Станислав Косаренко
Шурпа
– А почему, кстати, её не выдерживают в бочках?
– Так она ж и так вкусная с капусточкой-то. А представляешь, какое говно – первоначальный вискарь, что его в чистом виде пить невозможно настолько, что, пока им какую-нибудь бочку не вымоют, не употребляют.
– Да он и после – не фонтан, как и коньяк какой-нибудь дешёвый. Двенадцать лет. Не меньше! Чтобы из скотча получилось что-нибудь съедобное без льда или колы.
– Так вот и нет в нашем отечестве идиотов, которые будут хранить водку в бочке, вместо того чтобы её сразу выпить.
– Правильно, водку измеряют не бочками, а ящиками. Давай уже, разливай, что там осталось, мне не терпится следующую открыть, раз уж ты сегодня притащил четыре бутылки коньяка, а не пару ящиков водки на те же бабки.
– Ага, и я после этого жмот.
– Ну а кто? Не я же.
– Ну да, два ящика мы бы за сегодня не выпили, а мне завтра уезжать, то есть ты хотел за мой счёт водярой запастись.
– Не боись, не пропала бы.
– Я в этом просто уверен.
– Ну… За красоту.
– Давай.
Вторая бутылка
Пригубив начало второй бутылки, мы как-то одновременно захотели на воздух, там собиралось за холм вечернее солнце.
– Красота, говоришь?
– А то! – Толян вытянул руку и посмотрел на светило сквозь бокал, – неимоверная. Но ты знаешь, недавно Дюша приезжал со своей женщиной. Ты же жену его видел?
– Модельку?
– Ага, так вот – ну совсем не то. Там и сиськи, и лицо, ну что я тебе говорю, одно слово – моделька. А эта – никакая просто, но Дюша по ней сохнет и разводиться собирается. Вот как так?
– Я знаю? Это ж ты её видел.
– Юморная она. Мы, пока тут сидели, я из-под стула не вылезал. И даже Дюше завидовать начал.
– Понятно. Красота, она постоянная, и то – до какого-то возраста, а вместе поржать – каждый день новое. Оно дорогого стоит.
– Это понимание с возрастом приходит. Когда начинаешь ценить не марку машины, а человека в ней.
– А коньяк-то и правда хорош. За тобой тоже можно начинать записывать.
С возрастом приходят многие вещи, артрит, например, понимание, опять же, а ещё – опыт, поэтому мы не оставили бутылку в доме, а взяли её с собой. И ей не так одиноко, и нам туда-сюда бегать не нужно.
– Вот смотри, ты греешь коньяк в руках, а он тебя – изнутри.
– Классная фишка, «симбиоз» называется.
– Да, человек одинок в этом мире, даже симбиоз только с выпивкой возможен, – Толик взглянул в сторону холма, из-за которого виднелся уже самый край солнечного диска, – хотя есть ещё женщины.
– Они живут рядом с человеком тысячелетиями, а мы так и не смогли их приручить.
– Ты же не первый день живёшь, ещё не понял, что это они нас приручают?
– Да, этот взгляд, ну знаешь, когда ты с ней в первый раз разговариваешь, а она уже поняла, что ты ей нравишься и вот прям настолько. У неё глаза так широко раскрываются, на щеках румянец и дыхание сбивается, и что бы ты ни говорил, она на всё согласно кивает.
– То есть ты думаешь, что приручил, а она за это время уже успела представить себя в белом платье, троих детишек, ипотеку и отпуск на море. И потом это же ты начинаешь вести себя, как дурак, а не она. У неё взгляд и дыхание выравниваются, а ты уже без башни.
– Ну да. Лазить в окна, скупать цветы киосками. Хорошо, что петь серенады уже не требуется, голос у меня хреновый.
– Да у тебя и слух, если честно…
– Я тоже тебя люблю, – я зябко поёжился, – знаешь, мы пока не столько выпили, чтобы мне было тепло ещё и снаружи. В вашем заведении выдают пледы?
– А ты не охренел?
– Тогда пошли вовнутрь. Там точно теплее.
Прямо на входе мы окунулись в клубы аромата, исходящего из казана. Настроение и состояние вплотную приблизились к тому, что называют блаженством. Если бы я был котом, сейчас бы обязательно мурлыкал, по крайней мере, потереться боком о плиту уже захотелось.
– А скажите-ка мне, Анатолий, почему они умнее нас? – я уже полностью согрелся и, сменив финики шоколадом, сделал хороший глоток, – почему каждый раз, когда они ведут себя абсолютно нелогично, и мы считаем их полными дурами, в результате оказывается, что именно это решение было самым правильным? Я не говорю, что это нужно признавать вслух, мне бы понять, почему так.
– Это спрашивает тот, кто что-то говорил про лазить в окна? Наверное, в них заложена какая-то высшая рациональность. Там, где ты что-нибудь сломаешь, она сохранит и ещё заставит на себя работать. Думаю, мы выжили только благодаря им, а то поубивали бы друг друга нахрен. Предлагаю – за отсутствующих здесь дам.
– Решительно поддерживаю.
Мы поднялись и, чопорно кивнув друг другу, осушили бокалы. В обступившей нас тишине было слышно лишь редкое булькание в казане.
– А чего мы вообще о бабах заговорили? – спросил Толян, провернув несколько раз шумовку, – больше не о чем, что ли?
– Можно подумать, что мы первый раз разговариваем. Вот перед этим, помню, когда я приезжал, о работе болтали, у меня после этого, вроде как-то наладилось, сегодня о бабах поговорим, может быть, у них наладится с нами.
– Оригинальный тост.
– Другой бы спорил.
Сделав по глотку, мы с минуту помолчали, думая о чём-то своём или не думая вообще. Вас когда-нибудь спрашивали: «О чём ты думаешь?» Почему-то ответ «ни о чём» не устраивает. А если я правда ни о чём не думаю? Или не могу сформулировать, что там у меня между ушами происходит? Особенно, когда во мне уже ласково плещется больше, чем полбутылки. Мысль всё же пришла:
– Нам внимание нужно. Причём не кого подряд, а на кого хочется произвести впечатление. Вот на тебя, например, не хочется, нахрен бы ты не обогнулся, потому что с тобой и так всё уже давно ясно. На остальной мир – просто насрать, а восторг в зелёных глазах, он у отдельно взятого меня самооценку повышает.
– Серые тоже ничего.
– Дуэль?
– Дуэль, но позже.
– Другой бы спорил.
– Наливай.
– Не части.
– Жмот.
– Не части.
– Человек – слишком социальное существо и всё, что он делает, требует чьей-то оценки. Даже какой-нибудь отшельник, который свинтил в пустыню для общения с богами, всё равно у них спросит, всё ли он правильно сделал и достаточно ли далеко свинтил. Или валяется пьяный мизантроп и орёт: "Пошли вы все на хер!!!" Он же обязательно дождётся, пока кто-нибудь не крикнет: "Сам пошёл!". Жить в одиночестве – это как пить или путешествовать одному. Ты, вроде, получаешь какие-то впечатления и даже эмоции, а разделить их не с кем и вспомнить потом не с кем.
– Точно! Я как-то попал в Венецию один. Представляешь? В Венецию! И шо я буду сам кататься на гондоле? Развалившись так и попросив водилу спеть. Не, даже вспоминать не хочется.
– Да, грустно, ты не рассказывал.
– А о чём рассказывать? Ну надрался я там в три звезды, добрёл до какой-то электрички и уехал. Даже пить в одиночку лучше, чем самому путешествовать.
– Но тут же ещё и одиночество не любое. Вот, представь, что мы с тобой туда попали вдвоём. И чё?
– Думаю, тогда бы мы вдвоём и надрались, а там, может быть, и гондольер какой-то невезучий подвернулся бы. В лучшем случае – ментура местная под протокол.
– Да, воспоминания яркие, но, согласись, немного не те. А вот если бы всё это отражалось в серых глазах…
– В зелёных.
– Не, ну можно и в зелёных, но, думаю, мы тогда поссоримся.
– Хорошо, у тебя – в серых, у меня – в зелёных.
– Уговорил, чёрт красноречивый, наливай давай.
Хорошо, когда в руке бокал. С одной стороны – не тянет уткнуться в телефон, а с другой – нет этой дурацкой тяги развивать мелкую моторику – ковырять скатерть, скатывать в трубочку салфетки, чесать в ухе и вообще, бокал в руке – это уже хорошо.
– Знаешь, я Дюшу неплохо понимаю, много раз думал об этом. Пока ты совсем новый, влюбляешься в родинку на щеке, в улыбку, в сиськи, правда, получаешь всю женщину целиком, но не будешь же об этом думать в двадцать лет. Кто там умный сказал: "Если повезёт, будешь счастливым, нет – станешь философом". А вместе с сединой иногда приходит понимание, что главное – не глаза. Нет, привлекает всё равно внешность, но влюбляешься уже в ум, характер, чувство юмора. А это – покрепче синей Смирновки.
– Сократ.
– Что «Сократ»?
– Сократ – умный.
– Самое бесспорное замечание за сегодняшний вечер.
– Блин, про философа Сократ сказал.
– Согласен. Не дурак.
– Тупить начинаешь, наливай.