Станислав Войтицкий
Ошибки
– Что-то знакомое, – говорит Ростовцев, сменивший военную форму на черные брюки и строгий серый свитер. Оглядывает кабинет, где мы оказались. В углу дешевые простенькие шкафы, заваленные толстыми канцелярскими папками с кольцами. На стене карта Энска и календарь за 2003 год. Одна стена отделана деревом. Удобно, в нее можно безжалостно втыкать канцелярские кнопки. – Неужели это то, что я думаю? – спрашивает он.
– Скорее всего.
– Да ладно, Лиза… У тебя кто был любимый?
– Андрюша Ларин, – отвечаю я. – Он такой красивый и серьезный.
Ростовцев картинно хлопает в ладоши.
– Вот это да, – говорит он. – Мечта детства.
Я собираюсь собрать волосы в пучок, чтобы не мешали, но обнаруживаю, что все уже сделано заранее. Очень удобно, я прямо как Абдулова. Подхожу к шкафу и достаю нужную папку – такую же, какую мне дал Родионов, а также коробку с цветными кнопками и моток тонкой красной веревки
Кнопки втыкаю в места преступлений на карте города. Шесть красных и одна синяя – где жертве удалось спастись.
– Может, лучше сделать, как в «Особом мнении»? Чтобы был сенсорный экран и трехмерная визуализация данных, – предлагает Ростовцев.
– Это фильм о внедрении системы наказания за преступление, которое еще не совершали, – я скептически ухмыльнулась. – Тебе мало первой дискуссии?
Он качает головой.
– Я тут подумал… и так сойдет.
Когда Ростовцев подходит ближе к карте, я слышу музыку и сразу ее узнаю. Тревожные мотивы Назарука трудно с чем-либо перепутать.
– Откуда музыка? – спрашивает Дима.
Я оглядываюсь, но не вижу источника звука. Звучит как будто отовсюду.
– Похоже, я смотрела слишком много выпусков «Криминальной России». Извини.
– Страшная чернуха. Мне даже сейчас жутко такое смотреть, а ведь я видел реальные убийства.
– Девяностые, – я пожимаю плечами. – Дерьмовое время, мы ко всему привыкали. Давай работать.
Дима сразу берет у меня из рук папку, а вместе с ней и инициативу. Отлично. Для этого он и был мне нужен.
– Начнем с жертв, – говорит он. – Кратко пройдемся, в хронологическом порядка.
Он достает из папки одну из фотографий.
– Первой была Ольга Титова. Убита 17 мая 2013 года. 28 лет, замужем, мать двоих детей. Дочери, 5 и 2 года. Работала продавщицей в магазине одежды. В день смерти гостила у подруги в соседнем поселке, возвращалась домой ночью, и не доехала. Нашли в лесополосе на следующий день. Машину мы так и не нашли. Очевидно, убийца использовал ее, чтобы покинуть место преступления, после чего тщательно спрятал ее или уничтожил.
Когда он пересказывает мне обстоятельства преступления, то закрепляет на стене рядом с фотографией женщины другие материалы – семейное фото, фото с места преступления, отдельные листы из отчета криминалистов – те, которые Родионов посчитал возможным мне дать. Я понимаю, что это должно помочь нам составить цельную картину.
– Дело вскоре было приостановлено. Очень плохой висяк – ни свидетелей, ни подозреваемых, ни улик. Вообще ничего. Просто жестоко убитая молодая женщина, выброшенная у дороги, словно мусор.
– Вероятно, вы отнесли это убийство к вашему маньяку из-за способа совершения?
Мне не хочется лишний раз об этом слышать, но, очевидно, придется.
– Да. Хотя небольшие отличия есть. Характер нанесения ударов – также в паховой области, но ближе к животу. Не снизу, между ног, а прямо. Как показала экспертиза, жертва лежала на спине, убийца наносил мощные и расчетливые удары сверху вниз. Причина смерти – кровопотеря. Надеюсь, болевой шок избавил ее от долгих страданий.
– Нож какой-нибудь особенный?
– Нет, обычный кухарь. Все убийства совершены разными ножами, но похожими друг на друга. Длина лезвия колеблется от пятнадцати до двадцати сантиметров. Короче говоря, в орудии преступления нет ничего особенного. У меня на кухне два таких ножа.
Ростовцев взял со стола ручку и написал цифру «1» у кнопки на карте – там, где нашли Титову. Затем, не отходя от карты, отметил другую кнопку двойкой.
– Вторая из наших несчастных женщин – Дарима Царева, двадцать пять лет, убита 12 июля пятнадцатого года. С момента убийства Титовой прошло больше двух лет. По национальности бурятка. Замужем, сын четырех лет. Работала инженером на ГЭС. За три месяца до убийства произошла ссора с мужем, они разъехались. Временно. Я говорил с ним, не думаю, что собирались разводиться. Мне кажется, там дело в темпераменте супругов. В тот день ее сын был у мужа, Царева осталась дома одна. Когда отец привез ребенка назад, она была уже несколько часов как мертва.
– Надеюсь, мальчик ничего не видел.
Ростовцев пожимает плечами.
– Не знаю, я тогда еще не работал над этим делом. Сейчас я считаю, что в течение этих двух лет могли быть еще убийства, просто мы не нашли тел.
– Почему?
– Дело в почерке. Между первой и второй жертвой серьезные изменения в профиле поведения – теперь убийца убивает в черте города, со второй жертвы наблюдается устойчивый почерк – пять-шесть глубоких колющих ударов в районе влагалища. Чтобы обезвредить своих жертв, применяет перцовый баллончик или удушение. Перед убийством связывает, оставляет полностью беззащитными. Надевает на голову непрозрачный пакет, но оставляет в нем прорези, чтобы жертва могла дышать.
– В этом случае – тоже без свидетелей?
– Свидетелей у нас в принципе нет. Ну, почти.
Мне интересно это «почти». Что заставляет мое подсознание так считать?
– Может быть, он знал ее лично? – спрашиваю я. – Если убивал дома, значит, она впустила.
– Может быть. Кто знает? Но следствие проверило всех знакомых, до кого только могло дотянуться, все чисты. Среди друзей и родственников всех жертв нет никого мало-мальски подозрительного. На втором случае у убийцы проявляется уже какой-то ритуал.
Он закрепляет под улыбающейся Даримой ее же фото, после смерти. Не знаю, смогу ли теперь развидеть все эти фотографии.
– Если Титову он просто выбросил, почти что на дорогу, то к Царевой отношение другое. Поза, в которой маньяк ее оставил, вызывающе сексуализирована – она лежит на диване, раскинув ноги, одна рука при этом расположена так, как будто она ласкает свою грудь, вторая кокетливо запущена в волосы.
– Дима, – я перебиваю его. – Пожалуйста, не проговаривай все это. Я и так вижу по фотографии.
– Прости. Это профессиональное, – он искренне извиняется. – На работе я научился быть отстраненным. Не представляю, насколько тебе тяжело.
– Все нормально, – я приободряю его. – Я тоже профессионал, просто в своем деле. Ты проговаривай информацию, просто без натуралистичных подробностей.
– Дальше убийца начал ускоряться. За номером три у нас идет Елена Крамаренко. Единственная несовершеннолетняя списке, ей было семнадцать. Братьев и сестер нет. Мне очень запомнились ее родители, я говорил с ними. Они еще относительно молоды… никогда не видел настолько отчаявшихся людей.
Он молча добавил на стенку их семейное фото.
– Когда и где это случилось?
– Десятого декабря шестнадцатого года. Гуляла со школьными друзьями, возвращалась домой одна, через лесной массив. Тут ее и убили.
Я обращаю внимание на посмертную фотографию в заснеженной чаще.
– Непохоже, чтобы с ее телом производили какие-то манипуляции.
– Зришь в корень, Лиза, – одобрительно замечает Ростовцев. – Я считаю, что маньяка могли спугнуть. Возможно, она успела закричать, и он решил действовать быстро. Очень уж круто эволюционировал – убивал хоть и ночью, но в относительно публичном месте – там рядом церковь и их могли бы услышать. Убийца очень спешил. Не стал дожидаться, когда она истечет кровью и добил ударом в грудь. Тело бросил там же, где и убил. Здесь наш дорогой следственный комитет проснулся и решил связать три дела в одно производство, так как стал очевиден общий почерк. Почему так не сделали после второго убийства – у меня не спрашивай.
Мне кажется, или при словах «следственный комитет» я разглядела на лице Ростовцева злую ухмылку. Это странно – я подозреваю некоторые трудности в наших межведомственных взаимодействиях, но с чего я решила, что мой собеседник недолюбливает своих коллег из СК?
– Четвертая жертва – Марина Резник. Двадцать восемь лет, фармацевт. Замужем, есть дочь пяти лет. Была убита двадцать седьмого мая этого года, в конце рабочего дня. Маньяк совместил свое основное действие с ограблением аптечного пункта, где работала убитая. Было похищено большое количество седативных и наркотических средств.
– Вот почему Родионов сказал о том, что преступник может быть как-то связан с медициной.
– Возможно, поэтому, – уклончиво отвечает Дмитрий. – Он почему-то привязал это к способу совершения убийства.
– Может, так проще, – предполагаю я.
Ростовцев усмехается в ответ. Так и есть – я еще днем приметила, что они с майором не очень ладят.
– В аптеке есть камеры? – спрашиваю я.
– Понимаю, к чему ты клонишь. Увы, конкретно в этой аптеке камера висела для вида. Либо преступник знал это, либо ему очень повезло.
Ростовцев достает из папки фото тела Марины Резник. Она раздета и лежит на боку. Одна рука стеснительно-кокетливо прикрывает грудь, другая в истоме тянется к неизвестному любовнику, остающемуся за кадром этой композиции. Полагаю, примерно так это выглядит в глазах этого неуловимого выродка.
– Чем-то напоминает картины Валеджо, – говорю я. – На стыке фэнтези и эротики. Демонические, насыщенные сексом образы. Не бог весть какое искусство, но в девяностые частенько мне попадались.
– То есть ты понимаешь, что он хочет сказать? – удивленно спрашивает Дима.
– Не уверена. Может быть, угадываю. Я в статье написала, выслала тебе и Родионову. Скорее всего, ты уже прочитал.
– Значит, для него это – своего рода искусство?
– Не называй эту мерзость искусством. Но да – он что-то пытается донести окружающему миру. По крайней мере, мне так кажется. Есть еще какие-нибудь особенности с ее смертью?
– Как легко ты привыкаешь, – как будто с упреком говорит Дима. – Есть особенности. Любящий муж и осиротевший ребенок. Одинокая мать, мгновенно состарившаяся на десять лет. У всех этих женщин – свои особенности. Довольно обыденные, впрочем.
– Мне удивительно, как ты не привыкаешь.
– Наверно, просто не хочу привыкать. Боюсь быстро очерстветь. Цинизм очень заразителен, Лиза.
Говорит прямо как Макс. Видимо, это один из моих неосознанных страхов.
– Впрочем, одна особенность есть – именно после этой жертвы руководителем группы был назначен майор Родионов. Подсидел предыдущего начальника. Не знаю, почему он рвался на эту должность – можно преуспеть, а можно и все потерять.
– Полагаю, надеется преуспеть.
– Насколько я его знаю, он не амбициозен. Если честно, я сомневаюсь, что он продержится во главе группы достаточно долго.
– А когда привлекли тебя?
– Ты же читала материалы по делу. После пятой женщины. Дело не двигается, грозит слишком большой резонанс, никому не нужный, особенно в предвыборный год. В этот раз у оппозиции есть серьезный кандидат, который может протащить людей в областную думу, вот местная власть и задергалась. Нужен результат. В узких политических кругах хорошо знают талантливого внештатного сотрудника.
Ростовцев улыбается, не в силах сдержать тщеславное самодовольство.
– С полицией мне как-то проще было работать, чем с СК, – продолжает он, – там меня недолюбливают. Считают каким-то местным выскочкой. Но когда убили Леру Ионову, меня им безальтернативно навязали. Возможно, это просто совпадение, но в СНТ, где ее убили, в это же самое время на своей даче отдыхал председатель Иркутского областного суда, буквально через три дома. А у него есть внуки, внучки. Я его лично знал еще со времен, когда работал в полиции. Нормальный, честный мужик.
Дима грустно вздыхает.
– Если бы я подключился с самого начала, возможно, часть этих девушек осталась бы жить…
Ростовцев прикалывает на стену очередное фото.
– Итак, Валерия Ионова, двадцать лет. Студентка Энского государственного университета, училась на архитектора. Есть жених, в этом году они планировали свадьбу. Убита пятнадцатого июля на территории садового товарищества «Ангара». В ее теле нашли большое количество снотворного – очевидно, из украденного в аптеке во время убийства Марины Резник. Убийца опоил Ионову, затем связал, заткнул ей рот и несколько часов хладнокровно убивал среди бела дня в дачном поселке. Никто ничего не видел, не слышал, не запомнил. Ну и в довесок шокирующая подробность, которая так тебя задела – на момент смерти Ионова находилась на третьем месяце беременности.
– Как думаешь, убийца знал об этом? – тихо спрашиваю я.
– Каких-то особенных травм, указывающих на это, не найдено. Срок не такой большой, чтобы быть очевидным.
Ростовцев молча добавляет на стенку фотографии, потом говорит:
– Лиза, я не уверен, что в этом человеке осталось хоть-что человеческое. Мог и знать.
Он тычет в очередную жуткую фотографию. Фотографию с мертвым телом. Да, я вижу. У меня пятеро детей, я сразу поняла.
– На что похожа ее поза? – спрашивает Дима.
– «Ложки». Самая безопасная поза для секса во время беременности.
Ростовцев кивает.
– Я исхожу из того, что он знал. Скорее всего, понял уже когда опоил и начал истязать. Но это его не остановило.
– Может, он знал ее лично? Любовник?
– Общий для всех? – недоуменно спрашивает Ростовцев. – Не думаю, что у них были любовники, если честно. У меня сложилось впечатление, что те из них, кто был замужем, были счастливы в браке. По крайней мере, не слишком несчастны. Я читал протоколы допросов… Много горя, Лиза.
– Кем была шестая? – спрашиваю я. Разумеется, я знаю, но мне нравится, как Ростовцев организует нам рабочее место для мозгового штурма и систематизирует информацию в моей голове.
– Виктория Деркач.
Дима достает фотографию полноватой и улыбчивой хохотушки.
– Тридцать один год, четверо детей. Образование среднее специальное, бухгалтер. Работала по специальности на продовольственной базе, но периодически и непродолжительно. Многодетная мать. На момент смерти как раз находилась в отпуске по уходу за ребенком. Сиротами остались трое сыновей восьми, шести и трех лет и маленькая дочка, два года. Двенадцатого августа, в субботу, оставила детей с мужем, пошла гулять с подругой. Домой уже не вернулась. Ее тело тоже нашли в лесном массиве. Убийца усадил ее у дерева, рядом положил яблоко.
– Навевает чем-то историю о грехопадении.
– Скорее всего. Другой вариант, к которому мы пришли: дерево часто является символом плодородия, а яблоко – типичный плод, пусть и «греховный».
Это было всего два месяца назад. Я смотрю на эту женщину, совсем некрасивую, если по правде, но вижу что-то такое солнечное в ее сощуренных от улыбки глазах. Не сомневаюсь, что муж ее обожал, что дети любили, и это было взаимно.
Думаю о ее детях, не получается сдержать слезы. Ростовцев деликатно подает мне носовой платок, ничего не говоря.
– Не могу себе представить, как сказать детям, что их мамы больше нет…
– Они еще маленькие, Лиза. На данный момент, их вполне устроит «мама ушла на небо», «она в лучшем мире». Вот потом… Пройдет несколько лет, и старший сын проснется среди ночи, заливаясь слезами, которые не сможет сдерживать. Когда через это пройдут все ее дети, невинный детский смех навсегда покинет эту семью. Здесь многое зависит от отца. Я общался с ним, думаю, он справится.
Ростовцев говорит, как будто знает не понаслышке, что такое потерять мать. Интересно, почему я наделила его образ такой деталью?
– Осталась только Анна Точилина. Тридцать восемь лет, по профессии акушер-гинеколог…
Возраст удивляет меня. Женщина на фотографии выглядит моложе.
– Это свежее фото? – перебиваю я.
– Да.
– Она очень молодо выглядит.
– Скорее всего, именно поэтому она и оказалась в этом ряду. Наш маньяк предпочитает женщин помоложе. Разведена. Детей нет. Работает в женской консультации. Отзывы с работы самые положительные – вежлива, аккуратна, заботлива к пациентам. Должна была умереть двадцать шестого сентября. Убийца напал на нее в парке Металлургов.
– Довольно смело, парк небольшой.
– Да. Видимо, хотел повторить убийство Крамаренко, оно тоже было рядом с городом. Толкнул жертву, она сильно ударилась головой при падении. По счастливому совпадению рядом оказался наш удачливый руководитель следственной группы и спугнул его. К сожалению, как свидетель Анна бесполезна – она находится в коме.
Мне кажется, или я услышала в его голосе неприятную усмешку, когда он говорил о Родионове?
– Что-то не так? – спрашиваю я.
Ростовцев криво улыбается.
– Я не люблю такие совпадения. Лиза, опыт работы подсказывает мне, что совпадения – очень редкая вещь. Да и странное поведение маньяка – вряд ли у него было много времени, чтобы мучить ее и что-то изображать с телом. Боюсь, с этим случаем в парке не все чисто. Думаю, майор Родионов нам что-то недоговаривает.
– Что тебя смущает?
– То, как он упустил убийцу. Предпочел оказать помощь пострадавшей. Он не производит впечатление сентиментального человека. На помощь быстро пришли случайные прохожие, но убийца уже успел скрыться.
– Прохожие? – удивляюсь я.
– Да, было не слишком поздно. Вообще, эта попытка убийства в парке – очень рискованная. В предыдущих случаях убийца был намного осторожней. Возможно, пошел в разнос, перестал себя контролировать. Или иная причина. В любом случае, думаю, маньяк скоро ударит снова. У нас не так много времени.
Мы отступаем на два шага назад, и осматриваем стену, увешанную фотографиями и документами.
– Что общего у этих женщин? Помимо ужасного конца? – спрашиваю я.
– Я понял, что ты хочешь сказать. Ты имеешь в виду, у него должен быть какой-то профиль с точки зрения выбора жертв. Давай пройдемся по каким-то общим чертам.
– Они довольно молоды.
– Если мы учтем, что Анна Точилина выглядит моложе своих лет, а Елена Крамаренко чуть старше, то можно сказать, что возраст жертв находится в диапазоне от двадцати до тридцати лет.
– Возраст как возраст.
– Ну, не совсем, – возражает Ростовцев. – Это возраст, когда женщина наиболее привлекательна.
– Самый хороший возраст, чтобы рожать детей, – добавляю я.
– Давай по детям. Крамаренко и Точилина – бездетные, Деркач – многодетная, четыре ребенка, Титова – двое, Царева, Резник – один, Ионова – детей нет, но беременна. Видишь закономерность?
– Нет, – честно говорю я. – Но в статистике, чтобы лучше оценить картину, иногда убирают «выбросы» – крайние результаты.
– Ты считаешь, что в данном случае можно применить статистические методы?
– А почему нет? Все хорошо, что поможет нам понять преступник, а значит, и приблизиться к его поимке. Ты считаешь это неэтичным?
– Нет, совсем нет. Ты не поняла. Выборка очень маленькая. Для статистики нам нужно не шесть, а двадцать шестьдесят убийств.
– Боже упаси… Надеюсь, вы поймаете его раньше.
Ростовцев разворачивается к стене и, указывая на лица, жертв, говорит:
– Если уберем бездетных и многодетных, получится, что нашего убийцу привлекают молодые матери с одним-двумя детьми. Лиза, мы об этом думали. Большинство матерей заводят детей в этот промежуток времени и большинство от большинства – заводят одного или двух. Думаю, количество детей для убийцы ничего не значит.
– Что насчет национальности?
– У нас шесть русских и одна бурятка. Примерно соответствует этническому составу области. Какой-то корреляции по национальности нет. Присмотрись к фотографиям и данным по жертвам внимательнее. У нас здесь есть русые, брюнетки, одна блондинка и одна рыжая. Одна полная, две худые, остальные – среднего телосложения. С карими и серыми глазами, с худыми и полными губами.
Я понимаю, что он хочет сказать.
– Они абсолютно разные, – говорю я. – Но при этом похожи этой «разностью». Как будто эти женщины набраны совершенно случайно.
– Если судить по внешним данным – именно так.
– А так бывает?
Дима качает головой.
– В моей практике – нет, Лиза, никогда. Всегда есть что-то общее. И здесь оно есть, просто выпадает из нашего поля зрения.
Я еще раз прохожу вдоль стены, изучая материалы по жертвам. Образование и профессии – разные. Найдены в разных местах…
– Что насчет места жительства? Воткни черные кнопки в карту.
Ростовцев выполняет мою просьбу.
– В этом что-то есть… – задумчиво говорит он. Четыре из семи жертв жили в Зареченском районе города. Еще две на правом берегу и одна в центральном районе.
– Может быть, они где-то пересекались? Знали друг друга?
– Да, следствие очень быстро нашло эту связь, но она имеет естественные причины. Так как они жили в одном районе, то во время беременности наблюдались в одной и той же женской консультации.
– Где работает Точилина?
– Да.
– Вы проверяли сотрудников?
– Да. Никого подозрительного.
– Возможно, что другие женщины жили в этом районе раньше, но переехали?
– В материалах дела эти данные есть, но если честно, я не помню их.
Разумеется. Среди документов, которые мне дал Ростовцев, этой информации не было.
– Значит, есть некоторая вероятность, что убийца живет в этом районе города.
– Скорее не живет, а работает, – усмехнулся Дима.
– В каком смысле?
– Ты не обратила внимание на даты преступлений? Они совершались только на выходных.
Мне нужно немного подумать. Я не спеша просматриваю созданную Ростовцевым информационную стену.
– Знаешь, что я думаю? – спрашивает он.
Еще бы.
– Мы должны отойти от жертв как таковых и рассмотреть поближе сами преступления. Меня очень напрягает чистоплотность этого убийцы. У нас нет совсем никаких следов. Сейчас уже не двадцатый век, преступника может выдать случайный плевок. ДНК лучше отпечатков. Но мы ничего не нашли.
– Может, просто очень осторожен?
– Нападение на Точилину было очень неосторожным. Не в осторожности дело. Нужно знать, как правильно не оставлять следы.
– Для этого нужно быть врачом. Поэтому Родионов сказал, что убийца может быть связан с медициной, – отвечаю я.
– Есть еще одна профессия, Лиза…
Он молча смотрит на меня. Какого черта… Что за парадоксальный вывод? Я чувствую, что внутри все похолодело. Если раньше мои «игры разума» были чем-то вроде несерьезного интеллектуального упражнения, то теперь это были уже не «игры». Игры кончились.
Кнопка с фотографии Точилиной выскочила из стены, и лист фотобумаги упал на пол. Ростовцев не обратил на это никакого внимания.
– Один из ваших? – спрашиваю я. У меня пересохло в горле и я помимо воли перешла на шепот.
– Не только. Чем больше я думаю над этим, тем больше считаю, что он, возможно, имеет отношение к расследованию. Это объяснило бы увеличение частоты убийств. Маньяк не пошел в разнос. Он просто уверен в себе и чувствует безнаказанность, потому что контролирует ситуацию.
Ничего себе у меня выверты бессознательного. Так можно очень далеко зайти.
Думаю про себя: не согласна! Это ни на чем не основано. Какая-то паранойя.
Я пытаюсь возразить своему воображаемому собеседнику вслух, но мои слова заглушает звон будильника.
