Михаил Бордуновский
Лицей 2021. Пятый выпуск
Глава 13
На следующий день Ванёк подкатил на кряхтящем уазике с трещиной на лобовом стекле, похожей на москита.
– Я думала, мы пешком пойдём.
– Ещё находимся сегодня, не волнуйся.
Лена по привычке, как в такси, залезла на заднее сидение.
– А чего это ты со мной не садишься? Брезгуешь?
– Всему своё время. Мы ещё не так близки.
– Ну, как хочешь. В городе смотреть нечего. Поедем сразу на кладбище, к япошкам.
– На кладбище?
Лене нравилось бывать на погостах, бродить среди аллей, вглядываться в лица на фотографиях, фантазировать, кем были эти люди, что они любили, от чего умерли. Иногда она думала, что так любит бывать на кладбищах, потому что сама и есть кладбище – планов, идей, желаний.
– Кладбон тут недалеко, километра три. А потом на маяк поедем.
Сиденье в уазике было продавленным, неровным, как будто сидишь на галечном пляже. Пару раз их подбросило на кочках, и Лена ударилась головой о крышу.
– Поосторожней на поворотах, Шумахер.
– Какой Шумахер, мать? Постучи по голове. Он же не человек уже, а так – овощ. А я ещё пожить хочу лет до тридцати.
– А сейчас тебе сколько?
– Двадцать три.
– А почему до тридцати?
– А нахрена больше-то? И так уже много повидал. Скучно.
– Ты вообще путешествовал куда-нибудь, мир видел?
– На Севере у нас был, в Южном был, в Японии на Вакканае, перевозил кое-что. Во Владик пару раз гонял, на материк.
– В Москве не был?
– Не, а чо мне там делать? В Макдональдсе я и во Владике пожрать смогу. Говорят, откроют через полгода. Ну, выходи, причалили.
Лена буквально выпала из уазика в высокую траву. В прозрачной рощице между деревьев прятались несколько каменных стел с выбитыми иероглифами, внутри которых уже пророс мох. Лене захотелось провести по ним рукой. Вокруг памятников растительность была бережно выполота, рядом с одним на земле лежали три карамельки.
– А кто ухаживает за этими могилами?
– Так японцы и приезжают. Их у нас могильными туристами зовут. Мать рассказывала, что я как родился в 95-м, а в 98-м уже кризис бахнул. Так японцы привозили мешками, шмотки там, жратву, пелёнки. Вот и выжили. До сих пор помню эти леденцы, вроде и сладкие, но жгучие, с перцем. И фантики такие, с золотинками.
– А карамельки тоже японцы положили?
– Не, это наши уже принесли. Мы японцев с их земли вы-пнули, а они нам всё равно добро делают. Так что у нас женщины за их могилами смотрят, хоть как-то отплатить надо. Наши ведь сюда только в 45-м пришли. Потом тут все вместе жили, и русские, и японцы, в одних домах. А через год японцев на корабли посадили – и досвидос, в Японию отправили. Теперь это всё наше как бы.
Лена подумала, что есть у российского государства какая-то особая любовь к островам и полуостровам.
– Ну всё, погнали дальше, – перед тем как сесть в машину, Ванёк повернулся, вздохнул и перекрестился, – эту землю, кстати, тоже под ваш завод отдают. Так что скоро всё снесут здесь.
Настроение тотчас упало. Не лучшая новость за сегодня.
Они вырулили на дорогу вдоль реки. Хотя это и дорогой-то сложно назвать – так, две неровных колеи, поросших травой и кустарником. Машина подминала молодые березки, ныряла в канавы, неслась вперёд, как будто уазик был вообще неподвластен законам физики, он мог переехать, преодолеть любую преграду. Чёрная река справа, напоминающая расплавленную резину, выглядела устрашающе, казалось, что она затянет тебя быстрее, чем любое болото. Тонкие низкие осины обступили реку и как будто мешали ей вырваться на свободу, утащить на дно и уазик, и Лену, и её белые кроссовки. Ещё через десять минут они выехали к морю.
– Всё, здесь паркуемся. Дальше, как ты и хотела, пешком.
Лена только сейчас поняла, что за все эти четыре дня так и не поздоровалась с морем. Она вообще в Крюкове не ощущала себя на побережье, потому что привыкла совсем к другому – к набережным, пирсам, кафе, влюблённым парочкам. А не к ржавым кранам и контейнерам, сложенным друг на друга, как выцветшие детали “лего”. Вода меняла цвет от тёмно-синего у берега до розового у горизонта. Лена несколько раз вздохнула так глубоко, что от привкуса йода закружилась голова, захотелось разогнаться и бежать вдоль воды, пока лёгкие не сдавит железными прутьями.
– Как хорошо, Ваня, это лучший день за всю неделю, – она взяла камушек и запустила его по гладкой, еле движимой поверхности моря. Но он сразу утонул.
– Смотри как надо, – Ванёк прицелился, и его галька сделала пять лёгких прыжков, оставив после себя ровные круги.
Они побрели у кромки моря, перешагивая через булыжники, похожие на яйца древних птиц, с розовыми и салатовыми пятнами мха. Через сто метров Лена почувствовала тошнотворный запах гнили – волна трепала края плотно набитого холщового мешка, который наполовину утопал в воде. Возле берега, все в пене и склизких водорослях, вперемешку с алюминиевыми банками, на боку болтались семь-восемь дохлых рыб.
– О, да тут рыбокопы, похоже, прошвырнулись.
– Рыбокопы?
– Ну, рыбнадзор. Так-то дядя Паша с ними обычно договаривается, что они в наши края без его просьбы не суются. Но, видимо, им скучно стало. Решили прокатиться. Вон мужики улов побросали.
– А дядя Паша – это кто?
– Да владелец рыбзавода нашего. Двоюродный брат Юли Михалны, кстати.
– А зачем рыбнадзор мужиков ловил? Они что – браконьеры?
– Конечно. У нас здесь каждый с детства в море ходит. А квоты эти на улов – просто смех, даже на уху не хватит.
– А дядя Паша зачем с рыбнадзором договаривается?
– Так завод наш и есть главный браконьер. Да и мужики местные все на него пашут. Он у них всю рыбу скупает за копьё, но и не обижает. Разрешает себе оставлять немного, на семью. Мужики не жалуются, какая-никакая стабильность.
– И что, все довольны? Никто не хотел там свое дело открыть?
– Кинуть дядю Пашу? К тебе в лучшем случае на следующий день рыбокопы ручные пришвартуются, а в худшем вон как Семёнов. Коптильню свою решил сделать. Через неделю ушёл за ягодой и не вернулся. Третий год даже костей найти не могут.
Лене стало не по себе.
– Может, вернёмся, а?
– Так почти дошли уже. Вон и маяк.
На пригорке Лена увидела чёрно-белую полосатую трубу. Рядом с ней – ржавый ангар, деревянный сарай и покосившийся забор. Вовсе не так романтично, как можно было представить. За забором увядшая трава доходила до пояса, под ногами валялись обрезки труб, бутылки, рельсы, погнутые рыболовные садки. По широким бетонным ступенькам они поднялись до комнаты, где раньше работал пульт управления маяком. Здесь ещё сохранились металлические щитки с тумблерами, вывернутыми стрелками, на полу – затоптанные листки, выписки, обложки журналов по учёту горюче-смазочных материалов. Воняло мочой.
– Маяк давно не работает?
– Лет семь уже.
– Странно, что ничего не растащили.
– Слишком далеко, в Крюкове и своего говна хватает.
Дальше нужно было подниматься по шаткой винтовой лестнице, которая старчески дребезжала от каждого шага. В центре смотровой площадки за сеткой-рабицей пряталась огромная лампа, разбитая сверху как яйцо, которое собираются съесть всмятку. Низкие перила перекосило, доски скрипели под ногами. Лена захотела поскорее вернуться на твёрдую землю. Вдалеке виднелся Крюков, зажатый с одной стороны языком залива, а с другой – мелкими сопками. Прямо перед ней раскинулось море. Оно не шумело, не разгоняло волны, а безвольно лежало, едва шевелясь. Тревога начала вытеснять спокойствие.
– Красиво, правда? – Ванёк как будто невзначай положил руку ей на плечи.
– Красиво, – Лена сделала от него шаг в сторону, – только я волны больше люблю, чем штиль.
– Да кто ж их не любит? У нас полгорода ходит смотреть на волны с пятиэтажный дом. В ноябре бывают, знаешь какие. Каждый год кого-нибудь смывает.
– И что, всё равно продолжают ходить?
– Ну конечно. На что тут ещё смотреть. Скучно, кинотеатра же нету.
Где-то вдалеке Лена заметила фонтанчик. Потом ещё один. А вслед за ним над водой показалось бревно.
– Ого, да это же кит! – Ванёк указывал рукой туда, где только что шевелилось “бревно”, – они вообще редко так близко подплывают.
Ещё через секунду раздвоенный хвост вырвался на поверхность и тут же скрылся из виду. С ума сойти, она только что увидела настоящего кита. Это была не бродячая собака, не кошка, даже не ёж, а самое большое млекопитающее на планете. Пусть не такое, как в детских книжках, вовсе не синее, с белоснежной улыбкой, а тёмное, бесформенное, едва заметное. Но от этого ощущение чуда только нарастало – она разглядела, ухватила, ей повезло. Лена надеялась, что кит опять подаст ей сигнал, но фонтанчиков больше не было. На обратном пути она снова и снова прокручивала в голове эти несколько секунд. Обязательно нужно будет вернуться сюда.
– Может, пивка попьём?
– Не, Вань. Лучшее враг хорошего. Давай-ка лучше делом займёмся.
Они заехали в офис, и Лена отдала ему пачку объявлений о работе на стройке и встрече в ДК. Дома ей безумно захотелось позвонить Лёше и рассказать про кита. Просто рассказать про кита, конечно же, ничего кроме. Пару минут она колебалась, а потом рука сама потянулась и набрала одиннадцать цифр, которые Лена вспомнила бы и в глубокой старости. С каждым гудком она всё больше нервничала, но никто не брал трубку. Тогда она набрала ещё раз – опять ничего. За час позвонила четыре раза. Потом разрыдалась от жалости к себе и швырнула телефон о стену. Какая же дура.
Глава 14
– Понимаешь, архитектура – это текст. Это коммуникация. Вот смотри – два дома, какой тебе больше нравится?
Уже порядком опьянев, Лена стояла посреди Садовнической улицы и рассеянно смотрела не на застройку, а на своего нового парня. В одной руке он держал термос, а второй размахивал, указывая то на терракотовую сталинку, то на серую хрущёвку. Ей нравилась эта страсть. В термосе был не чай, а белое вино. Нехитрым приёмом с ними поделился гид Серёга. Переливаешь из бутылки и спокойно гуляешь по городу – во-первых, не нагревается, а во-вторых – никаких проблем с ментами.
– Глупый вопрос. Конечно, мне больше нравится сталинка. Там потолки высокие и вообще. Кому может нравиться хрущёвка?
– Мне! Не появилась бы хрущёвка, и не было бы никаких шестидесятников.
– Пфф. С трудом верится, что эта клетушка вообще строилась для человека.
– Вот именно, что для человека, а не для чекистов! Раньше люди жили в коммуналках. Всё время под колпаком. Все за всеми следят. Не понравилось соседке, что ты молодая и красивая, она взяла и кляузу написала – ворует общественное имущество. Лампочки выкручивает в туалете. И всё, привет, чёрный воронок, – Лёша слегка покачивался, но его глаза сверкали и брови выгибались, как бумеранги, – а теперь у семьи появилось своё, вот это вот жильё. Крошечное, но своё. Сиди себе на кухне, приглашай кого хочешь, твори. И никакая бабка со скипидаром не придёт.
– Да уж! Хрущёвка – мать свободы. А что не так со сталинкой?
– Как что? Неужели ты не видишь? Пышные арки, колонны. Они ведь на что намекают? Что советская власть была не тридцать лет, она была всегда. От начала веков. Буквально из античности выросла.
– Ну и что. Зато это красиво! Величественно!
– Лена, за любой архитектурой стоит человек. Идея человека. Люди, для которых строили этот дом, мне противны, – ветер трепал его чёлку из стороны в сторону, – все эти генералы, стахановцы, партийцы и прочие лизоблюды.
Ах, как он был хорош. Как вспыхивал в разговоре, как ловко пинал по тротуару скрюченную банку из-под пива. Лёша любил футбол. С восьмого класса он болел за московский “Локомотив”. Болел стоически, неся свой крест, как монах-схимник.
– Наши дровосеки опять продули.
– Кому на этот раз?
– “Арсеналу”.
– Продуть чемпиону Англии почётно.
– Лена, мы продули тульскому “Арсеналу”.
Она чувствовала, как боль в его голосе плещется через край.
– Слушай, “Локомотив” приносит тебе столько страданий. Почему бы не болеть, скажем, за “Баварию”?
Лёша посмотрел так, как будто ему предложили устроиться в немецкую разведку.
– Потому что в этом смысл настоящей любви, женщина.
Но главной Лёшиной любовью всё-таки была работа.
– Это же преступление против города! – первое, что он сказал в прихожей, вернувшись из командировки. – Они построили Набережную Брюгге!
– Угу. Ты голодный?
– На фоне панельных девятиэтажек! Ещё поставили памятник Грейс Келли. В Йошкар-Оле!
– Эй, ты куда в обуви?
Он прошёл в ботинках на кухню, продолжая спорить с невидимым оппонентом.
– Ну возьмите вы марийский орнамент, ну создайте уникальный стиль!
Поначалу Лёшина рассеянность казалась Лене милой, этаким естественным багажом его таланта. Он появлялся в её ипотечной квартире и устраивал последний день Помпеи – извергал грязные носки, футболки, журналы, какие-то бейджи. Лена физически не выносила бардак, расставляла тарелки на кухне от большой к маленькой, а книги на полках по цвету и высоте обложек. Выправляла каждую складку на покрывале. Он смеялся – в армии ты бы сделала карьеру, там культ заправленной кровати.
Лёша снимал квартиру вместе с партнёром по бизнесу. И вообще с трудом отделял личное и рабочее. Его телефон звонил в любое время суток. По утрам, ещё толком не открыв глаза, он спускал руку с кровати и пытался нащупать под ней крышку ноутбука. Но какое это имеет значение, если на свидание тебя зовут не в пиццерию, а в Юрьев-Польский, смотреть на храм домонгольской эпохи?
– Лена, ну разве это не чудо? Видишь резного слона над воротами? У него заячьи уши. Всё потому что зодчий никогда не видел слонов. Слышал, что у них большие уши, а какие именно – не знал.
Конечно, чудо. Рядом с ним оживали камни. Что уж говорить про Ленино сердце. Через год дела пошли в гору. Он стал ещё чаще пропадать в бюро. Появились какие-то “связи с Берлином”, потом с Лондоном. Лёша говорил, что мечтает покорить мир и плюнуть в историю. Или хотя бы в лица тем людям, которые построили театр Et Cetera. А Лена мечтала вместе ездить в отпуск и засыпать в обнимку.
Лёша позвонил уже за полночь.
– Ну, кажется, ты готова, – он произнёс это торжественно, с лёгким придыханием. Лена понятия не имела, к чему.
– Ты хочешь посвятить меня в масоны?
– Всё гораздо серьёзнее, Лена.
– Уж и не знаю, что думать.
– Пора тебе познакомиться с мамой.
Приехали. Нет, Лена, конечно, ждала этого момента. В конце концов, знакомство означало переход в новый регистр отношений. Но, положа руку на сердце, предпочла бы масонов. Лёшины родители давно развелись. Отец, физик, эмигрировал в Японию, когда Лёше было пять. Мать давала частные уроки французского.
– Я заеду в субботу, около четырёх. Будь готова.
– Угу.
– Слушай. Мне как-то неловко просить. Сделай хороший маникюр, ладно? Какой-нибудь нейтральный цвет.
– Ну, если это входной билет в твою семью…
– Звучит, конечно, тупо. Но мама всегда смотрит на руки.
– Не переживай. У моей тоже полно тараканов.
Одна мысль об ответном знакомстве вызывала ползучую панику.
С самого утра Лену мутило, ничего не лезло в рот. Она перерыла гардероб, чтобы выглядеть непринужденно, но эффектно. Поругалась с Макаром – на всех тёмных вещах серебрилась его шерсть. В конце концов выбрала светло-зелёный балахон из плотного льна. Он отлично подойдёт к ногтям цвета пыльной розы. Достала шерстяное пальто. С половины четвёртого кружила по комнате, боясь измять наряд. Но в назначенный час никто не приехал. Время, как жвачка, залипало на каждой минуте. Лена не выпускала телефон из рук. Через десять минут попыталась дозвониться до Лёши – безуспешно. Может, он за рулём? Но и через полчаса ни ответа, ни привета. Лена уже подвинула стул, чтобы наконец-то сесть и выпить траурный стакан кока-колы, заложив первые складки на платье, но телефон неожиданно дрогнул. “Дружок, у меня нарисовалась встреча. Очень важная. Мама тебя ждёт. Я буду позже. Лови адрес”. Час от часу не легче. Лена собрала всю волю в кулак и заказала такси.
Лёшина мама жила на Смоленской, в доме XIX века с эркерными окнами и четырёхметровыми потолками. Рядом с церковью Святого Власия на Козьем болоте.
Лена медленно поднималась по лестнице, разглядывая пальмы в кадках, но сердце всё равно сменило темп с анданте на аллегро. Маргарита Ивановна встретила её у порога и поцеловала в щёку:
– А, Леночка? Заходите, заходите.
В квартире царил дружелюбный сумрак. Тёмные гардины из синего бархата ограждали жилище от всего, что творилось за окнами. В центре комнаты проступил круглый стол с ножками в виде Кома-ину, мифических собакольвов. В углу Лена разглядела фото-триптих – полуголый младенец, первоклассник ростом с букет гладиолусов, студент в конфедератке. Очевидно, Лёша. Она украдкой набрала послание: “Ты скоро?”
– Вы садитесь за стол, не стесняйтесь, – Маргарита Ивановна, не отрываясь, смотрела на Лену, – Алёша так быстро всё решил. Насчёт нашей встречи. Уж не знаю, к чему такая спешка.
Её взгляд уперся в Ленин живот под балахоном. Платье явно включало зелёный свет для сомнительных интерпретаций. Лена инстинктивно положила руки на талию, натянув ткань по фигуре. Потом вспомнила, что захватила с собой коробку трюфелей. Хозяйка сдержанно кивнула и убрала её в сервант. Краем глаза Лена заметила, что там уже лежит штук двадцать таких коробок.
На стенах рябили абстракции и портреты. Человек на одном из них показался Лене знакомым – во фраке, с шёлковым бантом вокруг шеи и поворотом головы на три четверти.
– О, скажите, а это ведь Шаляпин?
Маргарита Ивановна вскинула тонкую подведённую бровь.
– Нет, Леночка, это мой прадед.
– Извините, очень похож, – Лена стушевалась.
У Маргариты Ивановны были пепельные волосы, собранные сзади шпильками, на всех пальцах, кроме мизинцев, по кольцу и такой же нос с горбинкой, как у Лёши. Помада нанесена с геометрической точностью, не смея и на миллиметр вырваться за линию губ. Лена случайно опустила взгляд на свои ноги и тут же по-балетному подогнула стопу – от носка на колготках потянулась перепончатая стрелка. Телефон по-прежнему молчал.
Маргарита Ивановна начала морщиться и с силой тереть глаза. А потом небрежно покашливать в кулак.
– Простите, Алёша вас не предупредил?
– Не знаю даже, о чём.
А в голове мелькнуло – неужели дело в маникюре?
– У меня аллергия на духи.
Лена подскочила с места, готовая бежать на лестничную клетку.
– Я не знала. Извините, я тогда в другой раз… как жаль, я правда не знала.
– О, нет, нет. Я выпью таблетку. Не беспокойтесь.
Она степенно поднялась и вышла в коридор. Лена отправила Лёше еще один сигнал бедствия. Но снова вхолостую. Зато Маргарита Ивановна вернулась с шампанским. Запотевшая “Вдова Клико” могла легко поправить дело.
– У меня все воспитанники знают – ко мне ароматов не надеваем. Но вы могли забыть. Это нестрашно.
– Но ваш сын не говорил мне…
Маргарита Ивановна её перебила.
– Вам шампанское, надеюсь, можно?
– Да-да. С удовольствием.
– Вот. Ученики подарили.
Лена всерьёз разозлилась на Лёшу. Даже “Форт Боярд” – это командная игра. Тут ещё вопрос, что проще – сунуть голову в ящик с пауками или понравиться его матери.
– Ну а теперь, Леночка, расскажите мне про свою семью.
Ей пришлось вспомнить всех родственников до четвёртого колена. Через полчаса хозяйка достала с полки свой семейный альбом и позвала Лену на диван.
– А вот это Алёше семь лет, он здесь выиграл конкурс “Золотой голос санатория «Смена»”. Вот здесь мы всей семьёй – в Индии. А вот это я в детстве.
На фотографии маленькая девочка лет десяти, приподняв юбку двумя щипками, стояла на фоне площади Гран-Плас в Брюсселе.
– Мой отец был дипломатом, мы таскались за ним по разным странам, пока мне не исполнилось пятнадцать.
– У вас, похоже, было очень счастливое детство.
– Это каторга, а не детство. Ты всё время заперт на территории посольства и не можешь никуда выйти без ведома родителей. В твоём классе учатся три человека, и те казахи.
Лена представляла каторгу по-другому. Первый раз она попала за границу уже студенткой. И даже разбитая Польша показалась ей раем.
– А как же дух европейской свободы, демократии? Вы так рано его узнали.
– Милая, да что там свобода и демократия. Европа – это йогурт на завтрак. Вот чего действительно не было в Союзе.
После заграничных фотографий Лена заметила старую карточку, на которой три человека в кирзовых сапогах обнимали друг друга за плечи и улыбались. А на фото подпись: “Отдыхающие. Евпатория, сентябрь 1941 года”.
– Кто это?
– Мой дед. Вот здесь, в центре.
– А кем он был?
– Генералом.
Лена как будто невзначай посмотрела на часы.
– О, вам уже пора? Очень жаль.
– Да, жаль. Только Лёша до сих пор не приехал.
– У него важные дела, вы должны понимать.
Но Лена не хотела этого понимать. По пути в прихожую она остановилась у серванта. Целую полку занял спичечный городок. Многоярусные башни, затейливые терема, мельницы, мосты и мостки.
– Это Алёша для меня склеил. В девять лет. И сказал – когда я вырасту, построю для тебя настоящий.
Лена улыбнулась.
– Это впечатляет. Я и половины не смогла бы придумать.
– Да, талант не брови. Если нет – не нарисуешь.
Настроение окончательно испортилось. Лена, подгибая носок, залезла в ботинки.
– Леночка, вы подождите. Я с вами выйду.
Она скрылась на кухне и вернулась с пакетиком крупы.
– Вы хотите птиц кормить?
– Да-да, голубей.
В лифте Маргарита Ивановна спросила.
– Завтра собираетесь?
– Куда?
– К Соловецкому камню, конечно. На “Возвращение имён”.
– Ммм… я… может, если успею.
Когда вышли на улицу, Лёшина мама подошла к дворовой парковке и высыпала крупу на крышу сиреневой тойоты.
– Борюсь-борюсь с ними, сил никаких нет. Это наше место, семейное. Ещё мой дед здесь свою Волгу ставил.
Они распрощались. Уже перед собственным подъездом Лена последний раз позвонила Лёше. Начался дождь. Её шерстяное пальто промокло и стало вонять псиной. Решение в Лениной голове появилось без особых усилий. Оно ей не нравилось, но явно давило своей логичностью. Лена пыталась найти в нём брешь, но безуспешно.
Леша перезвонил в десять вечера.
– Извини, я всё пропустил. У меня были встречи, одна за одной. Готовим презу для инвесторов. Ты как вообще?
Лена хотела выпалить, что она, мягко скажем, не очень. Но закусила губу. Дыши спокойно. Четыре счёта на вдох, четыре на выдох.
– Нормально. Ты приедешь?
– Слушай, у меня сейчас ещё один скайп. Постараюсь быстро.
В половине второго он сидел на её кухне и вертел стакан с джином.
– Как мама?
– Я её чуть не угробила своими духами. Ты этого добивался?
– Ой, чё-ё-ёрт.
– Зачем ты нас вообще знакомил?
– Я подумал, что пришло время, – он опустил руку в карман пиджака, висевшего рядом на стуле, и что-то там нащупал. – Дружок, я понимаю, что ты злишься. Но я… просто выпадаю из реальности. Эта презентация. Она поможет нам ворваться в космос.
– Дело не в ней, Лёша. Кого ты обманываешь, это будет повторяться снова и снова. Я всё время одна.
Он молчал.
– Я не готова быть женщиной космонавта. У меня не хватит сил.
Тишина заполнила кухню, как отравляющий газ. Ни один из них не мог пошевелиться. Минуту или больше. Дыхание перехватило. Даже кот замер на подоконнике у горшка с фикусом. Лена сама не ожидала, что скажет это так резко. Она боялась, что сейчас начнётся долгий и вязкий разговор, но всё закончилось быстро, даже слишком. Лёша встал, как будто собирался что-то возразить, сделать последний марш-бросок. Потом помотал головой, зажмурил глаза и медленно выдохнул. Он подошёл ближе, наклонился и на секунду прижал губы к её виску.
– Я знаю. Прости меня, – и добавил с улыбкой: – Останемся друзьями?
Лена усмехнулась.
– Конечно, нет.