Стас Колокольников
День Бахуса
На поиски Биминии дал согласие сам испанский король Фердинанд Католик, после чего экспедиция снаряженная Хуан Понес де Леоном отправилась искать чудесный остров. А вернее, волшебный омолаживающий источник находившийся там. Ходили легенды, что человек, окунувшийся в воды этого источника, обретает второе рождение. И так некоторые прониклись идеей найти остров с омолаживающим родником, что половина команды, собранной сеньором де Леоном, состояла из тех, кому давно требовался капитальный ремонт. Все они устремились поправить пошатнувшееся здоровье, а кое-кто даже обрести потерянную в стычках с пиратами руку или ногу. Уж как они надеялись на это чудо.
Верно, и сам Фердинанд Католик не раз потирал от удовольствия ладоши, ожидая во дворце помолодевших морячков. Может, даже и во сне он сладко причмокивал, предвкушая скорые чудеса, ему снилось, как несут моряки большие бурдюки с волшебной влагой. А Фердинанду, конечно, не терпится, и он прямо на глазах у честного народа, во множестве собравшегося по случаю счастливого возвращения экспедиции, обливается прямо из бурдюков, и враз молодеет. Подданные ликуют, и все как бы счастливы.
Наверняка, Фердинанд прямо пищал от подобных сновидений.
Надо сказать, ничего эдакого не вышло. Долго не появлялась экспедиция сеньора де Леона, о них уже, как о живых, и не думали. И все-таки, вернулась.
В меньшем составе, потрепанные и совсем не молодые, моряки своим видом весьма расстроили Фердинанда. Так он на них обиделся.
– Это что же получается, отец родной, – надув губы, сердито говорил Фердинанд изрядно постаревшему и седому Хуан Понесу, – обманул ты меня. Брынза ты эдакая! Как же это вы позволили себе такое, интересно мне знать. Неужели совсем страх растеряли за морем?! Ведь я, как никак, пока еще король ваш, а не какой-нибудь соседский простачок, которого за так надуть можно! Где это вы, интересно, шарились столько лет? И где, хотелось бы знать, мой омолаживающий источник?
На что сеньор де Леон падал на колени и слезно просил о прощении, повествуя о своих злоключениях. И не сносить бы ему головы, если бы не золото, привезенное из долгого плавания, да еще новые земли, открытые за время путешествия, приписанные теперь к и без того длинному титулу короля Испании.
– Что ж, золото – это хорошо, очень хорошо, за золото спасибо, нам государям оно особенно нужное, – хитро улыбался Фердинанд Католик, – конечно, расстроил ты меня, вельзевул эдакий, с этой вечной молодостью, так хотелось подымить на этом свете еще… и на тебе… кукиш… Но с золотом тоже многое можно позволить, и земельки прибавилось. Далековато, конечно, но еще пригодятся когда-нибудь.
Поулыбался Фердинанд и прибрал к рукам всё, что привез сеньор де Леон, наградив его очередным титулом. А вскоре Фердинанд и сам прибрался. То ли хворал, то ли по старости годы вышли.
Остров с омолаживающим источником вещь редкая и кому попало не встречается. И потому, как только наша лодка коснулась носом прибрежного песка, я первым прыгнул на берег. И тут же упал пораженный внезапным недугом, а вернее, каким-то неожиданным смятением мира вокруг. Небо свернулось в свиток, земля рассыпалась из-под ног крупным черным горохом.
Надобно тут заметить, что с первых дней плавания, видимо в следствии одной из форм морской болезни, меня начали преследовать легкие галлюцинации. Всякие разные. Однажды, к смеху сказать, даже показалось, что я нахожусь в маленьком двухэтажном особнячке на берегу реки и в компании пятнадцати человек взахлеб упиваюсь плодово-ягодным вином. При этом галлюцинации мешались с реальным окружающим морским пейзажем, где плещутся волны, дует солоноватый ветер и хищная птица кричит, злясь на утекающую рыбу, а над головой поскрипывают снасти и шумят паруса.
Когда я повалился на берег ярко-зеленого острова, то сильно ударился обо что-то твердое головой. Ноги отказали мне, они где-то напились вдрызг. И если левая нога еще еле связывала слова и могла хоть как-то оправдываться, то правая нализалась так, что валялась чурбаном, похожая на мертвецки пьяного юнгу с нашего корабля. Левая нога что-то промямлила про неровный пол, про валяющиеся всюду банановые корки, про начинающийся шторм и захрапела, забыв обо мне.
Должно быть я порядочно тюкнулся башкой об этот прибрежный пол. Свернувшееся небо и земля, рассыпавшись черным горохом, скоро обратились в мерцающие звезды. Я ощущал под собой горячий песок и близость моря, но, когда с трудом приподнял голову, обнаружил вокруг темную пустоту, обсыпанную по краям звездочками, словно эскимо кусочками ореха. Экзотическими зелеными зарослями здесь и не пахло.
Рядом начали проявляться призрачные тени пирамид. Всё напоминало египетскую ночь в пустыне, и тут я совершенно отчетливо услышал голос. С задушевностью ведущего клуба кинопутешественников, проникая откуда-то из пирамид, он рассказывал о Посвящении:
– Посвящение означает приобретение сознания. Сейчас ты сознателен до той степени, которая соответствует сопротивляемости твоих нервов и тела. Получая сознание более высокого духовного уровня, человек автоматически начинает проводить в свое тело всё более высокие и глубжепроникающие силы. Поэтому он должен также повысить и уровень сопротивляемости нервов и тела. А при высшей, божественной степени сознания, сопротивляемость нервов должна возрасти до уровня, позволяющего выдержать это божественное сознание без вреда для тела. Сейчас ты не готов к Посвящению. Ты еще не научился руководить божественной творческой силой внутри своего тела. А без контроля на физической плоскости, сознание этой силы на духовном очень опасно. Достигнув высшего уровня духовного сознания и получив контроль над этой силой, ты можешь нанести себе огромный вред, если проведешь её в свои низшие нервные центры. В этом случае твое сознание опустится ниже, чем оно было. Пробуждение сознания должно начаться на низшем уровне, тогда ты будешь проводить в тело только силы, соответствующие уровню твоего развития, которые твои нервы выдержат без вреда для себя, так как они имеют достаточную сопротивляемость и…
Тут где-то трескнуло короткое замыкание, что-то щелкнуло, голос зашипел и пропал. Почти под боком захихикали девушки, и чей-то знакомый бас сытным матом отослал подальше нескольких незримых оппонентов.
Это вернуло меня к жизни.
Гипнотическая история о Посвящении запудрила мозги так, что я на некоторое время перестал соображать. Добрый бред о Посвящении был знаком, подобное мне где-то не так давно встречалось. В другой раз и в другой обстановке эта тема вызвала бы у меня обильное мысленное и словесное cacaturio (испоражнение). Люблю, знаете ли, иногда пофилософствовать по поводу и без. Но сейчас, когда трудно было понять, что происходит и где я, от вида этих дурацких пирамид кружилась голова и тошнило.
Так ни разу не пошевелившись, я с радостью заметил, что темный пугающий пейзаж медленно растворяется, словно туман. А на смену появляется знакомый зеленый остров и загорелые ноги обступивших товарищей.
С диагнозом солнечный удар и переутомление я был возвращен на корабль и уложен в сухое прохладное место. Остров осмотрели без меня и ничего, кроме необычно яркой зелени, не нашли. Я пролежал весь день, без обеда и ужина, размышляя сколько мудрости требует от новичка любое плавание.
Мудрость мудростью, а как на следующее утро после выздоровления я выпал за борт, совершенно не ясно. Стоявший на марсе и тот не приметил. Качнуло, верно, как следует, и я скатился с палубы никем не замеченный. Да и сам я, признаться, узнал о том лишь через сутки, когда был выловлен командой с другого корабля. В море Бахуса мы не одни, всегда найдется кто-нибудь, кто подымет на свой борт.
Нахлебался я в открытом море с непривычки изрядно. Откачивали долго.
Еще с неделю я провалялся в отведенной каюте, попивая капитанский портер, потом учился делать счисление мест и нетрезвым глазом глядеть на буссоль. Здесь этому отводилась не последняя роль, команда не первый год плавала вместе.
Вечерами, когда я оставался один, мечты и размышления печальные, как серая от грязи тюль, окутывали меня. Мысли о былых странствиях, кругосветных путешествиях и Великих капитанах овладевали сердцем.
Питая этот трепетный огонь, я вспоминал имена, покинувших родной дом, чтобы жить морем. Пусть порой не по своей воле, но они видели дальние берега, вдыхали грудью настоящую свободу. Я повторял имена, и казалось, будто знал их, плавал на одном корабле, тонул, захлебываясь одной волной. Френсис Дрейк, Генри Морган, Франсуа Лолоне, Уильям Кидд, Бартоломео Португалец, Ван Хорн и беспечный Пьер Француз… Где же вы? Неужели ваши корабли навеки легли на дно и рассыпались в прах? Не верю, не может быть.
Я качался в гамаке тихих дум о смелых, бесконечно отважных и безрассудных Великих капитанах, об их Великих открытиях и приключениях, и было немного странно и грустно, что это полузабытое прошлое, я верчу в руках как малый обломок великого корабля жизни и медитирую на нем, читая нескончаемую мантру имен. Корабль, уносивший нас сейчас, был тот же.
Что еще? Ламир тринкен а глезеле вайн! Давайте выпьем стаканчик вина!
Однажды утром, когда я еще не решил, продирать оба глаза или один, капитан приютившего корабля зашел предупредить, что уже третьи сутки мы дрейфуем. У нас закончились даже запасы непресной воды и еды, отчего вся команда немедля растаяла в воздухе и нас осталось двое. Собравшись духом, посовещавшись, мы решили обратиться за помощью к знакомым и незнакомым духам.
По очереди и вместе мы принялись усердно взывать к верхним и нижним мирам, стараясь объяснить наше никчемное положение. Через час-другой слабенький ветерок начал покачивать паруса. Вдвоем мы стали налаживать снасти, готовясь к хорошему ветру. Не взирая на слабость и истощение, мы ловко держались на пертах, и чайки с восторгом кричали нам вслед. Качаясь высоко над палубой, я возомнил себя бывалым моряком и запел что-то лихое об удали молодецкой, но неожиданно вспомнил старое правило: «Кем человек себя воображает и кем хочет казаться, тем часто меньше всего и является». Я жутко сконфузился и чуть не рухнул вниз.
Капитан, наблюдавший за мной, угадал ход моих мыслей, приободрил и между делом он напомнил и другие правила-поговорки, упирая на то, что они не всегда соответствуют истине: Кто до слез доводит, тот добра желает. Кто тебя славит, тот надуть норовит. Кто на людях много ест, тот дома ест мало. Кто строит дурака, тот знает больше других. Кто любит жизнь, тот чаще её и губит. Кто хулит товар, тот хочет его купить. Кто шутит, тот нередко правду говорит. Кто слишком благоухает, тот дурно пахнет. Кто владеет всем, тот не владеет ничем.
Сказанное капитаном то ли в шутку, то ли в назиданье растрогало меня. И если бы не высота, я бы расчувствовался и всплакнул, умилившись такому богатому знанию жизни и опыту, мой-то был поскуднее.
Скоро мы благополучно спустились вниз, радуясь крепчавшему ветру. К ужину, когда птицы принесли нам провиант, корабль набрал довольно приличный ход и широкой грудью рассекал встречные волны. Глядя на разбегавшиеся бурунчики, я погрузился в созерцание пустоты и не заметил, как палубы заполнила новая развеселая команда.
Как это могло произойти? Не знаю, не видел. В море Бахуса бывает и не такое.
Не стоит делать скороспелых предположений, что море вина напросто повышибало к чертям мои иллюминаторы, и они не видели дальше собственного носа. Идите к черту с такими предположениями, а я-то знаю, лишь отправившись странствовать, я стал видеть гораздо лучше. Чем дальше я плыл, тем лучше осознавал возможные трудности и неприятности. Не раз приходилось видеть, как сквозь лица веселящихся друзей проступают черты сатиров, демонических козлоногих спутников Вакха. Когда сатиры пускаются в пляс, мир превращается во что угодно: и в вертеп, и в сверкающий поток свободы. Может быть похотливой сукой с горячей промежностью, а может смеяться чистым искренним детским смехом, одаривая воздушными поцелуями и радостью.
От такого лицедейства становилось не по себе. Однако я сказал себе, что глупо волноваться по пустякам и отказываться от дальнейшего плавания из-за каких-то там видений.
Фортуна долго заботилась о корабле, с капитаном которого я очень сдружился, но, как водится в её характере, неожиданно ей наскучило быть верной и доброй спутницей. Она покинула нас, крутанув напоследок колесо в другую сторону. И тут же злые стихии набросились на нас, словно свора голодных псов. Готовые растерзать бурями и неудачами они жадно вгрызались в тонкую перегородку, отделявшую наш корабль от гибели.
Пасмурным осенним днем корабль увлекло сильное течение. Впереди со дна моря черными когтями поднимались острые рифы. К несчастью, начавшийся прилив не оставил никакой надежды управлять судном. Скорость течения составляла несколько миль в час. Как мы не старались, но поднявшийся ветер и течение быстро несли нас на рифы. Прежде, чем мы успели проститься, корабль с силой ударился о подводные скалы и разлетелся в щепки.
Что случилось со всей командой, я не знаю. На ближайший берег выбросило только нас с капитаном да еще бочонок красного вина.
Берег принадлежал небольшому острову, прорезанному цепью гор, между ними тянулась плодородная долина украшенная деревьями и ручьями. Среди них мы увидели множество хижин и садов, окруженных живой изгородью цветов и пышного кустарника.
Остров оказался довольно примечательным местом. Населяли его смешавшиеся в одну дружную семью колонисты и аборигены, они подобрали нас израненных и обессилевших и выходили. Радушие и гостеприимство, столь щедрое и искреннее, первое, что здесь удивило нас. Поправившись, осматривая остров, мы везде встречали одинаково трогательную приветливость. Милый и уютный, словно женское рукоделие, с множеством тропинок, петлявших по садам между ухоженных хижин, остров слегка походил на выдумку.
Почти над каждой крышей развевался чудной флажок, изображающий на голубом фоне красную розу с дубовыми листьями и летящую вокруг неё пчелу. Видимо, это был герб острова, но что он означал, мы не смогли узнать. Никто не отличался здесь особой болтливостью. Люди были дружелюбны и услужливы, но на наши многочисленные вопросы отвечали лишь жестами да непонятными знаками, которые чертили на земле.
Нет, они не были лишены дара речи. Просто в разговоре они старательно обходили всё, что касалось их понимания жизни. А самим нам узнать что-либо было трудно. Никакого культа или религии, через которые можно понять мировосприятие островитян, мы не обнаружили. Их взаимоотношения также не имели культуры торговли и денег.
Единственное, что мы выяснили точно – жители острова, подобно Пифагору, даже в столетнем возрасте оставались олицетворением величия и силы. Конечно, это можно было объяснить благоприятным климатом, здоровой пищей и трудолюбием, однако дело не только в этом. Соблазнившись секретом долголетия, капитан решил остаться на полюбившемся острове.
Мною же руководило другое стремление.
Узрев столь чудесное место, мне не терпелось увидеть и прочие, в существовании которых я теперь не сомневался. Не желая злоупотреблять гостеприимством, когда закончился бочонок вина, я собрался при удобном случае отправиться дальше.
Скоро такой случай представился, и я ступил на палубу проходившего мимо корабля, перед тем душевно простившись с моим другом. Он подарил мне на память свою любимую капитанскую трубку, начиненную лучшим бэнгом, дал также несколько добрых советов. И, взяв обещание, навестить его, благословил в добрый путь.
И я, пыхтя трубкой, поднялся по трапу навстречу новым приключениям.
На корабле я попал в общество весьма обаятельных людей. Новый капитан оказался настолько славным малым, что первый подавал пример во всем, не зная меры ни в чем. И хотя, некогда мудрый Клеобул трижды отвечал одним словом «мера» царю, трижды просившего совета достойного небесной мудрости Клеобула. Мой капитан либо совсем забыл о славном Клеобуле, либо просто наплевал с высокой колокольни на его мудрые советы, а также заодно начихал и на Питакка из Митилены, изрекшего: «Во всем избегайте излишеств». На этом корабле, напротив, их отнюдь не избегали, забывая: ne quid numis – ничего слишком.
Видя общее желание не знать меры, поддерживаемое капитаном и всей командой, я не стал спорить, строить из себя умника, вломившегося в чужой монастырь со своим уставом. И включился в эту увлекательную игру, очень похожую на невинную забаву. Тем более, что я и сам соскучился по безудержному веселью, которое (никогда не надо забывать) всегда кончается по-разному. Если, конечно, есть разница между тем, чего можно лишиться – головы или задницы.
К началу третей недели плавания у нас иссякли запасы пития. И хотя, брали мы из расчета на два месяца, дули мы это питие, как полагалось, без всякой меры. К счастью, жажда не мучила долго, к исходу того же дня мы заметили признаки материка или, возможно, всего лишь острова. Мимо проплывали стволы деревьев, пучки уносимой течением травы и водорослей, над нами пролетали наземные птицы. Скоро впереди показалась земля. По мере приближения, она всё более раздавалась вширь. В лучах начинающего садиться солнца незнакомый берег отсвечивал зловещей до неприличия краснотой.
Мы торопились. Нужно было до захода солнца найти удобную бухточку. А берег порос высокими деревьями, которые кончались у самой воды, там, где им уже не хватало почвы.
Спустив шлюпку, мы с трудом нашли подходящее место и бросили якорь в бухте у устья не большой реки, слева от которой имелась лишь узкая полоска песчаного берега, а справа непроходимые мангровые заросли.
Мы быстро принялись наполнять бочки.
На это дело нужен был час-полтора, поручив его двум крепким матросам, капитан предложил мне осмотреть остров насколько возможно. И я, не колеблясь, согласился. Не взирая на возможную опасность, меня тянуло вглубь острова.
Осторожно, шаг за шагом, разрубая сети плетевидных растений, мы начали продвигаться через заросли, но тут кто-то из команды позвал капитана, и он вернулся. Выждав несколько минут, я нарушил просьбу капитана – не ходить одному, и продолжил осмотр.
Ничего особенного, кроме тех же спутанных зарослей, преграждавших дорогу, мне не встречалось, и приходилось прилагать не мало усилий, чтобы двигаться вперед.
«Вряд ли здесь могут жить разумные существа, – думал я, – так всё здесь дико и нетронуто. Вполне очевидно, остров необитаемый».
Обратных фактов, опровергающих мое предположение, не было. Ничто не обнаруживало чьих-нибудь грубых посягательств на девственность природы.
Идти скоро стало легче. Заросли сменились на толстостволые деревья, листья которых широкими зонтами качались над головой. Это приободрило. Намного приятней идти свободно. Удобно вышагивая между уходящих вверх гладких стволов, я напевал и вспоминал разные забавные истории.
история о пяти индийцах
C утра пятеро индийцев отправились в поле. Весь день они, как проклятые, работали под жарким солнцем и утомились. К вечеру небо затянули облака, и вот-вот должен был пойти дождь, ни у кого не осталось сил быстро добраться до деревни. Вскоре разразился сильнейший ливень. Промокшие насквозь индийцы увидели неподалеку огромное дерево, сердцевина которого была выжжена. В образовавшейся нише могло поместиться несколько человек. Укрывшись в таком надежном убежище, индийцы с ужасом наблюдали за разошедшейся не на шутку стихией. Тысячи молний кромсали тёмное небо, грохот кругом стоял такой, что не было слышно собственного крика. Казалось, сам Индра устроил показательные пиротехнические выступления. Что и говорить, погодка была отвратительная. Индийцы дрожали от страха и от холода. Гроза не прекращалась. Напротив, усиливаясь, она давала понять, что вот-вот вмажет по дереву.
Тогда старейший из индийцев сказал: «Дело вот в чем, так вас раз так, кто-то из вас круто прогневал Индру, и теперь он намерен наказать мерзавца. Если мы сейчас не выясним, кого ждет наказание, погибнем все вместе. Доходит до мозга?"
Весомое заявление внесло оживление в ряды перепуганных индийцев. Они наперебой заспорили, пытаясь выяснить, кто же провинился перед Индрой. Помимо оскорблений, дело дошло даже до рукоприкладства и членовредительства.
«Постойте, кошкины дети, не орите, голова пухнет, – опять молвил старейший, – эдак мы ничего не решим, и сами друг друга поубиваем. Так дело не пойдет. Я вот чего придумал, слушайте сюда, макаки. Видите холм напротив нашего дерева? Так вот, каждый из нас по очереди должен добежать до вершины холма и вернуться назад. И пока тот, кого ждет наказание, будет бежать, Индра его узнает и испепелит молнией. Остальные благополучно уцелеют. Доходит до мозга?»
Сказав такие грамотные слова, старый индиец тут же первый выбежал из укрытия. Его товарищи, бледнея, наблюдали, как он взбирается на холм и возвращается. Пока он бегал, ни одна молния не потревожила небо. Благополучно вернувшись, старый индиец предложил и другим проделать то же самое. Второй индиец, потея и дрожа от страха, еле преодолел всё расстояние, ещё с большими усилиями это сделал третий. Четвертого просьбами и угрозами долго заставляли выйти наружу. Он брыкался и куксил, как маленький, но наконец и ему пришлось добираться до холма. И он благополучно вернулся. Когда подошел черед пятого индийца, тот повалился на землю и стал вымаливать разрешение остаться. Его не хотели и слушать, кричали и требовали, чтобы он немедленно убирался. Пятый индиец, блея от ужаса, ползал по земле и цеплялся за ноги товарищей. Обезумев от страха, он даже не мог подняться. С трудом остальные индийцы выпихнули несчастного наружу. Ничего не соображая, он пополз на коленях по грязи, ожидая скорую смерть. Когда сверкнула молния, и невообразимо мощный грохот потряс всё кругом, индиец хрюкнул и повалился ничком уверенный, что пришел его конец. Долго он так лежал, уткнувшись носом в раскисшую землю, пока не понял, что ничего дурного с ним не случилось, и он жив-здоров. Индиец приподнял голову и оглянулся. Молния угодила прямо в дерево, под которым накануне прятались от дождя его товарищи, и похоронило всех в одно мгновенье. Остался только пепел. Гроза утихла, небо очистилось, обнажив ночное сверканье звезд. Индиец, оставшийся в живых, жалея товарищей и их близких, по знакомой тропе отправился в деревню.
Такая нехитрая, несколько печальная, история о людях, которые не знали элементарных правил безопасности и не были знакомы с законами физики.
Мне наскучило бродить, и я решил вернуться.
И тут впереди, между деревьев, я увидел полуразрушенную верти стену из четырехугольного камня, сложенного весьма искусно.
Я подошел ближе и взобрался на стену, обнаружив за ней хорошо вымощенную площадку, на которой стоял древний храм. То, что это был храм и древний, говорили многочисленные знаки, символы и руны, начертанные по стенам ветшавшего здания. Портик был обращен на восток, а вход в святилище на запад. Было видно, что строение это некогда украшало огромное количество золота и драгоценных камней. Следы их варварского разграбления зияли всюду.
«Вот так находка, – подумал я, – пожалуй, стоит посетить эту антикварную лавку».
Я перелез через стену и с нараставшим волнением прошел по площадке.
Внутри храма я ступил в большую светлую залу, в центре которой металлический и мраморный столп подпирали свод. От символов и знаков на столпах рябило в глазах, знание, сокрытое в них, осталось здесь в сумрачном одиночестве. Только оно этим не тяготилось. Даже не будучи посвященным я ощущал обворожительное совершенство, царившее вокруг, в соотношении между колоннами, арками, сводами и куполами. Понемногу двигаясь вперед, я попал в следующий зал, пол в виде шахматной доски наталкивал на мысль, что и здесь не обошлось без заботливых высших устремлений дионисийских архитекторов.
Нужно было спешить. Надвигались, сгущаясь, сумерки, и причудливые тени появлялись тут и там. Трепет охватил душу, и всё вокруг с пугающей близостью коснулось глубин сознания, как-то привычно и бесстыдно овладевая им, словно старой знакомой гетерой.
Озираясь, я попятился и чуть не свалился. Совсем рядом, прямо под ногами таились ступени ведущие вниз. Содрогаясь от волнения, я поддался непонятной силе и попал в подземный проход.
К моему удивлению, там было не темнее, чем наверху. Свет таинственным образом сочился сквозь стены и разгонял мрак. Однако свет этот был причудлив, серо-серебристый и какой-то призрачно-прозрачный, он вполне осязаемой субстанцией заполнял переход. Я шел, словно по дну волшебного ручья.
Неожиданно я обратил внимание на то, что перестал слышать стук своих шагов и шорох одежды. Я негромко воскликнул и нечего не услышал. Тогда я остановился и крикнул что есть мочи. До меня донесся лишь отдаленный сдавленный шёпот. Я испугался, решив, что сошел с ума, и хотел было вернуться, но непослушные ноги вновь подчинились иной силе и повели вперед.
Через несколько шагов я попробовал еще раз что-то сказать. С первого слога пространство вокруг погрузилось в рев и грохот. В ужасе я свалился на пол, не сомневаясь, что храм рушиться.
Лежа в тишине я вспомнил об акустических причудах, которыми по воле жрецов проверяли каждого кандидата мистерий. Наверное, я попал в одно из подсобных помещений, где проходили инициации.
Я поднялся, осторожно прошел немного вперед, не зная, чего еще ждать от такого переполошного места, и оказался в небольшом светлом подземном зале.
У стены, напротив входа, стоял белый кубический алтарь. Даже невооруженным глазом можно было различить, что прежде на нем возлежала ценная вещица, пропавшая теперь в дырявом кармане безвременья. Впрочем, в зале осталось на что посмотреть. Одно описание рисунков на стенах и потолке, если донести их тайный смысл, заполнило бы пухлую рукопись.
Открыв рот, я пялился на магические каракули.
Внезапная мысль о надвигавшейся ночи и о том, что я далеко от берега и корабля, рассеяло всё любопытство и интерес. Остаться одному на чужом острове и разгребать его пыльные тайны – не очень-то прельщала такая перспектива. Я заторопился и последний раз глянул по сторонам. Я заметил палочку, скромно лежавшую в тени алтаря. Нагнувшись, я с изумлением обнаружил, что по виду она напоминает те, что носили греческие мистики. С одного конца она была немного утолщена в форме сосновой шишки, а основание перевито виноградной лозой.
Называлась такая штука: тиреус, жезл Вакха. Я ничего не знал об его истинном предназначении, но не прихватить такой сувенир, было невозможно. Вместе с находкой я поспешил наверх. Зажмурив глаза, чтобы не видеть блуждавшие вокруг тени, я пулей вылетел из храма.
Честно говоря, я чувствовал себя расхулиганившимся до неприличия, глупым несведущим мальчишкой, который тайком пробрался в дом Мастера и нашкодил, стянув кое-что из личных вещей, и теперь что есть мочи уносил ноги.
Возможно, возмездие, высунув желтый язык, уже неслось по пятам.
Неподкупная судьба без тропинок вывела через набухшие сумерки к берегу, на ту сторону ручья, где начинались мангровые заросли. Я спешил к устью, ожидая оттуда увидеть судно.
Однако то, что я увидел, ошеломило меня. Наш корабль, подняв паруса, уносился прочь от берега. Еще не совсем стемнело, и я мог наблюдать красивый и необъяснимо стремительный ход корабля. Не успел я раскрыть рта и разразиться громкими словами проклятья, как обнаружил причину предательского бегства. От такой причины, я и сам запаниковал, чуть не помочившись в штаны.
Вдоль берега по колено в воде, размахивая копьями, пращами и палицами, сотрясая воздух боевыми воплями, прыгали туземцы. Разукрашенные устрашающим боди-артом, сердитые и кровожадные, они вызывали ужас. Я ретироваться в заросли и оттуда наблюдал, как они готовят к погоне пироги.
На носу самой большой был изображен кривляющийся человек с безобразным лицом, высунутым языком и с глазами, сделанными из двух белых раковин. Глядя на его рожу, сердце подсказывало, что в моих товарищах туземцы видят преотличное лакомство на ужин.
Оружия на нашем корабле не имелось, и бегство товарищей, посчитавших меня уже съеденным, вполне объяснялось. Что-то однако заставляло туземцев медлить с погоней. Они не спешили, осыпая убегавших градом стрел и камней.
Произошедшее далее ввергло меня в пучину смятенных чувств. Чуть не довело до инфаркта или тяжелой формы безумия. Я мог стать седым молчуном, припадочным заикой, хромым эпилептиком, стариком с выпученными глазами. Кем угодно. Я остался самим собой, но все равно пришлось обделаться в еще сухие штаны. Извиняюсь, за скабрёзность, но, ей богу, далее было такое…
Победные крики туземцев огласили берег, когда гигантский спрут вынырнул из темных глубин моря и напал на корабль. Огромные змеевидные щупальца опутали мачты и палубу. Судно в страшных объятиях плясало, как игрушечное. Треск ломающихся снастей и крики перепуганных людей резали слух. Хотелось оторвать уши и съесть их. Кто бы мог подумать, что в таких, с первого взгляда, безобидных просторах Бахуса, обитают такие кошмарные чудовища. Шторма, мели и рифы, это еще понятно, это еще куда не шло, но чтобы так коварно таить в своих недрах монстров, это полное безобразие. Я был поражен и подавлен.
Быстрая расправа, и уже только щепки напоминали о произошедшей трагедии. Туземцы еще долго веселились на берегу, что-то вылавливая из моря, палили костры и отплясывали хороводы вокруг них, распевая свои злобные куплеты. Маленького роста и непропорционально сложенные, с плоскими лицами и лохматыми бородами, они вызывали редкое отвращение. Причем у некоторых из них были так сильно перетянуты веревкой животы, что они натурально становились похожими на крупных муравьёв. Отвратительное зрелище
До глубокой ночи я сидел в кустах, воняя и слушая каннибальские частушки, и не шевелился. С ужасом я взирал на море, крепко сжимая найденный жезл и бормоча под нос околесицу. Утро встретило меня разбитым и уставшим.
Целый день мне пришлось красться по кустам вдоль берега. Терзаемый голодом и дурными мыслями, я проклинал тот день, когда началось плавание.
– О боги, – страстно и обиженно шептал я, – неужели столь драгоценная жизнь дарована мне для бесславной гибели на треклятом острове? Почему мне спокойно не сиделось дома за чашечкой чая, за стаканом компота или киселя с кусочком печенья или вафли? Куда меня занесло, почему никто не отговаривал меня от безрассудного поступка отправиться в плавание?
Действительно, как жить в мире, где постоянно dis aliter visum (боги судили иначе).
Гнус, больно куснувший в левое ухо, закончил незрелые рассуждения о смысле жизни. Потирая укушенное место, я увидел за стеблями зарослей одно из тех легких суденышек, что туземцы готовили для погони.
