Стефан Анхем
Девятая могила
18
Полчаса назад Кьель Рихтер пожелал Дуне удачи и оставил ее одну в совещательной комнате. Но она продолжала сидеть, пытаясь собраться с силами, чтобы войти в отдел с прямой спиной.
Дурнота наконец прошла, но ее сменила сильная головная боль. Если она в ближайшее время что-нибудь не выпьет, голова расколется. Кроме того, ей надо было еще сходить в туалет.
Она обдумала свои возможности и пришла к выводу, что, помимо Слейзнера, с которым она ни за что на свете не хотела иметь дело, у нее никого нет. Хеск слишком хороший полицейский и не пустит следствие на самотек, но он без сомнения будет делать все, чтобы вставлять ей палки в колеса.
Рихтер – один сплошной вопрос. В его «удачи» она не смогла уловить ни явной иронии, ни заботы. Возможно, он сам понятия не имеет, на чью сторону встать, и если она достаточно хорошо его знает, во время кофе-паузы он пойдет по пути наименьшего сопротивления.
Иными словами, с ней все заранее ясно. Никто не ждет от нее, что она справится. Возможно, даже Слейзнер. Но просто залечь на дно и сдаться – не выход. Никто не протянет ей руку помощи и не поможет исчезнуть. Единственная альтернатива – попытаться взвалить на себя ответственность, довести следствие до конца и показать всем, что с ней надо считаться.
К сожалению, она сама в это не верила.
Дуня потянулась к блюду с фруктами, взяла маленькую красную салфетку, лежавшую в самом низу, и вытерла пот со лба. Потом закрыла глаза, сделала несколько глубоких вдохов, схватилась за столешницу и осторожно встала.
У нее тряслись руки и ноги, а пульс буквально стучал в ушах. Но надо привыкать. Хеск, возможно, абсолютно прав.
Это только начало ее маленького ада.
19
Отперев дверь и впустив Малин в квартиру, где шел ремонт, Фабиан вернулся к длинному узкому столу, стоявшему посредине в большей из двух комнат. Стол был привинчен к полу стальными уголками и обернут прозрачной полиэтиленовой пленкой, которая в свою очередь была скреплена степлером с внутренней стороны. Под отверстием находилась воронка, посредством грубого шланга соединенная с канистрой. Но канистра была пуста, а воронка, похоже, совершенно чистая. Так же, как и полиэтилен, и привинченные к столу ремни, свисавшие по сторонам. Фабиан не увидел никаких следов ни крови, ни экскрементов.
Наоборот, в отличие от остальной комнаты все это выглядело совершенно новым и свежим. Головки винтов, которые крепили ремни, блестели, а на потолочной лампе не было пыли. Или кто-то скрупулезно и тщательно убрал после себя, или установку еще не использовали.
Он подошел к окнам, закрытым древесноволокнистыми плитами и аккуратно обклеенным скотчем по краям. Все для того, чтобы в комнату не проникал свет и с улицы ничего не было видно. В углу стоял еще один рулон защитной пленки. В куче на полу лежали аккумуляторная отвертка и циркулярная пила вместе с длинным удлинителем.
Совершенно ясно, что эта квартира на ремонте для чего-то подготовлена. Вопрос только для чего?
Пыток? Операции? Расчленения?
Или это жуткое устройство, чтобы держать кого-то под стражей? Кто стоит за всем этим и кто должен лежать здесь привязанный? Если министр юстиции, почему в таком случае его тут нет? Его тайный мобильный явно побывал в этой квартире. Но где он сейчас? И главное: где сам министр? Вопросы росли, как снежный ком.
Фабиан вздохнул.
– Малин, как насчет раннего обеда? Я угощаю. – Он хотел взять паузу и проветрить голову, прежде чем идти дальше.
– Уже? – отозвалась Малин из прихожей. – Давай только сначала закончим здесь.
– Хорошо.
Фабиан вошел в соседнюю комнату с кухонькой. Единственное, что ему оставалось осмотреть. Как и в остальной квартире, здесь было относительно чисто. На мойке стоял электрический чайник с выдернутым из розетки шнуром, а в сушке – перевернутые вверх дном стакан и кофейная чашка. Кто-то пробыл здесь несколько часов, самое большее сутки.
Он повернул кран, из которого сначала вышло немного воздуха, а затем полилась ровная чистая струя воды. Никаких коричневых сгустков. Из крана вышел воздух, но не ржавчина. Кто-то был в квартире неделю-две тому назад. Вероятно, для подготовки. Если какие-то люди приходили сюда в течение последних суток, они, во всяком случае, не спускали воду. Фабиан закрыл кран и открыл холодильник, который, к его удивлению, был включен. В холодильнике лежал полиэтиленовый пакет с несколькими кусками ржаного хлеба, сверток с печеночным паштетом и почти пустая стеклянная банка маринованных луковиц.
В морозилке лежало два покрытых инеем пакета с заморозкой. Он достал один из них, надавил на него и стер иней. Первое, что пришло ему в голову, – это белый ленточный червь, свернувшийся в клубок. Он никогда не видел их в жизни, но слышал, что они могут быть длиной до двадцати метров. Но заметив на этикетке надпись «колбасная оболочка», он понял, что это свиные кишки для изготовления домашней колбасы. Во втором пакете находились внутренности поросенка или цыпленка.
Фабиану никогда особо не нравилась еда из требухи, хотя у него была поваренная книга тридцатых годов с огромным количеством рецептов блюд из внутренних органов. В частности, латиноамериканский деликатес копченое коровье сердце. Но кто ест такое в наши дни? И в первую очередь, какое это имеет отношение к исчезновению министра?
– Фаббе! Иди сюда! Посмотри! – закричала Малин.
Фабиан пошел из большой комнаты в коридор и увидел. Он заметил ее только сейчас. Наверное, потому что стоял спиной и был сосредоточен на длинном узком столе. Он уже видел похожую на холодильнике в другой комнате, и, может быть, именно поэтому обратил внимание. На электрощите сидела еще одна фарфоровая кукла – блондинка с вьющимися волосами и голубыми глазами, которые смотрели прямо на него.
Он снял куклу и оглядел ее. Ему никогда не нравились куклы, особенно фарфоровые. Хотя они были небольшого размера, у них были такие правдоподобные лица, что становилось не по себе.
В детстве бабушка, папина мама, сделала ему подарок на Рождество, и его до сих пор передергивает, когда он вспоминает, как кукла сидела на полке среди других игрушек и всю ночь пялила глаза. Скоро ему стали сниться кошмары, и он спал все хуже и хуже. Он спрятал подарок в шкаф и накрыл одеялом. Он даже кидал ее. Но его мама упорно сажала ее обратно на полку, аргументируя это тем, что она очень красивая и дорогая.
И однажды после обеда, когда дома никого не было, он набрался мужества, запихнул куклу в рюкзак и пошел в сторону бетонного завода за Койаком – высоким холмом в Дальхеме, прямо к северу от Хельсингборга. Здесь он перелез через забор с надписями о том, что посторонним вход воспрещен, что делал часто, и бросил бабушкин подарок в бадью с раствором. Он немного постоял и посмотрел, как она медленно опускается в густую бетонную смесь и исчезает. Во всяком случае, из его жизни. Может быть, она сидит где-нибудь замурованная в стене и пялит глаза.
– Фаббе! Чем ты занимаешься?
Он пошел дальше, к Малин, которая находилась в ванной комнате. Она стояла в ванне и светила на дырку в стене.
– Иди, посмотри сюда, – она отодвинулась в сторону и отдала ему карманный фонарик. – Видишь?
Фабиан кивнул. На примерно метровой глубине в тесном пространстве сантехнической шахты застряли широкополая шляпа и черное пальто с меховым воротником.
– Это же одежда Гримоса? Разве нет?
– Конечно, но…
– Что «но»?
– У меня одно с другим не складывается. – Он повернулся к Малин. – Честно говоря, я ничего не понимаю.
– Что ты не понимаешь? Гримос был здесь и…
– Но почему? Он сам сюда пришел, или его кто-то привез?
– Если бы не орудие пытки в комнате, я бы подумала, что он пришел сам. Может быть, он знаком с владельцем квартиры и знал, что сюда может прийти и спокойно переодеться, чтобы потом исчезнуть.
– Но…
– Теперь я больше склоняюсь к тому, что его кто-то привез.
– О’кей, но почему здесь никого нет?
– Они привезли его в квартиру и раздели. Не спрашивай меня почему. Может быть, потому что он был нужен им в другой одежде. И тут, в разгар всего этого, они находят его тайный мобильный и понимают, что рано или поздно здесь появимся мы. И поэтому они как можно быстрее убираются отсюда и… вуаля.
– Ты считаешь, что он один вышел из Депутатского здания, а у набережной Кансликайен его схватили и похитили?
– Возможно, до того, как он вышел, ему предъявили ультиматум. В любом случае, он вышел на двадцать минут позже. Ну, не знаю. – Она вздохнула и протянула Фабиану швабру. – Я просто пытаюсь связать одно с другим.
Фабиан взял швабру, опустил ее в шахту и выудил одежду, а также портфель министра, который застрял поперек.
Они вылезли из ванны, и, пока Малин осматривала одежду, Фабиан занялся портфелем. Помимо наполовину пустой коробочки с лакричными леденцами, трех шариковых ручек и органайзера, там лежала папка с документами. Быстрый просмотр показал, что в папке находится несколько различных отчетов и материалов по итогам поправок к законам за последние годы.
Но органайзер был еще интересней.
В наше время большинство перешли на электронный календарь, но только не Гримос.
Он принадлежал к старой школе, когда все адреса и телефоны записываются от руки и доступны без пароля. К тому же страницы были заполнены назначенными встречами и заметками, например: «Когда до членов экологической партии наконец дойдет, что есть смысл пользоваться дезодорантом? …Эта тетка из социал-демократов по-прежнему не знает, о чем говорит… Может быть, в постели она ничего? …Не забыть записаться в…» И так далее.
Но пульс у Фабиана участился не от самого содержания, а от почерка. Это происходило с ним крайне редко. Подобные случаи Фабиан мог по пальцам сосчитать. Но когда у него возникало такое чувство, результат превосходил все ожидания. Как красивый гол в футболе после одного безнадежно затянутого матча за другим. Это был тот самый случай. Безошибочное предчувствие того, как одна с виду неподходящая деталь пазла встает на свое место.
– Вот он. Ну что я говорила! – в руках Малин держала телефон. – Эй! Прием.
Фабиан поднял глаза и встретился с ней взглядом.
– Что это? Ты что-то нашел?
Фабиан кивнул.
– Думаю, его здесь не было.
– Кого? Гримоса? Конечно, он здесь был. Посмотри-ка, – она помахала перед ним мобильным.
– Чтобы окончательно убедиться, я должен снова просмотреть вчерашние съемки с камеры наблюдения.
– Подожди, я не понимаю. Как ты можешь… – Она поняла, что продолжать бесполезно, и замолчала.
Фабиан уже вышел из ванной и направлялся к выходу.
20
Софи Леандер поняла, что, наверное, в кои-то веки крепко спала. До этого она всегда сразу же просыпалась, как только слышала приближающиеся шаги или голоса. Каждый мускул ее тела был напряжен до крайности, а в голове она прокручивала фильм, где в подробностях показывали, что ее ожидает.
Она была уверена, что это произойдет.
Но каждый раз шаги проходили мимо и стихали, и она могла еще немного пожить взаймы.
До этой минуты.
На этот раз все было по-другому.
Она почему-то не слышала ни шагов, ни голосов.
Ее разбудил звук электродвигателя и скрип входной двери. В отличие от всех других раз ее тело было спокойно и расслаблено. Словно оно так долго находилось в напряжении, что у него больше не было сил бояться.
Но Софи боялась.
Смертельно боялась.
Она услышала, как дверь-жалюзи снова опустилась и как щелкнули замки на кейсе. Затем что-то звякнуло на металлическом столе наискось за ней. «Скальпели и зажимы», – подумала она и попыталась остановить фильм, который снова и снова показывал, как она наблюдает за тем, что ее вскрывают.
Она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть, тот ли это врач, который привез ее сюда, но сдалась, когда ремень на шее слишком глубоко врезался в рану. Не играет никакой роли. Ожидание закончилось, и пришло время поставить точку.
Вокруг нее включились аппараты и принялись издавать различные звуки. Ремень, стягивавший ее левое запястье, ослаб, и она почувствовала, как к предплечью прижимаются холодные ножницы, которые разрезают рукав блузки. На сгибе руки кольнуло, и через несколько секунд она провалилась в сон, который стер все ее мысли.
Слишком рано, хотя ожидание казалось почти бесконечным.
Софи надеялась, что успеет что-то сказать. Что со рта снимут скотч и она хотя бы сможет извиниться и объяснить, что все это время знала, что совершила ошибку, но у нее не было выбора. Что хотя она очень боится, она принимает свое наказание и в каком-то смысле считает, что это более чем справедливо.
Но ей не дали даже этого.
21
– Пять минут, потом вам надо будет уйти, – сказал охранник и кликнул на ссылку с видеозаписью. – О’кей?
Фабиан с Малин кивнули. Пока они ждали, что человек в форме оставит их одних, они смотрели в окно, за которым Полиция безопасности рьяно искала тело Гримоса на дне пролива Риддарфьерден прямо рядом с набережной Кансликайен.
Они находились в маленькой комнате для персонала за будкой охранника в Депутатском здании. Они выдержали жесткую борьбу за то, чтобы получить доступ к записи с камеры наблюдения, где видно, как министр юстиции выходит из здания. Полиция безопасности не только присвоила записи гриф секретности, но и предупредила ответственных за безопасность, что, возможно, придут из Государственной криминальной полиции и станут задавать вопросы.
Они только не учли Малин и перепады ее настроения, которые могут сломать кого угодно, если она не получит свое.
Фабиан включил запись. Показалось пустое фойе с двойными стеклянными защитными дверями. Когда в кадре появился Карл-Эрик Гримос, Фабиан увидел то же самое, что и в Полиции безопасности накануне вечером. Министр юстиции идет один, в левой руке он держит портфель с документами, а правой прикладывает пропуск к считывающему устройству, отодвигает одну дверь, потом другую и исчезает в снежной вьюге.
Как Фабиан и подозревал, разгадка все время была у них перед глазами. Они только не знали, на что смотреть. Портфель в левой руке, манипуляция с пропуском правой.
Так делает правша.
Но наклон сделанных от руки заметок в ежедневнике не даст соврать.
Как и жена Фабиана Соня, Карл-Эрик Гримос был левшой.
Фабиан повернулся к Малин.
– Видишь? Этот человек правша.
– Получается, это вовсе не министр юстиции, а кто-то, переодетый в него.
Фабиан кивнул.
– Вероятно, преступник. – Он опять включил запись с самого начала и стал показывать кадр за кадром. – Видишь? Он точно знает, где находится камера и как ему двигаться, чтобы не показывать лицо.
– Но если это преступник, то где тогда находится министр юстиции?
Фабиан встретился с Малин глазами.
– Не знаю. Но если никто не видел, что он выходит из здания через другие выходы, нельзя исключать, что он по-прежнему здесь.
22
«Нанна Мадсен – 21 год, 5 декабря 2005 г., мусорный контейнер в Херлеве
Сильные кровоподтеки после следов от укусов на больших участках спины, груди и нижней части тела. Анализ отпечатков зубов показывает укусы и преступника, и собаки, вероятнее всего доберман-пинчера. Зафиксированные следы преступника отсутствуют.
Кими Колдинг – 17 лет, 23 апреля 2007 г., озеро Пеблинге
Повреждения в нижней части тела после грубого проникновения. Сломаны обе челюсти, что наряду с несколькими открытыми переломами черепной кости указывает на сильную травму головы, вероятно, полученную от удара молотком. Вода в легких свидетельствует о том, что, несмотря на повреждения, она была в сознании, когда ее бросили в озеро. Зафиксированные следы преступника отсутствуют.
Метте Бруун – 37 лет, 7 сентября 2008 г., Амагер Фэллед, природный заповедник
Разорванные анальное отверстие и толстая кишка, а также сильные внутренние повреждения, идущие от нижней части тела до самого желудка. Вероятно, в результате проникновения толстой ветки или начиненной гвоздями биты. Зафиксированные следы преступника отсутствуют».
Дуня Хоугор положила папку на стол, откинулась на диване и закрыла глаза. Ей надо было перевести дух после всех этих снимков женских тел, изувеченных в результате проникновения. Эти тела взывали к справедливости, которую они никогда не получат.
Вместо этого ей в голову пришел Слейзнер. Она едва успела сесть за свой рабочий стол, как он пришел, поздоровался и попросил ее заглянуть к нему в кабинет после окончания рабочего дня. И тут наконец пелена спала. Все тело словно пронзило острой болью – до нее наконец дошло, чего он в действительности добивается. Меньше всего его интересовала ее компетенция.
Теперь, задним числом, она не могла понять, как не замечала того, что так очевидно остальным. Это словно неудачная шутка, и ей ничего не остается, кроме как показать всем, как же они ошибаются.
Поэтому сейчас она лежала дома на диване на улице Блогордсгаде и работала, хотя рабочий день уже закончился. Она принесла с собой материалы самых тяжких случаев изнасилования, по-прежнему нераскрытых. Микаэль Реннинг из отдела информационных технологий помог ей отсортировать дела из архива, хотя не обладал полицейскими полномочиями. Но ей был нужен союзник. Кто-то, кто не имел ни малейшего отношения к ее отделу.
Как бычок на лугу, он бросился на поиск со всей энергией. Но по мере того как принтер выплевывал расследования, одно страшнее другого, настроение у него ухудшалось, и когда он наконец понял, как много в мире изощренной злобы, заявил, что его вера в человечество подорвана.
Сама Дуня совершенно не была удивлена. Ни грубому насилию, ни тому факту, что преступник в большинстве случаев – мужчина, а жертва – женщина. Нет, ее удивило лишь количество расследований, не приведших к результату, и то, насколько простым представляется решение не тратить ресурсы и пустить дело на самотек.
Похоже, список замороженных расследований по делам об изнасиловании можно было продолжать до бесконечности. Попросив Реннинга отобрать только дела со смертельным исходом, она принесла домой свыше дюжины дел за последние четыре года. И то они ограничились береговой линией от Кеге до Хельсингера.
Это означало три случая в год, когда невинные женщины подвергались таким мучениям, что смерть, должно быть, воспринималась как спасение. Три расследования, которые, согласно заведенному порядку, закрывали, хотя преступник продолжал оставаться на свободе. И так каждый год.
Дуня посмотрела в окно на свинцово-серые облака, которые двигались по небу, словно собирались вызвать еще одну бурю и разогнать остатки дневного света. Снимки разрубленного тела Карен Нойман не давали ей покоя, смешиваясь с облаками. Во многих отношениях это было такое же безрассудное и одновременно изощренное насилие, что и в старых расследованиях, и, как она сказала на совещании, за содеянным стоит не новичок. Кем бы он ни был, он делал это не первый раз.
Карен Нойман просто была еще одной жертвой погони за кайфом.
Но сколько бы Дуня ни искала, она не могла найти никаких соответствий какому-нибудь старому расследованию. Она испробовала все. Рассортировала дела по различным критериям, несколько раз прочитала детальные описания повреждений, а также изучила каждый снимок изувеченных тел под лупой. Но ничего не тянуло на возможное соответствие.
Семь дел Дуня вскоре отложила в сторону. У четырех из них было так много общего, что они сами по себе образовали группу. К тому же там имелся подозреваемый. К сожалению, ему удалось лишить себя жизни до суда.
Остальные три, без сомнения, тоже составляли группу. Там преступник брал трофей в виде скальпа, и, согласно отчету Оскара Педерсена, обилие крови из срезанной с головы кожи свидетельствовало о том, что жертвы во всех трех случаях были живы во время самого процесса. Кто бы ни стоял за зверскими действиями, он все еще находился на свободе.
Но сейчас она искала не его, хотя пообещала самой себе, что возобновит расследование, как только у нее будет время, и проследит за тем, чтобы это чудовище схватили.
На придиванном столике оставались лежать пять дел.
Пять расследований, которые официально велись, но в реальности были заморожены.
Везде проявлялось такое грубое и изощренное насилие, что, как и в случае с Карен Нойман, за этим не мог стоять новичок. Вместе с тем, все пять случаев заметно отличались друг от друга. Казалось, одно с другим никак не соотносится. Не только жертвы были разного возраста и выглядели по-разному, но и места преступления сильно разнились. Не говоря уже о различных способах действия.
Каждый случай был словно уникальным одноразовым явлением. Преступник, который единственный раз перешел грань и самым зверским образом изнасиловал и до смерти замучил свою жертву, а потом вернулся к своей нормальной жизни, не оставив после себя никаких следов или неопровержимых доказательств. Это было невозможно. Где-то есть общий знаменатель. В этом Дуня была уверена.
Ее мысли прервал мобильный. Звонил Кьель Рихтер, и она попыталась говорить как можно более серьезным тоном, хотя на самом деле испытала настоящее облегчение, что он обратился к ней, а не к Хеску. Согласно компании «Scandlines», паромы которой курсировали между Хельсингером и Хельсингборгом, прошлой ночью две машины снесли ворота на выезде из паромного терминала. Кьеля Рихтера послали туда для выяснения.
– Привет, Кьель. Ты еще в Хельсингере?
– Дуня, я к тебе хорошо отношусь. Но заруби себе на носу. Ты слишком много на себя взяла и рискуешь надорваться. И что бы ты ни делала, когда это произойдет, на меня не рассчитывай.
– Кьель, послушай меня. Это идея Слейзнера. Я так же мало понимаю, как и…
– Я в это не вмешиваюсь. Я собираюсь выполнять свою работу, но только и всего. Так и знай.
– Конечно. Я слышу, что ты говоришь, – сказала Дуня, глубоко вздохнув. – Но я думаю, ты позвонил не только для того, чтобы сказать, что ты еще одна курица, которая кудахчет в курятнике, но и немного рассказать о том, что ты сделал.
– А?.. Что?
– Что слышал, – сказала Дуня. – Ну? Ты что-то нашел? Если нет, я хочу…
– Я уже доложил все Яну и просто говорю, что еду домой.
– Но разве ты не должен докладывать мне? Слейзнер ведь более чем ясно это объяснил.
– Меньше всего я хочу оказаться между двух огней…
– Кьель, ты сказал, что будешь выполнять свою работу. Так давай, выполняй, и все будут довольны.
В трубке замолчали, и Дуня буквально слышала, как Рихтер взвешивает все «за» и «против».
– Я не помню, кому из вас это пришло в голову, но нет сомнений, что шведская машина и «БМВ» Ноймана были в паромном терминале и снесли ворота, выезжая из него.
Дуня встала с дивана.
– А потом? Куда потом ведут следы?
– Прямо на улицу Фэргевей. Но там уже давно все изъездили и убрали снег.
Дуня подошла к окну и убедилась, что снег опять стал кружить. Обычно она любила снег, особенно первый, который ложился на все серое чистым белым покрывалом, приглушал звуки и заставлял всех немного замедлить ход. Но не сейчас. В этот раз непогода означала только борьбу со временем. Каждая выпавшая снежинка помогала стирать следы и уменьшала возможность выяснить, что произошло на причале Хельсингера.
– Для твоего сведения: я зафиксировал все, что только можно. Теперь мне надо ехать.
– Кьель, подожди. Там у тебя тоже пошел снег?
– Он так и валит, и если я скоро не уеду, я не смогу вовремя забрать детей.
– Но я хочу, чтобы ты остался и…
– Как так остался? Четверг – единственный день, когда я забираю детей. Если я этого не сделаю, Софи все выходные не будет со мной разговаривать.
– Ничего не поделаешь. Я хочу, чтобы ты доделал дело до конца.
– Я уже все сделал! Ты что, плохо слышишь?
– Ты не закончил, пока я не сказала, что ты закончил.
Послышалось, как Рихтер издал тяжелый продолжительный вздох и собрался с духом.
– Ты думаешь, я не понимаю, чем ты занимаешься? Думаешь, я, черт возьми, не вижу, что ты…
– Ради бога, кто ведет следствие – я или ты? Делай, как тебе говорят, иначе будет поздно.
Наступила полная тишина, и Дуня поняла, что Рихтер, наверное, в таком же шоке от ее выходки, как и она сама. Она никогда ни на кого так не нападала. Даже когда была крайне возмущена Карстеном.
– Прежде чем ехать домой, ты поедешь дальше в северном направлении по улице Фэргевей и посмотришь, есть ли следы на обочине или машины свернули на какую-нибудь маленькую улицу.
– А какой в этом смысл, помимо того, что я опоздаю? Они могли, черт побери, поехать куда угодно, и у нас нет шанса…
– Делай, как тебе говорят, а не…
– Уже делаю.
– Хорошо. Как далеко ты продвинулся? – она быстро подошла к письменному столу под книжной полкой в углу, включила компьютер и вывела на экран порт Хельсингера.
– Я на площади Сташунспладсен, сворачиваю направо на улицу Хавнегаде и продолжаю ехать на север вдоль акватории порта.
– Хорошо, но тогда ты можешь видеть только с левой стороны, где стоят все дома, так ведь?
– Ты что себе думаешь? Это все равно что искать иголку в стоге сена – иголку, сделанную из сена. Но здесь много новых следов, поскольку снег валит как… Не знаю что. Но…
– Ты где сейчас?
– Еду более или менее вдоль порта и через какое-то время перееду улицу Нордре Страндвей.
– Поворачивай и поезжай в другую сторону.
– Что? Это почему? Там только портовая набережная.
– Делай, как тебе говорят, пока все опять не занесло снегом! Если будешь так тянуть, твоим детям придется ночевать в детском саду.
Дуня ждала какого-то протеста. Конечно, своей интонацией она дала понять, что шутит, но Кьель Рихтер славился тем, что не понимал иронии и совсем не обладал чувством юмора. До такой степени, что его коллеги по отделу начали называть его «шведом». Но он не смеялся даже над этим. Зато пошел к менеджеру по работе с персоналом и подал заявление о том, что его третируют, после чего созвали кризисное совещание.
– Кьель, последние слова – просто шутка. Разумеется, им не придется…
– Думаю, черт возьми, я нашел… Подожди.
– Что? Что ты нашел? Кьель, говори со мной. Где ты в точности находишься?
– Ты видишь рельсы вдоль улицы Хавнегаде?
Дуня увеличила на экране рельсы, которые шли между дорогой и набережной.
– Да. Ты здесь?
– В том самом месте, где можно переехать рельсы и выехать на набережную. Подожди, я только… – Послышалось, как открылась дверь машины, и ветер сразу же перешел в наступление. – Ну и погодка.
Но Дуня больше всего хотела оказаться там.
– Ты нашел следы?
– Это именно они. Одни следы от двойных шин, а одни от… Их занесло на набережную, и…
– Что? Что там? Кьель? Ты что-то нашел?
– Да. Пластмассовые обломки задней фары. Но что за чертовщина…
Дуня почувствовала, что от досады у нее начинает чесаться голова, и она готова накричать на него и приказать ему не молчать, а рассказывать то, что он видит. Но ей удалось взять себя в руки, и тишина прервалась только спустя несколько бесконечно долгих секунд.
– Значит, так, если я не вчера родился, то Нойман выехал за машиной с двойными шинами на набережную и наехал прямо на нее, так что она… Подожди, я только… Черт. По-другому и быть не могло.
– Что она? Кьель? Алле?
– Упала в воду.
– Ты считаешь, что шведская машина должна лежать где-то на дне в акватории порта?
– Я в этом уверен.
– Означает ли это, что преступник тоже попал в воду?
– Возможно. Или нет. Не знаю. Здесь много человеческих следов, но уже выпало столько снега, что непонятно, это следы одного человека или нескольких.
– Хорошо, зафиксируй как можно больше, и завтра выйдем на связь. – Она закончила разговор и опять легла на диван, пытаясь собраться с мыслями.
Если Рихтер увидел на снегу следы, значит, Аксель Нойман бросился за преступником, придя домой и обнаружив свою жену мертвой в постели. Судя по всему, он преследовал шведскую машину всю дорогу до паромного терминала в Хельсингере, где его и обнаружили, после чего началась настоящая погоня на автомобилях, которая резко оборвалась на набережной.
Но тогда остается вопрос: куда делись Аксель Нойман и его «БМВ»?
Возможно, он скрывается, поскольку рискует, что его обвинят в убийстве преступника. Другой вариант – преступнику удалось выбраться из машины на поверхность. Или он вообще не сидел в машине, когда та съехала за борт, а стоял где-нибудь, спрятавшись, чтобы потом напасть на Акселя и лишить его и жизни, и машины.
Вполне возможный сценарий. Но на вопрос, вероятен ли он, сама Дуня однозначно ответила бы «нет». С вероятностью это и рядом не стояло. Но что-то подсказывало ей, что вероятность в этом расследовании будет занимать самое последнее место.
