Стиг Ларссон
Девушка с татуировкой дракона

Полная версия

Stieg Larsson

Man Som Hatar Kvinnor

Copyright © Stieg Larsson 2005

The work is first published by Norstedts, Sweden in 2005 and the text published by arrangement with Norstedts Agency

© Мурадян К. Е., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Пролог
Пятница, 1 ноября

Из года в год повторяется одна и та же сцена. Сегодня ему стукнуло восемьдесят два, и сегодня ему так же, как и много лет подряд, доставили цветок. Он вскрыл пакет и отложил в сторону подарочную упаковку. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер бывшего комиссара уголовной полиции, который, выйдя на пенсию, поселился возле озера Сильян^[1]. Они были не просто ровесники, но и родились в один день, и этот факт придавал ситуации несколько комический оттенок. Комиссар знал, что около одиннадцати утра, после того как доставят почту, ему обязательно позвонят. Он пил кофе. Но в этом году телефон зазвонил даже раньше – уже в половине одиннадцатого.

Комиссар сразу поднял трубку и поздоровался.

– Почту уже доставили, – услышал он знакомый голос.

– И какой же цветок в этом году?

– Пока не знаю, что это за сорт. Но надеюсь, что специалистам удастся определить. Он белого цвета.

– И опять никакого письма?

– Нет, письма нет. Только цветок. А рамка такая же, как и в прошлый раз. Самодельная.

– А штемпель?

– Стокгольмский.

– А почерк?

– Как всегда, крупные печатные буквы, прямые и аккуратные.

На этом беседа сама себя исчерпала, и они еще немного помолчали, каждый на своем конце телефонного провода. Экс-комиссар откинулся на спинку стула и раскочегарил трубку. Он понимал, что от него уже не ждут острых каверзных вопросов, ответы на которые способны прояснить ситуацию или пролить на дело новый свет. Что ж, эти времена давно миновали, и беседа двух мужчин весьма почтенного возраста напоминала скорее ритуал, связанный с загадкой, к разгадке которой, кроме них, больше никто на всем белом свете не проявлял никакого интереса.

В официальном каталоге растений на латыни цветок назывался Leptospermum (Myrtaceae) rubinette. Это была невзрачная веточка кустарника, напоминающего вереск, около двенадцати сантиметров в высоту, с мелкими листьями и белым цветком из пяти лепестков двухсантиметровой длины.

Этот представитель флоры был родом из австралийских бушей и горных районов, где образовывал плотные кустистые заросли. В Австралии его знали под названием Desert Snow^[2]. Позже эксперт из ботанического сада Уппсалы уточнит, что это растение редко выращивают в Швеции. В своей справке ботаник утверждала, что оно объединяется в одно семейство с Rosenmyrten и его часто путают с более широко распространенным родственным видом – Leptospermum scoparium, – который типичен для Новой Зеландии. Разница, по мнению эксперта, заключается в том, что у rubinette на кончиках лепестков имеется несколько микроскопических розовых точек, которые придают цветку нежный розоватый оттенок.

В целом rubinette был на редкость непритязательным цветком и не обладал никакой коммерческой ценностью. У него отсутствовали какие бы то ни было лечебные или галлюциногенные свойства, он не годился в пищу, не мог использоваться в качестве специи или применяться при изготовлении растительных красок. Правда, аборигены – коренное население Австралии, считали его священным, но только вместе со всей территорией Айерс-Рок^[3] и ее флорой. Таким образом, можно сказать, что единственный смысл существования этого произведения природы заключался в том, чтобы радовать окружающих своей неброской красотой.

А еще ботаник из Уппсалы отмечала, что если для Австралии Desert Snow является достаточно экзотическим растением, то для Скандинавии оно и вовсе в диковинку. Сама она ни одного экземпляра не видела, но из беседы с коллегами знала о попытках его разведения в одном из садов Гётеборга, и не исключено, что в разных местах для собственной прихоти его выращивают в оранжереях садоводы и ботаники-любители. Чтобы разводить его в Швеции, требуются немалые усилия, поскольку оно нуждается в мягком сухом климате и в зимнее полугодие должно находиться в помещении. Оно не приживается на известковой почве, и вода должна поступать к нему снизу, прямо к корню, – иными словами, оно требует суперделикатного обращения.

Тот факт, что цветок является в Швеции редкостью, теоретически мог бы облегчить выяснение происхождения данного экземпляра, но на практике эта задача оказывалась просто-напросто безнадежной. Никаких каталогов и никаких лицензий, которые можно просмотреть и изучить. Никто не знал, сколько всего цветоводов вообще пытались разводить это капризное растение. Число энтузиастов, имевших доступ к семенам или рассаде, могло варьироваться – от нескольких любителей до нескольких сотен. Семена они могли купить сами или получить по почте из любой точки Европы, от какого-нибудь другого садовода или из ботанического сада. Да и кто мог бы поклясться, что цветок не доставили прямо из Австралии? Иными словами, вряд ли кто-нибудь взялся бы вычислить одного или двух садоводов среди миллионов шведов, имеющих оранжерею в саду или цветочный горшок на окне гостиной.

Конечно, это – всего лишь один из многих загадочных цветков, которые неизменно прибывали к 1 ноября в плотном почтовом конверте. Цветы каждый раз менялись, но все они были красивые и обычно экзотичные. Как и всегда, цветок засушили, аккуратно прикрепили к бумаге для рисования и вставили в простую застекленную рамку форматом шестнадцать на двадцать девять сантиметров.

Эта таинственная история с цветами пока не просочилась в средства массовой информации и не стала достоянием общественности, о ней знал лишь ограниченный круг посвященных. Еще тридцать лет назад ежегодно прибывавшие цветки подвергались тщательному исследованию – их изучали в государственной лаборатории судебной экспертизы; посылкой занимались криминалисты и графологи, следователи уголовной полиции, а также родственники и друзья адресата. Теперь в этой драме участвовали только трое: состарившийся виновник торжества, полицейский, вышедший на пенсию, – и, разумеется, анонимный отправитель подарка. Поскольку по крайней мере первые двое действующих лиц находились уже в столь преклонном возрасте, что им пора было готовиться к неизбежному финалу, то круг заинтересованных лиц вскоре мог роковым образом сузиться.

Ветеран полиции немало повидал на своем веку. Он навсегда запомнил свое первое дело, когда от него потребовалось упрятать за решетку буйного и в стельку пьяного электрика, пока тот не причинил вреда себе или кому-нибудь другому. За всю жизнь ему доводилось арестовывать браконьеров, мужей, жестоко обращавшихся с женами, мошенников, автоугонщиков и нетрезвых водителей. Ему встречались взломщики, грабители, наркодельцы, насильники и по крайней мере один более или менее безбашенный подрывник.

Он участвовал в расследовании девяти убийств. В пяти случаях убийца сам звонил в полицию и, преисполненный раскаяния, признавался, что лишил жизни жену, брата или кого-нибудь еще из своих близких. В трех случаях преступников пришлось разыскивать: два из этих злодеяний были раскрыты через несколько дней, а одно – через два года, благодаря участию государственной уголовной полиции.

При расследовании девятого убийства полицейским удалось вычислить преступника, но доказательства оказались столь неубедительными, что прокурору пришлось отвести свои обвинения. И через некоторое время дело, к неудовольствию комиссара, было закрыто – в связи с истечением срока давности. Однако в целом он мог с удовлетворением оглянуться на прожитые годы и на свою впечатляющую карьеру – и, казалось бы, чувствовать себя вполне комфортно.

Но в том-то и дело, что он не был доволен.

Комиссару не давала покоя история с засушенными цветами; она, как заноза, внедрилась в его сердце – эту криминальную загадку он так и не разгадал, хотя уделил ей немало времени. И эта неудача бесила его. И до выхода на пенсию, и после он размышлял над этим делом тысячи часов, без всякого преувеличения. Но даже не мог с уверенностью сказать, было ли в принципе преступление, и от этого ситуация казалась еще более безнадежной.

Оба собеседника знали, что тот, кто заключил цветок в рамку под стеклом, надевал перчатки и не оставлял отпечатков пальцев. Они знали, что выследить отправителя нереально: для расследования попросту не имелось никаких зацепок. Рамку могли купить в фотоателье или в канцелярском магазине в любой точке мира. Никаких улик. Почтовый штемпель менялся: чаще всего на нем значился Стокгольм, по три раза – Лондон, дважды Париж и Копенгаген, один раз Мадрид, один раз – Бонн, а однажды встретился совершенно загадочный вариант – Пенсакола^[4], США. Если упомянутые столицы были прекрасно известны, то название Пенсакола ничего не говорило комиссару, и ему пришлось искать этот город в атласе.

После того как они попрощались, восьмидесятидвухлетний виновник торжества еще немного посидел, разглядывая красивый, но бесполезный австралийский цветок, названия которого он пока не знал. Потом взглянул на стену над письменным столом. Там в застекленных рамках висели сорок три засушенных цветка – четыре ряда по десять штук в каждом и один незаконченный ряд с четырьмя растениями. В верхнем ряду не хватало одной рамки – место номер девять пустовало. Desert Snow обретет номер сорок четыре.

Однако сейчас произошло то, чего еще ни разу не случалось за предыдущие годы. Старый комиссар вдруг расплакался. Его самого удивил этот неожиданный взрыв эмоций, случившийся впервые за прошедшие почти сорок лет.

Часть 1
Стимул
20 декабря – 3 января

18 процентов женщин в Швеции хотя бы раз подвергались угрозам со стороны мужчин.

Глава 1
Пятница, 20 декабря

Судебный процесс неизбежно приблизился к концу, а вместе с ним и вся эта пафосная говорильня. Он ни секунды не сомневался в том, что его осудят. Приговор в письменном виде ему выдали в пятницу, в десять утра, и теперь ему предстояло только ответить на заключительные вопросы репортеров, ожидавших в коридоре, за дверьми окружного суда.

Увидев их в дверном проеме, Микаэль Блумквист на секунду слегка замедлил шаг. Он вовсе не жаждал вступать с ними в дискуссию относительно только что вынесенного ему приговора, но, похоже, от вопросов никуда не деться. И он, как никто другой, понимал, что их непременно зададут и что на них придется отвечать.

«Вот что значит быть преступником, – подумал он. – Вот каково это – находиться по другую сторону микрофона».

Микаэль напрягся, но потом выпрямился и заставил себя улыбнуться. Репортеры улыбнулись в ответ и закивали ему дружелюбно и даже с некоторым смущением.

– Откуда вы? А ну-ка, глянем… «Афтонбладет», «Экспрессен», Телеграфное агентство, телеканал ТВ‑4… А ты откуда?.. А‑а‑а, «Дагенс индустри»^[5]. Должно быть, я уже стал знаменитостью, – констатировал он.

– Подкинь-ка нам какую-нибудь утку, Калле Блумквист, – обратился к нему репортер одной из вечерних газет.

Его полное имя было Карл Микаэль Блумквист, и, услышав детскую кличку, он, как всегда, еле сдержался, чтобы не сорваться. Двадцать лет назад, когда ему только исполнилось двадцать три года и он был начинающим журналистом, впервые получившим летнюю временную работу, Микаэль Блумквист неожиданно для самого себя разоблачил банду, которая за два года совершила пять налетов на банки. Судя по почерку этих дерзких преступлений, во всех случаях орудовали одни и те же грабители: они обычно заезжали в маленькие городки и прицельно грабили один или два банка подряд. Преступники использовали латексные маски из диснеевских фильмов, и полицейские, не слишком напрягая свою фантазию, окрестили их бандой Калле Анки^[6].

Однако в газетах их именовали Медвежьей бандой, поскольку грабители дважды действовали хладнокровно и жестоко, делали предупредительные выстрелы и угрожали прохожим или просто любопытным, ничуть не боясь причинить вред окружающим.

Шестое нападение они совершили на банк в провинции Эстерётланд в самый разгар лета. Репортер местного радио случайно оказался в банке во время ограбления и отреагировал в полном соответствии с профессиональным кодексом. Как только грабители покинули место преступления, он направился к телефону-автомату и сообщил обо всем в прямом эфире.

А Микаэль Блумквист как раз на несколько дней приехал со знакомой девушкой отдохнуть и поселился в летнем домике ее родителей в окрестностях Катринехольма. Почему именно в тот момент он включил радио, Микаэль не мог сказать, даже когда его потом допрашивали в полиции, но, услышав эту новость, он сразу вспомнил о компании из четырех парней, обитавших на даче в двух-трех сотнях метров от него. Он встретил их несколько дней назад, когда они с подругой, решив купить мороженого, проходили мимо этого участка, а парни играли там в бадминтон.

Микаэль увидел четырех светловолосых, натренированных молодых мужчин, с накачанной мускулатурой, одетых в шорты. Они играли под палящим солнцем с какой-то агрессивной энергией, – так, словно это было не просто времяпровождение, и, возможно, поэтому приковали к себе внимание Блумквиста.

Необъяснимо, но почему-то именно их он начал подозревать в ограблении банка. Микаэль прогулялся в ту сторону и уселся на пригорке. Отсюда ему хорошо был виден дом, по виду в данный момент пустой. Минут через сорок на участке припарковался автомобиль «Вольво» со всей компанией. Парни, похоже, очень спешили, и каждый из них тащил спортивную сумку. Теоретически это вполне могло означать, что они всего лишь ездили куда-нибудь купаться. Но один из них вернулся к машине и вытащил предмет, который тут же поспешно прикрыл курткой. Микаэль, даже с относительно отдаленного расстояния, сумел определить, что это старая добрая «АК‑4»^[7], из тех, с какой он совсем недавно, проходя военную службу, не расставался целый год. Поэтому он позвонил в полицию и поделился своими соображениями. После этого в течение трех суток домик был плотно оцеплен полицией; разумеется, сюда же понаехали и представители прессы, которые неотрывно следили за происходящим. Поскольку Микаэль находился в самой гуще событий, то одна из вечерних газет заплатила ему вполне приличный куш за репортаж с места событий. Даже свой штаб, устроенный в передвижном домике на колесах, полиция разместила во дворе того домика, где жил Микаэль.

После того как «медведей» поймали, Микаэль стал настоящей звездой. Так что для карьеры молодого журналиста эта криминальная драма пришлась как нельзя кстати. Конечно, к бочке меда примешалась и ложка дегтя – одна из двух вечерних газет не удержалась от соблазна и озаглавила репортаж не иначе как «Калле Блумквист разоблачает преступников»^[8]. Автор ернической статьи, авторитетная колумнистка, как минимум дюжину раз сравнивала Микаэля с юным детективом – героем, придуманным Астрид Линдгрен.

В довершение ко всему газета поместила не слишком удачный размытый снимок, на котором Микаэль стоял с полуоткрытым ртом и поднятым указующим перстом и, похоже, давал полицейскому в униформе какие-то инструкции. На самом деле он просто показывал дорогу к дачному туалету.

За всю свою жизнь Микаэль Блумквист ни разу не называл себя Карлом и не подписывал статьи именем Карл Блумквист. Но какое это теперь имело значение? Ведь с тех самых пор коллеги журналисты прозвали его Калле Блумквистом, что его совсем не радовало, и произносили это имя хоть и дружелюбно, но с некоторой насмешкой. При всем уважении к Астрид Линдгрен – а ее книги Микаэль очень любил, – он ненавидел свою кличку. Прошло несколько лет, он стал известным и признанным журналистом, и это имя стало забываться. Но по-прежнему, когда кто-нибудь поблизости называл имя Калле Блумквиста, он еле сдерживался.

Микаэль дружелюбно улыбнулся репортеру из вечерней газеты.

– Сам придумай что-нибудь. Ты ведь горазд сочинять всякую всячину.

Он говорил без неприязни. Микаэль был более или менее знаком со всеми здесь присутствующими, а самые злейшие его недоброжелатели предпочли вообще сюда не приходить. С одним из репортеров он раньше вместе работал, а «Ту, с канала ТВ‑4» несколько лет назад чуть не подцепил на вечеринке.

– Что ж, тебе задали порядочного шороху, – сказал тип из газеты «Дагенс индустри», молодой, явно из корпуса внештатных корреспондентов.

– На самом деле, да, – признал Микаэль.

Что поделать, иногда врать и притворяться не получается.

– Ну и что, как ты себя чувствуешь?

Ни Микаэль, ни журналисты постарше не могли сдержать улыбки, несмотря на то, что ситуация явно не располагала к юмору. Микаэль бросил взгляд на журналистку с канала ТВ‑4.

«Как ты себя чувствуешь?»

«Серьезные журналисты» всегда утверждали, что это единственный вопрос, который способны задать бездарные спортивные репортеры после финиша запыхавшемуся спортсмену.

Но Микаэль взял себя в руки.

– Мне, конечно, остается лишь сожалеть о том, что суд не пришел к другим выводам, – ответил он, прячась под маской официоза.

– Три месяца тюрьмы и компенсация в сто пятьдесят тысяч крон – это ощутимый удар, – сказала «Та, с канала ТВ‑4».

– Что ж поделаешь, мне придется это пережить.

– Ты попросишь прощения у Веннерстрёма? Пожмешь ему руку?

– Вряд ли. Я не изменил свое мнение о моральной стороне бизнеса, которым занимается господин Веннерстрём.

– Значит, ты по-прежнему утверждаешь, что он – негодяй? – сразу встрепенулся представитель «Дагенс индустри».

После такого вопроса в газете могла бы появиться скандальная статейка с броским заголовком. Микаэль вполне мог бы угодить в ловушку, но репортер слишком услужливо поднес к нему микрофон, и он уловил сигнал опасности.

Несколько минут назад суд постановил, что Микаэль Блумквист нанес оскорбление чести и достоинству финансиста Ханса Эрика Веннерстрёма. Обвинение было вынесено за клевету. Процесс завершился, и Микаэль не собирался обжаловать приговор. Но что, если он неосмотрительно повторит свои обвинения прямо тут, на ступенях ратуши?

Микаэль решил, что не стоит искушать судьбу, поэтому ответил не сразу.

– Я полагал, что имею веские основания опубликовать добытые мною сведения. Но суд отверг мои доводы, и я, разумеется, должен смириться с результатами судебного процесса. Теперь мы в редакции проанализируем приговор, а потом решим, что нам делать дальше. Вот и все, что я могу сказать.

– А ты, случайно, не забыл о том, что журналист обязан опираться на факты? – довольно резко спросила «Та, с канала ТВ‑4».

Отпираться было бессмысленно. Раньше они с нею считались добрыми друзьями. Сейчас лицо ее оставалось невозмутимым, но Микаэлю показалось, что в ее взгляде сквозит разочарование и отстраненность.

Блумквист продолжал отвечать на вопросы еще несколько тягостных минут. В воздухе буквально повис вопрос: как он мог написать статью, не подкрепленную доказательствами и не имея на руках фактов? Но никто из репортеров так и не рискнул задать этот вопрос. Возможно, им просто не хотелось загонять его в угол. Все присутствующие журналисты, за исключением практиканта из «Дагенс индустри», были матерыми газетными волками. И все, что сейчас произошло на их глазах, казалось мистикой.

Представительница канала ТВ‑4 задержала Микаэля перед входом в ратушу, где задавала свои вопросы отдельно от всех остальных, стоя перед камерой. Она держалась вполне корректно, вопреки его ожиданиям. В конце концов ей удалось его разговорить, к радости всех собравшихся здесь репортеров. Эта история, конечно же, займет целые полосы, никуда не денешься. И все же Блумквист понимал: для СМИ все, что с ним случилось, не самое главное событие года.

Сцапав желанную добычу, репортеры отправились по своим редакциям.

Микаэлю хотелось немного прогуляться, но декабрьский денек выдался ветреным, а он уже и так основательно замерз, общаясь с коллегами. Он уже остался один на ступенях ратуши, как случайно выхватил взглядом Уильяма Борга. Тот выходил из машины, в которой находился, пока Микаэль общался с репортерами. Их взгляды встретились, и Уильям улыбнулся:

– Надо же, как мне повезло! Я приехал сюда ради того, чтобы увидеть тебя с этой бумагой в руках.

Микаэль не ответил. Они с Уильямом Боргом знали друг друга пятнадцать лет – работали когда-то вместе внештатными сотрудниками отдела экономики одной из утренних газет. Именно тогда они и невзлюбили друг друга.

Микаэль считал Борга бездарным репортером и отталкивающим, мелочным и мстительным типом, который донимал окружающих плоскими шутками и не слишком уважительно высказывался о более удачливых и опытных журналистах. Впрочем, казалось, что особенно он недолюбливал опытных журналисток. Они так и не нашли общего языка, после первой ссоры последовали дальнейшие стычки, и со временем их взаимная неприязнь стала непреодолимой.

Время от времени Микаэль все же сталкивался с Уильямом Боргом, но в конце 1990‑х годов они стали настоящими врагами. Блумквист написал книгу об экономической журналистике, где сплошь и рядом цитировал своих коллег. Чаще всего он приводил фрагменты из массы бездарных статей, подписанных Боргом. По версии Микаэля, тот слишком задирал нос, перевирал подавляющее большинство фактов и безмерно восхвалял дот-комы^[9], вскоре ставшие на путь банкротства. А Борг, похоже, остался недоволен произведением Микаэля, и на одной из случайных встреч в одном из ресторанчиков в районе Сёдер они чуть было не подрались. Примерно тогда же Уильям оставил журналистику и теперь работал в пиар-агентстве одной из фирм. Там он получал гораздо более высокую зарплату, чем раньше, а фирма входила в сферу интересов магната Ханса Эрика Веннерстрёма.

Они уставились друг на друга, а потом Микаэль развернулся и пошел прочь. На такое способен только Борг – приехать к ратуше лишь ради того, чтобы злорадно посмеяться над ним.

Микаэль даже не успел пройти несколько шагов, как перед ним остановился автобус № 40. И он поспешно забрался в него, чтобы поскорее покинуть это место.

Блумквист вышел на площади Фридхемсплан и задумчиво постоял на остановке, по-прежнему держа в руке приговор. Наконец он решил зайти в кафе «Анна», которое располагалось у въезда в гараж полицейского участка.

Микаэль заказал кофе латте и бутерброд, а через полминуты по радио начали передавать дневной выпуск новостей. Сюжет о нем и его приговоре поставили на третье место, после новости о террористе-смертнике в Иерусалиме и сообщения о том, что правительство учредило комиссию для проверки сведений о новом картеле в строительной отрасли.

Журналиста Микаэля Блумквиста из «Миллениума» в пятницу утром приговорили к трем месяцам тюрьмы за злостную клевету в адрес предпринимателя Ханса Эрика Веннерстрёма. В опубликованной в этом году и получившей громкий резонанс статье о так называемой «афере «Миноса» Блумквист голословно утверждал, что Веннерстрём вложил государственные средства, предназначенные для инвестиций в промышленность Польши, в торговлю оружием. Микаэля Блумквиста обязали также выплатить сто пятьдесят тысяч крон в качестве компенсации. Адвокат Веннерстрёма Бертиль Камнермаркер сообщил, что его клиент удовлетворен исходом судебного процесса.

«Вне всякого сомнения, статья содержит грубую клевету», – заявил адвокат.

Приговор занимал ни много ни мало целых двадцать шесть страниц. В нем излагались объективные причины, почему Микаэля признали виновным в пятнадцати случаях клеветнических измышлений в адрес бизнесмена Ханса Эрика Веннерстрёма. Блумквист прикинул, что каждый из пунктов приговора обошелся ему в десять тысяч крон и в шесть дней тюрьмы, не считая судебных издержек и гонорара адвокату. Он был не в силах даже подумать о том, во что выльется окончательный итог, но отметил также, что могло быть еще хуже: по семи пунктам суд все-таки его оправдал.

Пока он читал формулировки, у него появлялись все более тяжелые и неприятные ощущения в желудке.

Это его удивило. Микаэль ведь уже с самого начала процесса знал, что его осудят, если, конечно, не случится какого-нибудь чуда. К тому моменту никаких сомнений уже не осталось, и оставалось лишь смириться с этой мыслью. Почти безучастно Блумквист отсидел два дня на судебных слушаниях, и потом, тоже без особых эмоций, ждал одиннадцать дней, пока суд формулировал текст, который он сейчас держал в руках. Только теперь, когда все это закончилось, он почувствовал адский дискомфорт.

Микаэль откусил бутерброд, но кусок просто не лез в горло. Ему стало трудно жевать и глотать, и он отодвинул еду в сторону.

Впервые его, Микаэля Блумквиста, признали преступником; до этого же он никогда не был подозреваемым и не привлекался к судебной ответственности. Правда, приговор можно было назвать относительно мягким. Не такое уж тяжкое преступление он совершил – все-таки его обвинили не в вооруженном ограблении, не в убийстве или изнасиловании. Однако финансовый удар по его личному бюджету предстоял весьма ощутимый. «Миллениум» не принадлежал к числу преуспевающих изданий с неограниченными доходами – журнал балансировал на грани краха. Правда, справедливости ради следует признать: приговор не стал для него совсем полной и окончательной катастрофой. Проблема заключалась в том, что Микаэль был совладельцем «Миллениума», являясь одновременно и автором статей, и ответственным редактором. Не слишком предусмотрительно, конечно. А выплатить сумму морального ущерба в сто пятьдесят тысяч крон Блумквист собирался из собственного кармана. Это практически все, что ему удалось накопить. Журнал же намеревался погасить судебные издержки. Так что все еще не так уж и безнадежно.

Микаэль даже раздумывал, не продать ли ему квартиру, но такое решение привело бы к катастрофе. В конце удачливых восьмидесятых, когда у него была постоянная работа и относительно стабильный доход, он стал присматривать себе жилище. Перебрал массу квартир на продажу, но ему ни одна не нравилась, пока наконец ему не предложили мансарду в шестьдесят пять квадратных метров в самом начале Бельмансгатан^[10]. Прежний владелец начал обустраивать ее под двушку, но потом получил работу в какой-то интернет-компании за рубежом. Так что жилье с незавершенным ремонтом и начатой перепланировкой Микаэль смог купить недорого.

Он отверг работу дизайнера по интерьеру и закончил все сам. Вложил деньги в отделку ванной и кухни, а все остальное не стал менять. Он не перекладывал паркет и не возводил перегородки, как планировалось изначально, а просто отциклевал доски на чердачном полу, выкрасил белилами необработанные стены, а самые неприглядные места замаскировал акварелями Эммануэля Бернстоуна^[11].

В итоге получилась не квартира из нескольких комнат, а одна большая студия: спальная зона расположилась за книжными стеллажами, а столовая, совмещенная с гостиной, разместилась возле маленькой кухоньки и барной стойки. В помещении было два мансардных окна и одно торцевое, выходящее в сторону залива Риддарфьерден, с видом на крыши Гамла Стан^[12]. Отсюда были видны водная гладь возле Шлюза и ратуша. По сегодняшним меркам ему даже не приходилось мечтать купить такую квартиру, и он очень хотел сохранить ее.

Однако риск потерять собственное жилье – это одно дело. Жилье так или иначе со временем можно восстановить. И совсем другое дело – подмоченная профессиональная репутация. Одному богу известно, сколько времени понадобится, чтобы ее восстановить.

В профессии журналиста главное – доверие. Теперь многие редакторы сто раз подумают, прежде чем публиковать материал за его подписью. Безусловно, в журналистском цехе у него по-прежнему оставались друзья, способные понять, что он попросту стал жертвой рокового стечения обстоятельств. Но отныне у него больше нет права на ошибку.

Он мог бы смириться со многим, но унижение не давало ему покоя.

Ведь у него на руках были все козыри, и он все-таки проиграл какому-то криминальному авторитету в костюме от Армани, биржевому аферисту, яппи, махинации которого прикрывал модный адвокат, защищавший знаменитостей. Ухмылка на протяжении всего процесса не сходила с его уст.

Ну почему, черт побери, ему так не повезло?

А ведь поначалу дело Веннерстрёма сулило успех. Все началось полтора года назад, июньским вечером, на борту желтой яхты «Мэлар‑30». Как всегда, все произошло случайно. Бывший коллега, журналист, работавший тогда на ландстинг^[13] в области связей с общественностью, решил произвести впечатление на свою новую подружку и на несколько дней арендовал яхту «Скампи», чтобы совершить романтическое путешествие по шхерам. Девушка, только что приехавшая учиться в Стокгольм из Халльстахаммара^[14], сначала сопротивлялась, но потом позволила себя уговорить, с условием, что с ними отправятся и ее сестра с приятелем. Никто из халльстахаммарского трио на яхте раньше не плавал, да и сам пиарщик, кроме энтузиазма, никакими качествами яхтсмена не обладал. За три дня до отъезда он позвонил Микаэлю и отчаянно уговаривал его присоединиться к экспедиции, чтобы хотя бы один из пяти пассажиров яхты умел ею управлять.

Поначалу Микаэль воспринял приглашение довольно спокойно, но потом все же уступил – его привлекла перспектива краткого отдыха в шхерах, вкусная еда и приятная компания в придачу. Но все эти обещания оказались пустым звуком, а морская прогулка обернулась просто невообразимым кошмаром. Они выбрали живописный и несложный маршрут – от острова Булландё мимо Фурусунда^[15], и плыли на скорости меньше пяти метров в секунду. Но тем не менее новую подругу пиарщика сразил приступ морской болезни, а ее сестра устроила перебранку со своим приятелем. Кстати, никто из них не проявлял ни малейшего интереса к управлению яхтой. Скоро выяснилось, что они намерены уступить штурвал Микаэлю, а сами готовы ограничиться доброжелательными, но бессмысленными советами.

Блумквист после первой же ночевки в заливе у острова Энгсё твердо решил причалить к берегу в Фурусунде и вернуться домой на автобусе. Но приятель так жалобно умолял его остаться, что он передумал и остался на яхте.

На следующий день, около полудня – достаточно рано, чтобы можно было надеяться найти несколько свободных мест, они пришвартовались к гостевой пристани острова Архольм. Они разогрели еду и уже успели поесть, когда Микаэль заметил желтую яхту М‑30 с пластиковым корпусом, которая скользила по волнам залива, выставив только один грот. Судно не спеша лавировало, пока капитан искал место у пристани. Блумквист бросил взгляд на берег и увидел, что между их «Скампи» и бортом яхты класса «Н-boat» остается небольшой проем, и это единственное пространство, куда может втиснуться узкая М‑30. Он поднялся на корму и показал на это место; капитан М‑30 поднял руку в знак благодарности и приблизился к пристани.