Степан Шевырев
Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году
Александров
На сорок верст отстоит Александров от Троицы. Дорога небольшая, но проезжая. Колеи такие, что способу нет, а когда грязь, так не приведи Господи! Сна чала однообразно тянется она перелесками, потом несколько оживляется. Путь сокращал мне извозчик Фаддей, очень умный малый, которого подрядил я в Троицком посаде до Александрова. Память святого жива в народе. «Потрудился Сергий Чудотворец для народа, – говорил мне крестьянин, – всем послужил. Колодцев с десять он все вырыл. Ведь тут везде был лес дремучий, звери жили, людей никого. Без Сергия Чудотворца не было бы и нам ничего, а теперь им мы живы. У него, говорят, всего было довольно, кто-то ему в келью накладывал; придет и наложит, а кто незнамо. Вестимо, что, чай, были Ангелы».
«Что, владимирцы-то в Александрове как говорят? По-вашему?» – «Нет, там говорят не так чисто, как у нас. Бывалые в Москве конечно говорят почище, а тутошние, в Александрове, присцокивают». – «Смеетесь вы над ними?» – «Зачем же смеяться? Ведь и мы не лучше против ихнего скажем». Мне понравился этот ответ смиренный, это благоволение к другому наречию, хотя оно и противно уху. Крестьянин дальный, наезжая часто в Москву, сам добровольно подчиняется звукам и чистоте образованного наречия Москвы, но москвич не будет смеяться над приезжим провинциалом.
Поводом к этому разговору было село Слотино, которое мы проезжали. Странно мне было вдруг встретить здесь наречие новгородское. Женщина, у которой мы спросили квасу, сильно цавокала. «Вот вам цашецка», – говорила она. Крестьянин, муж ее, говорил чище, чем она, – виден человек езжалый. Это привело меня к тому заключению, что наречия местные изучать надобно от женщин-домоседок, которые не покидали родины. От мужика же вы редко услышите чистое первоначальное наречие его села или деревни. Чуждое влияние всегда уже будет заметно в его речи.
Как зашло сюда наречие новгородское? Слотино существовало уже во времена Грозного. Когда царь выселился из Москвы в слободу, грозя оставить царство, тогда епископы, поехавшие к нему туда уговаривать его о возвращении, остановились в Слотине. Здесь же остановился князь Владимир Андреевич с женой и детьми, когда ехал на оправдание к Грозному. Сюда явился разъяренный царь с толпой всадников, эту деревню они окружили с обнаженными мечами, в одном из сельских домов скрылся царь; сюда привели к нему князя Владимира с его семейством – и здесь он погиб жертвой его неистовых подозрений. Никак нельзя вообразить, чтобы это село, более похожее на деревушку, могло быть когда-нибудь свидетелем таких трагических событий.
Но откуда же взялось новгородское наречие? Иоанн III, покорив Новгород, выселил из него более восьми тысяч бояр, именитых граждан и купцов, получивших земли во Владимире, Муроме, Нижнем, Переславле, Юрьеве, Ростове, Костроме. Не к тому ли времени относится и новгородское население Слотина?
Исторические воспоминания приятно соединять с живой Русью, которая олицетворяется для вас в каждом простолюдине. Я заслушивался рассказов Фаддея. Мне любопытна была жизнь его. Сиротинкой остался он годочку после отца на руках у вдовы-матери. Ей не на что было воспитать сына, она должна была собирать для него милостыню и воспитала его около Троицкой Лавры одним Христовым подаянием и снарядила ему домик. Теперь он ее поит, да кормит, да покоит, а она бабушка и няня детей его. «А как ты женился, Фаддей?» – «Да тоже взял за себя сиротинку. Уж так пришлись, один к другому. Жили две девушки, с ними тетка, крестная мать их; у них была изба. Вот я и взял одну из девушек за себя, а сестру ее тоже к себе в дом, с тем чтобы выдать замуж и себе получить избу. Так и сделал». Действительность-то здесь выше той натянутой и брюзгливой поэзии, которая сама плоше всякой плохой действительности.
«Ну, а сколько у тебя теперь лошадок, Фаддей?» – «Да четверня, по милости Божьей». – «А которую лошадку ты больше других любишь?» – «Да что, всех равно люблю». – «Нет, уж у вас всегда есть любимая». – «Да вот разве эту – эта будет послóвнее». – «А рассказывают ли у вас на посаде сказки?» – «Бывает иногда». – «Да где же больше рассказывают?» – «Да по трактирам шляются такие сказочники, веселят народ».
Дорога мрачностью соответствует слободе Александровой и ее грозным воспоминаниям. Места лесисты – конечно, это малые остатки от лесов прежнего времени. По сторонам открывались иногда виды довольно живописные. Замечательны имена урочищ. У Троицы есть речка Торгош и Кóнчура. А вот тут перед селом Коринским речка Пéчкура. Самое Коринское также село древнее. Производят его от кар Грозного, но конечно, это производство поэтическое. Вернее то, что село Коринское упоминается в 1609 году. В нем Сапега встретил передовую дружину князя Михаила Скопина.
По мере того, как подъезжаете к Александрову, места становятся мрачнее и лес гуще. Но перед тем как открыться городу, лес, раздвигаясь, уступает место обширной поляне. Вдали виден городок, сначала как будто в лощине, потом выше, живее и красивее вытягивается он, особенно горной своей стороной. Какие-то развалины с башенкой возвышаются над новыми зданиями: это остатки славного конного завода, который был основан при Елизавете, великолепно построен при Екатерине, сгорел и не возобновлен.
Выезжая в город, по яркой пестроте цвета на одеждах простолюдинов вы заметите, что город оживлен фабричной промышленностью, что народ в довольстве, что красивые бумажные изделья, которыми снабжает Александров Россию, служат и населению самого города. На улицах приятно было встречать лица свежие, женщин прекрасной наружности, детей здоровых и веселых. Вот здесь фабрики, видно, с пользой действуют на низший класс, не изнуряя сил его, но питая его и довольствуя.
Остановившись в гостинице, довольно скромной для промышленного города, у хозяина-извозчика, я направил шаги прежде всего в уездное училище, к своим сослуживцам. Нас провожал по городу хозяйский племянник, один из учеников школы, хорошенький и умный мальчик лет 12-ти. Дорогой, чтобы не терять времени, я экзаменовал его. Весьма толково сказал он мне наизусть все 12 членов «Символа веры», хорошо знает начатки катехизиса, краткую священную историю, географию Европы и России. Об учителях своих и товарищах, особенно о старшем ученике, говорил он с уважением и любовью. Все исторические примечательности города известны 11-летнему мальчику, и усыпальницы в монастыре, и гробницы Маргариты и Феодосия, сестер Петра Великого, и охотный двор императрицы Елизаветы. От товарища по ученью слышал он, что отец его имеет книгу, печатанную в Александровой слободе, при царе Грозном: «ведь здесь, барин, прежде была типография». Мальчик изумлял меня своей сметливостью, проворством, знаниями, хотя и смешал в ответах Ревекку с Саррой. После оказалось, что он совсем не из лучших учеников училища, что нередко ленится в классах, а между тем и он мог служить хорошим аттестатом для всей школы. Я поручил ему отыскать старинную книгу, но после он отвечал на вопросы мои об ней с каким-то смущением, которое обнаруживало, что он в порыве детской откровенности проговорился о том, чего не велено было ему сказывать. Таким образом, след любопытной старинной книги пропал у меня из виду. Может быть, кто-нибудь другой, счастливее меня, ее откроет.
Река Серая делит город на две части. Имя реке дано по цвет у, который еще стал серее от фабрик, искажающих красоту Божья мира для потребностей человеческих. Училище – маленький светлый домик – помещено на горной стороне Александрова. Прекрасный вид открывается оттуда на широкий, пространный луг и на город, лежащий вправо. Ученье только что было закрыто перед моим приездом, но штатный смотритель И.Ф. Милославов привел ко мне лучших учеников. Они ответами на мои вопросы подтвердил мне еще более то доброе мнение, которое составил я об училище по мальчику, мной случайно встреченному. Грамматика, священная и русская история очень тверды. Экзамен был сделан невзначай, без всяких приготовлений, по желанию начальника школы, обрадовавшегося профессору, который может взглянуть своими глазами на его ревностные усилия. Училище так содержится опрятно, как будто бы ждали кого-то. Карты географические для черчения раз вешаны в классах. Училищ – 4. В уездном – 30 учеников, в приходском – 6, в частной школе – 40, в женской – 22 ученицы. Число учеников к народонаселению относится как 1 к 14. Учащиеся мальчики по большей части ограничиваются одной грамотой и поступают на работу. Редкий из них пройдет все классы школы. Часто порядок ученья нарушается тем, что мальчик по целой неделе не ходит в школу. Баловство родителей нередко тому виной. Промышленность также отнимает учеников у школы в работники для своих фабрик, а сама не радит о учении народа. Мы думаем, что она с течением времени больше получила бы и материальных выгод, не говоря уже о нравственной пользе, если бы поступала иначе и умела бы согласовать требования просвещения с своими вещественными видами.
Вся древность города сосредоточена в стенах Успенского первоклассного девичьего монастыря, который с своей пространной оградой возвышается на другой стороне города за рекой, на гористом месте. Вечером я успел только быть у всенощной. Народу в церкви было не много, особенно для такого большого праздника, как день св. апостолов Петра и Павла. Правда, есть еще в городе большая соборная церковь. Но надобно сказать и то, что фабрики утомляют народ, и немногие, освободившись поздно от телесных трудов, решаются еще на продолжительное стояние во храме Божьем. Промышленность должна бы быть предупредительна – и накануне больших праздников дать хотя два часа роздыха перед всенощной, чтобы народ мог отдохнуть немного, посвятить последние часы дня и вечера Богу. Плоды духовной жизни в народе, конечно, принесли бы пользу и самой промышленности, которая на нравственности на родной, основе порядка и благоустройства выгадала бы те два часа, которые уступила бы здесь в пользу религии и Церкви.
От монахини-привратницы узнал я, что в монастыре сто монахинь, которые живут на общине. Игуменья Аполлинария, отошед на покой по летам, предоставила строение монастыря игуменье Елизавете, весьма деятельной и бодрой. «А как у вас будет завтра поздняя обедня, матушка? В котором часу?» – «Да ведь мы не по-вашему считаем часы, а по-русски». – «Как это, матушка?» – «Да, у нас есть на башне свои часы, русские. Вот как заходит солнце – это значит 24 часа, а по захождении идет первый час, там второй и далее. Так и бьют они. Это русские часы». – «Ну, матушка, так у вас часы не русские, а итальянские. Так до сих пор считают часы в Риме. Завтра можно видеть ваши часы?» – «Можно, можно, сударь. У нас так они и заводятся». Итальянские часы в Александрове монастыре! Должна быть непременно древность отдаленная.
На другой день, после литургии осмотрел я соборную церковь. Она об одной главе. Наружной архитектурой напомнила она мне бывшую церковь Николы Явленного на Арбате, несомненно строенную при Иоанне Грозном, которая недавно была сломана. Только размерами она гораздо пространнее. Время строения положительно неизвестно, но есть признаки, что также при Иоанне Грозном. Одноглавые церкви у нас вообще древнее пятиглавых, но и пятиглавие ведет начало свое тоже от глубокой древности. В 1158 году князь Андрей Боголюбский во Владимире «заложи церковь камяну святой Богородици… сверши же церковь 5 верхов, и все верхы золотом украси, и створи в ней епископью». Верхи здесь конечно означают главы. Но многие церкви, как Переславский собор, как Спас на Бору, были одноглавые. Любопытнее вопрос: когда у нас, с каких пор, начали перестраивать древние одноглавые церкви в пятиглавые и тем искажать красоту размеров и внутреннее освещение храмов, и с какой целью эти переделки совершались? А в истории нашего храмового зодчества это искажение церквей – факт несомненный.
Здесь единоглавие, к счастью, неискаженное, представлялось мне во всем своем превосходстве касательно внутреннего действия храма. Свет падал сверху из продольных стекол шеи купола и чудно озарял весь иконостас: давно не испытывал я подобного впечатления. Вся великая тайна Бога Слова, предвечно рожденного, земное воплощение, Царь мира и сонмы небесные Церкви, склоняющиеся с обеих сторон перед неисповедимой тайной Христовой Веры: Богоматерь, Предтеча, Ангелы, апостолы, мученики, исповедники, праотцы – в лучах дневного света являлись мне во всех подробностях и производили на меня то впечатление, которое должен производить иконостас храма – это видимое таинственное небо нашей Церкви. В других храмах недостаток света или золотые украшения, в которых самоуслаждалась или личность золотых дел мастера, или щедролюбивое усердие доброхотного дателя, мешают тому высокому созерцанию, которое так необходимо для молитвы. Здесь же мне все было ясно, доступно, близко.
Надпись, видная в алтаре на исподе иконы Владимирской Богоматери, которая находится по левую сторону священника, предстоящего престолу, свидетельствует, что иконостас поставлен и возобновлен при царях Иоанне, Петре и правительнице Софии. Следовательно, если он только возобновлен живописью, то, стало быть, древнее царя Алексея Михайловича: ибо нельзя предположить, чтобы потребовалось возобновление в малый промежуток времени от царя Алексея до троих детей его.
Но главное доказательство в пользу древности храма – так называемые Васильевские двери, находящиеся в южном входе в соборную церковь. Этому памятнику 511 лет. Они названы Васильевскими по имени новгородского архиепископа Василия, который устроил их в церкви Святой Софии в 1336 году, как сказано в новгородской летописи («Боголюбивый архиепископ Василий у Святей Софии двери медяны золочены устроил»). Иоанн Грозный после разгрома новгородского в 1570 году вывез эти ворота в свою слободу. Должно думать, что тогда же они и поставлены в церкви.
Я осмотрел этот памятник по описанию Н.Н. Мурзакевича, которое нарочно взял с собой. Описание составлено верно и добросовестно. Весьма немногие по правки и дополнения случилось мне сделать. Содержание изображений на дверях относится к жизни Богоматери и Иисуса Христа. Они начинаются плачем Иоакима о неплодии и молитвой Анны о зачатии и кончаются изображением Пресвятой Троицы. Обе половины дверей, затворенные вместе, представляют как бы некоторый порядок в событиях, но не без отступлений. Видно, квадраты изготовлены прежде, а потом совокуплены невеждой в одно целое. Преображение следует после Воскресения; это напомнило мне знаменитое выражение профессора Сорбонны, Эдгара Кине: «La resurrection, et puis le Тhаbоr». Впрочем, художник дверей не имел ли ввиду сказания Евангельского, что Преображение Спасителя было обнародовано зрителями его по Воскресении? В надписях на дверях славяно-церковные формы языка мешаются с новгородским наречием: «меце» вместо «мещет» или «мечет». Некоторые слова закрыты прикрепленными сверху золотыми листами: очень жаль, потому что скрыто много любопытного.
Внизу на дверях, после всего того, что относится к жизни Иисуса Христа и Богоматери, видны изображения с отношением к царской власти. Давид, как образец царя, верного Церкви, поражает Голиафа и несет торжественно ковчег Завета. Рядом с ним пример другой: Царь мира Иисус Христос сидит на престоле; лик Его закрыт прибитыми железными листами, но вы отгадываете сидящего по Евангелию и кресту, которые перед Ним лежат на алтаре, с орудиями страданий по одну сторону и чашей по другую. Кентавр, символ любострастия, держит правой рукой маленькую фигуру и как бы кидает ее далеко от Царя Бога: в надписи сказано, что царь – брат Кентавра и что Кентавр мечет («меце») братом своим на обетованную землю. Тут же другое нравоучительное изображение: мужчина сидит на дереве, отягощенном плодами, и наслаждается ими; внизу две мыши подтачивают корни дерева. Не могу согласиться с почтенным автором описания, что будто бы два различные мастера, грек и русский, работали эти двери и что искусство одного уступает искусству другого. Люди в одеждах изображены лучше, чем нагие: так бывает всегда в первоначальном искусстве. Воскресение I.X и победа Давида над Голиафом весьма благообразны, потому что здесь тело покрыто одеждами. Нельзя того же сказать о крещении Спасителя, потому что художник не в силах был рисовать наготу тела[5]. В складках же одежд видны вкус и некоторое искусство.
По другую сторону у северного входа есть образ Спасителя с греческой надписью, которая, как видно, принадлежите русскому невежде: вместо «τò φω˜ ς του˜ κóςμου» (свет мира) читаете «τω φος του βοσμου». Все малые паникадила перед местными иконами серебряные – дар царевен Маргариты и Феодосии Алексеевн, как это можно видеть по надписям, их окружающим. В алтаре есть еще маленький придел Симеона Богоприимца.
Успенский храм, по мнению молодого священника, весьма образованного, заключает в себе наибольшую древность монастыря, но не столько сама церковь, сколько то здание, из которого она построена. Главная церковь во имя Успения Богоматери, которого икона весьма уважаема, подновлена усердием И.Ф. Баранова. По бокам два придела, Иоанна Предтечи и Св. Марии Египетской. В последнем приделе иконостас замечателен красотой своей иконописи; особенно поразил меня необыкновенной грацией образ архидиакона Стефана на северных дверях, с кадилом в правой руке и с камнем в левой. Живопись, должно думать, времен царя Феодора Алексеевича, при котором было сильно итальянское влияние. Все это здание всеми подробностями своими показывает, что оно первоначально назначено было не для церкви. Окна и двери не на тех местах, где бы следовало им быть; углубления в стенах без всякой причины. Подобные я видел после в Твери, в церкви Отроча монастыря, переделанной из келлии митрополита Филиппа. В трапезе большой церкви с правого краю и во всем приделе Марии Египетской вы видите остатки деревянного пола, составленного из сосновых квадратов. Это, конечно, пол прежнего здания.
Внешние части здания при церкви, под одной с ней кровлей, показывают также, что оно все вместе когда-то составляло одно целое: при переделке же его в церковь с двумя приделами некоторые части не взошли в новый план, и теперь в них жилые комнаты. Конечно, опытный в храмовом нашем зодчестве архитектор мог бы окончательно решить вопрос о первоначальном назначении этого здания. Не здесь ли был монастырь Грозного? Не тут ли кельи его опричников? Священник сказывал мне, что по преданиям и догадкам, тут и полагают покои Иоанновы.
Еще более убеждают в вероятности этого предположения подземные своды или подвалы, которые находятся под этим зданием и занимают огромное пространство. Тут теперь монастырские погреба. Своды сложены из белого камня, точеного в больших размерах. Кладка по признакам очень древняя. В одном месте стены как бы впадина, нарочно сделанная, и выдаются какие-то два бруса с обеих сторон: трудно решить, для какой цели это устроено. Те, которые предполагают, что в этом месте была обитель Иоаннова, спрашивают: не для пытки ли какой? В самые нижние подвалы спускаться довольно трудно – по обвалившимся ступеням, в глубокой темноте, при свете лучины. Здесь чуть-чуть проникает свет в самые узкие отверстия, которые сделаны над землей. Местами на камнях сводов я замечал следы букв «м», «р». Под другой церковью Покрова Богоматери, где теперь хлебня и запасы муки для монастыря, находятся другие своды и подвалы. В глубину сходы такие, что спускаться страшно. Входят в те, которые служат магазинами, а на дальние только показывают с ужасом, предполагая, что здесь были какие-нибудь тайники или подземные проходы. Подозрительный Иоанн любил их. Вообще вся эта подземная сторона гадательно напоминает о темном пребывании здесь царя грозного.
Над церковью Покрова устроены те часы, которые в монастыре слывут русскими и которые, начиная счет времени от заката солнечного, обличают итальянское происхождение. Старушка живет при часах, ежедневно заводит их, сверяет с солнцем и заведывает их механикой, которая, судя по наружности ее и устройству, должна быть первоначальная. Надобно слышать, с каким заботливым участием говорит старушка о своих часах. Посредством двух деревянных дощечек она как-то устроила правильное движение маятника, который было испортился. Вся жизнь ее в этих часах. Впрочем, для монастыря они чрезвычайно важны, потому что все занятия монастырской общины распределены по ним. Когда эти часы сделаны или откуда привезены? Неизвестно. Если они устроены уже по основании монастыря, то в эти времена у нас были свои русские часовщики. Из юридических актов мы знаем, что Петр Кузьмин Печонкин, тихвинец, посадский человек, в 1655 г. взялся для одного девичьего монастыря <со> своими работными людьми собрать казенные часы боевые, поставить их на колокольни наготове, «как им бить на четверо часы по четвертем, безмятежно», указать их монастырскому человеку и вывести круг указной, по чем их водить и знать, и впредь шесть месяцев починивать их «безволокидно», а все это за «полпята рубли» (Акты юрид. № 199).
Должно думать, что все это место после смерти Грозного оставалось в запустении до самых тех времен, когда здесь была основана женская обитель. Время основания оной не определено. В «Истории российской иерархии» сказано, что царь Алексей Михайлович в 1651 году разрешил грамотой для стариц строить при церкви кельи и ограду. Но древнейшая грамота, хранимая в самом монастыре, относится к Феодору Алексеевичу. Есть предание о старце Лукьяне, который имя свое дал пустыне, лежащей в 10 верстах от Александрова, что он, с благословенья Патриарха Иоакима, основал и освятил эту женскую обитель. Протоиерей соборной церкви сказывал мне, что есть о том рукописное сочинение, которое ходит по рукам любителей старины. Вероятно, для обители воспользовались существовавшей уже церковью Успенья Богоматери и зданиями Иоанна Грозного, которые отличались необыкновенной твердостью, как это можно видеть из многих памятников его времени.
Здесь-то жили в инокинях две сестры Петра Великого: Марфа (Маргарита) и Феодосья Алексеевны. Первая преставилась в 1697, а вторая в 1713 году. Память их есть древнейшее и священное преданье монастыря. Их смиренные, низменные кельи пристроены к колокольне. На них показывают с благоговением. Ими устроены деревянные усыпальницы или похоронные погреба, где и теперь хоронят монахинь, ставя гроб на гроб. Мы видели несколько гробов, поставленных один над другим, с воткнутыми в них вербами от заутрени Вербного воскресения. Откуда взялся обычай усыпальниц – не знаю. Он напомнил мне обычай погребенья, прежде существовавший в Риме, хоронить в подземных погребах и также ставить гроб на гроб. В этих же усыпальницах похоронены были и царевны, согласно их собственному желанию, вместе с другими монахинями; но потом перенесены были их гробы в другую, отдельную усыпальницу, под церковь Сретения Господня. Здесь на двух гробницах горят неугасимые лампады, и народ чтит память царевен-инокинь частыми панихидами. Перед входом, у окна вы видите портрет Маргариты, имеющий большое сходство с Петром Великим и царем Алексеем Михайловичем.
Монастырская ризница хранит также память царевен. Богатые ризы, шитые жемчугами, серебром и золотом, их рукоделье. Замечательны: крест, построенный в церковь царицей Наталией Кирилловной в 694 году за здоровье ее, Петра Алексеевича и царевича Алексея Петровича; ложка столовая царевны Софьи Алексеевны с буквами ее имени и блюдо серебряное весом фунт и 5 золотников, которое царю Алексею Михайловичу поднесли голландцы с надписью: «21 вес фунт. 5 зол. Государю челом удари галанские торго немцы Давыд Микула стоварищи. 7156, фев. 12». 7156–1648, в 12-й день февраля, т. е. на праздник Алексия митрополита, но это не был день именин царя.
Именинником бывал он 17-го марта, как значится в царских выходах: марта в 17 день слушал государь всенощную, на свой государев Ангел, в Алексеевском монастыре. Жаль, что в выходах 1648 года весь февраль утрачен, а не то, может быть, мы и прочли бы что-нибудь о приношении «Давыда Микулы с товарищи».
Тут же в ризнице хранится несколько кожаных лоскутков, т. е. старинных денег, тех самых, которые из этого же монастыря присланы были в наше Историческое общество. Это маленькие четвероугольнички из толстой кожи с знаком вроде загнутого гвоздя. Я помню: наши скептики, тогда бывшие еще в большой силе, их оподозрили и объявили подделкой. Но что же за нужда была городу Александрову их подделывать? От ризничей слышал я, что этих кожаных лоскут ков можно много найти и по городу. Где отрыты они были – неизвестно.
От памятников Древней Руси возвращаясь к новой, не могу не сказать, что нынешний городок Александров всей жизнью и деятельностью своей обязан своему гражданину, всеми уважаемому Ивану Федоровичу Баранову[6]. Я и прежде слышал о нем от барона А.К. М-фа как об человеке ума и просвещения необыкновенного, с великими замыслами, могущими принести честь торговле и промышленности русской. К моему сожалению, Иван Федорович был в Петербурге, куда поехал за сыновьями, которые воспитываются там в Высшем коммерческом училище. Я не мог познакомиться с ним, чего весьма желал.
И.Ф. Баранов здесь – главный двигатель торговли и промышленности, несмотря на то, что есть купцы в Александрове и богаче его. Он понял, что Россия в своих торговых замыслах должна иметь в виду Европу и Азию: Европу – как образец, с которым не только должно сравняться, но даже его превзойти; Азию – как неисчерпаемый источник для материала и как средство для сбыта. Крашенье бумаги и ситцы – главное его занятие: промышленность народная, соответствующая потребностям всех классов. Народ наш любит светлые одежды и яркость красок: красный и розовый – его любимые цвета. Промышленник должен применяться и к народному вкусу, если хочет успеха и выгоды. Иван Федорович учредил в селе Карабанове новую ситцевую фабрику, с целью превзойти все иностранные изделья в этом роде. Маренý вывозит он из Хивинского царства и в обработке ее вошел в соперничество с Элберфельдом, этим Манчестером Германии, который один до сих пор заведывал ей в Европе: марена барановская являлась уже на Лейпцигской ярмарке и состязалась с элберфельдской. Из Хивы же выписал он в нынешнем году 35 000 пуд хлопчатой бумаги. Г. Чихачев в своей статье, которую читал в Географическом обществе 3 декабря, об исследовании верхнего бассейна Сыр– и Амударьи, относительно торговли нашей с Азией, выражает ту мысль, которую г. Баранов давно уже исполняет на деле.
«Главная польза замены американской хлопчатой бумаги и заморской марены азиатскими, – говорит он, – состояла бы в том, что Россия платила бы за них своими мануфактурными изделиями и что притом доставкой хлопчатой бумаги и марены занимались бы не иностранцы, но большей частью сами русские, которые перевозили бы также и свои изделия на азиатские рынки». То и делает И.Ф. Баранов. Виды его простираются на Кавказе вслед за нашим оружием – уж он ведет большой торг и в Тифлисе.
В таком славном нашем фабриканте приятно найти благочестивого и доброго человека. Придел в соборной церкви Александрова отделывается на его счет со вкусом и великолепием. Во всем околотке раздаются от народа единогласные похвалы И.Ф. Баранову за его добро. «Да, он не побоится, как другие, – говорил мне извозчик, – чтобы у него фабрика сгорела. Нет того бедного человека, кому бы он ни сделал добра. У мужика коровка свалилась – коровку даст. К нему ведь какие гурты-то гоняют по осени». Такой голос – лучшая награда доброму делателю.
Где воспитался И.Ф. Баранов, умевши соединить европейские мысли с такой чистой христианской основой? В какой-нибудь академии, в высшем училище? Нет, мне говорили, что Александров был его колыбелью и местом воспитания.
Я старался разведать: не сохранилось ли в народе каких-нибудь преданий об Иоанне Грозном о его пребывании здесь, об Александровской слободе, которая, по сказанию одного древнего житейника, хотя по слову и означала то же, что свобода, а была «горше египетской работы». Один почтенный старожил, Семен Антипиевич, сказывал мне, что он ничего не слыхал от своих предков. Мои сослуживцы по учебному ведомству также не могли мне сообщить ничего. Народ помнит конный завод Елизаветы Петровны, охотный луг, где охотилась сама императрица, эта прекрасная всадница, как воспел ее Ломоносов; но все, касающееся до Иоанна, покрыто, по-видимому, забвением. На месте его чертогов и келий стоят памятники благочестия. Одни мрачные каменные подземелья гадательно напоминают об нем. В народе не ходит ни сказки, ни песни, ни предания о грозном царе в том месте, которое было свидетелем его жестокостей и причуд. Вот еще добрая черта нашего на рода! Он не злопамятен, история злопамятнее его, как сказал Карамзин. Что, думает он, помнить дурное о царях и сочинять на это сказки? Лучше забыть, да помолиться на том месте, где совершено какое зло. Известно, что даже сыноубийство Иоанново в одной народной песне, касающейся этого события, исправлено – и казнь, повеленная царем палачу Скуратову, не исполняется усердием доброго боярина. На местах крови и зла мы издревле любили ставить не обелиски и не пирамиды египетские, но храмы и кресты. На Западе в подобном случае стояла бы какая-нибудь башня с привидениями и рассказывалась бы страшная легенда о Грозном, в вечное отмщение его памяти, и путешественник-собиратель обрадовался бы такому рассказу и передал бы его читателям, прикрасив его с своей стороны какими-нибудь цветами. Что касается до меня, то я рад был за наш народ, что не нашел в нем никакой памяти о злодействах Иоанновых. Не знаю, впрочем, может статься, другой путешественник будет несчастнее меня в отношении к мнению моему о нашем народе и счастливее в отношении к романической занимательности своего рассказа об Александрове.
