Константин Станюкович
Куда уйти?
– Милая! – сердечно шепнул Валерий Николаевич.
II
Привольев взял за талию друга и через залу провел в небольшой кабинет, убранный не без претензий.
Фотографии Лики, детей и нескольких писателей красовались на стенах. Большой письменный стол, мягкие кресла, шкап с книгами и оттоманка, словом – все, как следует у интеллигентного человека, получающего тысяч пять и подумывающего иногда и о «душе».
Валерий Николаевич запер двери и, внезапно возбуждаясь, проговорил:
– Нет… Ты послушай, Иван Иваныч, какую сделали пакость… Я, понимаешь, не хотел рассказывать при Лике. За что ее волновать заранее…
– Ну, конечно…
– Так ты выслушай, голубчик, и поймешь…
– Позволь, мой друг, только закурить твою сигару – твои лучше моих, ты ведь по десяти берешь – и сесть в кресло… Тогда присядь и говори.
Иван Иванович закурил, поглубже уселся в мягкое кресло и подумал, что лучше всего было бы вздремнуть четверть часика после обеда.
Но, считая одной из обязанностей друга быть складочным местом дружеских излияний, как бы ни были они однообразны и бесплодны, Иван Иванович самоотверженно готов был слушать то, что время от времени он уже добросовестно выслушивал в том же кресле, и не всхрапывал, чтобы не потерять единственного друга, которого, конечно, любил и у которого можно было пообедать и потом повинтить хоть до утра [2], если бы не строгая Лидия Антоновна, заботившаяся о здоровье этого откормленного и влюбленного Валерия Николаевича, – как сердито думал Иван Иванович, если приходилось уходить с проигрышем.
Не без снисходительно-ядовитой улыбки, обнаружившей скверные зубы человека некрасивого, совсем худого, желтого как лимон и лысого как колено, но зато не сомневавшегося, что он и умнее, и основательнее друга, и, главное, не под башмаком своей жены, – Иван Иванович проговорил своим скрипучим и назойливым голосом:
– Ну, рассказывай, Валерий Николаевич… Какая такая подлость тебя огорчила?..
И только было начал Привольев, как Иван Иванович перебил:
– Значит, опять нашла полоса возмущения?..
И хихикнул.
– Да ты не смейся… Ты слушай…
– Слушаю… Не кипятись… Побеседуем толком, дружище, а потом… винт устроишь?..
– Тебе только винт… Устрою, успокойся! Совсем ты, Иван Иваныч, опустился… Ты войди в мое положение…
Подали кофе, и Валерий Николаевич наконец стал рассказывать о той обыкновенной истории в правлении, где служил, которую он называл «подлостью».
Чем подробнее и картиннее говорил он о лакействе и пролазничестве, о несправедливости и произволе, о взяточничестве и вымогательствах некоторых и завистливом попустительстве многих, о полной беспринципности людей, думающих только о наградах и деньгах, – тем Привольев возбуждался все более и более, и ему было приятно сознание, что все это он понимает и что все это его возмущает.
