Станислав Владимирович Далецкий
Обретение чувств
– Нет, мне в гости ещё к старосте идти, – пояснил Иван, а после второго нашего блудодейства я уже идти никуда не смогу. Как говорится – хорошего помаленьку. И ты, Аринушка, заканчивай хлопоты и иди домой к сыну. Он у тебя смышленый малый и учится старательно: пусть заходит сюда после уроков и покорми его на кухне, – я возражать не буду.
– Спасибо вам, Иван Петрович, за вашу доброту и заботу, – оживилась Арина. – Сынок-то мой приходит после уроков, а там семейка уже всё подъела в обед и ему остаётся лишь хлебушек, да изредка щей остатки. Утром-то я сама его кормлю и вечером тоже, теперь вот и с обедом наладится по вашей доброте. И кошку надо бы завести здесь, Иван Петрович: давеча в подпол лазила за картошкой, и есть подгрызенные местами клубни и морковь тоже. В деревне без кошки припасов не уберечь от мышей, особенно зерно. Так я присмотрю где-нибудь кошку и принесу, если не возражаете?
Иван не возражал, служанка прибралась в доме, напекла пирогов с ливером – в селе начался забой скота и птицы и Арина прикупила где-то свежатины: мясо вынесла на мороз, подвесив мешок в сарае, чтобы ни мыши, ни кошки соседские не добрались, а из внутренностей напекла вкусных пирогов хозяину на ужин или просто к чаю.
С уходом служанки Иван тоже засобирался в гости к старосте: ему, молодому человеку двадцати одного года от роду не терпелось пройти по селу в новом пальто и теплых сапогах, не прячась от лёгкого морозца с ветерком, что был на дворе после трех дней снежной метели. Прифорсившись, учитель вышел из дома и степенно направился к старосте, отвечая наклоном головы на приветствия сельчан, которые, по привычке снимая шапку, раскланивались с учителем.
– Отсюда, наверное, и пошло выражение «ломать шапку», – подумал Иван, наблюдая, как встретившийся ему по пути крестьянин, сняв шапку, приветствовал его, нервно тиская шапку в руках.
В доме старосты было тепло и уютно, как бывает в домах, где проживает много женщин, наводящих чистоту и порядок, а у старосты на него и сына старшего приходились жена и две взрослые дочери, которые и блюли чистоту и порядок.
В этот раз, других гостей, кроме Ивана, у старосты не было, но дома оказался его сын Егор, который в прошлые посещения учителя бывал то на работах в поле, то в отъезде по делам, поскольку староста возложил на сына все крестьянские дела, оставив за собою только управление селом, что было необременительно, но приносило доход и уважение односельчан.
Дочки старосты: Татьяна и Ольга – что помладше, к приходу гостя вырядились в ситцевые яркие платья, в которых из дома в снег и холод даже под шубейкой не выйдешь, но в теплой горнице в легких платьях девушкам было уютно и нарядно.
К воскресному обеду старостиха наварила мясного борща и напекла пирожков с ливером: наверное, добрая половина села в эти дни пекла подобные пироги после летнего воздержания от мясных блюд.
Староста с сыном днями тоже закололи подсвинка. Засолили сало, закоптили окорока, мясо убрали в амбар, а из ливера старостиха, в который уже раз, пекла пироги – не пропадать же добру, которое долго нельзя хранить, иначе пойдет горечь.
Обедали поначалу молча, но когда перешли к чаепитию и стало уместным вести застольную беседу, Иван, вспомнив свои размышления об учительском приработке, спросил старосту, нет ли на селе желающих поучить своих детей на дому за небольшую плату:
– Видите ли, Тимофей Ильич, по школе я вполне справился с уроками, но после обеда, когда уроки закончились, у меня свободное время: по хозяйству хлопочет ваша Арина, а я мог бы поучить детей на дому, если кто из сельчан не пожелал отдать детей в школу. Да и взрослых могу обучать на дому, если кому приспичет грамоту знать. В уезде мы, школяры, частенько детей мещан обучали на дому – и нам приработок, и детям польза.
– Хорошо, Иван Петрович, я поспрашиваю мужиков и думаю через недельку – две дам ответ, – принял староста просьбу учителя.
– Не надо далеко ходить, – вдруг вмешалась старостина дочь Татьяна в разговор старших. – Я вот, тятенька, давеча говорила, что хочу выучиться на учительницу – вот Иван Петрович пусть и натаскает меня знаниями, чтобы смогла учиться я в учительской семинарии в городе Могилеве, где у вас, тятенька, живет сродный брат Михаил, который обещался мне дать кров на время учебы.
– Когда это ты успела сговориться с Михаилом? – удивился староста.
– Так прошлым летом, когда он проездом был у нас в гостях – тогда я спросила и он обещал. Только не знала я – как мне готовится к этой учебе, а сейчас объявился у нас учитель и я согласная, чтобы он позанимался со мною уроками на дому здесь или у него в школе. У меня есть знакомые девочки на селе, которые тоже хотят подучиться сверх земской школы. Вот и будет у Ивана Петровича еще один небольшой класс для занятий после обеда. Мы уже взрослые и учеба у нас пойдет ловчее, чем в школе, с малышами, – убеждала Татьяна своего отца.
Староста оживился: – Дело, дочка говоришь, я знал, что ты у меня сообразительная. Надо подумать нам над твоим предложением, поэтому не будем сейчас давать ответ учителю. Ты, дочка, поговори со своими подружками, я потолкую с мужиками, и, наверное, наберется на селе с десяток девиц, которых родители пожелают немного доучить. В школе-то девушкам разрешено обучаться лишь до тринадцати лет вместе с мальчуганами, а отдельно женским классом, можно учиться хоть до старости или до замужества. Все лучше, чем зимой по домам киснуть, да ждать женихов.
На том и порешили. Татьяна, победно сверкнув глазами в сторону учителя, вышла с сестрой из горницы, а Иван со старостой еще долго гонял чаи и слушал рассказ Тимофея Ильича как он воевал с турками в прошлую войну на Балканах за освобождение болгар от османского ига, и получил там за свою храбрость георгиевский крест.
И мог бы еще сражаться, но был ранен, а потом война окончилась и его освободили от воинской службы. С той поры минуло почти тридцать лет, но события воинской службы навсегда сохранились в памяти старосты и он рассказывал о войне в мельчайших подробностях, как будто это было вчера. Из-за этой войны Тимофей Ильич и женился поздно: пока встал на ноги с помощью отца и вот уже пятнадцать лет бессменно здесь старостой, потому что с людьми ладит по справедливости и поблажки не дает ни нашим, ни вашим.
Застольный разговор затянулся до темна, тем более, что староста попивал чаек вперемежку с чарками водки, чему старостиха не мешала: в одиночку, без участия учителя, Тимофей Ильич соблюдал меру, а важный разговор мужчин никогда не обходится без чарки-другой водки.
Расстался Иван со старостой почти дружески, хотя по возрасту он был ближе к дочерям и наравне с его сыном, но образованность на селе дает такой же почет, как и старость, а учитель в глазах сельчан – тот же барин, потому что из другого общества: не из крестьян. Староста пригласил Ивана к себе в дом на следующее воскресенье: к тому времени он поговорит с народом об учебе их детей и даст ответ учителю на его предложение организовать дополнительное обучение взрослых девушек.
Неделя промелькнула незаметно. Дни становились всё короче: не успеешь оглянуться, а за окном уже темнеет. Выпавший снег так и остался лежать и по селу ходили слухи, что не к добру это, коль снег выпал на сухую землю и остался в зиму не таявши.
По крестьянским приметам это было к неурожаю в следующем году и грозило суровой зиме нынче. Действительно, установились морозы за двадцать градусов, два-три раза еще подсыпало снега и Иван радовался, как своевременно он пошил себе пальто и сапоги. У местного скорняка он подобрал себе мерлушковую шапку и мог не опасаться больше морозов, спокойно прохаживаясь по селу, поскрипывая снегом под сапогами.
В субботу, староста через Арину передал свои извинения: ему по делам срочно надо съездить в уезд, и пусть Иван Петрович без обиды заходит в гости через выходной, тем более, что и крестьян на счет учебы их взрослых дочерей староста не успел опросить.
Иван принял это объяснения и в воскресный день пошел в церковь, куда не заходил вторую неделю. В церкви Иван послушал службу, поставил свечу, подождать батюшку Кирилла, чтобы показаться ему во всей своей зимней одежде и поблагодарить за присланных мастеров, что одели и обули учителя и тем самым сберегли его здоровье от стужи.
Батюшка Кирилл одобрил внешний вид учителя: – Теперь вы, Иван Петрович, выглядите барином в теплом пальто, а не хилым студентиком в легком пальтишке, подбитом ветром. В таком виде крестьяне вас будут уважать и охотно отпускать детей в школу. Как там мой дьячок, справляется с уроками Закона Божьего в школе? – поинтересовался священник, который свои школьные заботы переложил на подневольного дьякона.
– Видимо справляется, коль ученики на его уроке сидит смирно, – отвечал Иван.
– Вот и славно, – ответствовал отец Кирилл. – Пусть дьяк учит детей Божьему слову, а мы пройдем ко мне и попьем чайку с пирогами, что напекла с утра моя матушка.
Иван принял это предложение и вскоре сидел в поповском зале за столом, в окружении поповских дочек, попивая чай с мясными расстегаями и беседуя со священником о сельских делах.
– Наслышан я от старосты о вашем желании учить взрослых дочерей дополнительно и отдельно от парней и весьма приветствую ваше начинание. Своих старших: Машу и Дашу я учу сам на дому – образование в духовной семинарии не уступает учительскому и поэтому я могу успешно поднять образование своих дочерей, чтобы они тоже могли учиться в светских учреждениях, если пожелают. Но другие односельчане не могут сами образовывать своих дочерей и я думаю, что желающие добра своим дочерям родители найдутся в нашем селе: им будет польза, а вам учительская практика и дополнительный доход, – подвел священник итог своим рассуждениям.
– Если кто из прихожан спросит моего совета насчет обучения детей, я им посоветую обратиться к вам, Иван Петрович. И учить девочек можно будет не на дому, а в вашей школе после занятий, так сказать во вторую смену. И под приглядом кого-нибудь из родителей, чтобы не подумали селяне чего худого о ваших занятиях с девушками, потому что вы молодой и холостой учитель, да еще и привлекательной наружности. Вон мои старшие дочери смотрят на вас во все глаза, и я удивляюсь, как на вас одежда не дымится от их обжигающих взглядов, – пошутил отец Кирилл.
– И ещё один совет хочу вам дать. Учите девушек не только грамоте, но и светскому поведению и домоводству: у меня есть книга «Домострой», многие сейчас называют её реакционной, но там много полезных советов для поведения девушек в семье мужа и будет хорошо, если вы используете эту книгу при обучении. Я сейчас же дам книгу вам. Кстати, можете и другими книгами из моей личной библиотеки попользоваться: у меня не только духовные, но и светские книги, есть весьма полезные для учительства, – закончил отец Кирилл и пригласил Ивана в свой кабинет, где в шкафах на полках стояли десятки книг. Иван тоже мечтал завести личную библиотеку, но учеба и переезды мешали этому: таскать за собой тяжелые книги было неразумно и накладно по деньгам, и пришлось пока отказаться от этой идеи.
У отца Кирилла и вправду книг оказалось много и Иван, просмотрев их, тотчас, с разрешения священника, отобрал с пяток для изучения и возможного использования в учебе, в том числе и знаменитый «Домострой» об укладе семейного быта в русском обществе еще два века назад. Прихватив книги учитель ушел из приветливого дома священника, провожаемый взглядами дочерей отца Кирилла, прильнувших к окнам.
Неделя занятий прошла под снег и завывания метели за окнами школы, но воскресное утро выдалось погожим и солнечным. Низкое солнце серебрило свежий снег, который сверкал словно драгоценные камни всеми отливами цветов, так что слепило глаза при взгляде навстречу солнечным лучам.
Поутру Иван поимел служанку Арину, как всегда на диване, чтобы с чистой душой, освобожденной от плотских желаний, направится после полудня в гости к старосте. Часто, задумываясь о своих отношениях с Ариной, учитель пытался найти им такое понятие, которое бы никак не связывало его со служанкой, как интимная связь соединяет мужчину с женщиной и придумал: его отношение к Арине подобно отношениям хозяина к вещи: хозяин имеет сапоги, пальто, завтрак, приготовленный служанкой, имеет её тело, необходимое ему для душевного спокойствия и к взаимному удовольствию.
У старосты уже оказались и священник, и урядник, и даже волостной старшина – все без жён и деток, когда Иван пришел. Сельская верхушка власти обсуждала указ царского правительства о проведении земельной реформы, разговоры о которой велись еще с лета, но теперь стали законом, который старшина привез из уезда.
Как и предполагал староста, министр Столыпин по царскому велению разрешил крестьянам выход из общины с надельной землей, что была у семьи в пользовании. Эта земля переходила в собственность главе семьи навечно и могла теперь передаваться по наследству.
– Всё, не будет больше мира в деревнях по всей России, где есть надельная земля. Кто сейчас пользуется хорошей землей и одним наделом, – тот её и оформит во владение, выйдя из общины. Кому достанется сейчас земля похуже, да еще и кусками чересполосицы, тот либо продаст землю вовсе и уйдет из села в город, либо сдаст эту землю в аренду крепким мужикам, либо будет горемычно страдать в нищете на этой земле, не в силах сводить концы с концами.
Я, что греха таить, надеялся, что царь-батюшка поделится землицей государевой с крестьянством, да и помещиков своих поприжмет уступить часть земель. Тогда крестьянская община смогла бы всех наделить землей в достатке: только работай – глядишь и безлошадные семьи тоже как-нибудь вывернулись из нищеты с помощью общества, а оно вон как вышло: у кого оказался в руках кусок землицы пожирнее, тому она и достанется.
Не понял этот министр Столыпин, что Россия держится на крестьянской общине и вместо укрепления этих общин, он с царской помощью принялся разрушать уклад нашей жизни. Быть большой беде от этого указа, кровушки народной прольются реки – это будет почище, чем революция пятого года – закончил староста села свои мысли.
– Ладно тебе причитать, Тимофей Ильич, – одернул урядник старосту. – У тебя самого землица хорошая и надел побольше, потому что староста: тебе первому сподручно будет выйти из общины, да и старосты, как я слышал, теперь будут не избираться народом, а назначаться уездным начальством. У тебя, Ильич, и земля останется, и должность сохранишь. И другие крепкие семьи возьмут землю и будут будто поместные дворяне хозяйничать на этой земле, а голь перекатная пусть продаёт землю, пропивает деньги и подаётся в города на заработки, коль здесь в селах на земле прокормиться всем не удается, – подвел итог урядник, а старшина волости поддержал его.
Иван в этом разговоре участия не принимал: своей земли у него не было, у отца тоже, крестьянствовать он тоже не собирался, но рассудком он понимал опасения старосты. Возможность присвоить лучший кусок земли, конечно, разбудит в людях самые низкие инстинкты, соседи рассорятся навсегда, община, которая слабым помогала выжить, распадется на семьи, и каждый будет по-волчьи рвать кусок добычи себе и только себе.
Из истории известно ему, что русская земля покорилась татаро-монголам лишь потому, что Русь была раздроблена на отдельные княжества и каждый князь был сам по себе и не желал никому подчиняться даже под угрозой нашествия диких племен. И только благодаря сельской общине, где люди действовали сообща, князю Дмитрию через сто пятьдесят лет удалось объединить людей, и разгромить татар на поле Куликовом. А теперь и каждый крестьянин будет волком сидеть на своем кусочке земли и грызть своих соседей, обманом, силой или деньгами стараясь захватить их земли: точь в точь как князья в старину.
Спор сельчан, впрочем, скоро закончился: реформа ещё только начиналась, многое было неясно, против власти не попрёшь, и утро вечера мудренее.
Староста обнадежил Ивана, что уже десяти девицам родители разрешили подучиться у него в школе, и завтра в понедельник их отцы придут в школу договариваться.
Гости, успокоившись, за обедом вели разговоры о житейских делах, не забираясь до государственных, от выпитой водочки размякли, подобрели и разошлись по домам вполне довольные собою и обедом у старосты.
Иван, попрощавшись с Тимофеем Ильичом, тоже направился домой, уговорившись со старостой, что уроки девушкам будет давать в школе: школа являлась собственностью общины и разрешение старосты было необходимо. Взамен Иван взялся обучать дочь старосты Татьяну бесплатно, чему староста был весьма доволен – целый рубль экономии каждый месяц!
Шагая по темной улице села, Иван размышлял о земельной реформе и министре Столыпине: кто это такой?
VII
Петр Столыпин – крупный помещик-землевладелец, возглавил правительство при Николае Втором в 1906 году, когда отголоски революции 1905 года еще отдавались по всей России, ибо подавление этой революции не решило ни единой проблемы Российского государства, главной из которых была несоответствие между сословной наследственной властью самодержавия и властью денег, которая не признает сословных привилегий, а определяется лишь количеством денег у представителя любого сословия и способом вложения этих денег в экономику страны с целью излечения личной прибыли.
Само понятие экономика означает искусство ведения домашнего хозяйства или совокупность общественных отношений в сфере производства, обмена и распределения продукции.
В промышленности России к этому времени сложились уже вполне капиталистические отношения, когда «его препохабие капитал», находящийся в частных и почти всегда грязных руках, определяет взаимодействие владельцев капитала и наемных работников, которые, собственно говоря, создают и приумножают этот капитал для его владельца, имея от своего труда лишь ту часть, что им милостиво соизволит выделить владелец капитала, подобно тому, как хозяин кинет кость своей собаке: добрый хозяин кинет кость побольше и пожирнее, прижимистый кинет обглоданную кость, а то и вообще ничего.
Такова власть капитала по изначальной принадлежности, независимо от того, каким образом собственники владеют капиталом: единолично или групповым способом, через разные акционерные общества и товарищества, где каждый товарищ волком смотрит на другого товарища, чтобы при случае загрызть его и отобрать его кость для себя -любимого и ненасытного.
Человек достаточно быстро удовлетворяет естественное чувство голода, но жажда денег, олицетворяющих капитал, не знает чувства и меры насыщения и этот феномен не имеет примеров для подражания в естественной природе.
Карл Маркс, труды которого Иван изучал в своём эсеровском кружке, писал, что за каждый крупным капиталом скрывается преступление. Например, некто избил и ограбил прохожего, взяв у него кошелек, на этот кошелек купил лавку, на доходы от лавки расширил дело, продолжая и разбойничать на дорогах. Потом его сынок, что пошел по стопам отца, приумножил капитал, организовал производство мануфактуры и глядишь через два – три поколения наследники этих разбойников становятся миллионщиками, уважаемыми людьми с честным взглядом и спокойным сном, ибо сами они никого не убивали и не грабили, а лишь воспользовались наследством своих предков-грабителей, как владельцы частной собственности: священной и неприкосновенной для остальных обитателей этой страны.
Итак, капитализм в промышленности России жил и развивался со средней скоростью в 2-6% прироста в 1900-е годы, что царская верхушка считала своим достижением. Однако, прирост населения был больше прироста капитала и по этой причине основное население страны нищало абсолютно и относительно других больших стран Европы, частью которой, несомненно, являлась и Россия.
Другое положение сложилось в сельском хозяйстве. Землей в России владели: государство в лице царя-императора, церковь – как организация, частные лица, помещики – землевладельцы и коллективы крестьян в лице сельских общин. Все эти владельцы имели право владеть, пользоваться и распоряжаться землей, кроме сельских общин, которые не имели права распоряжения, то есть продажи земли.
Петр Столыпин, сам крупный помещик, имевший семь тысяч десятин земли, и приверженец монархисткой власти, решил провести земельную реформу только для земель сельских общин, чтобы крестьяне тоже имели право продавать ту землю, что сельская община выделила на эту семью: мол пусть эти наиболее активные и нахрапистые крестьяне, закрепят через власть кусок общей земли за собой и хозяйничают на этой земле, прикупая у других крестьян ещё землицы или продавая эту землю по своему усмотрению.
Общинной землей обычно владела волость, через избранных от сел и деревень представителей крестьянства. Волость наделяла села и деревни землей близлежащей, причем сюда входили пахотная земля, угодья и леса, но часть земель, особенно лес, оставалась в общем пользовании волости. Затем сельская община села распределяла общинную землю по дворам согласно количеству едоков мужскому пола и каждый двор-семья пользовались этой землей по своему усмотрению, но так, чтобы уплатить положенные подати с этой земли в пользу государства и сельской общины, без права продажи, да и сама община не могла продавать землю.
Раз в несколько лет общинная земля по жребию перераспределялась между семьями, чтобы учесть новый состав семей. Такой порядок землепользования на Руси был много сотен лет, что объединило и сохранило русский народ как нацию: не торгашей-паразитов, а землевладельцев-тружеников.
По мнению Петра Столыпина, активные крестьяне, завладев землей и обобрав своих соседей: тихонь или пьянчуг, станут зажиточными, и сами без указания сверху, скрутят крестьянскую голытьбу в бараний рог и наступит по всей земле русской тишь да благодать под молитвы попов о благополучии царя-батюшки и всех его присных, владеющих частной собственностью: священной и неприкосновенной.
Худородные крестьяне вымрут с голодухи, а кто останется жив, тех можно отправить за Уральские горы, в Сибирь, где земли много и она никому не нужна в собственность по причине тяжелого климата для земледелия и скотоводства.
Обращаться с крестьянами, как со скотиной, Столыпин научился в бытность губернатором Саратовской губернии, когда по стране прокатились крестьянские волнения от бедности и безземелья, поскольку общиной земли не хватало для прокорма семьи, прикупить землю было не на что, а брать в аренду у помещиков и вовсе влезть в кабалу.
Столыпин первым применил войска для усмирения бунтов со стрельбой по безоружным крестьянам. Этот способ установления спокойствия в губернии был замечен царем Николаем в Петербурге и Столыпина назначили в1906 году министром внутренних дел по наведению порядка и кладбищенской тишины уже по всей Российской империи.
Столыпин начал ретиво наводить порядок и скоро стал Председателем царского правительства, сохранив за собой и пост министра полиции, и работа закипела.
Нахрапистые крестьяне, используя связи и взятки, прихватили себе лучшие участки общинной земли, затем прикупили земли других крестьян: больных, убогих и пьянчуг, уговорив их выйти из общины и вскоре на просторах Российской империи на русских землях появился класс кулаков-захребетников, которые раскололи мир в общинах по принципу: каждый сам за себя. Эти кулаки переселились на хутора, на своей земле, отделившись от крестьянского мира общины, или же остались жить в селе, отделившись только землей, которую крестьяне-общинники называли «отрубами».
Недовольные и обманутые крестьяне взбунтовались, на что Столыпин ответил организацией карательных экспедиций по усмирению непокорных сел с массовым расстрелом на месте и организацией военно-полевых судов из офицеров-карателей с приведением приговоров на месте через повешение смутьянов. Более тихих, но непокорных, ссылали на каторгу-поселение в Сибирь, вслед за добровольными переселенцами, решившими поискать счастья за Уральскими горами.
В промышленности, Столыпин-полицейский тоже ввел драконовские законы в отношении рабочих, позволяя фабрикантам по своему усмотрению устанавливать оплату наемных рабочих и распорядок работы.
В добавок к земельной реформе, Столыпин попытался решить и еврейский вопрос, который волновал его как православного помещика, видевшего угрозу в этих пришельцах из далёких земель для самодержавия и помещичьих привилегий.
Столыпин приказал в нескольких губерниях выделить земли вокруг еврейских местечек-поселений, чтобы иудеи начали крестьянствовать и ушли от привычных им дел: ремесленничества, торговли, содержания питейных заведений и публичных домов и ростовщичества. Иудеям, не желающим заниматься крестьянским трудом, начали выдавать ссуды для переезда обратно в Палестину, которая считалась их землей обетованной. Одни иудеи охотно брали деньги на ведение крестьянского хозяйства, другие брали деньги на переезд в Палестину, но всё оставалось по старому: никто из них не собирался работать на земле и почти никто не желал переезжать в Палестину. Обычно, взяв ссуду, иудеи переезжали в другую губернию, где их следы терялись в тамошних местечках.
Крестьяне – переселенцы в Сибирь, получив ссуду на переезд и обзаведение хозяйством, делились деньгами с чиновниками – мздоимцами, а оставшихся средств не хватало на обустройство жизни в непривычно суровом климате Сибири и примерно пятая часть переселенцев возвращалась в родные места батраками, потому что свою землю они уступили кулакам по условиям ссуды.
Помещики и капиталисты горячо приветствовали действия Столыпина по наведению порядка в стране и усмирению недовольства крестьян и рабочих, но обездоленные и униженные ответили на репрессии сопротивлением, организовались в партии, в том числе и в партию эсеров, к которой примкнул ещё в ходе учебы Иван и которая, в эти столыпинские времена, организовала боевую организацию, устраивающую уничтожение наиболее ненавистных представителей власти.
Жан Жак Руссо, французский философ, говорил: «Первый кто огородил участок земли, придумал заявить: «Это моё» – был основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья, крикнул бы себе подобным: «остерегайтесь слушать этого обманщика: вы погибли, если забудете, что плоды земли – для всех, а сама она – ничья!»
Своими действиями и реформами в интересах правящих классов помещиков-капиталистов, Столыпин окончательно расшатал устои царской власти и вызвал неотвратимость перемен в стране, что в последующем, привело к краху царской России.
Помещик-крепостник Столыпин так и не понял, что в условиях России, исключая южные окраины, земледелием можно успешно заниматься только всем миром, помогая и поддерживая соседей: даже ставить дом новый крестьянин кликал на подмогу сельчан и такая подмога называлась «помочь». Одиночке-пахарю в суровом климате России не сдюжить против природных напастей и развал общины – это не свобода распоряжаться землей, а уничтожение образа жизни русского крестьянина, чьим потом и трудом и была построена Российская Империя, которая начала рассыпаться, лишившись поддержки общины-народа.
Желая упрочить самодержавие, дворянство и капитал, Столыпин внес разлад в общинную жизнь крестьянства и тем самым подорвал основы самодержавия, которое и держалось несколько столетий лишь опираясь на сельскую общину.
Став на путь подавления крестьянского недовольства путем насилия, репрессий, расстрелов и виселиц, Столыпин лишь ускорил крах царизма, при этом, обвиняя своих противников в том, что « Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия», но даже попы проповедуют, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
Тысячи крестьян, восставших против столыпинской земельной реформы, были застрелены карателями, ещё тысячи были повешены по приговору военно-полевых судов, десятки тысяч отправлены на каторгу и все это делалось Столыпиным при согласии и одобрении царя-батюшки Николая Второго.
Лев Толстой, в своей статье «Не могу молчать» писал: «Обращаюсь ко всем… И до вас, двух главных скрытных палачей, своим попустительством участвующих во всех этих преступлениях Петру Столыпину и Николаю Романову…., чем дольше продолжается теперешнее положение, тем больше я убеждаюсь, что эти два человека, виновники совершающихся злодейств и развращения народа, сознательно делают то, что делают».
В самом начале столыпинских реформ и злодейств, по Льву Толстому, Иван и начал в селе Осокое учительствовать в земской школе.
VIII
В понедельник, утром, к Ивану в школу пришли трое крестьян, справиться насчет учебы своих взрослых дочерей, о чем их уговорил староста. Учитель спешил на уроки и договорился, чтобы сельчане пришли часа в три пополудни, когда он освободится и можно будет сговориться подробно об учебе девиц. Время наступило зимнее, работы крестьянской во дворах было немного и крестьянские ходоки в заботах о своих дочерях пришли в условленное время, обсудили условия учебы и плату за обучение: всё их устроило и со следующего понедельника уговорились о начале учебы девиц прямо в школе после уроков школяров.
За неделю Иван навестил и других сельчан, пожелавших обучить своих подросших дочерей, по списку составленному старостой, и в следующий понедельник после полудня в школу пришли двенадцать отцов семейств со своими дочерями, которые либо вовсе не знали грамоты, либо не доучились в земской школе, либо хотели подучиться основательнее для возможного
дальнейшего образования, как Татьяна – дочь старосты, хотевшая выучиться дальше на учительницу и пришедшая без отца, поскольку знала учителя лично.
Иван собрал девиц в классе вместе с их отцами, объяснил, как и чему он будет учить каждую из них в зависимости от грамотности и дальнейших намерений и уговорился о начале уроков завтра же, чтобы не терять даром время: пока зима – домашней и полевой работы мало, но с наступлением весны девушкам будет труднее уходить на учебу, ибо крестьянских забот прибавится. Плату за обучение Иван условился, по предложению старосты, в один рубль за месяц, что было посильно всем пришедшим зажиточным крестьянам, занимающимся ещё и отхожим промыслом в зимнее время года.
На следующий день Иван провел с утра уроки в школе, обучая малолеток, пообедал, отдохнул немного и скоро вернулся в класс, где уже собрались новые ученицы. Пришли и два отца, желающих посмотреть, как учитель будет обучать их дочерей и не зря ли они согласились платить рубль в месяц за их учение.
