Станислав Хабаров
Юрьев день
Понятно было, как теоретик попал на ТП. Внесли двоих в штатное расписание, а подошло время – вынь да положь. Сами способствовали. И теоретик был следствием разговоров: «В отделе – чистые и нечистые. Хватит паразитировать за чужой счёт, пора, наконец, разделить общие беды». Но позвони он теперь в Красноград лишь посмеются: «Не справился».
Теперь теоретики просто занялись не своей работой, но Вадима попробуй, заставь, а посылали таких, как Маэстро.
– С ведущим поосторожней, – предупредил Славка, отыскав теоретика. – Заложит, не моргнёт.
– А ты не бросай меня, учи.
– Бутылка, – ответил Славка.
– Ну, если ты так возьмёшься, разбогатеешь только на таре.
– Встрянешь, бутылка.
И вот после всех этих разговоров и предупреждений теоретик снова «возникал».
– В чём дело? – еле сдержался Славка.
– Да, вот, вроде схема – неустойчива.
Теоретики – птички божьи, живут себе в поднебесье. Парят в воздушных струях, пока ты копаешься в грязи.
– Не пойму я вас, теоретиков, – заметил Славка. – Годами моделируете, чтобы перечеркнуть всё разом на ТП.
– Биения близки к собственной частоте.
Сказанное теоретиком могло быть версией в ряде иных причин. Всё проверять, не хватит жизни. Когда возникали более или менее понятные помехи, их рассекали словно гордиевы узлы. Но здесь сомнения могли плачевно закончиться. Во всяком случае теоретика следует загрузить выше головы. Так, чтобы не смог головы поднять.
– Ты вот что. Оставь-ка в покое схемы и займись полётным заданием. Вот-вот появится Главный, и начнётся кровь из носу, вынь да положь. Доступно?
Маэстро кивнул. Он чувствовал себя бесполезным и незадействованным.
В архиве было тесно и жарко. Маэстро выписывал нужное, благо всё находилось под рукой. Архивная Капитолина болтала по телефону. Он сделал для себя странное открытие: все местные женщины нравятся ему. Все, без исключения. «Что это? От воздержания или полная потеря вкуса?».
Он аккуратно выписывал цифры, но юстировочные данные можно было понять и так и сяк. Он вновь отправился в миковский зал и встретил Лосева.
– Чем занимаетесь?
– Полётным заданием, – послушно ответил Маэстро.
– Учтите, – просительно начал Лосев, – с «Венерой» опаздываем. Скорее всего полетит «Зонд». А кому нужен «Зонд»? Вам? Мне? Академия Наук настаивает на полете к Солнцу, когда используется их прибор. Расширить бы стартовое окно, ведь все расчёты ведутся с запасом. Возможен и пертурбационный манёвр.
– К баллистикам обратитесь, – сказал Маэстро, – это не по моей части.
– Конечно, обязательно и не по вашей, – покивал Лосев, – вы только диссертации пишите.
И махнул рукой.
Диссертаций Маэстро не писал. У него даже не было законченных отчётов. Он только считал, решал, консультировал, а выходило у других. Нет, с диссертацией было не по адресу. И роясь в архиве, Маэстро ворчал: «Диссертации… Это как прежде говорили в очередях – «а ещё в очках» или «в шляпе», «а ещё газеты читает». Однако время от времени вставало перед ним расстроенное лицо ведущего, отчего Маэстро становилось неловко.
Он знал о разных предложениях. С треугольной троянской точкой, есть и другая либрационная – между Солнцем и Землёй. Там бы поместить зонд. И он станет зондом, не по названию, по существу. Солнечным зондом. И всё солнечное влияние, почти мистическое, свяжется с конкретными замерами. Эстеты из Академик Наук, конечно, станут морщиться. Мол, точка неустойчива… Практически устойчива. И хорошо, если «гибрид» повисит там несколько месяцев, затем его опять можно будет подкорректировать… Мокашовская мечта… Солнечный буй, висящий годами, зацепившись за точку пустоты. Спутник пустоты, зонд в космосе, на якоре, в ловушке гравитационных сил.
Глава 6
Аэропорт жил обычной налаженной жизнью. Объявлялись отправления. Однако Славка не мог усидеть на месте. Время от времени он подходил к ожидающим и сообщал:
– Дозвонился до Катогощина, спрашиваю: «В чём дело?». «Что-то с бортом, – говорит, – а что у вас Зайцев на ТП натворил?» До них только, оказывается, дошло. «Не натворил, – говорю, – а сотворил».
– Пошла твоя слава гулять по свету, Маэстрик, – вздохнул Аркадий Взоров. – Тебе и орден теперь запросто дадут. Признайся честно – ждёшь ордена?
– А ты бы на месте Маэстро не ждал, требовал, – усмехнулся Вадим.
– Нет, Вадим Палыч, – вздохнул Взоров, – не тот период. Бывают моменты, когда всё равно и хочется на пенсию.
– Один наш начальник лаборатории, – подсказал Чембарисов, заделался смотрителем маяка.
– Не верю. Так возникают легенды.
– Легенды возникают не так. На фирме один на очереди стоял, на жилье. Подходит очередь, ему дают, а он отказывается. Снова дают и опять отказывается. О нём в народе слава пошла: «Бескорыстный, мол». А он квартиру с ванною ждал.
– И о Маэстро легенды пойдут, а, помню, пришёл доверчивый и тихий.
– Зато теперь – орёл.
– Все мы – орлы, – добавил Чембарисов.
– Ну, нет, – улыбнулся Вадим, – ты – совсем наоборот.
– Выходит, решка, – не унимался Чембарисов.
– Скажу тебе по секрету, ты – много хуже.
– А как его разыграли в первый раз?
– Что-то с отделом режима.
– Это что, – мечтательно сказал Славка, – вспоминаю картинку, перед которой предыдущие – семечки. Зайцев первый раз на ТП. Представляете? Глаза – «во». – Славка руками показал, – внутренним огнём светятся. Первую ночь не спал, всё воду пил.
– Не надо, – возразил Вадим противным голосом, – это – святое.
– А эти алкоголики (он с испытателями вначале жил) нашли отдушину. Сперва ему телеграмму склеили, а затем с будильником…
– Проспать боялся, – обрадовался Чембарисов.
– Ночи-то короткие. Не успеешь заснуть, светает. А Юра проснётся, зарядку сделает, умоется, и как настоящий советский человек, будит других. Они и поставили ему будильник на три часа. Он будит, а те рычат, на часы показывают. Совсем затюкали. Он у них и на гире спал.
– Как на гире? – удивился Аркадий Взоров.
– А запросто. Заснёт, а ему гирю в постель, двухпудовую, для компании. Поворочается, поворочается, Юра, и с гирею спит. Раз кровать с Юрой на улицу вынесли. В комнате душно, мол, накурено. Ночью дождь. Дождь, не дождь, просто с неба чуть-чуть покапало. Юра проснулся и обалдел. Верно, Юра?
– Совсем не так было.
– Конечно, не так, по-твоему, – картинно вздохнул Вадим. – Надо же так память расстроить.
– О славное время, – поддакнул Взоров, – когда, конечно, всё было иначе.
В действительности всё было не так. Вначале он действительно жил с испытателями. Те постоянно играли ночами в карты. И однажды раскладушку с ним в коридор вынесли. «В комнате шум, – объясняли потом, – будить не хотели». Внести забыли. Юра проснулся и обалдел. Но Славка зря выпендривается: ему самому тогда порядком досталось на ТП…
Спустя время Маэстро с удивлением отметил, что станция ему нравится. Перед обедом он опять зашёл на сборку. На участке «гибрида», точно при киносъёмке, были свет и шум. С солнечных батарей сняли крышки, и они были клетчатыми, с синеватым отливом. Вспыхивало электрическое солнце десятков ламп, и на ленте у телеметристов появлялись новые замеры. Сеанс повторяли согласно инструкции. На пультах вспыхивали индикаторы, и испытатели в наушниках переговаривались непонятным фразами, прижимая к горлу ларингофоны. Маэстро стоял, поводя глазами. Славка мелькал в разных местах. И только когда станция, подхваченная мостовым краном, медленно поплыла к барокамере, Славка, вынырнул перед Маэстро из-за пультов.
– Обедать пошли.
– Не получается, – равнодушно сказал Славка. – Через полчаса повторное включение, могу в буфет.
Они прошли длинным, темным коридором и заглянули в комнату системы управления. У окна сидел представитель приёмки и что-то писал.
– Так вот где рождаются анонимки, – объявил радостно Славка.
Маэстро обвёл взглядом комнату: решетчатые окна, пульты расставлены вдоль стен.
– На кого кляузу строчишь?
– Представь себе, на тебя, – ответил представитель приёмки. – Только ты в силу слабого образования не видишь разницы между кляузой и анонимкой. Первопечатник Иван Фёдоров книги свои анонимно выпускал. И памятник ему ты можешь рассматривать, как памятник первому анонимщику, но никак не кляузнику.
«Анониму», – мысленно поправил его Маэстро, не встревая в разговор.
– Напортачили вчера.
Вслушиваясь в разговор, Маэстро понял, что представитель приёмки действительно «сочинял» на них докладную. И это поразило его.
В буфете было прохладно и пахло боржоми и консервированными томатами. За стойкой трудилась девушка с оголёнными худыми руками. Личико у неё было свеженькое, с особенной матовой кожей. Такие можно увидеть в молочных магазинах у молоденьких продавщиц. Когда она хмурилась или улыбалась, то личико морщилось, и появлялась складочка у рта, и получалось точно сложная жизнь прожита, и мудрость во лбу наморщенном и складочке у рта.
– Наденька, – сказал Славка с ухмылочкой, – бутылку холодненькой.
– Холодной нет, – ответила девушка.
– А кто у вас холодильник отнял?
– Никто, он выдохся.
– Ну, такую давай.
Они отошли в дальний угол, к окну.
– Избалованы они тут, – сказал Славка. – Сто мужчин и одна девушка. Отвечает лишь в силу служебной необходимости, а останови её в нерабочее время, взглянет как на телеграфный столб.
Комната буфета была велика, но посетители переговаривались из разных концов и впечатление от размеров пропадало.
Длинный испытатель появился в дверях и ему закричали:
– Привет Михвас.
– Здорово, кум.
– Кому кум, – отвечал не сердясь испытатель, – а кому и Кумыцкий Михаил Васильевич.
– А мне, – засмеялся военный, сидевший за отдельным столиком, – и просто Михвас.
– Кто это? – шёпотом спросил Маэстро.
– Кумыцкий. Здешняя знаменитость. Кудесник, золотые руки, собачий нос. Жил-поживал себе беззаботно и весело, пока жену у него из-под носа не увели. Такую грех не увести. Красивая женщина, и ужас в том, что не уехала никуда. На площадке торчит.
Маэстро внимательно взглянул, а венный спросил:
– Как жизнь молодая?
– Отлично по производственным показателям, – ответил испытатель, – и отсутствует по личным. На танцы третью субботу не хожу. А твой половой вопрос?
– Крашу, – огорчённо вздохнул военный. – Сохнет проклятый. В коридоре волдырями пошёл. Перекрашивать нужно.
– А почему не паркет?
– Сразу видно: холостяк. В нашем-то климате. Только крашенные. Протёр тряпочкой и ажур.
Кумыцкий взглянул на буфетную девушку, и она кивнула ему, и подошёл к столику Славки с Маэстро.
– Водичку пьёт, – остановился Кумыцкий, видимо имея ввиду Славку и сморщив лицо, – наслаждается.
– Пью, можно сказать, с горя, – буркнул Славка на всякий случай. – А что?
– Танцуй. Исчезли твои биения.
Славка только плечами пожал. «Ну, и что? Самоустранился дефект. Хуже нет самоустраняющегося дефекта. Пропадёт и появится, когда ему заблагорассудится».
– Исчезли твои биения, – повторил Кумыцкий. – Не понял? Исчезли с перерывом на обед.
И они начали хохотать и пританцовывать и хлопать друг друга по плечу.
– Сделали обеденный перерыв, – хохотал Кумыцкий.
А Славка повторял:
– А что я тебе говорил?
Маэстро ничего не понимал и позже спросил:
– Что, собственно, произошло?
– Помеха отключается на обед. И пусть попробуют на нашу систему грешить.
– А что он про танцы? Разве здесь танцы?
– Натурально. В клубе, под оркестр.
– А сколько по-твоему этому, в пенсне?
– Кумыцкому? Что-то в районе тридцати.
– А по-моему и все тридцать пять.
– И что?
– Странно. О танцах он.
– Так это не от возраста, а от гормонов в тебе. Когда ты последний раз на танцах был?
– В институте.
– А на отдельских вечерах?
– Не приходилось.
– Тогда обязательно сходи в клуб. Это будет твоя вторая молодость.
После обеда биения возобновились с новой силой. Но как не трепыхался на телеметрии «драконий хвост», стало очевидным: система здесь ни при чём, существует внешняя причина. Испытания продолжили.
Но ни днём, ни ночью, ни утром следующего дня помеха не отыскивалась. Приёмка грозила прервать испытания и поиски отнимали много сил, и само состояние неопределённости делу не способствовало. Казалось, всё перепробовали: отключали аппаратуру, насос, качавший воду во дворе; стоянку машин попросили перенести подальше от проходной; запретили работу кранов. Ничего не помогало.
Помеха сделалась всеобщим кошмаром. Славка не спал вторую ночь.
Утром Маэстро понёс показать ведущему расширение окон старта. Славка ожидал неприятный разговор с Красноградом. У него были красные воспалённые глаза, он спросил:
– Посчитал?
Спросил он так, для бузы, мимоходом. Он знал, что теоретик занят теперь полётным заданием и спросил наобум. Но теоретик ответил:
– Посчитал расширение окон старта.
– Ты что?
Окна старта считали баллистики. Причём расчёты велись месяцами, и все их ждали, а куда денешься? А тут раз-два и готово, между делом.
– А кто проверит? – осторожно спросил Славка.
– А зачем?
Ну, вот. Удружили, прислали теоретика. Он тут такие теории нагородит. Вот если бы приехал Вадим или другие мощные умы. Только у них в голове иное – пилотируемые. С «гибридом», считают, сделано. И верно: всего-то делов – объединить, а вышло – не учтены переходные процессы.
– Ты вот что…
Он уже пробовал задействовать Маэстро, но толку не было. Послал было его к генералам, объяснить. Но тот объяснил слишком просто, пришлось объяснять заново.
Объяснять генералам всегда было и трудно и просто. Не оттого, что они ничего не знали, наоборот они знали многое и настроены воинственно. Легко было оттого, что они были благодарными слушателями.
Может, обидеть Маэстро, оскорбить. Славку клонило в сон, но он пересиливал себя. Сначала причину найти. Войти в график было уже немыслимой мечтой. Кончались вольные деньки на ТП. Ожидалось, приедет Главный, и всё изменится как в центрифуге, приобретёт неожиданный, неестественный вес. И сроки диктуются расположением планет. А кто поверит окнам старта, расширенным этим нелепым теоретиком? Грешить на готовую документацию? Такого не было. В ней не существует даже тени сомнений. И кто застрахован, что на заключительной комиссии не встанет некий ответственный херувим и, глядя в глаза, не спросит в лоб:
– Чем вы гарантируете?
И такое начнётся. Не дай бог. Нетрудно по личику схлопотать.
«Схлопотать» Маэстро ничего не стоило. Конечно, окнами старта занимались баллистики. Они были на фирме солидными и уважаемыми людьми. На космодром они пока не подъехали. Но здесь были уже расчётчики-баллистики из Академии Наук. Когда ведущий обратился к ним с окнами старта, они только рассмеялись в ответ:
– Прикинуть? А на чём прикажете? Извините, не возим с собою вычислительный центр и вычислительных программ не держим в голове.
Звонить в Красноград – значило поднимать преждевременный шум: а почему, в сроки не укладываетесь? И не удастся сделать запрос легко, походя. Там понимающе среагируют, и в результате – масса усилий и нулевой исход.
Ведущему хотелось успеха любыми средствами. Объект стал для него неким фетишем с неясным волнением и беспокойством, сродни любви. Таким для древних становился горшок с красной глиной или многоцветная раковина. А отношение в тебе, по выражению: «Все своё ношу с собой». И ведущему захотелось чуда.
Из Краснограда пошутили: у вас теперь не то «магистра», не то «мангуста», он что твоя вычислительная машина, на спор пробовали, и он победил её. И это об этом чудаке.
– Христом, богом тебя молю, – попросил его Славка – не подключай ты этого задрыгу, хотя у него явно математическая голова. Лошадиной формы, по Галлю.
Ведущий и сам, конечно, понимал, что теоретик не тот, что требуется. В одном разбросан, собран в другом? Несуразный внешне, несуразен и в остальном. Не обращает внимание на мелочи? А у нас нет мелочей. Ведущий знал других теоретиков, осторожных и точных, тех, кто по определению делает дело, а остальных только держат для мебели, на подхвате. Но даже Славка не понял расчёта троянских точек:
– На кой они?
– Так первосветная пылевая материя. Пра-пра…
– Пыль и что?
Теоретикам место в Академии Наук, где не уместны прибористы. На предприятиях, использующих приборы, нужны полуприбористы – полутеоретики.
– Не трогай ты его, – попросил Славка. – Не знаю, чем его занять.
С утра Маэстро занялся полётным заданием. Он сбегал в архив, записал на себя паспорт изделия, выуживал юстировочные данные, считал перекос корректирующего двигателя и поправки. Потом он взялся за пертурбационный манёвр. При нём станция начинает полёт в сторону, обратную планете – цели, и только потом, вывернувшись под воздействием Луны выходит на нужную траекторию. Это могло добавить сутки к стартовому окну. Об этих попытках не стоило трубить заранее.
Маэстро даже не знал, выйдет ли, ведь от идеи до конкретики – «дистанция огромного размера». И упаси бог вылезти с сомнительной цифрой. Как считали, на коленке или на машине, никого не интересует, это твои трудности, ведь полетят усилия массы людей, и тут уже не до шуток.
Глава 7
Перед обедом Маэстро зашёл на сборочную площадку, напоминавшую растревоженный муравейник. Испытатели то и дело подныривали под тесёмки, огораживающие площадку, точно боксёрский ринг. И от этих нырков сходство с рингом усиливалось.
– Я вижу, тебе не до меня, – сказал он Славке.
– Почему? – спокойно возразил Славка. – Сейчас обедать пойдём. Телеметристы напартачили, пускай и разбираются. Пошли.
– Пошли.
Они прошли полутёмным коридором, попили из перевёрнутого крана и вышли во двор. Вдоль аллеи, тянувшейся к проходной, на белой потрескавшейся почве памятником человеческого упорства стояли узколистые кусты, и всю дорогу до самой проходной Маэстро преследовал ароматный приторный запах. Они прошли проходную и по широкому шоссе двинулись к столовой. Возле столовой на пыльном поле с воротами солдаты, раздетые по пояс, кто в кедах, а кто в сапогах, играли в футбол.
– Смотри, на что способен русский солдат, – кивнул проходя Славка. – Попробуй, побегай по такой жаре…
Они прошли ещё немного вдоль аккуратно выкрашенной каменной изгороди, вдоль редких деревьев с побеленными стволами и, поднявшись по ступенькам, попали, наконец, в узкое, похожее на депо здание столовой. – Смотри, – показал Славка таблички на стенах.
Таблички и аккуратные объявления почему-то не снимались и по ним, хотя и с трудом, проступала история этой столовой, удалённой от центров цивилизации, но переболевшей болезнями, выпавшими на долю любого пищеблока страны. Одно из них, выписанное на ватмане каллиграфическим почерком, служило как бы целеуказанием: «Стол саморасчёта». Затем ближе к раздаче: «Желающим питаться по диетблюдам – предоставить справки». Висели тут и объявления из серии неувядаемых: «Книга жалоб находится у кассира и выдаётся по первому требованию покупателей». Слово «покупателей» настораживало. Казалось, объявление написано иностранцем.
Между окнами висели пейзажи местного художника, возможно, того самого, что создал огромную картину, висевшую в переходе МИКа, которую Маэстро назвал одной длинной фразой: «Охотник, стоя в лодке, целится в уток, пролетающих над его головой».
В очереди в кассу и к раздаче самообслуживания стояли командированные, имевшие весьма пёстрый, разностильный вид. На полигоне их называли «промышленниками», и это было почти официальное название. Потому что на стартовой площадке, у проходной, на доске с кружками, отмечающими присутствие, была и надпись: «Промышленники».
Было жарко и есть не хотелось. Славка взял только второе, Маэстро первое. Они сели за столик возле окошка, прямо под писанный маслом зимний пейзаж.
– Сегодня Даша дежурила, – сказал было Славка, вглядываясь в пустую горчичницу, словно в подзорную трубу.
– И что?
– Погоди, остренького хочется, – ответил Славка.
– Горчички бы, хозяюшка, – попросил он девушку, мелькающую полными руками на раздаче.
– Горчицу люди просят, – крикнула она в глубину кухни. И тогда откуда-то сбоку появился солдат в нательной рубахе, галифе и сапогах. Он молча взял горчичницу распаренными красными руками и ушёл, а затем вернулся, поставив полную горчичницу на оцинкованную стойку.
– Ну, и что? – напомнил Маэстро, когда Славка вернулся. – Ты о Даше говорил.
– Я говорю ей, народ для хора собираю. Спевка у нас. А она: «Каждый день у вас спевки, хоть бы бутылки за собой убирали». А у нас с самого приезда ни в глазу. Невежественная женщина. Смотри: Ленка и Капитолина из архива. Давай их пригласим. А ты смотаешься в город за вином.
– Это три часа езды.
– А что? Как раз. Сегодня день-то короткий. Пригласим?
– Сначала пригласи.
– Приятного аппетита, – уверенно сказал Славка, усаживаясь рядом с девушками, доедавшими компот. Они были совершенно разными и в соседстве контрастировали. Всё в светловолосой Лене от замысловатой причёски до туфель на высоком каблуке подчёркивало её стройность. Капитолина, наоборот, казалась несгибаемо жёсткой, и у неё было плоское суровое лицо.
– Вам что сначала, – спросил Славка, не смущаясь молчания за столом. – Сначала анекдот или прямо по делу?
– Сначала анекдот, – ответила Лена, сплёвывая косточки.
– Когда смеяться, я предупрежу, – добавил Славка.
– Хорошо, – вздохнула Капитолина, как будто всё ей было в тягость: и сам Славка, и славкин анекдот.
«Словно заезженная пластинка», – подумал Маэстро, слушая анекдот. Славка рассказывал одинаково, хоть первый, хоть сто первый раз.
– Смешно? – спросил Славка, улыбаясь во весь рот.
– Так себе, – снизошла Лена.
– Это – тестовый анекдот. Для проверки уровня юмора. Но дело не в этом. Всё дело в том, что у меня к вам деловое предложение. Отвечайте не задумываясь: да, нет. Мы сегодня празднуем новоселье. Приглашаем вас. Но учтите, этот парень делает крюшон, пальчики оближешь… Понимаю, вам нужен тайм-аут. Хорошо, идите, посоветуйтесь, мы догоним вас.
– А как делается крюшон? – спросил Маэстро, когда они вернулись к своему столику.
– Суть не в этом, – ответил Славка. – Важен их ответ.
– Ты иди. Я тебя догоню, – предложил он, когда они вышли, и посмотрели с высокого крыльца, как огибают пряно пахнувшую клумбу получившие предложение девушки.
Пути их разделились. Маэстро пошёл вдоль надоевшего до чёртиков шоссе с побеленными заборчиками и деревьями, а Славка направился в сторону гостиницы.
На спуске к МИКу Маэстро остановился и начал обрывать белые ягоды, похожие на тутовник. Упавшие ягоды, раздавленные ногами прохожих, усеяли темными пятнами тротуар. Потом их выжигало солнце, но новые ягоды падали на тротуар, и дерево, на котором были спелые ягоды, всегда можно было узнать по пятнам.
– Лакомишься? – спросил подошедший Славка. – В диспансер захотел? Видел объявление? Понимать надо. С апреля не было дождя и по октябрь не дождёшься. Так что вокруг всё, кроме нас – немытое.
– Деревья-то поливают, – сказал Маэстро. – Иначе росли бы они здесь. Ну, как дела?
– Они, естественно, сначала поломались. Но не особенно, для репутации. Сказали было: в город едут. Я думаю, придут. Так что тебе нужно будет закруглиться. У тебя, как с заданием?
– Полётное задание составлено, – вытягиваясь, выпалил Маэстро. – Осталось подписать.
– Чистая у вас работа, – вздохнул Славка. – Так что, давай, отправляйся, а я попробую не застрять.
– А что для крюшона нужно?
– Какого крюшона? Бери всё, что есть в магазинах: водку, вино. Если ничего не будет – и такое бывает – зайди в «Луну», в кафе. Это на окраине, почти у контрольно-пропускного пункта. Только бутылки прячь. Иногда проверяют. Под настроение могут и пропуск порвать.
– Как же?
– Не так уж и страшно. Не ты же один такой. Случается, но маловероятно. Купи какой-нибудь компот.
– Их тут что ли нет?
– Здесь только конфитюры.
С автобусом ему, несомненно, повезло. Он прождал не более получаса на развилке дорог у стройки. И хотя дул ветерок и он снял рубашку, он все-таки вспотел. Ожидали несколько человек из экспедиции и ребята из Академии Наук, которым, конечно, здесь было делать нечего. На «гибриде» стоял их прибор, и они вроде как бы состояли при нём. Об их трудовых усилиях свидетельствовал прочный загар, и они могли уже загорать, не прикрываясь от солнца.
Легковым машинам не махали, легковые не останавливались, махали автобусам и грузовым. Но и те шли или с грузом, или заполненные, или просто водитель не захотел остановить.
Один фургон остановился поодаль, и когда они с криком побежали к нему, он снова тронулся окутав их облаком пыли.
– Сукин кот, шутит, – ругались ребята, возвращаясь к развилке. – На машине, отчего не пошутить?
Их всех захватил автобус, ходивший в тот день экспериментально. Вот если будут полные сборы, то появится этот маршрут.
Они ехали по степи, и Маэстро удивлялся безжизненности этой красной пустыни, оживилявшейся зеленью кустов лишь у домиков контрольно-пропускных пунктов. «Если бы не степь, разговаривал сам с собой Маэстро, – совсем бы не чувствовалось разницы с красноградским автобусом».
Окна автобуса были открыты, поддувало и было не жарко. Отъехав порядочно, шофёр, видимо из местных, с плоским и широким кирпичного цвета лицом начал собирать за проезд.
– Что? – поражались старожилы. – Какой полтинник? На попутных всегда бесплатно ездили.
Но ждать попутных не хотелось, а шофёр, как нарочно, был терпелив. Автобус быстро нагревался на солнце. Уплатившие деньги начинали ворчать: «Сколько можно? Когда поедем?» И всё это убедило неуверенных в том, что за автобус нужно платить.
Автобус снова бойко побежал по степи. Маэстро покачивался, смотрел по сторонам, и вдруг ему в голову пришло, что не дело в лоб решать и если сделать маленькое осреднение, то получится. От неожиданности он даже вспотел. Может получиться даже красиво. Впрочем, гарантий нет. Нужно попробовать. Вначале всё выглядит. И хотя мысль нетерпеливо стучалась, он её отогнал, смотрел в окно на однообразие степи, пока, наконец, из-за горизонта не показалось кончик телевизионной башни, похожей издали на шуховскую на Шаболовке, и зелёная шапка города, возникшего из марева степи.
Автобус остановился на городской площади, на которую с трёх сторон наступали солидные здания: городской театр, строящаяся гостиница, учреждение, а с четвертой стороны выходили углами жилой дом и универмаг. Это был действительно универсальный магазин, потому что в гастрономическом отделе стояли на стекле прилавка бутылки «Гамзы» и «Ркацители». Это обрадовало Маэстро, но пошёл он дальше, спрашивая: «Где тут городской пляж?». «А вот так, через парк», – отвечали ему. Он прошёл через скверик с жидкими тонкими деревцами, стоявшими по колено в воде. Травы было мало, мёртвая потрескавшаяся земля. На клумбах и в виде ограды рос всё тот же ароматный кустарник с пряным запахом, которого Маэстро не мог забыть.
– Как он называется? – спросил Маэстро женщину, указывая на кусты. Она раскутала лицо, замотанное от солнца, переспросила: Что? Что?
– Название кустарника.
– А… – выпрямилась она. – У нас лохом зовут. Вы ребят спросите. Их в школе учат. – И она снова принялась сажать во взрыхлённую землю какие-то ростки.
– Ребята, – остановил Маэстро проходивших мимо мальчишек, босых, в майках и коротких штанах. – Как называется кустарник?
– Лох, – сказал один.
– Нет, джида, – поправил его приятель.
– Да, джида и лох.
– А вы не купаться идёте?
– Купаться.
– А речка глубокая?
– В одном месте вам с ручками будет, в другом по горлышко, и очень несёт.
Когда Маэстро, выкупавшись, с высохшими тут же волосами и снова мокрый от пота, опять появился в городе, универмаг закрылся на перерыв. Тогда в соседнем ларечке он выпил розового морса из настоящей пивной кружки: толстой и литой, и рядом сладковатого мутного яблочного вина, и потащился искать следующий магазин. Возвращаться не хотелось.
Ему вдруг сделалось легко. В голове всплывали и исчезали бессистемные, отрывочные мысли. Хорошо бы решить с расширенными окнами старта и швырнуть ведущему на стол… Отчего зависит успех? От удачи, везения, от понимания красоты. Но у него определённо нелады с красотой. Что-то случилось. Все женщины на площадке кажутся красивыми. Словно здесь для него особое место, оазис любви.
Он поглядывал по сторонам. Дома в городе были похожими: серые, силикатного кирпича. Архитекторы старались разнообразить их окраской крыш, цветными щитами на балконах. Однако и крыши, и облицовка балконов сохраняли лишь жалкие следы. Краска была слизана как пескоструйным аппаратом. «Это от песчаных бурь», – догадался он.
В одном месте он остановился и вздрогнул. На площадке между домов женщина развешивала белье. Она то нагибалась над тазом, то выпрямлялась – и это движение чрезвычайно трогало. Оно напомнило ему встречу на шоссе, где женщина ловила фалангу, и воспоминание было приятным.
Он долго бродил по однообразному городу, наполненному горячим и сухим воздухом, и думал, как разделить уравнения. Он даже запомнил счастливое место. Огромное дерево и тротуар, который, чтобы не портить, огибал дерево словно ручей. Он вытащил блокнот, подумав:
«Хорошо, что он не сделал этого в автобусе. Ему пришла тогда довольно жалкая мысль, но, увлёкшись расчётами, он пошёл бы тем, заведомо ложным путём. Бывает же порой бездействие полезней действия».
С двумя бутылками «Гамзы», бутылкой местной водки с архаром на штампе и банкой консервированных фруктов Маэстро ждал автобуса у кромки городских деревьев возле контрольно-пропускного пункта. Рядом на небольших участках, щедро орошаемых водой, возились огородники. «Огород в этом городе, – подумал Маэстро, – видимо, показатель привилегированного положения». Потому что на огород шли семьями, хорошо одетые, насколько позволяла жара. И сама зелень и аккуратные колпачки над рассадой – ласкали глаз и сюда приходили полюбоваться ею. А счастливые владельцы хлопотали, переговариваясь, на своих участках, отводили воду и с такой тщательностью конструировали грядки, точно возрождали забытое искусство огородничества. Недалеко от Маэстро в тени деревьев стояло несколько ожидающих. Завидев подходящую машину, они выскакивали из спасительной тени, спрашивали водителя:
– До двойки?
– До станции, – отвечали люди на колёсах.
– А-а, – разочарованно отходили ожидающие.
Они уже выстояли порядком, когда к ним присоединилась женщина, и кто-то заметил: «Выросли шансы», и действительно, когда подошёл автобус, никто не двинулся с места, уступая это право женщине.
– До двойки едете? – мягко спросила она.
– Довезём, – отвечал шофёр.
И вслед за ней со словами: до двойки… до двойки… полезли в автобус и остальные.
Расселись. Маэстро устроился над колесом. Он хотел сразу достать блокнот, но что-то его остановило. Впереди вполоборота к нему сидела она. Та, что поминутно вспоминалась теперь. У неё было правильное, продолговатое лицо. Всё в ней ему нравилось: лицо, волосы, фигура, и то, как она сидела. Всё вызывало восторг. На ней было чёрное платье в редких белых цветах, и по подолу шла красная полоса. Все было в ней удивительно хорошо, но особенно поражала её потрясающая знакомость, хотя он был уверен, что не встречал её до ТП.
