Стас Колокольников
Осенняя лихорадка
«Да, всё же хорошо, что я не угостил его еще рвотным, – мысленно оправдывал себя Томас, – бедняга и так слоняется одинешенек день-деньской, не испытывая особого расположения к своей персоне, а тут еще я со своим обманчивым подарком, только предложил, как уже норовлю отнять. Что бы он подумал об английском гостеприимстве? Какую-нибудь гадость. Точно, если бы я стал выворачивать его наизнанку, он бы решил, что мы поклоняемся еще более безумным идолам, чем он. А так я его избавил, хоть и на одну ночь от страданий и одиночества. В любом случае, даже если он и перейдет иной мир, ему не будет плохо. Впрочем, я слышал, что малайцы весьма привычны к опиуму. Быть может ему и этого мало».
Три дня сэр Томас ждал, когда же в округе найдут мертвого малайца. И поскольку ни в этот промежуток времени, ни позже ничего подобного не нашли, сэр Томас перестал беспокоиться и решил, что если даже здешний мировой судья мистер Харриот жрет опиум почем зря и ему хоть бы хны, то почему же дикому малайцу лишняя доза сего продукта природы должен быть ядом.
История позабавила приятелей. Произнеся последние слова, я понял, что сам уподобился малайцу, приняв чрезмерно раздражителя. Картинка мелькала перед глазами, как взбунтовавшаяся пленка у испуганного киномеханика.
«Вот это да, – лишь подумал я, – какого черта».
Что говорили мои спутники, я совершенно не понимал. Думаю, они тоже. Глаза их были как у довольных вампиров, красные и безумные. Наше дальнейшее продвижение напоминало представление нежели прогулку. Поблуждав по окрестностям, как по дну сундука кукловода, мы решили разойтись, дабы сходить с ума поодиночке. Тем более за нами увязался знакомый бродяга, тоже охочий до подобных развлечений. Он буквально захлебывался слюной, глядя на нас.
– Я не мечтаю о путешествиях, – на прощание сказал Фена. – Каждый раз, когда я выхожу из дома, я попадаю в незнакомый мир, чуть ли не в Австралию…
– А представь, какая сила духа была у великих капитанов. Каждый из них равен тысяче нынешних прохожих. Отказываться от силы, что преодолевает пространства и время, все равно, что плевать в любовь.
– Не понимаю тебя, – сказал Фена.
– Поймешь, – пообещал я.
Машина, в которую он сел, на прощание мигнула красными огнями. Оставшись один, я поплыл вниз по улице. Сначала плавание было приятным, как на прогулочной яхте, но вскоре я стал получать характерные пробоины. Мощные ядра одно за другим прилетали оттуда, где лежала сегодняшняя тайна, связанная с женщиной. В сердце кольнуло, показалось, я увидел её, только что завернувшую за угол с лысым мужчиной. Я прибавил шаг и только свернул туда же, как понял, что попал в ловушку. Пустая улица, ни души, только жуткое чудовище кривлялось передо мной. Мерзко ухмыльнувшись, оно схватило меня за мозг и бросило в подворотню. Спасаясь, я понял, что бегство бессмысленно, и, словно магическое средство, выхватил пузырек с остатками настойки боярышника. Жидкость скатилось во внутренности как сухая вода и, рассыпавшись на кристаллы, не принесла никакой помощи. О спасении не могло быть и речи, меня волокли вниз. Хотя это её, а не меня, нужно было тащить за космы как ведьму к котлу с кипящей смолой.
– Что это за мерзкий мир, где тебя волочат, словно паршивую собаку?! – вопило мое нутро, мои почки, печень и селезенка.
Неожиданно среди темных проемов мой взгляд выхватил освещенную вывеску. Она имела довольно абстрактное отношение к происходящему, но все же ответила на мой вопрос. «МИР ПРОДУКТОВ». Свет мигнул и вывеска исчезла. Неожиданно это успокоил меня. Я почувствовал, что не сгину так просто, и мне дадут шанс или хотя бы ответ на мои вопросы.
Поздно ночью я вернулся в съемный угол, до утра мучаясь кошмарами и ревностью. Лишь на рассвете боль затаилась, утомившись от истязаний, как уработавшийся до изнеможения палач.
Утром хозяйка квартиры потребовала, чтобы я съехал.
– Мой муж был алкоголик, умер от пьянки, и я не хочу жить рядом с еще одним алкашом. Поищи что-нибудь другое, – сказала она. – Если ничего не найдешь, то все равно не возвращайся.
Вещей у меня было на один рюкзак. Расстроенный я приперся с ним в знакомое кафе, где еще вчера объедался пирожными. Дело было дрянь.
– Надолго ты здесь? – через час спросила уборщица, недовольно тыкая шваброй в рюкзак.
– Пока не допью свой кофе, – также мрачно сказал я, дотронувшись до ледяной чашки.
Вместо того, чтобы думать, как жить дальше, я думал о женщинах. Часто ли я думал о них? О, да! Mugeres! Женщины! О ком же еще думать кроме них.
Женщина появилась на свет первой. И не из ребра Адама. Она родилась из танцующего вихря звезд и планет. Её глаза раньше остальных увидели наш мир чудес, полный музыки и красок. Крутилось колесо времени, а женщина меняла лишь платья. Потом из космической пыли появился мужчина. И женщина приняла его игру, которую он затеял с другими мужчинами. Ей не трудно тягаться с глупцами, применяющими силу там, где нужно лишь нежное прикосновение. Но она понимает, что мужчин манит пустота, они готовы на смертельный прыжок в неё по примеру героя картины Альфреда Кубины.
От кофе меня стало тошнить.
– Что за наваждение? – отплевываясь черной жижей и вчерашним боярышником, хрипел я в уборной. – Где моя женщина?
Если верить старухе, гадавшей мне в Мумбае по глазному яблоку, то в прошлой жизни я и сам был женщиной. Темнокожей танцовщицей, распутной и лживой. Старуха сказала, что страдания, выпавшие на мою долю в этой жизни, следствие неблагоразумного отношения к телу в прошлой.
Проблевавшись, я вернулся за столик и на последние деньги взял чая, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Напротив, у окна, за которым повалил первый снег, появилась прехорошенькая, миниатюрная девушка. Вместе с ней наблюдая за большими белыми хлопьями, на то, как прохожие становятся похожими на оживших снеговиков, я хотел проникнут в её мысли. О чем она думает? Может, тоже о любви? Или просто о плохой погоде и сырости на улице?
Записывая в свой блокнот: «Чтобы знать, чего хочет женщина, нужно знать, чего хочет жизнь. Нужно верить в бессмертие, чтобы по-настоящему обладать женщиной», я не заметил, как рядом с девушкой оказался мужчина, стряхивая с себя снежную вату. Парень был под стать своей куколке, смазливый и нежный.
– Зачем здесь-то грязь разводить? – бранилась на него уборщица, уже с ненавистью глядя на мой рюкзак.
Я взял его и вышел. Шаг мой был тяжел, я не шел, а полз по мокрой земле. Первый снег таял, расползаясь на грязь и лужи. Стараясь придать своему движению статус прогулки, я представил, что прощаюсь с городом, потому что завтра улетаю на Мадагаскар, а оттуда к порту Сафал. Поддавшись внушению, я зашагал радостнее и разглядывал окружавшие дома уже глазами путешественника, замечая то, на что прежде не обращал внимания. Мелодию старых домов. Вот башня, арка и балкон. Вот между старцев из потускневшего кирпича влез такой же краснобокий молодец, но его неотесанный вид заметно выпирал. Его стены еще не впитали суть жизни, его кирпич еще недавно двигался по конвейеру.
Прогулка закончилась в подворотне в тупика. Стена стояла, словно преграда, отделяющая от того мира, где я должен жить, где мои силы безграничны. Я разбежался и, бодая пространство, ткнулся в стену лбом. Не сказать, что результат был превосходный. Голову стрясло, и я понял – мои отношения с миром отвратительны, как у двух поссорившихся из-за одного парашюта пилотов.
