София де Сегюр
Маленький горбун
Sophie de Ségur
François le Bossu
пер. с франц. Е. М. Чистяковой-Вэр; лит. обр. Г. Н. Хондкариан
© Хондкариан Г. Н. Литобработка, 2011
© Власова А. Ю. Обложка, 2011
© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2011
© ЗАО «Издательство НЦ ЭНАС», 2011
* * *
Предисловие
Творчество французской писательницы Софи де Сегюр (1799–1874) ныне причислено на ее родине к памятникам национальной культуры. Она до сих пор остается одной из величайших детских писательниц Франции.
Свой первый контракт де Сегюр заключила с издательством Луи Ашетт в сентябре 1855 года, когда ей было 56 лет.
Успех превзошел все ожидания – книги распродавались сотнями миллионов экземпляров. Графиня де Сегюр, урожденная Ростопчина (так она неизменно подписывала все свои произведения), стала известной, а ее «Новые сказки феи», проиллюстрированные молодым и талантливым художником Гюставом Дорэ, определили дальнейшую судьбу писательницы.
Она положила начало жанру детской литературы. Простота и строгость стиля придают особую красоту творческому почерку писательницы. В своих произведениях писательнице удалось передать милую детскую непосредственность, утраченную взрослыми.
За семнадцать лет де Сегюр написала более 20 романов для детей, подростков и взрослых: «Примерные девочки», «Каникулы», «Сонины проказы», «Воспоминания ослика», «Злой гений», «Судьба Гаспара» и другие.
Большинство из ее произведений, посвященных детям, экранизированы во Франции и других странах.
«Маленький горбун» – одна из наименее известных для российского читателя повестей.
Она рассказывает о дружбе двух детей. Горбун Франсуа – единственный сын самого богатого человека в округе. Христина – оставленная со злой нянькой дочь взбалмошных родителей, которых больше интересуют балы и развлечения, чем судьба собственного ребенка.
Детям суждено пройти немало испытаний и разочарований, но они сохранят чистоту своих душ и нежную привязанность друг к другу.
Иллюстрации к книге созданы Эмилем Баяром (1837–1891) – одним из ведущих художников академической школы живописи XIX века.
Глава I. Начало дружбы
Христина на целый день приехала к своей двоюродной сестре Габриели, и обе усиленно трудились, чтобы хорошенько одеть куклу, которую Христине только что подарила графиня Семиан, мать Габриели. Дети уже скроили рубашечку и нижнюю юбку, но им помешал вошедший лакей.
– Барышни, – сказал он, – графиня Семиан просит вас прийти в сад в крытую аллею.
– Нужно сейчас идти? – спросила Габриель. – Кто-нибудь приехал?
– Да, барышня, у графини какой-то господин, – ответил слуга.
– Пойдем, Христина.
– Как досадно, – заметила Христина, – я не могу одеть мою куколку, а между тем ей холодно, ведь она совсем раздета.
– Что делать? – вздохнула Габриель. – Раз мамочка зовет, нужно идти к ней.
– Дома одной мне не удастся ее одеть, я не умею шить. Боже мой, как ужасно, что я ничего, ничего не умею делать!
– Почему же ты не попросишь твою бонну сшить ей платьице? – спросила Габриель.
– Да она не захочет, она никогда не соглашается позабавить меня.
– Что же делать тогда? Что если бы я сшила платье? – предложила Габриель.
– А ты могла бы? – Христина подняла головку и улыбнулась.
– Мне кажется, могла бы, во всяком случае постараюсь.
– Теперь же? – быстро спросила Христина.
– Ну, нет, конечно, не теперь, – ответила Габриель, – потому что мама ждет нас. Вероятно, мы пойдем гулять с ней, но, когда вернемся, я постараюсь сшить это платье.
– А до тех пор моей бедной дочке будет очень холодно.
– Я заверну ее вот в эту старенькую мантилью[1], погоди немного. Ну, дай же мне ее.
Габриель взяла куклу Христины, заботливо укутала ее и придирчиво осмотрела.
– Ну вот теперь хорошо. Пойдем же, – прибавила она, – мама ждет нас, скорее, скорее же, торопись!
Христина поцеловала Габриель, которая взяла ее за руку и вывела из комнаты. Вскоре они прибежали в крытую аллею, там графиня де Семиан разговаривала с каким-то незнакомым детям господином, маленький мальчик держался позади них.
Габриель и Христина с удивлением смотрели на него. Он был немного повыше их ростом, чуть полноват, и в его фигуре замечалось что-то странное. На хорошеньком лице блестели нежные, мягкие, умные глаза, все черты его были красивы, но он казался озабоченным и сконфуженным.
Христина подошла к нему и взяла за руку.
– Пойдем, голубчик, поиграем. Хочешь?
Мальчик ничего не ответил, только застенчиво и робко посмотрел на Габриель и Христину.
– Ты не слышишь? Ты, может быть, глухой? – ласково спросила Габриель.
– Нет, – тихим голосом отозвался он.
– Так почему же ты не говоришь? Почему ты не идешь играть с нами? – продолжала расспрашивать Габриель.
– Я боюсь, что вы будете смяться надо мной, как все другие дети, – тихо проговорил их новый знакомый.
– Смеяться над тобой? Почему? Из-за чего остальные над тобой смеются? – спросила Габриель.
– Разве вы не видите? – сказал маленький мальчик, поднимая голову и с удивлением глядя на них.
– Я тебя отлично вижу, но не понимаю, почему над тобой смеются, – заметила Габриель. – А ты, Христина, ты видишь, что-нибудь?
– Я? Я ровно ничего не вижу.
– Так значит, вы согласитесь меня поцеловать и поиграть со мной? – мальчик уже улыбался, но еще нерешительно.
– Так, значит, вы согласитесь меня поцеловать и поиграть со мной?
– Конечно, конечно! – воскликнули обе двоюродные сестры и охотно сердечно поцеловали его.
Он был так счастлив, так весело и радостно улыбался, что Габриель и Христина тоже почувствовали себя счастливыми. В то время как они целовались, графиня де Семиан и ее гость обернулись. Взглянув на детей, мужчина невольно весело воскликнул:
– Ах, какие добрые маленькие девочки! Это ваши дочки? Смотрите, смотрите, они согласились поцеловать моего бедного Франсуа. Бедняжка! А как видно, он очень доволен и счастлив.
– Почему же вас удивляет, что моя дочь и племянница охотно целуют Франсуа? Я бы удивилась, если бы было иначе.
– Как я был бы счастлив, графиня, если бы все думали, как вы, – сказал де Нансе, так звали гостя, – но недуг моего бедного сыночка делает его таким застенчивым и неловким! Бедный мальчик слишком привык к тому, что над ним постоянно насмехаются, что все знакомые ему дети относятся к нему с отвращением. Неудивительно, что он счастлив, видя, как ласково приняли его ваши добрые и прелестные малютки.
– Бедный ребенок, – сказала Луиза де Семиан и с нежным участием посмотрела на Франсуа.
Габриель и Христина держали Франсуа за руки, заставляя его бежать вместе с ними, он же смеялся от души: быстрое движение, по-видимому, нравилось ему.
– Мамочка, этот маленький мальчик сказал нам, что над ним часто смеются и что никто не хочет его целовать! Скажи, почему это? Он такой славный, такой миленький.
Графиня Семиан ничего не ответила, и Франсуа со страхом поглядывал на нее, де Нансе вздыхал и тоже не произносил ни слова.
– Скажите же мне, – спросила Христина, обращаясь к де Нансе, – почему над ним смеются?
– Потому, дети, что он упал и сделался горбатым. Такова была воля Божья, находятся достаточно злые люди, которые смеются над горбатыми, а это очень, очень дурно.
– Ну, конечно, очень дурно, – заметила Габриель, – разве он виноват, что сделался горбатым? И потом – он все-таки очень мил.
– Где же у него горбик, я не вижу, – сказала Христина, обходя кругом Франсуа.
Бедный мальчик страшно покраснел и, пока Христина осматривала его, тревожно оглядывался на нее.
«Боже мой, Боже мой, – думал он, – конечно, если только она заметит мой горб, то, как все другие, станет смяться надо мной».
Графиня де Семиан не знала, как бы остановить Христину незаметным для де Нансе образом. Габриель тоже принялась рассматривать спину Франсуа, вдруг Христина воскликнула.
– Ах, вот, вижу, вижу! Горбик на спине. Ты видишь, Габриель?
– Да, вижу, но это ровно ничего не значит. Бедный мальчик, ты думал, что мы станем над тобой смеяться? – прибавила дочка графини. – Это было бы так нехорошо и зло. Ты больше не боишься, правда? Как тебя зовут? Где твоя мама?
– Меня зовут Франсуа. Мамочка моя умерла, я ее никогда не видел. А мой папа стоит рядом с вашей мамой.
– Как, господин, который разговаривает с тетей, твой папа? – спросила Христина.
– Почему это удивляет тебя, моя малютка? – спросил де Нансе.
– Потому что вы такого большого роста, а он совсем маленький, вы стройный, а он нет, – проговорила Христина.
– Ты говоришь глупости, Христина, – нахмурилась графиня. – Когда же маленький ребенок бывает ростом со своего отца? Подите-ка, поиграйте с Франсуа, это будет лучше, чем, оставаясь здесь, говорить всякие глупости.
– Дайте я поцелую вас, мои добрые малютки, – сказал де Нансе. – Я от всего сердца благодарен вам за то, что вы так ласково приняли моего бедного маленького Франсуа.
Де Нансе горячо расцеловал Габриель и Христину и ушел с графиней де Семиан. Дети же побежали в рощу собирать лесную землянику.
– Эй, Франсуа, поди сюда! – закричала Христина. – Посмотри, какое славное место. Видишь, сколько здесь земляники? Бери, бери все ягоды.
– Благодарю тебя, – сказал Франсуа. – Скажите, как зовут вас обеих?
– Меня зовут Габриель, – откликнулась дочь графини де Семиан.
– А меня Христиной.
– Сколько вам лет? – спросил Франсуа.
– Мне семь, – ответила Габриель, – моей двоюродной сестре Христине шесть. А тебе сколько?
– Мне… мне… уже десять, – краснея и с запинкой выговорил Франсуа.
– Десять лет! Это много, – заметила Габриель. – Ты, значит, старше Бернара.
– А кто это, Бернар? – удивился Франсуа.
– Мой брат. Он очень добр, и я люблю его. Его нет дома, он ушел брать урок к нашему кюре[2].
– Ах, я тоже должен брать уроки у кюре в Дрюни, это деревня близко отсюда.
– Вот и Бернар тоже учится там, – заметила Габриель. – Ты, значит, живешь подле Дрюни?
– Совсем близко, – ответил Франсуа. – За десять минут я дохожу от нашей усадьбы до дома священника.
– Почему же ты прежде никогда не приходил к нам? – с удивлением спросила Габриель.
– Потому что меня не было здесь, – вздохнул маленький горбун. – Из-за моего здоровья папа жил в Италии, доктора уверяли, что там моя спина совсем выпрямится и я вырасту, а между тем за границей мой горб стал еще больше прежнего, и это очень печалит меня.
– Послушай, Франсуа, не думай об этом больше, – твердо проговорила Габриель – уверяю тебя, ты очень, очень миленький. Правда, Христина?
– Я очень люблю его, он, кажется, такой добрый, – отозвалась ее двоюродная сестра.
И обе снова поцеловали горбунчика, который смеялся и казался счастливым. После этого разговора все трое опять принялись усердно собирать землянику, Габриель и Христина наперерыв старались находить лучшие места и указывали их Франсуа, чтобы мальчик не устал, отыскивая ягоды. Через четверть часа они наполнили целую корзиночку, которая висела на руке Габриели.
– Теперь пойдем, – предложила она, отирая свой маленький лобик. – Очень жарко, и ягоды освежат нас. Франсуа, сядь подле меня под ветки этой елки, а ты, Христина, тут, с другой стороны, Франсуа разделит ягоды на три части.
– Куда же мы их положим? – спросил Франсуа. – У нас нет тарелочек.
– Сейчас будут, – ответила Габриель. – Возьмем по большому каштановому листу. Видите? Теперь у нас три отличные тарелки.
Каждый взял свой лист, Франсуа стал делить ягоды, а девочки смотрели на него. Когда он закончил, Габриель сказала:
– Ты разделил очень плохо, Франсуа, ты нам отдал почти все, у тебя осталось слишком мало!
– Возьми моих ягод, голубчик, – ласково проговорила Христина, насыпая на лист Франсуа часть своей земляники.
– А вот это от меня, – и Габриель сделала то же самое.
– Зачем так много, мои хорошие? – смутился Франсуа. – Право же, этого слишком много.
– Нет-нет, так правильно. Ну, давайте есть! – скомандовала Габриель.
– Ах, какие вы добрые! – растрогался горбун. – Когда я бываю с другими детьми, они почти все отнимают у меня и мне ничего не остается…
Глава II. Паоло
Дети доели землянику и уже собирались выйти из рощи, как вдруг к ним подошел молодой человек лет восемнадцати-двадцати, он держал шляпу в руке и на каждом шагу кланялся. Наконец он остановился перед детьми, ничего не говоря.
Дети смотрели на него и тоже молчали.
– Вот и я, синьора… синьор, – сказал он с новым поклоном.
Дети тоже поклонились, но им стало немножко страшно.
– Кто это? Ты знаешь? – шепотом спросил Франсуа у Габриели.
– Нет. И я его боюсь, – ответила она. – Не убежать ли нам?
– Синьорины, синьор… Вот и я! Я прийти, – продолжал незнакомый молодой человек, продолжая кланяться.
– Синьорины, синьор… Вот и я!
Вместо ответа, Габриель схватила Христину за руку и бросилась с нею бежать, громко крича:
– Мама, мамочка! Тут какой-то господин…
Вскоре двоюродные сестры встретили графиню де Семиан и де Нансе, которые услышали их крик и быстро направились к ним, боясь, что с детьми что-то случилось.
– Что с вами? Что стряслось? Где Франсуа? – тревожно спросил де Нансе.
– Там, там в лесу с каким-то сумасшедшим господином… И мы боимся, что он сделает ему что-нибудь дурное, – задыхаясь выговорила Христина.
Недолго думая, де Нансе побежал со всех ног и вскоре увидел своего Франсуа. Мальчик стоял и улыбался, глядя на незнакомого молодого человека, а тот, завидя де Нансе, стал отвешивать новые поклоны.
– Кто вы, милостивый государь? – спросил его де Нансе. – И что вам угодно?
– Я есть приглашенный к господин граф, синьор конте[3], – сказал незнакомец продолжая кланяться. – Вы есть синьор Семиан?
– Нет, – ответил де Нансе, – но вот идет графиня.
Молодой человек подошел к ней, низко поклонился и повторил то, что он уже сказал де Нансе.
– Моего мужа нет дома, – ответила графиня, – впрочем, он скоро вернется, пожалуйста, скажите мне вашу фамилию, так как, мне кажется, я еще никогда не видела вас.
– Я Паоло Перонни, и я иметь письмо от синьора конте Семиана. Вот, – ответил он и протянул графине какое-то письмо.
Она с подавленной улыбкой быстро пробежала его.
– Да это писал не мой муж, это не его почерк, – заметила она.
– Не он писать? Что же делать? – расстроился Паоло. – Он меня приглашать обедать, и я, бедный Паоло, поверо[4] Паоло, очень доволен… Я долго идти. Бояться опоздать… Что же мне делать?
– Остаться и пообедать с нами, – ответила графиня Семиан, – ваши друзья, вероятно, захотели подшутить над вами, а вы отлично подшутите над ними, если пообедаете здесь и заодно познакомитесь с нами.
– Как же вы добр, графиня! – с жаром воскликнул Паоло. – Спасибо, мадам, я недавно жить здесь и никого тут не знать.
И молодой человек рассказал, что он доктор, итальянец, что он жил в итальянской деревне Липпо, защищал ее вместе с другими молодыми миланцами от нападения австрийского маршала Радецкого (дело происходило в 1849 году во время борьбы Ломбардии[5] с Австрией), что большинство его товарищей было убито и что он спасся только бегством.
– Они почти все быть убиты, разрублены в куски. Я броситься под убитых, потом ночь, и я ползти, ползти долго, потом вставать и бежать, днем спрятался в лес, ел плоды, птиц. Ночью опять бежать и так до Генуи. Потом я идти и говорить всем: «Итальяно». И друзья давать хлеба, мяса, уложили спать. И я приплыть в ваш Франция… Ваши добродушные франчезе[6] привести меня сюда, но я тут не знать никого. Когда прийти письмо от синьора конте Семиано, я быть доволен, а товарищи смеяться. Один сказать: «Что ты! Это шутка». А я не слушать, я пройти два лье[7] в один час. И вот Паоло прийти к вам… Вы смеяться, как мои товарищи? Это смешно, правда?
Графиня де Семиан смеялась от души, серьезный де Нансе улыбался, но вместе с тем с чувством глубокого сострадания поглядывал на бедного итальянца.
– Бедный молодой человек, – сказал он с глубоким вздохом. – А где же ваши родители?
– Мои родители? – лицо молодого итальянца приняло жесткое выражение. – Мои родители есть умерли, всех моих убить жестокие австрийцы. Они расстрелять моих стариков вместе с братьями, сестрами, с их друзьями в их домах. Они все сжечь – белье, платья… Они бить их за то, что я, итальянец, с друзьями убивать австрийцев. Вот каков маршал Радецкий!
– Бедный молодой человек! – воскликнула графиня. – Все это ужасно.
– Несчастный, – произнес де Нансе. – Остаться одиноким, без родителей, без родины, без средств. Но не следует терять мужества, синьор Паоло. Все устроится с Божьей помощью, будем надеяться на Всевышнего. Мужайтесь. Видите? Сами не зная как, вы попали в дом графини Семиан. Это начало. Все будет хорошо, не тревожьтесь…
Бедный Паоло посмотрел на де Нансе мрачным взглядом и ничего не ответил, до возвращения в замок он не выговорил ни слова.
Дети немного отстали, им не хотелось подходить слишком близко к Паоло, так как Христина и Габриель немного боялись его.
– Что это он говорил об австрийцах? – спросила Христина. – Он, кажется, очень сердился.
– Он рассказывал, что итальянцы жгли австрийцев, что его сестры колотили… их платье, кажется, что так. А потом, что они убивали всех, даже родителей и домики, – проговорила Габриель.
– Кто убивал? – удивилась Христина.
– Да все они.
– Как все? – снова спросила Христина. – Кого они убивали и почему сестры колотили платье? Я не понимаю…
– Нет, Христина, ты никогда ничего не понимаешь, – заметила Габриель. – Вот Франсуа, наверное, понял.
– Да, я понял, – кивнул мальчик – только совсем не то, что ты говоришь. Австрийцы убивали бедных итальянцев и все жгли, это они убили родителей и сестер Паоло и сожгли его дом. Ты понимаешь, Христина?
– Отлично понимаю, – сказала она. – Видишь ли, ты рассказал очень хорошо. Когда же говорила Габриель, я ничего не могла разобрать.
– Я не виновата, что ты такая глупая и не понимаешь, когда рассказывают, – недовольным голосом заметила Габриель. – Вот и твоя мама всегда говорит, что ты глупа, как гусенок!
Христина грустно опустила головку и замолчала. Франсуа подошел к ней и, обнимая ее, сказал:
– Нет, ты не глупая, моя Христиночка. Не верь Габриели. Она говорит это в шутку.
– Все говорят, что я безобразна и глупа, – проговорила Христина, – и мне кажется, что это правда.
И по ее щеке скатилась слезка.
– Прости меня, моя бедная Христина, – сказала Габриель, целуя ее, – я не хотела обидеть тебя. Мне очень, очень жаль. Нет, ты не глупа, прости меня, пожалуйста.
Христина улыбнулась и в свою очередь поцеловала Габриель. В эту минуту позвонил обеденный колокол, и дети бегом пустились домой, чтобы умыться и причесаться.
Обед прошел весело, благодаря рассказам о путевых приключениях итальянца, которого графиня представила своему мужу. Смешил также всех громадный аппетит Паоло, не позволявшего позабыть о себе. Когда подали жаркое, он еще не окончил огромной порции фрикасе[8] из цыпленка, наполнявшего до краев его тарелку. Лакей уже подал всем сочный и, по-видимому, вкусный бараний окорок, а Паоло еще доедал последний кусочек цыпленка. Несмотря на это, он с тревогой посматривал на баранину, пожирал ее глазами, все еще надеясь, что ему поднесут блюдо. Но, видя, что лакей собирается подать шпинат, он собрал все свое мужество и, обращаясь к графу де Семиан, сказал взволнованным голосом:
– Синьор конте, не предложить ли вы мне баранины? Пожалуйста!
– О, конечно, с большим удовольствием, – с улыбкой ответил хозяин дома.
Графиня громко рассмеялась, и это вызвало всеобщий веселый хохот. Паоло оглядывался с недоумением, тоже улыбался, сам не зная чему, и, смеясь, продолжал есть. Всеобщая веселость, звонкие детские голоса заставили его наконец так расхохотаться, что он подавился, слишком большой кусок баранины застрял у него в горле. Лицо итальянца покраснело, потом полиловело, жилы надулись, глаза страшно раскрылись.
Франсуа, сидевший слева от Паоло, увидел, какая беда случилась с ним, бросился к нему и, запустив пальчики в открытый рот итальянца, вытащил оттуда громадный кусок баранины. После этого все пришло в порядок: глаза Паоло, жилы, цвет лица мало-помалу приняли свой обычный вид, и он нисколько не потерял аппетита.
Понятно, пока несчастный делал усилия, чтобы проглотить кусок, которым он подавился, никто и не думал смеяться. Но за столом снова раздался веселый смех, когда Паоло с полным ртом повернулся к Франсуа, схватил его за руку и несколько раз поцеловал пальцы мальчика.
– Добрый синьорино, добрый! Бедный мальчик. Ты… ты меня… мне спасать жизнь, и я сделать так, что ты быть такой же большой, как твой отец. Это что такое? – прибавил он проводя рукой по его горбику. – Это нехорошо, некрасиво. Я доктор, хороший доктор. И я все исправить. Ты быть пряменький, как твой папа.
И Паоло принялся есть, не говоря больше ни слова, а уж смеяться он и не думал до конца обеда.
За столом Бернар познакомился с Франсуа.
– Мне очень жаль, что я не мог вернуться раньше, – сказал он. – Я был у кюре, я каждый день бываю в доме священника и беру там урок.
– Я тоже должен идти к нему, – кивнул Франсуа, – он согласился учить меня латинскому языку. Я очень рад, что ты тоже учишься у кюре. Мы будем видеться каждый день.
– И я очень рад этому. Вероятно, нам будут задавать одни и те же уроки.
– Не думаю, – сказал Франсуа. – Сколько тебе лет?
– Мне восемь.
– А мне десять.
– Десять лет! А между тем ты такой маленький, – заметил Бернар.
Франсуа опустил голову покраснел и замолчал.
Вскоре после обеда Христине объявили, что за ней пришла ее бонна[9]. Девочке очень хотелось, чтобы Минну попросили позволить ей остаться еще на четверть часа у Габриели. Она мечтала одеть свою куколку в платье, которое для нее шила ее двоюродная сестра. Однако она привыкла к строгости Минны, а потому собралась уйти.
– Погоди же немного, Христина, – сказала ей Габриель, – через десять минут я закончу платьице.
– Не могу, – ответила Христина, – меня ждет моя бонна.
– Что же за беда? Она может и подождать немного, – заметила маленькая Семиан.
– Но мама рассердится, будет бранить меня и не позволит мне больше приходить к вам.
– Да твоя мама не узнает, – сказала Габриель.
– Непременно узнает. Минна говорит ей все.
В эту минуту голова бонны просунулась в двери:
– Что же, Христина, торопитесь!
– Иду, Минна, иду, – ответила девочка.
Она побежала к тетке, чтобы прощаться, Франсуа и Бернар хотели поцеловать девочку, но не успели. В гостиную вошла бонна:
– Значит, вы не хотите идти, Христина? Ведь уже поздно, и ваша мама, конечно, будет очень недовольна.
– Иду, Минна, иду.
– А твоя кукла? – спросила Габриель. – Ты ее оставляешь здесь?
– У меня нет времени, – шепотом ответила испуганная Христина. – Пожалуйста, дошей платье, ты мне отдашь его, когда я приду к вам.
Бонна взяла Христину за руку и, не дав ей времени поцеловать Габриель, вытащила из гостиной. Бедная Христина дрожала – Минна была несправедлива и зла.
Бонна толкнула девочку в тележку, которая приехала за нею, сама села рядом, и экипаж покатился.
Христина тихонько плакала, бонна бранила и грозила ей по-немецки (она была немка).
– Я скажу вашей маме, что вы не слушались, – выговаривала бонна, – вот увидите, она будет вас бранить.
– Уверяю вас, я пошла тотчас же, – оправдывалась Христина. – Пожалуйста, не говорите маме, что я дурно себя вела, я не хотела не слушаться, уверяю вас!
– Нет, я скажу, что вы вели себя очень дурно, – продолжала бонна, – да еще прибавлю, что вы говорите неправду и спорите, когда вам делают замечания.
– Простите меня, – со слезами взмолилась Христина, – пожалуйста, не говорите этого мамочке, ведь это же неправда!
– Перестаньте хныкать! Чем хуже вы будете вести себя, тем хуже будет для вас.
Христина отерла глаза, постаралась сдержать слезы, подавить вздохи. Проехав около получаса, они вернулись в замок Орм, где жили родители Христины. Бонна привела ее в гостиную, где сидели отец и мать девочки. Минна насильно втащила малышку в эту комнату.
Христина остановилась подле дверей, не смея заговорить. Ее мать подняла голову.
– Подойди, Христина, – сказала она. – Зачем ты стоишь у двери, точно виноватая? Минна, разве она плохо вела себя?
– По обыкновению, – ответила немка. – Ведь вам известно, что Христина никогда меня не слушается.
– Уверяю вас, Минна… – заливаясь слезами, начала было девочка.
– Не перебивай бонну, – сказала Каролина Дезорм. – Ну, что же она сделала, Минна?
– Она не хотела ехать домой, долго заставила меня ждать, а потом вырывалась, чтобы остаться со своей двоюродной сестрой, – говорила Минна, – мне пришлось силой увезти ее.
Мать Христины поднялась с места, подошла к девочке и сказала:
– Ведь ты же обещала мне быть умницей, Христина…
– Уверяю тебя, мамочка, что я была умницей… – ответила бедная Христина, продолжая плакать.
– О, Христина, – продолжала бонна, сжимая руки. – Зачем вы лжете? Так нехорошо говорить неправду, Христиночка!
– Ах, ты опять, как всегда, говоришь неправду, – обратилась к дочери Каролина. – Ты, верно, хочешь, чтобы я тебя строго наказала?
Ее муж, до сих пор все время молчавший, подошел к ней.
– Дорогая моя, – сказал он, – прошу тебя простить Христину. Если она не слушалась, она, конечно, теперь исправится.
– Почему ты говоришь «если»? – спросила Каролина Дезорм. – Минна постоянно жалуется на нее и ничего не может сделать… по ее словам.
– Минна, Минна! – нетерпеливо заметил он. – При нас Христина всегда отлично ведет себя. Она слушается нас и делает все, что мы ей скажем.
– Потому что боится наказания, – сказала Христинина мать и прибавила, обращаясь к бонне: – Знаете, Минна, вы мне надоедаете постоянными жалобами на Христину, вы все вечно преувеличиваете!
Госпожа Дезорм стала расспрашивать дочь, несмотря на неудовольствие бонны; ее муж молча рассматривал недовольное и злое лицо немки.
Наконец мать Христины стала сомневаться в том, что ее дочка дурно вела себя, велела Минне отвести ее и уложить спать, запретив ей бранить девочку.
Когда муж и жена остались одни, Дезорм с волнением сказал жене:
– Ты очень строга с нашей девочкой, и ты слишком веришь тому, что говорит эта бонна, которая попусту жалуется на нее.
– Ты называешь непослушание пустяками?
– Надо еще узнать, действительно ли она не слушалась, – заметил Дезорм.
– Как «действительно ли»? – проговорил она. – Ведь Минна же сказала нам об этом.
– Я совершенно не доверяю этой бонне, – возразил Дезорм, – и уже несколько раз замечал, что она лжет. Мне кажется, она терпеть не может нашу малютку.
– И неудивительно, – ответила ему жена. – С ней Христина всегда капризничает и дурно ведет себя.
– Ну, значит, Минна не умеет обращаться с девочкой, и… Ты, право, слишком строга с Христиной, ты недостаточно наблюдаешь за тем, что происходит, веришь жалобам бонны. Знаешь ли, Христина ужасно боится этой Минны. Прошу тебя, заботься больше о нашей дочери и лучше смотри за нею.
– Будь так добр, – сказала Каролина Дезорм, – давай говорить о чем-нибудь другом. Этот предмет разговора ужасно надоел мне.
Отец Христины вздохнул. Он вышел из гостиной и, желая посмотреть, что делает Минна, пошел в детскую, ему также хотелось узнать, утешилась ли девочка. Христина сидела в своей постельке совсем одна и тихонько плакала. Дезорм подошел к ней, наклонился над кроваткой дочери и спросил:
– Где же твоя бонна, Христина?
– Она ушла, папочка.
– Как? Она оставляет тебя одну?
– Да, она всегда уходит, когда я лягу, – ответила девочка.
– Хочешь, я ее позову?
– О нет, нет, пожалуйста, папа, не нужно!
– Почему ты ее так боишься?
Христина не ответила. Отец несколько раз настойчиво повторил свой вопрос, и наконец девочка сказала почти шепотом:
– Не знаю.
Он не мог добиться от нее другого ответа и, печальный и озабоченный, вышел из детской. Совесть мучила его за то, что он мало думал о дочери. Ведь он отлично знал, что его жена совершенно не занималась девочкой. Придя в гостиную, он заметил, что госпожа Дезорм сильно раздражена, а потому не стал больше говорить с ней ни о Христине, ни о ее бонне, но в глубине души решил понаблюдать за Минной и, заметив ее недоброе обращение с ребенком, тотчас же отказать ей от места.
