София Агачер
Исцеление мира. Журнал Рыси и Нэта
Вездеход свернул с асфальтированной дороги, проехал метров пятьсот и остановился на открытой площадке среди живописных развалин из красного кирпича, через который проросли берёзки, орешник, ёлочки.
Посреди этой поляны царствовал высоченный ясень, кряжистый, как полесская упряжная; ветки его росли низко, разлаписто. Не то что в парках и европейских лесах, где деревья стройные, крона высокая – бегут от земли и людей, которым всё мешает.
Чувствовалось, что ясень здесь – хозяин и центр своей маленькой вселенной! От него радиусами расходились подлесок, мох, молодые деревца. Столбы необычайно яркого и какого-то молочно-белоснежного густого света падали сквозь пышную крону дерева, создавая полную иллюзию величественного лесного храма.
Если это храм, то какую молитву мне вознести богу природы?
Я просил прощения у дерева за то, что так долго шёл, стал рассказывать ясеню о своих предках, которых он, несомненно, видел и помнил. Тишина, наполненная гомоном птиц, встревоженных нашим появлением, взорвалась и проникла в каждую клеточку моего тела.
Как гром с ясного неба раздался голос Остапыча:
– Панове, прошу быть внимательными, идём за мной к замку. Пан Ванькович, вы идёте рядом со мной. К автомобилю без меня не возвращайтесь! Заповедник наш понастоящему охраняют не колючая проволока и патрули, а рыси. Сейчас их четыре, так что одна из них вполне может прийти познакомиться и посмотреть, кто это пожаловал. А уж пустит рысь нас в тридцатикилометровую зону или нет, станет понятно после контрольно-пропускного пункта «Майдан».
Надин после рассказа Остапыча про рысь вдруг сильно побледнела, вскрикнула, и если бы доктор Андрэ Бертье её не поддержал, то, скорее всего, упала бы в обморок. Она глубоко и шумно дышала.
– Что, дочка, рыси боишься? Не бойся, я с этим зверем умею разговаривать, так что не тронет она тебя. А потом… свой своего не трогает…
Впереди виднелось двухэтажное здание с огромными окнами на первом этаже и небольшими на втором, как будто на нарядный первый этаж барочного дворца позднее навалили второй, не заботясь уже о красоте и стиле. Справа высилось ещё одно царственное дерево, за ним второе, третье, и я понял, что это остатки знаменитого парка и эти деревья высаживали ещё мой дед и прадед. Я читал письма тёти Кристины. Она была здесь последней из Ваньковичей в сорок третьем году с одним из отрядов Армии Крайова, которая, как и советские партизаны, сражалась против фашистов в этих местах. Кристина Ванькович погибла во время Варшавского восстания… Да, почти всех моих родственников не стало во время Второй мировой войны…
Коллеги что-то говорили мне, тормошили, но я ничего не слышал. В висок стучала только одна мысль: «Сколько времени я смогу пробыть здесь? Успею ли посмотреть всё?»
И тут Матвей Остапыч взял меня за плечи, встряхнул и негромко, но чётко произнёс:
– Господа! Предлагаю оставить пана Ваньковича в маёнтке. Я думаю, ему есть чем здесь заняться, а обеспечивать его безопасность попросим доктора Юркевича. Мы же с вами отправимся дальше по направлению к Погонному, откуда прогуляемся вглубь заповедника. Пан Ванькович, вам четыре часа хватит?
Как же я был счастлив и благодарен этому мудрому человеку!
Вся команда уехала, а я, зажмурив глаза, так и стоял в храме ясеня, слушая шелест его листвы, пение соловья, вдыхая пряный аромат прошлого.
Фёдор Стратонович отошёл в сторону, стараясь мне не мешать. Через какое-то время, собравшись с духом, я подошёл к замку и прикоснулся к нему, как к близкому родичу. На подоконнике в проёме окна лежал клинкерный кораллового цвета кирпич с клеймом завода Ваньковичей – большой латинской буквой «W». Я погладил его, как старого друга: «Прости, дружище, но тебя взять с собой, скорее всего, из-за радиации нельзя».
Руины с окнами, украшенными пилястрами, – вот всё, что осталось от времени нарядных дам в кринолинах и мужчин в мундирах с эполетами и фраках.
В поместье гостило много известных людей того времени: писатели, просветители, политические деятели, меценаты, инженеры.
Прадед – Станислав Александрович – был русским офицером, депутатом Государственной Думы. Дед – Станислав Станиславович – позднее стал сенатором II и III созывов Польской республики.
Сейчас это богом забытое место, в прямом смысле медвежий угол, куда можно попасть только по спецпропуску, а сто лет назад полесские упряжные за два часа довозили бричку до пристани на реке Припять, где стоял прогулочный и охотничий пароход Ваньковичей. На пароходе до Киева было ходу часа три, а там на поезде хоть в Санкт-Петербург, хоть в Варшаву, хоть в Париж.
Дед был талантливейший инженер – построил в Рудакове дороги, кирпичный, спиртовой, маслосырный заводы, лесопилку, ремесленное училище, школу.
Время как костяшки на счётах. Век вычитаем – и вокруг руины родного дома. Разрушен родовой замок, да и слава рода Ваньковичей померкла, впрочем, и самого рода почти нет… В бальный зал с высоченными потолками сверху струился невозможно яркий свет. Обрушенные балки словно шлагбаум. Обратной дороги нет!
Как же я, профессиональный кинооператор, не заметил этого раньше?
Балки и стены внутри замка не отбрасывали теней! Разрушенные залы не вызывали чувства досады и отвращения, как это обычно бывает при посещении брошенного или разорённого человеческого жилья, корпусов фабрик, ферм, складов!
Кого сегодня удивишь раскуроченным, с ржавеющим оборудованием заводским корпусом? Никого! Сыро, вонь, смрад…
Стоп! Я понял, понял! Здесь было необычно чисто! Как будто кто-то выбелил и отмыл каждую балку, каждый кирпич, каждую обрушенную стену! Даже горы цемента были похожи на нежнейшую муку, хоть хлеба замешивай! Пахло свежестью и цветами, которые не просто придавали этому хаосу очарование, а посылали некий сигнал о том, что эта земля излечивается, восстанавливается и делать здесь человеку нечего!
Я опустился на порог и стал просто смотреть на игру света. И в этой фантасмагории я видел лица и фигуры своих предков, слышал их голоса, шуршание платьев, смех, вдыхал тончайший запах духов…
Ощущение блаженства и невесомости… Я как будто смотрел стереоскопический фильм… Молодой человек в костюме для верховой езды вверх по лестнице увлекал почему-то упирающуюся и феерически красивую даму в голубой амазонке, а та, смеясь, пыталась кокетливо от него отбиться тонким хлыстом.
Ба, да это мои предки! Вдруг из этой живой плазмы появился огромный рыжий пёс с вытянутой мордой и длинным пушистым хвостом и положил голову ко мне на колени.
Я перебирал руками огненную шерсть этой собаки, нет не собаки – это был огромный лис… И мы мчались среди звёзд… к центру мироздания.
Холодная вода хлестала мне в лицо, кто-то бил по щекам и тряс за плечи. Я открыл глаза – надо мной стоял месье Юркевич и орал:
– Пан Ванькович! Месье Поль! Очнитесь! Что случилось? Я засмотрелся на новое логово волчицы. Взглянул на часы и ужаснулся! Время в зоне не мчится – его здесь просто совсем не ощущаешь!
Я хлопал глазами, не понимая, о чём говорит Юркевич.
Страшно хотелось пить.
– Почему вы не сообщили по рации, что вам нужна помощь? Пейте, пейте! Вы можете встать? Обопритесь на меня. Фёдор помог мне подняться; голова здорово кружилась, руки-ноги дрожали, от холода бил озноб. Ощущение было как в детстве, когда меня, тонущего, вытащили из реки. До сознания, как после контузии в Ираке, еле пробивались слова волковеда:
«Бабчин», вызывает Фёдор Юркевич! Нам срочно нужна машина к усадьбе Ваньковичей для эвакуации пострадавшего француза. Вызывайте на КПП «скорую помощь» из Хойников!
В рации раздался треск и мужской голос ответил:
– Фёдор, это Макарыч! Машина для эвакуации будет через двадцать минут. Что случилось?
– Пан Ванькович надышался воздуха зоны!
Поддерживаемый зоопсихологом, с горем пополам я доковылял до громадного ясеня.
Обними дерево, Поль! Обними, обними! Тебе станет легче! Много энергии потерял – восполнить надо! Замок твоих родственничков – место коварное. Вампирище ещё тот! Кора ясеня была тёплой, я согрелся, дышать стало легче, сердце перестало замирать и ухать в яму, уши начали воспринимать пение птиц и шелест листьев. Заметно посвежело, ветер трепал мои волосы, и я опять ощутил твердь под ногами…
Подрулил внедорожник, местные его называли «Нива», я плюхнулся на переднее сиденье, ощущая себя уже практически здоровым.
На КПП нас ждала белая машинка с красным крестом, и, несмотря на все мои протесты, местный эскулап уложил меня на носилки, сделал электрокардиограмму и поставил капельницу. Врач скорой помощи хотел отвезти в госпиталь, но я взмолился и, благодаря заступничеству Фёдора, был доставлен в свой номер в гостинице «Журавинка», дав честное слово отлежаться пару дней и не ездить в заповедник.
Проспав почти сутки, я написал этот опус.
Комментарии
Доктор Николас Ву:
Похоже, заповедничек имеет аномальные пространственно-временные зоны. Как они влияют на человека? Интересно, есть ли у местных егерей карта таких мест?
Доктор Андрэ Бертье:
То, что в заповеднике есть аномальные пространственновременные зоны, мы знали из рассказов доктора Юркевича. Думаю, карту он поможет нам составить. Важнее другое! Оказалось, что такая аномалия смогла возбудить глубинную родовую память Поля и его «ментально-эмоциональное» тело!
Доктор Николас Ву:
Если честно, я даже предположить не мог, что Поль сможет вступить в контакт с тотемным животным своего рода – лисом. Родовой герб и легенды – это одно, а видения Поля, запись параметров его мозговой, энергетической и мышечной активности – совсем другое! Я считаю, что его необходимо исключить из контрольной группы и запретить ему дальнейшие походы в зону.
Доктор Андрэ Бертье:
Да, слишком много сил потерял парень при контакте, надеюсь, он восстановит их быстро. Главное сейчас – провести детальное исследование его генома на предмет наличия дефектных генов.
Надежда Сушкевич:
Вот именно, срочно надо провести исследование на наличие у Поля генов, способных при определённых обстоятельствах вызывать заболевания нейронов человека. Ведь насколько я понимаю, по вашей гипотезе, именно заболевание мотонейронов спинного мозга человека является одним из условий для выброса его «эмоционально-ментального» тела в физическое тело животного.
Доктор Андрэ Бертье:
Геном каждого участника эксперимента тщательно исследовался и не один раз, но повторное исследование месье Ваньковича обязательно. Хотя я абсолютно уверен, что Поль здоров и никаких дефектных генов моя лаборатория пропустить не могла. Но из дальнейшего эксперимента его необходимо исключить, поскольку мы мало понимаем, с чем столкнулись в данном конкретном случае. Здоровье и жизнь человека дороже научных открытий несмотря на их ценность для человечества.
Поль Ванькович:
Месье и мадам! Я проснулся, написал опус, после прочтения которого вы так возбудились. Чувствую себя обновлённым Гераклом! Внимательно изучил ваши комментарии. Поразмышлял и готов встретиться снова с рыжей бестией лисом! Можете на меня рассчитывать. Мир без теней – это мечта каждого кинооператора! Такому сюру, какой я видел в бальном зале Ваньковичей, даже Сальвадор Дали позавидует!
Надежда Сушкевич:
Поль, ты смелый и отличный парень, но для тебя поход в зону перестал быть приключением. Отдыхай пока. А там видно будет.
РЫСЬ
Пост 2
6 июня 2006 г.
Надежда Сушкевич
Убаюканное в коконе заботы и любви Нэта в тюльпаново-сиреневом мае, моё счастье, оставив за спиной море Ниццы и пьянящих пионов было разбито рёвом самолёта, вылетевшего из аэропорта Шарля де Голля.
Нахлынувший от осознания того, что завтра я ступлю на землю Чернобыльского заповедника, страх запустил механизм сокращения моих мышц от макушки до пят. Приняв успокоительное и закутавшись в мягкие шерстяные пледы, я вжалась в кресло самолёта и попыталась если не уснуть, то хотя бы притупить ощущение леденящего ужаса. Окно иллюминатора словно фильм о глобальной катастрофе: мёрзлые комья облаков, подсвеченные синим мертвенным пламенем восходящего солнца.
Данте грешников замораживал в Коците. Меня сковал северно-ледовитый страх!
Одно дело теория – подготовка к эксперименту в клинике доктора Бертье, и совсем другое – чернобыльский лес с его аномалиями и дикими обитателями.
Ты же женщина – настраивала я себя – и понимаешь, что беда как ребёнок; если она выросла у тебя внутри, есть только два пути: избавиться от неё, несмотря на чудовищную, всё разрывающую на куски боль, или умереть, но опять же в чудовищных муках.
Выбор небогатый, но он существует, как в детской сказке: казнить нельзя помиловать. Судьба сама расставит запятые!
Но приземлились мы, вопреки моим ощущениям, не в Коците.
Наш джет посадили поодаль от других самолётов, в самом углу аэропорта Минска.
Сверкающие молнии в сливовом родном белорусском небе и запах скошенной травы принесли облегчение и успокоили меня.
К вечеру микроавтобус домчал нашу группу, официальной целью которой были съёмки документального фильма о Полесском радиационном заповеднике, до очень симпатичного, чистенького, почти игрушечного городка Хойники с домиками из моего детства.
Страх и усталость – хорошее снотворное, и я быстро уснула в гостиничном номере.
Розовый свет и трели соловья проникли в открытое окно и разбудили меня. До общего сбора ещё оставалось часов пять; я села на подоконник, укутавшись в одеяло, и стала смотреть поверх крыш домов на туманный мираж фата-морганы…
На фоне гигантского кряжистого дерева плавали в молочной дали некогда величественные развалины замка, окружённые рваными елями, а по дороге к ним мчала охота: дамы и кавалеры, собаки, олени, волки, рысь… Замок из белого становился голубым, потом розовым, персиковым и, наконец, превращался в рыжего лиса с пушистым хвостом… Мне кажется, я впала в некое подобие транса и очнулась от нежного звука:
– Курлы-курлы, – проснулся мой ноутбук. И родной голос Нэта произнёс:
– Доброе утро, принцесса Рысь! Как тебе спалось в сказочном замке? Лови букетик лесных ландышей! Я сам собрал их на опушке, куда ты сегодня забредёшь!
На экране компьютера появилось изображение белых цветков с капельками росы.
– Пора идти завтракать. Всё будет хорошо. Я слежу за каждым твоим шагом. Моя любовь защитит и поддержит тебя.
На душе стало светло и спокойно. Одевшись в защитный костюм, я подхватила рюкзак и спустилась хлебнуть кофейку.
Вшестером погрузившись в пассажирский ЗИЛок, который французы уважительно величали вездеходом МЧС, мы быстро покинули Хойники.
За окном замелькали крестьянские домики – с наличниками и коньками – последней перед заповедником жилой деревни Стрели́чево; поля жёлтого люпина, лесок и наконец-то дорогу перегородили ворота контрольно-пропускного пункта «Бабчин».
На карте «Бабчин» значился как урочище, значит, бо́льшая часть деревни захоронена под толстым слоем земли.
Мы вышли из машины. И все дружно, как по команде, посмотрели на свои дозиметры.
– Ребята, не волнуйтесь, – подначивал нас Фёдор Юркевич, – радиация в малых дозах только стимулирует жизненные силы организма. Считайте, что вы проглотили таблетку экстази. Ваши дозиметры настроены так, что при небезопасном уровне внешнего радиационного фона начнут издавать резкие и противные звуки. Чем выше уровень радиации, тем настойчивей и громче сигнал дозиметра.
В такой ситуации всегда выручает чёрный юмор.
Фёдор понизил голос и спросил у мужской половины нашей группы:
– Надеюсь, месье, вы свинцовые пластинки прихватили?
– Зачем? – хором удивились операторы.
– Если хочешь стать отцом – яйца обвяжи свинцом! Ха-ха-ха! – процитировал строку из частушек ликвидаторов наш юморист-зоопсихолог.
– Зубоскалишь всё, Фёдор! Прекрати пугать народ! – мягко, но настойчиво оборвал доктора Юркевича высоченный кряжистый старик в камуфляже, с трудом вылезший из двери жёлто-зелёного домика «дежурки» КПП. Правда, я бы ни за что его стариком не назвала – так бесшумно и плавно он двигался, напоминая медведя.
Медведь оказался говорящим:
– Здравствуйте, люди добрые! Милости прошу в Полесский государственный радиационный заповедник! Зовут меня Матвей Остапыч, но можно и дед Матвей.
Я бы добавила: Потапыч или Сохатыч.
Матвей Потапыч рассказывал нам о заповеднике с любовью и заботой, чувствовалось, что эти места он не просто знает – здесь его родной дом, и он в этом доме хозяин.
Чтобы унять опять начавшее нарастать возбуждение, я пристала к Остапычу с интервью.
Какой фильм без знакомства с главным героем? Вчера по дороге в Хойники, на берегу Припяти, неожиданно выяснилось, что Поль Ванькович не просто кинооператор телеканала TFС, а пан Ванькович – прямой наследник рода Ваньковичей с замком в Рудакове.
Прошлое не такое уж и далёкое, как нам иногда кажется в стенах нашего дома. Иной раз оно ближе, чем супермаркет с продуктами.
Наш вездеход направился в Рудаков; справа от шоссе, за деревянной изгородью, паслось с дюжину кряжистых полесских лошадок местной конефермы.
Мы свернули с дороги на поляну с гигантским ясенем в центре. И я опять окунулась в свой утренний сон.
Руины замка, проросшие ёлочками и берёзками… Неужели будет и вторая половина дрима с охотой и лисом? Или это был не просто сон? Мою растерянность прервал проводник:
– Панове, прошу быть внимательными, идём за мной к замку. Пан Ванькович, вы шагаете со мной. К автомобилю без меня не возвращайтесь! Заповедник наш понастоящему охраняют не колючая проволока и патрули, а рыси. Сейчас их четыре, так что одна из них вполне может прийти познакомиться и посмотреть, кто это пожаловал…
Рысь так сразу! Гуляет везде, где хочет? Да ещё и заповедник охраняет? Нет, я не готова к встрече с дикими животными. Нужно их поискать, по лесу походить, птичек послушать, белочек покормить… А тут сразу опасная хищница? И зачем этот старик всех пугает?
– А уж пустит рысь нас в тридцатикилометровую зону или нет, станет понятно после контрольно-пропускного пункта «Майдан», – ещё больше озадачил меня егерь.
В кронах деревьев среди изумрудной листвы я увидела беспощадные зеленовато-жёлтые в крапинку глаза с вертикальными зрачками.
Милое создание с клыками саблезубого тигра было уже здесь.
Меня стало тошнить, закружилась голова, и, если бы Андрэ Бертье не поддержал, я бы скорее всего бухнулась в обморок.
– Что, дочка, рыси боишься? – заметил мою слабость «всевидящее око» и по совместительству Матвей Потапыч. – Не бойся, я с этим зверем умею разговаривать, так что не тронет она тебя…
«В конце концов, медведь сильнее рыси!» – успокоилась я.
Поль и Федя Юркевич остались в Рудакове, а мы тронулись по блестящему асфальтированному шоссе к контрольно-пропускному пункту «Майдан».
Стальная лента дороги упёрлась в ворота с двумя огромными щитами: «ВНИМАНИЕ! Здесь начинается тридцатикилометровая ЗОНА ОТЧУЖДЕНИЯ» и «ВНИМАНИЕ! Радиационная опасность! Вход и въезд запрещён!».
Тридцатикилометровая зона была огорожена старой, ржавой колючкой.
Дородная белорусская красавица, с пышной короной пшеничных волос (в народе прозванной халой), в зелёной майке и военных штанах необъятного размера, открыла нам ворота.
– Надин, Надин, – быстро зашептал мне на ухо Александр Капнист, – спроси у проводника, могу ли я познакомиться с этой полесской мадемуазель и пригласить её на ужин?
Я перевела просьбу Александра Остапычу.
– Ха-ха-ха! Зовут её Валентина, и иностранному гостю в ужине она не откажет. Не так воспитана! Если при этом месье готов решить проблему прапорщика, что вышел на крыльцо «дежурки». Это её жених. Его имя не Голиаф, но это не так важно, учитывая его габариты и размер бицепсов.
На крыльце небольшого зелёного домика с весёленькими нарисованными облачками на стенах показался не просто здоровенный конопатый прапор – это была скала два метра вверх на два метра вширь, о которую разбивались надежды всякого, кто посмел положить глаз на Валентину.
– Господа, кто хочет, может выйти из машины и осмотреться. Прошу прощения, но мне нужно пообщаться десять минут с Петровичем и узнать последние новости из заповедника.
Мы дружно высыпали из вездехода.
Валентина кокетливо смеялась в ответ на комплименты мужчин, мало что понимая по-французски. Она с грацией полесской упряжной запрокидывала голову, и при этом на щеках её появлялись симпатичные ямочки.
Прапорщик шумно сопел на крыльце, подобно зубру, рискуя разломать пропускной пункт в щепки.
Мишель Дризэ упоённо снимал эту божественную комедию человеческих отношений и чуть не пропустил поход Остапыча к собачьей будке.
Егерь достал из рюкзака кости и положил их в миску перед здоровенным, лохматым, чёрным с белой грудью и лапами псом. Кобель степенно подошёл, понюхал угощение, но есть не стал, а приблизился к проводнику и начал тыкаться мордой в его огромные шершавые ладони.
Человек и собака встретились как два старых друга. Остапыч что-то говорил псу, а тот в ответ лаял и подвывал, как будто докладывал обстановку.
– Теперь можно двигаться дальше. С Петровичем пообщался, последние новости узнал, – произнёс проводник низким басом-буффо, подойдя к нам.
– Что вы удивляетесь? Дед Матвей язык зверей и птиц знает, – прощебетала Валентина. – Кабысдоха этого зовут Петрович. Плут он ещё тот! Ночью к нему приползает волчица, снимает ему ошейник, и они вместе уходят в лес. Утром пёс возвращается обратно на КПП. Иногда его не бывает по несколько суток. Охранник и охотник этот злодей знатный. Скажи ему: «Петрович, принеси зайца на жаркое!» – и он притащит прежирнющего лопоухого.
– Спасибо за гостеприимство, – прервал нашу красавицу Остапыч. – Спасибо всем за терпение. Новости узнал, путь свободен. Сейчас тронемся далее.
– Матвей Остапыч, Фёдор Юркевич утверждал, что вы не просто друг зверей и птиц, но настоящий колдун, умеющий разговаривать с ними, – поражённый увиденным воскликнул доктор Бертье.
– За похвалу спасибо, и, как говаривала моя жена-покойница, «обящянки-цацанки, а дурню – радость»! Хорошо, позову я вам зверей, ну а уж получится фильм или нет – не моя забота.
И тут мне вспомнилась старенькая картонная иконка у бабушки в буфете, где Серафим Саровский рядом с медведем.
– Сейчас двинем на Дроньки, – обьявил Остапыч, – а оттуда по звериной тропе к Погонному и к центру зоны. Оно и безопаснее, там научно-исследовательская станция Масаны недалеко, где есть электричество, связь и вышка. Рации в зоне не везде работают, а уж ваши мобильники и подавно. Там, где есть связь, помощь всегда можно вызвать, если надо. А то за иностранцев мне потом голову снесут, если не догляжу.
Погрузившись в пассажирский ЗИЛ с жёлтым треугольником радиоактивности на лобовом стекле, мы тронулись в «Волшебную страну», правда, не по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом, а по красноватому шоссе с асфальтовыми заплатами и трещинами.
Ехали молча, вглядываясь в обычный лес, точно такой же, как по обочинам дорог Франции, Белоруссии, Чехии, Польши.
То ли лесная дорога была гладкой, то ли появление машины на ней было крайне необычным явлением, но у меня создалось полное ощущение полёта сквозь упругое пространство в неизвестность. Шум ветра и шин успокаивал и оставался единственным привычным звуком, напоминающим всем, что мы не летим сквозь изумрудное пространство, а едем по земле.
Где-то через двадцать минут наш «космолёт» притормозил на обочине.
Тишина может оглушать посильнее шума. У меня словно заложило уши ватой в этом девственном лесу.
– Приехали, месье! Вытрите пот со своих лиц – могу поделиться бумажной салфеткой у кого нет… Это нормально, у меня у самого каждый раз, когда вхожу в тридцатикилометровую зону, сердце ухает куда-то, а потом по телу разливается благодать.
Слушайте тишину…
Она ведь тоже разная бывает: ваша городская – суетная, когда разум человека насилуют машины, телефоны, мысли, а потом в одночасье здесь всё это исчезает – и наступает первозданный покой, состоящий из шёпота листьев и трав, пения птиц и лая волков…
Обожаю Киплинга, «Маугли» – моя любимая книга, но никогда не думала, что попаду в книгу и стану одним из её героев…
Остапыч продолжил:
– Пойдём гуськом по обочине, след в след за мной… На асфальтированную дорогу ни шага… Асфальт горячий – видите, дымка над ним висит, раскалился на солнце. Оглянитесь!.. Что видите?.. Да-да, на нём змеи – гадюки и медянки греются! Не нужно их тревожить, да и укусить могут… Снимайте, снимайте! Сейчас они вам устроят дефиле чёрных красоток с голубыми узорными лампасами от бедра. Кадры ваши станут уникальными. Чёрные гадюки, греющиеся на шоссе, – большая редкость! Это только на иллюстрациях постапокалиптических романов можно увидеть. Нигде таких прелестниц нет, только здесь, редкость это большая.
А дальше начался «Сталкер» Тарковского…
Как только мы высыпали из автобуса, проводник достал из кармана гайку с привязанной ленточкой и бросил её вдоль обочины вперёд. Постоял, прислушался, потом неспешно подошёл к гайке, поднял и бросил опять её вперёд по прямой.
– Вы что, дед Матвей, поклонник фантастических произведений братьев Стругацких? – удивился доктор Бертье, направляя бинокль на спину кайфующей чёрной гадюки, чтобы получше рассмотреть этот потрясающий зигзагообразный орнамент голубых «генеральских погон».
– Кому дед Матвей, а кому и Матвей Остапыч, – пробурчал себе под нос, явно слегка обидевшись, егерь. – Повесть «Пикник на обочине» читал. Это для вас она фантастическая, а для меня – глубоко и детально проработанная аналитическая модель вероятностного будущего. Стругацкие гениально предвидели многое. Чернобыльская зона и зона Стругацких похожи: там – нагадили и улетели, и здесь – нагадили и сбежали. Да и мальчишки, пробирающиеся сюда через всю запретку, называют себя сталкерами. Я их понимаю: к нашей благодати, тишине хотят прикоснуться. Воздуха здешнего, напоённого ароматами трав и цветов, наесться. Вот и вы, смотрю, ртами его хватаете, как рыбы, а вдыхать его трудно с непривычки – больно густой… Мысленно разрежьте воздух на кирпичики и ешьте как сладкую вату… Ну что, легче дышать стало?.. То-то. Кто хоть раз тишины этой напился и воздуха наелся, тот всю жизнь сюда возвращаться будет… если зона пустит…
Да и с гайками всё просто: приветствие у меня такое – предупреждаю змей, птиц, зверей и лес, что это я иду, как будто в закрытую дверь чужого дома стучусь. Хотя всё равно скоро «полицейские» появятся. Так я волков называю. А вот и они, родимые… Да не оглядывайтесь и не бойтесь – всё равно не увидите их серые морды. Если захотят, сами покажутся.
Мы свернули с обочины шоссе в лес и, стараясь не шуметь, осторожно двинулись по широкой тропе, напоминавшей заросшую старую дорогу, к холмам, где дружной гурьбой, как подружки, выстроились ладные берёзки. Белостволые красавицы росли в три, четыре, пять стволов одновременно.
Чудо, а не роща! По бокам тропы-дороги, под корнями деревьев – глубокие и широкие ямы, как будто здесь резвился отряд кладоискателей.
Я задрала голову вверх, любуясь орланом, парящим в небе, и, не заметив корень, зацепилась за него и грохнулась со всей дури.
И тут же берёзовая роща взорвалась звонким, до рези в ушах, гомоном пернатых. Страшно затрещали и заходили ходуном кусты. Огромная серая птица сорвалась с верхушки дуба, почти коснувшись крылом моего лица.
Остапыч подхватил меня, как котёнка, поставил на ноги, подал знак прекратить движение, а потом, к моему ужасу, начал громко хлопать в ладоши и кричать:
– Чу-чу-чу-чу! Чу-чу-чу-чу!
Из зарослей папоротника показалась огромная волосатая морда свиньи. Полтонны вонючего мяса промчалось буквально в десяти метрах от нашей группы.
За мамашей бежали совсем не похожие на неё полосатые, напоминающие кабачки на тоненьких ножках, поросята. За колечком хвостика последнего малыша выдвинулись внушительные, торчавшие кверху клыки, которые мне показались бивнями мамонта.
Это был кабан-секач. Он остановился, повернулся к нам мордой и, шумно втягивая воздух, замер, потом неторопливо подвалил к корням дерева, опустил клыки и начал рыть яму, извлекая из неё личинок жука-хруща.
«У хищников есть особое терпение – настойчивoе, неутомимое, упорнoе, как сама жизнь…» – говорил Джек Лондон.
Время кабаньей трапезы мне показалось вечностью, по спине тёк пот. Теперь я точно знаю, что означает выражение «колени дрожали». А кабан, похоже, преспокойненько подкрепился и потрусил догонять своё свинское семейство.
– Ну что, хлопцы, как вам натура для съёмок? Успели расчехлить свои камеры или обмочились со страху? – выдохнул Остапыч и поправил карабин на своём плече.
– Вот-вот! Не поздновато ли, уважаемый, вы вспомнили об оружии и нашей безопасности? Зачем вы начали шуметь и указали кабану наше месторасположение? Почему вы не стреляли? А если бы он не ушёл, а откусил бы нам кое-что пониже пояса? – загалдели французы.
И я уже открыла рот, чтобы переводить, но егерь, приобняв меня за плечи, начал спокойно разговаривать с нами, как с малыми, неразумными детьми:
– Стрелять в секача с такого расстояния – это всё равно, что палить в танк или в сверхзвуковой самолёт. Кабан может принять не одну пулю в сердце и нестись молнией на врага. И на будущее: раненый кабан – самое агрессивное и опасное животное на свете. От него надо бежать, и как можно быстрее и шумнее. В заповеднике он сытый и добрый. Злобе его люди учат. Главное у свиньи – это нюх, видели, как глубоко под землёй он своё любимое лакомство учуял.
«В лесу хорошо говорит тот, кто остался в живых» – вспомнилась мне патетическая фраза из какого-то старого фильма. Пока киношники отсматривали получившийся материал и мы все переводили дух, Матвей Остапыч поведал нам, что кабан – зверь осторожный, если нападает, то только с перепугу или раненый. (Эта сентенция должна была, надо думать, нас утешить!) Оказывается, деревенская дорога, по которой мы сейчас двигаемся, заросла, и кабаны её облюбовали, поэтому дёрн везде ими разрыт. Свиньи же лучше любого экскаватора работают. Нюх у них хороший, да только ветер был не с нашей стороны, а зрение и слух – неважнецкие, поэтому и пришлось егерю пошуметь, чтобы семейство на нас не наткнулось, а лишь для съёмок попозировало и ушло.
Далее, по словам Остапыча, свиньи спустятся к каналам, что остались после мелиорации и были перегорожены или частично засыпаны после аварии, чтоб заражённая почва в Припять не попадала. Там расположились заросли водного ореха, любимого блюда кабанов, и водились черепахи. Даже предположить не могла, что самые большие в Европе заросли водного ореха, внесённого в Красную книгу, находятся именно в Полесском радиационном заповеднике.
Жизнь и смерть всегда рука об руку идут. Под холмом, на котором мы стояли, оказывается, деревня была захоронена. Во время войны в Полесье деревни немцы жгли, на пепелищах люди новые дома отстраивали, а после аварии на Чернобыльской станции сёла уже навсегда землёй засыпали.
