трель или четверной форшлаг – пожалуйста. Но шерстистые уши синьора Мальдини хотят чтоб тарантелла была тарантеллой, а не огрызком из Шостаковича. Ему нужен тройной. А час записи в симфонической студии стоит больше, чем родить, вырастить и покрошить в лазанью целый хор мандалинистов. Очень тогда переволновались за нашего. Оператор потом резал форшлаг из всякой мандалинной требухи, спасал Жору.
Я согласился на майку. А Жора встал в третью позицию, сказал, что привык играть в смокинге.
– Синьор Мальдини спрашивает, есть ли у вас отец, – перевела хриплое итальянское недоумение переводчица Нина, толстая и красивая.
– Есть, а что? – ответил Жора голосом буревестника.
По безумию в глазах музыканта стало понятно. У него ларингит, жена ушла и плодовитая собака. Как бы делясь пониманимаем, неаполитанец улыбнулся костюмерше. Костюмерша в ответ описалась, но притворилась находчиво, будто из уважения.
– Синьор Мальдини предлагает вам согласиться на белую рубашку с закатанными рукавами, – перевела Нина поднятую бровь синьора художника.
– Или что, мне наденут белые тапки, в чисто неаполитанской традиции? – горестно хмыкнул Жора. – Впрочем, этого не переводите.
– Молодец, – вдруг сказал синьор Мальдини по-русски, без всяких акцентов; цокнул перстнем и вышел.
* * *
Один мужчина в прошлой жизни был негодяем. Грубил маме, мучил хомячков, вырезал на скамейках сюжеты из камасутры. За это у него отвалился кран, ночью.
«Какое сильное давление», – с неприязнью подумал мужчина про наш водопровод.
Он побежал перекрыть воду. Но тёмные силы заперли двери в подвал. Этот мужчина, Фёдоров, выбил окошко, полез в чёрную неизвестность. И там повстречал кастрюлю с машинным маслом.
Понимаете, он полез головой вперёд и с тех пор очень интересуется, кто это придумал хранить в подвале нефтепродукты. Фёдоров упал в ёмкость лицом и настроение испортилось.
К слову, любой бы расстроился. Даже я, перенёсший уже побег жены и ещё другие радости из её рук, огорчился бы.
В подвале много полезных вещей. Лыжи, колёса, радиолы, старые раковины. Всё нужное, по меркам папуасов нашего кооператива. И, конечно же, масло в открытой таре, самый гнусный артефакт чёрной неизвестности.
В четыре утра я встретил этого Фёдорова. Он был зелёный и скользкий на вид. И брёл по трубе отопления в новые дали, освещал себе путь жёлтым светом из глаз. В дороге он перекрыл множество труб и не мог найти окно, через которое влез. Кто-то закрыл Фёдорова и даже заштукатурил. И видно было по зубам, Фёдоров хотел, но не смог прогрызть фундамент.
Это было как у Тесея с Минотавром, очень волнующе. На планете ночь, подземный лабиринт, кругом лыжи, раковины, радиолы. Вдруг из-за сарая выходит чёрный человек с кастрюлей и говорит, что очень рад мне.
И он тряпок насобирал, огромный мешок.
Я спросил – зачем тебе?
Он сказал – вытирать.
Я говорю – там уже вся вода стекла к соседям, через щели.
Он грустно так – да нет, себя, себя вытирать.
Именно от такой интересной работы у меня на всех фото правый глаз больше левого.
А жена его, фрау Фёдорова, красивая и несчастная. С таким прекрасным дураком живёт.
* * *
Если у отца нет дачи в Юрмале, или гелендвагена на худом конце, он вынужден вести потомство в лес. В лесу детей можно отдать людоеду (зачёркнуто), отвлечь от мечт про гелендваген всякой чепухой – облаком в форме слона, кузнечиками, пыльным маревом, черникой и песней про чибиса, исполняемой сразу в нескольких тональностях.
И вот идём мы, идём, навстречу – озеро. Хорошее такое, с водой. В воде два рыбака-гипнотизёра стоят по самые орехи. Смотрят вглубь радиоактивными взглядами и каждый внушает рыбе мысль:
– У него не ловись, ловись у меня, моя наживка реально со вкусом червяка!
Чуткая к гипнозу рыба не знает, как ей быть. Мечется от крючка к крючку, вся в слезах, не может выбрать.
А мы идём, исполняем про чибиса. Я тенор, Лялька бас, Машка народным голосом поёт. Тут один рыбак повернул к нам радиоктивные глаза и взглядом сказал следующее:
– Я три дна варил мега-кашу. На бульоне из раков, с диким рисом из южной Камбоджи, с черносливом и бальзамом Биттнера. Я неделю прикармливал мега-окуня. И вот, когда мега-окунь уже раскрыл пасть, большую, как дверь троллейбуса, приходите ВЫ и всё насмарку.
Уходите. И пока не выучите верхнюю «си» в припеве – не возвращайтесь.
Не люблю, когда меня взглядом обвиняют в неправильном пении чибиса. За такое могу гелендвагеном переехать через всю его тощую рыбацкую жизнь. Я послал ответный приветливый взгляд, в котором рыбак мог бы прочесть про своё завтра – смерть от попадания в пищевод длинного твёрдого предмета, предположительно, удочки.
Сцепиться в красивом танце смертоносных взоров нам не дали. Из кустов вышел нетрезвый амбал в плавках и сказал тихим голосом:
– Право, мне крайне неловко. Я сознаю, насколько моё предложение диссонирует с общечеловеческим понятиями о праве на самовыражение. Но, например, я сейчас буду тут купаться. И если в мой филей вопьётся крючок, вы увидите, как хорошо клюёт налим на яйца местных рыбаков. Ну?
Такому милому вежливому юноше трудно было возражать. Рыбаки скрутили лески, Аполлон плюхнулся пузом о водную гладь, чем лишил рыб нервного здоровья. Мне показалось ещё, на противоположном берегу из озера выскочил мега-окунь и убежал в лес.
Теперь я знаю, как выглядит реинкарнация высшей справедливости. Это нетрезвый амбал в плавках. Он живёт в кустах у озера. Отличный парень.
И тут Маша сказала ужасное:
– Папа, почему мы никогда не ловим рыбу? Что, у нас нет денег на удочку?
Быть отцом без удочки и джипа плохо. И я рассказал Маше притчу:
– Говорят, раз в тыщу лет из озера выходит царь-щука. Она рвёт снасти, бьёт всем морды и запрыгивает назад в воду. У ней глаза, как дверь троллейбуса. А кому она хвостом сломает нос, тот получает вечное уважение других рыбаков, звание генерала рыбацких войск и пожизненный дозвол на последнюю сигарету.
– Дети, вы хотите, чтоб вам сломали нос? – спросил я задорно.
Дети признались, что с пелёнок недолюбливают рыбалку, и про удочку спросили просто так.
И тут через дорогу поползла жаба. И это был мой шанс. Лихая охота на жаб, с пальбой из двустволок, с криками «ату её!» и «отрезай ей путь к лесу» стоит полутора гелендвагенов.
Мои далёкие предки душили бегемотов голыми руками, шо ж я, жабу не поймаю?
Во мне проснулся леопард и стал прыгать за жабой. Но жаба попалась не простая, а чемпионка по ушу. Очень ловкая. Какая-то Алина Кабаева среди жаб. Она сделала сорок прыжков, я – семьдесят четыре.
На семьдесят пятом прыжке мой внутренний леопард обозвал меня мешком говна и ушёл. Пришлось звать внутреннюю росомаху. В образе росомахи я любую жабу загоняю до смерти. Мы опять прыгали-прыгали, потом у неё сделалась одышка и тахикардия. Она упала и сказала:
– Всё. Я готова. Можешь есть меня, толстый дядька в шортах.
В глазах детей было счастье, ведь пап с гелендвагенами много, а просто сумасшедших поди поищи. Это оказалась царь-жаба. Холодная, шершавая. Она застенчиво нагадила мне в руку каким-то хлороформом и улыбнулась. Мы запихали ей в рот беляш и отпустили умирать.
Шучу.
Просто почесали спинку.
Вообще, мужчине без гелендвагена приходится быть благостным, романтичным, даже шутить без применения слова «жопа». Это как-то противоестественно.
* * *
У всех, кто жил в Риге, обязательно сыщется пара знакомых моряков. У Аньки нашёлся целый капитан сухогруза. Он сказал:
– За два поцелуя взасос довезу до Дании. Дальше на автобусе доедешь.
Тут с Анькой случился приступ воображения. Ей привиделось, как большой корабль входит в порт, а на палубе стоит она, в чём-то белом и летящем. В кружевной шляпе с полями самых восхитительных размеров.
И всё. Ей стало неважно, кого плыть и куда целовать. Ей захотелось моря.
Сухогруз оказался антикварной калошей, сыном порочной страсти самовара и стиральной машины. Он не тонул оттого лишь, что море не хотело принять в себя такое уродство. Океан активно отторгал эту гадость. Энергию отторжения этот внук таза и кочерги преобразовывал в поступательное движение. Непостижимым образом, вопреки законам богонравия, Франкенштейн плыл.
Копенгаген не захотел их впускать. Целую неделю они качались в волнах у Доггер-Банки. Официально если, пережидали шторм. На самом же деле, датчане надеялись, что монстр утонет, и у датских грузчиков не будет культурного шока.
Аньку тошнило. Всю неделю она пробовала утопиться и никак не могла запомнить, но каждый раз застревала в иллюминаторе несколько широким задом. В день седьмой уже и зад пролез бы, но Анька глянула в зеркало и передумала. Её суицидальная намерения сменились желанием блистать вопреки обстановке.
Первый раз в жизни она весила пятьдесят кг. У неё была шляпа и на траверзе замок Гамлета. И Анька надела кружева, и вышла на палубу. И сразу кончился шторм. И датчане, увидав её в бинокль, устыдились своих страхов.
Это было очень красиво. Её зелёное лицо приятно оттеняла белая шляпа, и вся она, подобная ангелу, как бы напоминала местным биндюжникам, что даже в самой промасленной и неприглядной железяке водится живая душа.
Это я вот к чему:
Незабудкина! Хоть я небритый сантехник, а ты целый редактор новостей, у меня есть душа. И вечер нашей, будь она неладна, годовщины ты могла бы провести дома, а не со своими холостыми подругами.
* * *
Я своих демонов знаю лично. Первый – мастер спорта по вредительству – моя жена. На спор доводит до самоубийства нильских аллигаторов.
Второго звать Авось, он скромнее.
Жена коварней и неотвратимей, но Авось тоже фрукт.
Например: в понедельник очень мне хотелось пить.
Зашёл в Макдональдс, вы знаете, самый дешёвый способ прослыть хорошим родителем. Ещё клоуны у них неповторимо ужасные.
Мне хотелось пить.
– Фанты мне, – говорю, – побольше!
Унылая девочка за стойкой загребает лёд совковой лопатой и сыпает в стакан. А на дно чуть фанты, для цвета. И вся эта Антарктида – мне.
Я с детства помню: съешь снежок и школьных друзей моих прекрасные черты растворяются недели на три. Температура, в горле лава, в носках горчица.
Мне бы возопить, – куда, мол, сыпешь, оторва! Окстись! Чай, не месяц май, и не юноша я, с жарким нутром…
Но тут, откуда-то с середины очереди зашептал Авось:
– Ничо-ничо, ты же взрослый! Какая ангина, обойдёшься лёгкой хрипотцой! Голос будет такой… с песочком. Даже эротично. Женщины страсть как любят простуженные мужские голоса…
Прошло два дня. У меня дискант а-ля Фаринелли. Распалясь, перехожу на сопрано. Женщины с меня хихикают.
Гланды разбухли и болят. Стали как закатные солнца: малиновые, огромные. Будто Босфор в горле, сходящиеся скалы, крупную пищу внутрь меня не пускают.
Я стянул у Ляли шарфик, обмотался.
Три дня питаюсь чаем и скользкими маленькими пилюлями, приятно-зелёными, у Люси были. Надеюсь, они от этого, чем там я больной. Инструкцию к лекарству не нашёл. Пересчитал кол-во в упаковке – тридцать.
Резанула страшная догадка про женскую контрацепцию. С опаской смотрю теперь на луну и на себя в зеркале. На ощупь пробовал найти на себе место, где, возможно, не случится теперь овуляция. Не сыскал. Наверное, уже не случилась.
И раздражительность какая-то…
Если к декабрю понабегут быстрые легкие слёзы, значит дэмоны спелись и ржут теперь.
* * *
На утреннике Дед Мороз ни один костюм не угадал. А дети, они за справедливость, не смолчат.
– Иди ко мне, фея…
– Я не фея, я снежинка!
– Хорошо. И ты, крокодильчик подходи…
– Я не крокодильчик, я черепашка!
– Ладно, ты – черепашка. Будете песенку петь. Третьего мы позовём… это будет… ты-то крокодильчик?
– Не крокодильчик я. (Плачет)
– А кто?
– Динозавр!
…Танцевали. Надо было хлопать себя по разным органам, не путаться. Голова-живот-попа-колени. На скорость.
В конце танца все смеются над глупейшим из родителей, что спутал попу и голову. Искромётный сценарий такой.
В тупые родители наметили маму одного турецкого султана, крупную даму в очках. Она выглядела безобидной. Никто ж не знал, что сам султан – невоздержанный холерик.
Когда мама запуталась, Дед Мороз захохотал саркастически: «Шо ж вы, мамо…». Все захихикали следом, а янычар не вынес – прыгнул на деда и стал разрывать на тысячу маленьких Дедов Морозиков. Мальчика оттащили, но он опять разогнался – и головой деду в пузо. Рассчёт был верный. В султанской чалме крупный брыльянт блистал, из люстры. Если в печень таким попасть, да с разбегу, не то что смеяться, как дышать забудешь.
Не будь дед такая каланча – с ёлки своим ходом не ушёл бы.
Зал султану аплодировал стоя. Потому что нечего маму обижать.
* * *
Мне сказали, народ алчет песен. Надо пять-шесть, про зиму и любовь. Обещали слушательниц эзотерического толка, разумеющих светлую грусть.
Прихожу. Педагогический курятник. Самая модная песня у них – «Отцвели уж давно». Она же самая жизненная.
Сижу в углу, строю инструмент. Дамы подкрадываются, блестят в меня лорнетами.
– Ага! – радуются. – Превосходно!
Будто я поросёнок в яблоках и с хреном.
Впорхнула гений конферанса, женщина-праздник. Светится, хоть прикуривай. Не разделась, сразу ко мне:
– Я выйду в начале, буду бить в треугольник, как будто это куранты. Правда, здорово придумала?
Кивнул. Зачем расстраивать. Может, думаю, есть в том сермяжная правда – убивать училок треугольником.
Я ведь думал: три раза брякнет (третий звонок) и уймётся. Так нет же!
Она подражала самым долгоиграющим курантам, чередовала феерические звонкие трели морозными переливами и драматическими адажио.
Причём никто же в зале не знает, что эта тётя – куранты. Все думают, она просто стоит и долбит одну ноту, потому что с ума сошла.
Лицо конферансье при том плясало нечто новогоднее. Подмигивало, поднимало бровки, многозначително косило на ёлку, губками делало плям-плям.
Всем сделалось неловко и до слёз скучно.
Понимаете, треугольник такой инструмет, больше часа терпеть его соло можно только за очень отдельные деньги. В детском саду партию треугольника поручают толстым и глухим, и тем, кто вчера описался. И то, все они потом стыдятся и до пенсии скрывают, что играли в саду на треугольнике.
С последним дзынем сделался как бы Новый год и заснул последний зритель. Конферансиха залудила прегадкое буриме собственного приготовления. Начало такое:
Новый год, новый год… (пять раз)
Что он нам всем, друзья, принесёт…
Потом, собственно, был концерт. Первая часть – дремучая бардятина. Про горы, деревья с человеческими эмоциями и про способы разделить банку сардин на шесть голодных идиотов.
Ко второй части удачно опоздал С.Б., джазмен-алкоголик. Он тоже пришёл скулить про снег и чувство, но как-то не так заскорузло у него получается.
Как многие жители страны двух конфессий, он начал праздновать Новый год на католическое рождество, а старый Новый год ещё не наступил. Оттого дорога под ним змеится, выскальзывает, и даже отпрыгивает в сторону.
С.Б. в пути подруливает себе бровями и чехлом гитары.
Пролез сквозь зал, плюхнулся на сцене, рядом. Расчехлился. Дыхнул на первые ряды так, что запотели лорнеты.
После антракта мы с ним пели дуэтом, но быстро стало лень. Потренькали «Прощание в Венеции», повернули к финалу.
Тут у нас принято вовлекать в пение зал.
С.Б. шепчет:
– Давай «виноградную косточку», я там слабаю импровизацию, под Джо Пасса.
Чего-то раздухарились, проигрыш залудили на двадцать четыре куплета. И с тех пор все педагоги не любят джаз.
* * *
Господин посол мужчина важный. Унитаз у него большой, как церковь. И что-то в унитазе сломалось.
Господин посол решает для себя – не посольское это дело, унитазы починять. Вот был бы примус, тогда да. А за горшки – нет, не берётся. Ссылается на крайнюю рукозадость, присущую послам большинства мировых держав.
Секретарь посольства звонит по газете во «все виды сантехнических работ». И вот, мастер Женя приезжает. Добрейшей души. На входе его обыскали, но не отобрали ничего. Потому что лицо честное. И мобилку оставили, хоть в мобилке мог быть тротилловый эквивалент ракеты «Булава» или даже фотик.
Посол заглянул, спросил – «Хав а ю»?
– Женя, – признался Женя.
– О! Джек! Овзихавтуплэйтугезалисенпикчерзтумайстори, йез? – спросил посол более детально.
– Йез, – Женя в ответ слепил такое умное лицо, какое только можно слепить из двух пуговок, картофелинки и лукового перегара.
Большому, красивому как церковь унитазу, Женя сделал наркоз, провёл резекцию и, якобы случайно, оторвал бачок с корнем.
(На самом деле, так поступают все настоящие сантехники, чтоб потом было о чём рассказывать.)
И грянул потоп.
В посольском туалете ведер с тряпками нет.
И вот, Евгению мерещится ужасное: госпожа наша Латвийский Президент пьёт корвалол стаканами, вся в пятнах, трясёт нотой протеста на пяти страницах и орёт по-русски:
– Что это такое, сука! Зачем ты затопил посольство!
Женя сдирает с себя свитер, хочет вытереть вооружённый конфликт между Родиной и Англией.
А вода прибывает. Женя ищет, чего бы перекрыть, забегает за угол, там в душе человек плещется. Женя кричит сквозь перегородку, громко, но вежливо, чтоб не испугать:
– Простите, где тут перекрыть холодную воду можно?
Теперь представьте: вы – жена английского посла. Моетесь в душе вся, вместе с сисями. «Джингл белз» напеваете. Как вдруг вбегает полуголый инкогнит, орёт взволнованно, очень похоже, что по-арабски. И совсем не кажутся его слова предложением дружить народами.
Жена посла заявляет твёрдо, что из душа не выйдет, потому что верна стране, королеве и, по возможности, мужу. А ещё лучше Девиду Бэкхему.
Евгений переспрашивает:
– Чиво?..
Тут слушатели-мужчины обычно перебивают рассказчика, интересуются, какая она из себя, дрим вумен оф бритиш амбассадор. Женя врёт, говорит, не рассмотрел, и что вера в Бога не велит ему алкать чужих тёть. По жару отпирательств всем делается ясно: сеанс имел место. И размер груди был минимум четвёртый.
А вода прибывает.
Женя убегает вдаль, искать вентель. Леди, прикрыв полотенцем собственность господина посла, зовёт всю королевскую конницу, всю королевскую рать. Прибегают конница и рать – в туалете нет никого. Лишь озеро до горизонта разлилось. А Женя решил предупредить шефа о конфузе.
(Владимир Сергеевич, у вас есть чем застрелиться? Ну, слушайте, тут такое дело.)
Набирая номер, Женя случайно забрёл в спальню господина посла. Совершенно случайно.
Не ждите наигранных реплик – «кто спал на моей кровати и разорвал её на тыщу маленьких кроваток!» Всё-таки, Евгений – не дикая селянка Машенька. Он не валялся в перинах, просто фотографировал немножко. Той самой, неотобранной мобилкой. Потом, когда конница и рать выкручивали обе его руки и левую ногу, объяснял по-шпионски правдоподобно:
– Снимал на память, вдруг никогда больше не удастся побывать в спальне английского посла…
Теперь мы всей фирмой ждём прилёта из Англии ракеты Першинг с вот такой боеголовкой, которая будет являть собой адекватный ответ на Женину дерзость. Страшно, йопт!
* * *
У барда Юры водилась чудесная женщина. Она в палатке спала за просто так, не требовала поутру БМВ в подарок. И от ля-минора её не тошнило. Почти. Мы все Юре завидовали разноцветной завистью.
