Станислав Ржевский
Химеры разума. Современная психология о монстрах древности. Как разоблачить свои ночные кошмары

Полная версия

Порфирии

С ликантропией могли отождествляться и такие заболевания, как порфирии (зачастую фигурирующие в естественно-научных разборах причин возникновения легенд о вампиризме), – эта гипотеза была изложена Ли Иллисом^[69]. Порфирии представляют собой наследственные заболевания, проявляющиеся в нарушении биосинтеза гемоглобина, и имеют несколько различных форм течения. Некоторые разновидности порфирий могут вызывать гипертрихоз, появление ран и рубцов на коже, а также осложняться расстройствами психики^[70]. К тому же, становясь чувствительными к солнечному свету, больные порфирией ведут преимущественно ночной образ жизни. В старинных преданиях зачастую фигурировал признак, по которому якобы можно отличить человека, превращающегося в зверя: его кожа будет покрыта ранами и шрамами. Стоит также вспомнить мифический образ «ночной охоты» оборотней.

Бешенство

Не стоит забывать и о бешенстве, смертельно опасном заболевании вирусной природы, передающемся через укусы животных: не случайно в преданиях человек, укушенный оборотнем, мог стать таким же.

Рассмотрим, как описывал бешенство Томмазо Кампанелла, итальянский мыслитель XVI–XVII столетий:

«Кого укусит бешеная собака или кошка, те до сорокового дня почти не чувствуют неприятных ощущений. По истечении этого срока они изнемогают, а затем рычат как собаки или кошки и других людей кусают так, как и сами были укушены. Глядеться не могут в чистую воду, бегут прочь и изрыгают звуки почти собачьи или кошачьи. В бешеной ярости погибают они, а из их половых органов отделяется семя, как у молодых кобелей и котов. В конце концов превращаются они в собак, пусть и не обликом своим, и жалкой смертью гибнут, видя себя собаками»^[71].

Здесь болезнь описывается как уподобление человека животному, хотя и не полное превращение в него. Правда, далее в тексте автор приводил уже совершенно фантастичное утверждение, что от больных бешенством могут рождаться щенки, так как их семя приобретает «собачью» природу. Если даже столь просвещенный человек, каким был для своего века Кампанелла, допускает подобные вещи, что и говорить о восприятии бешенства среди «простого народа». Вирусное бешенство у человека сопровождается ужасающими симптомами: на стадии разгара болезни могут возникать бред и галлюцинации, агрессивное поведение, затем развивается паралич^[72]. Такие проявления недуга могли столь впечатлять суеверных жителей, что в народной молве превращение в животное становилось отнюдь не метафорическим. Подробнее о бешенстве и порфирии рассказано в главе «Вампиризм». Стоит отметить, что в легендах об оборотнях и вампирах вообще много общего. В народных представлениях вампиры также охотились по ночам, заражали людей через укус, делая подобными себе, имели заметные телесные дефекты. Более того, для вампирских легенд тоже характерен зооморфизм: мифические кровопийцы ассоциировались с птицами и летучими мышами. Принципиальная разница в том, что вампир воспринимался как мертвый человек, а оборотень – как живой, но и эта граница размывалась в преданиях некоторых народов (в частности – южных славян)^[73].

Одичавшие люди

Итак, очевидно, что за оборотней могли быть приняты больные люди. Что же сказать о тех случаях, когда оторвавшиеся от социума люди превращались в «детей природы»? Трудно с полной достоверностью оценить, какой вклад могли привнести подобные явления в формирование оборотнических легенд. Но в истории известны подобные прецеденты – источники свидетельствуют, что в XIV в. в Германии среди волчьих стай находили одичавших детей, происходили подобные находки и в более поздние века^[74]. Здесь также можно привести случай XVIII в., когда во Франции был найден дикий ребенок, названный Виктором из Аверона, – однако современники давали противоречивые объяснения причины его состояния: доктор Филипп Пинель видел в нем просто умственно отсталого, в то время как его коллега Марк Жан Итар считал, что ребенок действительно долгое время жил в дикой природе, и взялся за его перевоспитание, достигнув в этом некоторых успехов (хотя до конца своей жизни, длившейся около сорока лет, повзрослевший Виктор так и не смог научиться говорить и полноценно взаимодействовать с людьми)^[75].

Учитывая постоянные неурядицы, которые приходилось в прошлом претерпевать людям, лишенным богатства и знатного происхождения, не стоит удивляться появлению своего рода бродяг-отшельников, коротавших свой век в диких чащах вдалеке от городов и селений, либо блуждавших по дорогам. Такие неприкаянные люди закономерно могли вызывать подозрения и становиться объектом суеверных домыслов. К примеру, тот же Жиль Гарнье, обвиняемый в оборотничестве, по свидетельствам современников, долгое время жил отшельником.

Языческие ритуалы

Рассматривая истоки оборотнических преданий, стоит также уделить внимание предпосылкам культурного характера. В славянской мифологии встречаются сюжеты о превращении человека в волка посредством неких магических операций (для смены обличья волколак должен перепрыгнуть через колья или нож, вбитые в землю, либо кувыркнуться через пень, накинуть звериную шкуру или произнести заклинание)^[76]. Здесь можно провести параллели с шаманскими камланиями и инициатическими ритуалами древних воинов (отнюдь не только славянских народов), в которых они символически «преображались» в животных. О подобных обрядах древних даков (племен, населявших Балканы) писал Мирча Элиаде:

«Суть воинской инициации заключалась в ритуальном превращении молодого воина в волка. Речь шла не только о храбрости, физической силе или умении выносить лишения, но и о магическом религиозном опыте, радикальным образом менявшем жизнь испытуемого. Он должен был преодолеть свой человеческий облик в порыве агрессивной, устрашающей ярости, уподоблявшей его бешеному хищнику. <…>

…Превращение в волка осуществлялось путем ритуального надевания шкуры, предшествовавшего или следовавшего за радикальным изменением поведения. Все то время, что воин находился в шкуре животного, он не был человеком, а непосредственно – хищником: он не только становился жестоким непобедимым воином, охваченным furor heroicus, но и избавлялся от любого человеческого проявления, иными словами, он больше не чувствовал себя связанным с законами и обычаями людей»^[77].

 

В древнем Риме зимой совершались особые жертвенные ритуалы – луперкалии, местом их проведения была пещера Луперкал (лат. lupus – волк), где, по легенде, волчица вскормила основателей Рима – Ромула и Рема^[78].

Не исключено, что древние жители, бывшие свидетелями и участниками подобных ритуалов, понимали их символическое значение и не воспринимали превращение буквально. Но со временем, кода христианство вытеснило язычество в Европе и древние обряды канули в прошлое, в народной памяти остались их отголоски, превратившиеся в сказочные истории об оборотнях.

Охотничья маскировка

Символическое превращение шамана в животное во время камлания также является распространенным элементом верований народов Сибири. Этим обусловлено использование обрядового костюма, включающего элементы животного происхождения: шкуры, рога, перья и т. д. Переодевание в звериные шкуры и подражание повадкам животных могло быть архаичным приемом охоты, позволяющим незаметно подобраться к добыче. Так за мифическим образом оборотня можно рассмотреть древнего охотника, на время выслеживания добычи «перевоплощавшегося в зверя»^[79]. Охота в первобытном сообществе была тесно связана с магическими ритуалами, этим может быть обусловлено проникновение элементов охотничьего камуфляжа в обрядовую одежду шаманов.

Агрессивные животные

И, наконец, не стоит забывать, что жители той далекой эпохи зачастую подвергались нападению диких зверей, в первую очередь волков. Среди них могли встречаться особо крупные и агрессивные особи, вызывающие суеверный страх своим видом и поведением.

Вот как в «Истории северных народов» Олаф Магнус описывает реалии жизни своих современников:

«Чтобы путешественники, в январе едущие на санях в церковь, могли защитить свою жизнь, им надлежит вооружиться так, словно они отправляются в военный поход, то есть луками, копьями и пищалями, потому что оголодавшие волки нападают с двух сторон целыми стаями. Иногда волки, обезумевшие от голода и холода и подгоняемые природным инстинктом, нападают на человеческое жилье, на домашних животных, которых пожирают на месте или утаскивают в лес»^[80].

Здесь также стоит вспомнить нашумевшую историю о «Жеводанском звере», хотя, как и множество других полулегендарных событий, она не имеет однозначного объяснения. В конце XVIII в. селения на юге Франции подвергались частым нападениям некоего зверя, в том числе приводившим к смертельному исходу. На фоне этих событий возникла легенда о Жеводанском волке-оборотне. Среди возможных разгадок данного явления выдвигались различные версии – появление особо крупной особи волка, гибрида волка и собаки, либо даже экзотического хищника из семейства кошачьих, или гиены. Не исключено, что за всеми нападениями стояло несколько разных зверей, которых народная молва объединила в один образ монстра-людоеда^[81].

Подводя итоги, можно сказать, что для возникновения легенд об оборотнях было достаточно реальных предпосылок. Но мог ли кто-нибудь из людей, повторявших эти байки, признаться «на чистом глазу», что видел, как человек превращается в зверя? Что ж, это не исключено – какие только галлюцинации не порождаются человеческой психикой. Быть может, кому-то в приступе безумия действительно казалось, что он обращается в дикого зверя, за чем следовало соответствующее поведение. Может, кто-то в своих галлюцинациях «наблюдал» мнимое превращение других людей в животных. В любом случае за подобными историями вырисовывается масса прискорбнейших фактов из жизни наших предков – незащищенность от дикой природы, отсутствие развитой медицины (в особенности по части психиатрии), дремучая суеверность и судебный произвол могли привести к возникновению столь диких историй.

Пусть в наши дни клиническая ликантропия описана в медицинском плане, развеян ее мистический ореол, но весьма интересным остается главный вопрос – а почему, собственно, в некоторых случаях больному человеку кажется, что он превращается в животное? Конечно, бред и галлюцинации могут представлять весьма широкую галерею образов, но именно превращение в зверя является одним из повторяющихся мотивов. На этот вопрос непросто дать строго научный ответ. Конечно, можно предположить, что ликантропия имеет «вторичный» характер и подобная фабула бреда возникает на основе усвоенного культурного опыта – книг, фильмов, преданий, в которых фигурируют оборотни. Однако опыт человека может быть весьма разносторонним, и все же почему периодически возникают сюжеты бреда и галлюцинаций именно с «животными мотивами»?

Можно сопоставить подобные расстройства психики с эволюционным регрессом – человеческое сознание больного ликантропией как бы нисходит до архаичного уровня, причем даже не первобытного, а еще глубже – до животного. Русский физиолог Илья Ильич Мечников утверждал, что в некоторых аномальных состояниях психики (в частности – сомнамбулизме) у человека могут растормаживаться «животные» инстинкты^[82]. Конечно, здесь напрашиваются рассуждения о генетической памяти и о том, что у человека и животных может быть общее «коллективное бессознательное» более древнего и глубокого уровня, нежели сам род человеческий, но такие теоретизирования явно выходят за рамки строгой науки. Мы же не будем становиться на эту зыбкую почву и на сем завершим краткий обзор оборотнических легенд и их предпосылок.

III. Вампиризм

«Вампир», Филипп Бёрн-Джонс (1897)

В настоящее время образ вампира получил широкое распространение в массовой культуре, приобретя характерные оттенки романтизации. Основной тон в литературе и кинематографе на данную тему в начале XX в. задавало знаменитое произведение Брэма Стокера, в конце века ярко отметились романы Энн Райс. Однако это лишь конечные продукты эволюции мифологии вампиризма, имеющей исключительно древние истоки. Исконные образы сверхъестественных кровопийц не похожи ни на утонченных вампиров Энн Райс, ни даже на мрачного графа Дракулу. Пожалуй, древние представления о нежити, одержимой жаждой крови, не смогли бы создать вокруг этой темы романтический флер, поскольку придавали ей весьма отвратительные черты. В позапрошлом столетии произошла удивительная трансформация, снабдившая художественные образы нечистой силы привлекательной харизмой. Истоки этого переосмысления возводятся к повести «Вампир» Джона Полидори, опубликованной в 1819 г.

С чего же началась вереница вампирских легенд? Согласно этимологическому словарю Фасмера, вампир – это труп злого колдуна или ведьмы, который бродит ночью в образе волка или совы и убивает людей и животных. Согласитесь, это совершенно не похоже на привычный для нас осовремененный образ вампира. Превращение трупа в зверя или птицу отсылает к оборотническим легендам, с одной лишь разницей – здесь метаморфоз постигает не живого человека, а мертвое тело. В дальнейшем зоологические ассоциации еще могут сыграть роль в расшифровке подоплеки подобных мифов.

Вампир, упырь

Происхождение слова «вампир» имеет древние индоевропейские корни. В нашу речь оно могло вторично прийти из немецкого или французского языка в XVIII в. В славянском фольклоре вампирический персонаж именуется «упырем», очевидно, что это модификация той же лексемы (согласно Максу Фасмеру, более ранняя). Наименование «упырь» может быть родственно словам «парить», «перо». Также можно провести параллели со старопольским wąpiory – пернатый, латинским vapor – пар, и с древнерусским названием летучей мыши – нетопырь^[83]. Схожим словом «Вубар» именуется злой дух в чувашских преданиях (хотя чуваши относятся к тюркским народам). Вубар описывается как призрачное существо и больше соответствует славянской маре, беспокоящей людей по ночам^[84].

В румынском фольклоре одним из наименований вампиров служило слово «морой», очевидно связанное с латинским morbus (болезнь) и mors (смерть). Морой как призрачное существо также напоминает славянскую мару. Другое наименование вампиров в румынском фольклоре – «стригои». Стригойками также называли ведьм, что происходит от лат. strix (сова-неясыть, согласно поверьям, высасывающая кровь у детей). Вновь мы видим связь вампиризма и колдовства с птицами^[85], ^[86].

Лилит

Здесь также стоит вспомнить такой персонаж ветхозаветной мифологии, как Лилит, упомянутую в книге пророка Исайи:

«И зарастут дворцы ее колючими растениями, крапивою и репейником – твердыни ее; и будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов. И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение (lilith) и находить себе покой»^[87].

 

Согласно иудейским поверьям, Лилит – ночная демоница, пьющая кровь детей и соблазняющая во сне мужчин. Демоническое имя ilith на языке Ветхого Завета интерпретируется как древнее название опять же совы-неясыти^[88]. Впрочем, данный персонаж имеет более древнее, по-видимому, шумерское происхождение и отражает представления о демонах-суккубах (см. главу V).

Итак, краткий анализ этимологии названий вампиров, распространенных среди древних народов, показывает, что изначально этот образ ассоциировался с неким летающим существом, нападающим по ночам и отнимающим жизнь и здоровье посредством кровопийства.

В России также получило широкое распространение слово «вурдалак», популярности которого мы обязаны, по всей видимости, Александру Сергеевичу Пушкину. В число его произведений входят «Песни западных славян» – поэтическое переложение историй, написанных Проспером Мериме в качестве мистификации на почве балканского фольклора (за рубежом были изданы под заглавием La Guzla^[89]). Эти произведения не могут претендовать на статус источника подлинно народных преданий, за ними стоит труд французского писателя и перевод Пушкина, тем не менее данный сборник составлялся Мериме отнюдь не в полном отрыве от фольклорной традиции, и его сюжеты представляют собой немалый интерес.

Песня под названием «Марко Якубович» (во французском оригинале «Константин Якубович») излагает типичную историю вампира, еще без романтических прикрас. Сюжет ее таков: к дому Марко Якубовича приходит смертельно раненный воин и, едва испив воды, умирает, после чего Марко хоронит его на местном кладбище. Но с этого дня его семейство настигает беда – начинает болеть и чахнуть его сын. Осмотревший его калуер (монах) указывает на рану на шее и говорит родителю, что это «зуб вурдалака». Использованное Пушкиным слово «вурдалак» похоже на славянское наименование оборотня «волколак». В армянском и турецком фольклоре присутствует такой персонаж как дух мертвого, именуемый «хортлак»^[90], в Греции вампиры именовались «бурколаками» (βουρκολας)^[91].

Далее, по сюжету, местный люд собирается на кладбище, раскапывает могилу незнакомца, где им предстает следующая картина:

 
Видят, – труп румяный и свежий, —
Ногти выросли, как вороньи когти,
А лицо обросло бородою,
Алой кровью вымазаны губы, —
Полна крови глубокая могила.
Бедный Марко колом замахнулся,
Но мертвец завизжал и проворно
Из могилы в лес бегом пустился.
 

Здесь мы видим довольно характерное описание «вампирического трупа» – нетленное тело, проявляющее признаки жизни, находясь в могиле. Далее калуер проводит обряд исцеления ребенка, натирая его могильной землей. Через две недели после смерти злого пришельца в доме Марко Якубовича появляется незваный гость в облике великана. Старец-калуер изгоняет нечисть молитвой и зажженной кипарисовой веткой (у Мериме – розмариновой). На следующий день визит повторяется, но теперь приходит человек «ростом, как цесарский рекрут», старец вновь изгоняет его. На третий день является карлик, и после окончательного изгнания нежить больше не возвращается.

В этом произведении собрано достаточно много мифологем, фигурирующих в легендах на вампирскую тему, в том числе – осиновый кол, которым Марко пытается пригвоздить к земле вурдалака, и растительная ветвь, используемая как оберег. Характерно, что защитой от нечисти здесь становится христианская молитва^[92].

Сборник La Guzla… был написан Мериме в 1827 г., когда в европейской литературе тема вампиризма приобрела немалую популярность (во многом с подачи Полидори). История отражения образа вампиров в литературе и кинематографе заслуживает отдельного исследования, и такие работы, естественно, имеются (в частности: Спесивцева Н. Н.^[93]; Никольский Е. В.^[94]) Нас же в большей степени интересует вопрос о естественных истоках легенд о вампиризме.

Отчет Глазера

Переход от мифологического восприятия данного феномена к попыткам научного осмысления произошел почти три столетия тому назад. В середине XVIII в. в немецком медицинском журнале Commercium litterarium ad rei medicae et scientiae naturalis incrementum institutum было опубликовано письмо Иоганна Фридриха Глазера, повествующее о расследовании загадочных событий в сербском поселке Медведжа, в котором довелось участвовать его сыну, доктору Глазеру-младшему. В переводе «Трактата о явлениях ангелов, демонов и духов» Кальме Огюстена можно найти, в качестве приложения, рапорт самого младшего Глазера. Приведем выдержки из него:

«…И когда принялся я спрашивать далее, на что же они сетуют, то узнал, что за 6 недель умерли 13 особ, спрошенные же, на что те жаловались пред кончиной, уведомили меня, что на колотье в боках, одышку, и страдали от лихорадки и ломоты в конечностях, в каковом состоянии быстро один за другим сходили в могилу, и это способны были они мне объяснить, лишь говоря о злобных вампирах, или кровососах.<…>

Также имели жительство в деревне две женщины, что были некогда вампированы, и после смерти также стали вампирами, и вампировали других, как сказывают. Эти умерли 7 недель тому, и поскольку упорствовали они в отношении этих людей, в особенности же одной старой женщины, я распорядился вскрыть 10 могил, дабы исследовать их со всей достоверностью, начавши со старухи, что была, как они убеждены, истоком всего, именем же Милица. Вампиру 50 лет, покоится 7 недель, 6 лет тому пришла сюда с турецкой стороны и поселилась в метветте, и жившие по соседству говорили, что она не верила в дьявольщину и не занималась ею. При жизни обладала тощим сложением, однако соседям сказала, что у турок съела двух овец, умерщвленных вампирами, следственно, когда сама умрет, также станет вампиром, и на этих ее речах вся чернь основала свое мнение. Эту особу я самолично рассмотрел, и тогда как при жизни обладала она тощим сложением и была стара годами, то, пролежав 7 недель в могиле, глубоко в почве, необходимо должна была наполовину разложиться; однако же во рту ее обнаружена была яркая свежая кровь, что текла изо рта и носа, и была она полнее, нежели при жизни, и наполнена кровью, что показалось мне подозрительным; и эти люди говорили верно, ибо при вскрытии других могил, где лежали младшие годами, что также умерли от болезни, но недуга менее сильного, нежели у старухи, я убедился, что они разложились, как подобает мертвецам».

Согласитесь, описанная картина напоминает эпизод истории, поэтически переведенной Пушкиным. Не исключено, что исходным пунктом для писательского вдохновения Мериме послужило обсуждение событий в Медведже. В заключение рапорта Глазер обращается к властям с прошением вынести «Заключение о казни сих злодеев, дабы умиротворить сих подданных», имея в виду встревоженных сельских жителей, которые требовали окончательного умерщвления подозрительных покойников.

По всей видимости, этот прецедент стал одной из причин для разгоревшихся дебатов о природе вампиризма, в которых противоборствовали мистические и естественно-научные точки зрения. В дальнейшем в Медведжу была направлена новая комиссия, во главе с военным хирургом Иоганном Флюкингером, по результатам расследования был составлен протокол, известный под названием Visum et repertum («При осмотре установлено»), в котором подробно описан подозрительно «живой» вид погребенных тел местных жителей (его полный текст также можно найти в переводе трактата Огюстена). В заключении рапорта сообщается о совершении, при помощи местных цыган, «казни вампиров» путем отделения их голов от туловищ и сожжении останков^[95].

Сказки сказками, а документы вроде вышеописанных представляют собой вызов для науки. Конечно, все можно списать на подлог, на некомпетентность исследователей, на то, что суеверный страх взял верх над рациональным подходом, и т. д. Но подобные объяснения являются лишь уходом от рассмотрения проблемы. Можно ли, воспринимая свидетельства исследователей восемнадцатого столетия всерьез, найти им естественно-научное объяснение? И каковы вообще могли быть истоки легенд о беспокойных мертвецах-кровопийцах?

В связи с этими вопросами стоит рассмотреть ряд предпосылок разнообразного характера: 1) издревле присущий людям страх темноты и боязнь мертвецов; 2) болезни, уродующие внешность человека и изменяющие его физиологию; 3) психические заболевания, вызывающие агрессивное поведение, в том числе тягу к кровопролитию и кровопийству; 4) демонизация отдельных исторических персонажей в целях политической пропаганды; 5) суеверные магические практики с использованием крови; 6) протонаучные виталистические представления, связывающие кровь с «жизненной силой»; 7) возможные случаи погребения людей заживо; 8) самопроизвольная консервация мертвых тел в определенных условиях; 9) ночные кошмары, представляющие атаки призрачных существ; 10) реальные случаи нападения животных, в том числе кровососущих.