Стив Хокенсмит
Союз рыжих
Глава третья
Замок,
или Мы видим сарай, достойный короля
В тот день Макферсоны должны были ждать нас на восточной тропе у Паудер-ривер. Когда мы приехали, остальные новобранцы из «Осиного гнезда» уже собрались: Дылда Джон Харрингтон, высокий и тощий; низкорослый и красномордый Мизинчик Харрис; сутулый и косоглазый Глазастик Смит; Набекрень Ник Дьюри, который вечно нес всякий вздор, а также угрюмый и вспыльчивый Всегда-Пожалуйста Маккой – самый злобный засранец к западу от Миссисипи… да и к востоку тоже, если на то пошло.
Парни согревались безудержной трепотней и картишками, и я мигом присоединился к ним. Старый же просто уселся поближе к костру, закурил трубку и уставился на огонь, вполне довольный обществом собственных мыслей.
Вскоре появился Паук. С ним рядом ехал еще один всадник, и такого странного ковбоя я еще не видывал. Все в нем было желтовато-белесым, даже свалявшиеся волосы и мертвые глаза, словно парня окунули в яичный желток и вываляли в муке. Когда они с Пауком подъехали ближе, я понял, что это негр-альбинос.
– Поскачем все вместе, и чтоб не отставать, – заговорил Паук, не утруждаясь приветствием. – Здесь будете ездить только туда, куда скажут, и когда скажут. Отлучитесь пособирать ромашки – пожалеете.
По его злобному взгляду трудно было понять, уволят нас в таком случае или попросту застрелят. Одежда у Паука была выцветшая и потрепанная, но кольт «миротворец»[2] сиял как отполированный.
– Прежде чем мы двинемся, Будро заберет у вас стволы, – продолжал он, кивнув на альбиноса. – Револьверы, пистолеты в сапогах, ружья – все, что найдется.
Будро спешился, вытащил из седельной сумки пару брезентовых мешков и развернул один из них быстрым взмахом руки.
– В мешок. – Голос у альбиноса был безжизненным, словно доносился из могилы.
Дылда Джон достал пистолет из кобуры, вытащил патроны и бросил все это в мешок Будро.
Остальные даже не шелохнулись.
– Работникам «ВР» оружие носить запрещено. Это закон, – прорычал Паук. – Если не нравится, можете уматывать обратно в Майлз и голодать.
Я бросил на Старого взгляд, который говорил: «Предлагаю поголодать». Но брат уже доставал свой кольт 45-го калибра. Один за другим примеру Густава последовали остальные, хотя Всегда-Пожалуйста Маккой недовольно буркнул, что ему неохота доверять ствол «гребаному белесому негритосу».
Альбинос и глазом не моргнул. Он молча переходил от одного к другому, собирая железо и свинец.
Мой кольт отправился в мешок последним.
Расставшись с оружием, я почувствовал себя скорее арестантом, чем наемным работником, – и по дороге это чувство только усиливалось. Паук ехал впереди, мы, осиногнездовцы, за ним, а его подручный Будро замыкал цепочку. Словно шериф с помощником, конвоирующие банду конокрадов в каталажку… или на виселицу.
Мы ехали на юг уже больше часа, и вокруг были только припорошенные снегом холмы да кустарник. Потом на горизонте появилась точка, которая постепенно росла, пока не превратилась в средневековый замок прямиком из учебника истории – с башенками, шпилями и прочими затейливыми финтифлюшками. Когда мы подъехали ближе, оказалось, что он сложен не из камня, а из сосны и тополя: то ли дворец, то ли сарай.
К тому же совершенно обветшавший: краска облупилась, стекла в окнах были пыльные и закопченные, а в ступеньках крыльца осталась дыра от чьего-то сапога. Недалеко виднелись пара бараков для работников и амбар, которые выглядели еще хуже. Неизвестно, чем тут занимались Макферсоны, но явно не обустройством хозяйства.
– Вам вон туда. – Паук, естественно, указывал на самое убогое строение. – Располагайтесь… и не вздумайте свалить.
После чего сделал именно то, что запретил делать нам, – свалил. Будро остался следить, как мы снимаем сбрую, и глаза у него были холодные и неподвижные, как желтые каменные шарики.
– Навидался я страхолюдин на своем веку, но, черт меня дери, ты еще страхолюднее, – попытался поддеть его Всегда-Пожалуйста.
Альбинос не клюнул. Сидел себе на лошади, словно истукан, вырубленный из мела.
В барак Будро не пошел. А если бы пошел, то наслушался бы от нас. Пыль покрывала все толстенным одеялом, а дерево прогнило насквозь: когда Глазастик попытался сесть на койку, то провалился сквозь нее и рухнул на пол.
– Дом, милый дом, – вздохнул он, поднимаясь на ноги.
– Вот же срань господня, – сплюнул Всегда-Пожалуйста. – Еще бы в яме поселили.
– Здесь много лет никто не жил, одни лишь змеи, – добавил Мизинчик.
– Может, оно и к лучшему, – равнодушно отозвался я, пристраивая сумки на более крепкую с виду койку. – Бьюсь об заклад, барак пустовал так долго, что даже вши передохли.
– Тот, другой, барак вроде немного побольше, – протянул мой брат, сваливая пожитки на койку под моей. – Думаю, там…
Но додумать Старому не дали, потому что снаружи раздался крик:
– Эй, новенькие, выходи!
Кричал Ули. С ним были Паук и еще один тип, которого мы раньше не видели, – явно не ковбой, судя по чистой белой рубашке, черному сюртуку и бледной физиономии. Вообще, он выглядел как настоящий джентльмен и рядом с потрепанными Макферсонами смотрелся неуместно, точно кусок первоклассной вырезки между ломтями червивого, заплесневелого хлеба.
– Перед вами мистер Перкинс, главный управляющий, – объявил Ули. – Слушайте внимательно, что он скажет.
Теперь, когда нам разрешили пялиться на чистенького господина, я воспользовался этим в полной мере. Перкинс обладал худощавым сложением, пронзительно голубыми глазами и вьющимися золотистыми волосами, местами тронутыми сединой. Несмотря на седину в кудрях, до Мафусаиловых лет ему было еще далеко: пожалуй, не старше тридцати пяти. Судить о мужской внешности меня научила сестра Грета, которая никогда не стеснялась высказывать свое мнение о подобных материях. Ее сердце наверняка дрогнуло бы при виде Перкинса, поскольку тот мог похвастать чистой кожей, выдающимся подбородком и отсутствием заметных увечий, что сестра считала совершенно необходимым для симпатичного мужчины.
– Добро пожаловать на ранчо Кэнтлмир. – В холодном тоне не слышалось особой приветливости. Несмотря на проведенные на Западе годы, управляющий сохранил сильный британский акцент, а пока он говорил, длинные пальцы левой руки нервно теребили золотую цепочку, свисавшую из жилетного кармана. – Теперь вы работники Суссекской земельно-скотоводческой компании, а значит, обязаны неукоснительно соблюдать правила: не пить, не драться, не воровать. Ни посетители, ни отлучки без разрешения не допускаются. Нарушение запрета карается самым суровым образом. Личная инициатива не вознаграждается и не приветствуется. Нам нужна только молчаливая исполнительность. Мистер Макферсон будет говорить вам, что делать и чего не делать. У вас нет абсолютно никаких причин обращаться ко мне. Вы меня поняли?
Все пробормотали «да, сэр», и Перкинс, удовлетворившись этим, без единого слова пошел к замку.
– Слова мистера Перкинса не нужно объяснять, – сказал Ули. – Но я повторю вам одну вещь, потому как хочу, чтобы вы крепко ее запомнили. Идете работать туда, куда я говорю. Остальное для вас все равно что за колючей проволокой. И я хочу услышать ответ: «Да, босс».
Мы удовлетворили его просьбу, и Макферсон скупо улыбнулся.
– Ну что ж, раз так, может, мы и поладим. А теперь – видите вон тот амбар?
Постройка представляла собой жалкое зрелище, и Макферсон, должно быть, тоже так считал, потому что наше первое задание в качестве работников «ВР» заключалось в том, чтобы выбить гнилые доски, залатать дыры и покрыть амбар свежим слоем краски. Этим мы и занимались вплоть до захода солнца, поскольку никто не отдал приказ остановиться, продолжали работать и дальше, пока не услышали чей-то скрипучий голос:
– Латна, ребята! Бросай кист, ходи сюда, хватай харч!
Мы обернулись и увидели у нашего барака седоусого старого хрыча. Все тупо пялились на него, не понимая, о чем он орет. Первым догадался Старый.
– Ты говоришь, у тебя есть харчи?
– Йа! – прокричал в ответ старикан. – Харчи!
Теперь все прояснилось. Это был тот самый Швед, повар, о котором мой брат слышал в Майлзе. К счастью, стряпня Шведа оказалась лучше, чем его английский. У себя на кухне он устроил нам целый пир: булочки, бобы и похлебка из требухи. Но, конечно, ни устриц, ни капли скотча мы не увидели.
Когда все набили брюхо, Швед пожелал нам доброй ночи – или, точнее, «добра нотш», – и мы потащились к себе в барак. Пока остальные переваривали пищу, щелкая костяшками домино, Старый отошел к входной двери, прислонился к косяку и закурил трубку. Я встал с койки и присоседился к нему.
– Что обмусоливаешь?
Густав только дернул плечом в ответ.
Перед нами в замке светился огонек, освещая два окна, которые казались парой яростных глаз на огромном темном лице.
– И что про него скажешь? – поинтересовался я, кивнув на большой дом. – Про Перкинса.
– Ты же знаешь, как он говорит, – ответил Старый тихо. – «Грубейшая ошибка – теоретизировать, пока не собраны все улики. Это искажает конечные выводы».
«Он», само собой, означало Шерлока Холмса, а цитата была из «Этюда в багровых тонах» – одного из рассказов про сыщика, которые Старый отыскал после того, как прослушал «Союз рыжих». Рассказы о приключениях Холмса напоминали потерявшихся в прерии коров, и со временем братец умудрился наловить небольшое стадо. Журналы хранились в его седельной сумке, и желтоватая бумага так истерлась от перечитывания, что слова не рассыпа́лись большей частью из чувства долга.
– А мне улик достаточно, – проворчал я. – Сукин сын надутый.
– Что ж… Пожалуй, такой-то вывод уже можно сделать, – согласился Густав.
Из темноты до наших ушей донеслось бряканье шпор, и, обернувшись, мы увидели парочку потрепанных загонщиков, возвращавшихся из кораля во второй барак. Они тоже смотрели на нас, и презрительные улыбки обоих были заметны даже в тусклом мерцании луны.
– Ты тоже это видишь?
– Вижу, – сказал Старый.
Ну еще бы. Ни один ковбой такого не упустит.
Шум, который парни издавали при ходьбе, исходил не только от шпор. К бряканью примешивались скрип кожи и похлопывание тяжелого железа по бедру.
У каждого из незнакомцев была кобура, и внутри лежали вовсе не свежесобранные ромашки.
– Значит, то правило насчет оружия… – начал я.
– …Относится только к нам, – закончил Старый.
Ковбои, за которыми мы наблюдали, скрылись в своем бараке как раз в ту минуту, когда свет в замке погас.
Глава четвертая
Посетитель,
или Закон предупреждает и встречает холодный прием
Ковбои – это, понятное дело те, кто работает с коровами. А, к примеру, домработницы – это девицы, которые делают работу по дому. Вот и получается, что первые наши три недели на ранчо «ВР с черточкой» мы со Старым были домбоями.
Макферсон посылал нас, новобранцев, убирать в замке, красить и чинить крышу, даже вытирать пыль, подметать и мыть окна. Мы стирали белье, драили полы… и боролись с искушением попробовать что-нибудь из на удивление изобильной кладовой замка. Мизинчика Харриса особенно привлекал впечатляющий запас спиртных напитков, и каждые несколько часов кому-нибудь из осиногнездовцев приходилось останавливать коротышку, чтобы он не умыкнул бутылку.
Мизинчик нас, конечно, не благодарил – хотя стоило бы. В замке у работников вряд ли был шанс уйти от наказания, потому что Перкинс вечно бродил где-то рядом, точно призрак. Видимо, он был из породы одиночек и слонялся по дому с кислым видом человека, тоскующего по чему-то давно потерянному. И, как я однажды случайно узнал, это был кто-то, а не что-то. Завернув за угол на втором этаже, я едва не расплющил Перкинса, который стоял и смотрел на маленькую вещицу у себя на ладони. Оказалось, это медальон, прицепленный к золотой цепочке, неизменно свисавшей из кармана жилета управляющего. Перкинс быстро защелкнул медальон и рявкнул на меня, чтобы шел работать, но я успел разглядеть предмет его страданий: портрет стройной темноволосой женщины. Я видел ее черно-белое изображение вверх ногами не больше секунды, но и этого хватило, чтобы понять: о такой красавице вполне можно тосковать.
Хотя в тот раз я и застал Перкинса врасплох, обычно это он пугал нас. Его спальня и контора располагались на первом этаже, и управляющий вечно выскакивал то из одной, то из другой двери и звал Макферсонов. И кто-нибудь из них обязательно подскакивал, потому что или Ули, или Паук обычно были рядом, чтобы помогать нам с уборкой. «Помощь» Ули имела форму замечаний вроде: «Простите, дамочки, но вон там на окне остались разводы». Паук же вносил свой вклад, убивая мух: хватал их на лету и съедал.
Когда мы наконец привели замок в божеский вид, Ули велел нам латать бараки и корали. Здесь было холоднее. Хотя снег уже растаял и обернулся слякотью, утренний воздух превращал растительность на лице в сосульки. Мы бы не возражали, если бы сидели в седлах, как полагается ковбоям, но со скотом управлялись старые работники «ВР».
Помимо Ули и Паука, в бараке Макферсонов жили еще пятеро. Будро был единственным, кого мы знали по имени, и в сравнении с остальными казался даже словоохотливым. Эти пятеро уезжали утром, возвращались вечером и не тратили время на болтовню с нами, так что нам самим пришлось придумать им клички. Франтоватого мы окрестили Павлином, лысого – Кудрявым и так далее.
Семерых работников было явно недостаточно для ранчо размера «ВР», и мы ломали голову, как они управлялись до того, как появились мы, осиногнездовцы. Старый подозревал, что им кто-то помогал. Как-то раз мы углядели, как Будро поехал на юг на телеге, и мой брат предположил, что он повез провизию в линейный лагерь, как мы, ковбои, называем пристанище для пастухов на дальних участках.
Если у Макферсонов и водились работники в линейных лагерях, могу точно сказать: проку от них не было никакого. Один-единственный раз парни Ули при нас взялись хоть за какую-то работу – и результат получился плачевный. Местный сортир продувался ветром, что дырявые портки, и Будро с Павлином построили новый между своим бараком и замком. От ветра он защищал чуть лучше старого, зато посетитель рисковал уйти с полной задницей заноз. Помимо этого, засов изнутри болтался и, если сильно хлопнуть дверью, падал и закрывался сам. Первый раз, когда такое произошло, мы целый день бегали в кусты, пока Старый не догадался, что в сортире никого нет.
Короче говоря, работать под началом Макферсонов было в равной степени унизительно и тоскливо. Впрочем, будучи ковбоем, я давно смирился и с тем и с другим, и в отупляющей рутине ранчо мои опасения относительно «ВР» постепенно таяли. Однако наступил день, разрушивший распорядок раз и навсегда.
Приближался вечер, и работники Макферсонов уже вернулись с пастбищ. Конечно, осиногнездовцы все еще трудились, пытаясь привести в порядок кузню, больше похожую на хижину бродяги. Старый мазал прогнившие доски белилами, но вдруг замер с кистью в руке и оглянулся.
– Ну надо же, – буркнул он. – А ему-то что здесь понадобилось?
Все обернулись и увидели приближающегося к нам всадника: это был Джек Мартин, помощник судебного пристава из Майлз-Сити.
Мы приветствовали его радостными криками. Не потому, что так уж любили, – все знали, что Джек важничает перед ковбоями и пресмыкается перед скотопромышленниками. Но в тот момент закидоны Мартина не имели значения. Просто после месяца на ранчо все обрадовались, увидев более-менее знакомое лицо.
Услышав наши приветственные крики, Будро и остальные старые работники высыпали из барака, а Перкинс, Паук и Ули вышли из замка, явно не в восторге от появления нежданного гостя.
– Да уж, это, без сомнения, самое расфуфыренное ранчо, что я видел, – сказал Мартин, кивнув на замок, и улыбнулся нам, осиногнездовцам, своей щербатой улыбкой. – Ну и как вам здесь работается?
– А как косоглазым работается на стройке железной дороги? – ответил вопросом на вопрос Всегда-Пожалуйста.
Перкинс поспешил вступить в разговор, не дожидаясь, пока начнут ныть и остальные.
– Вы по какому делу в Кэнтлмир? – спросил он.
Для нас Перкинс все это время был не более чем тенью в окнах замка. Если он когда и выходил наружу, то мы этого не замечали, и кожа его, не видевшая солнечного света, стала такой же бледной, как у Будро.
– Я по службе, – ответил Мартин, настолько преисполнившись важности, что она едва не полезла у него из ушей.
Он сделал паузу и оглядел собравшуюся толпу, явно наслаждаясь возможностью подержать нас еще немного в неведении. При виде призрачно-белого Будро его улыбка слегка притухла, но Мартин быстро опомнился. Он принес важную весть и не собирался упускать возможность произвести должный эффект.
– Три недели назад из дурдома в Колорадо сбежал Боб Трейси.
Едва ли не каждый в толпе пробормотал одно и то же:
– Голодный Боб?
Мартин кивнул.
– Он самый.
Ропот стал громче, только теперь уже без вопросительного знака:
– Голодный Боб!
Здесь, на Западе, не всякий знает, как зовут президента Соединенных Штатов, а вот про Голодного Боба Трейси слыхали все. Боб был траппером, проводником и, что куда примечательнее, самым настоящим каннибалом. По собственному признанию, он съел пять человек, когда их застиг снежный буран зимой 1877-го. Мама когда-то пугала меня: будешь плохо учиться – сожрет Голодный Боб. Хотя со временем я и перестал верить таким байкам, старина Боб еще долгие годы преследовал меня в кошмарных снах.
– Его видели дважды: первый раз у Форт-Коллинз, а потом на реке Литтл-Бигхорн, недалеко от Лодж-Грасс.
– Направляется в Канаду, – объявил Густав, как будто это он пришел сообщить новость.
– Может, и так, – согласился Мартин. – А может, прячется в холмах где-то к югу отсюда. Если он действительно двинется на север, то пойдет как раз через наши места. Так что мы предупреждаем всех, чтобы были начеку.
– Это не проблема. Знаешь ведь, как мы относимся к посторонним на ранчо, – процедил Ули. – Я бы сказал, тебе повезло, что доехал сюда и никто тебя не… остановил.
– А теперь удвоим бдительность, – добавил Паук. – И если вдруг кому взбредет в голову искать Голодного Боба в здешних местах, предупреди, чтобы не совались. Раз Боб рыщет по округе, мы церемониться не будем. Как знать, кому случится схлопотать пулю.
Мартин нахмурился и откинулся в седле.
– Знаем, у вас много важных дел. Не смеем задерживать, – еще не договорив, Перкинс развернулся и зашагал к замку. – Всего доброго.
И без того довольно хмурый помощник пристава теперь откровенно разозлился. Приближались сумерки, и он, скорее всего, надеялся на горячий ужин и ночлег.
– До ближайшего ранчо не меньше четырех часов езды, – подал голос Ули. – Так что вам лучше поторопиться. – Он указал на тропу, по которой приехал Мартин: – В ту сторону.
Законник мгновение сверлил Макферсона злобным взглядом, а потом развернул лошадь и умчался галопом, унося с собой наш последний шанс услышать еще что-нибудь о мире за пределами ранчо.
– Всё, хватит пялиться! – гаркнул Ули. – Работать, работать!
Осиногнездовцы медленно разошлись, не в силах оторвать взгляда от удаляющейся фигуры Мартина. Единственным исключением был Старый. Он смотрел в противоположную сторону – на простирающиеся на юге холмы.
Я точно знал, о чем он думает. И те же самые мысли грозили преследовать меня предстоящими долгими ночами.
Где-то там бродил монстр из моих детских кошмаров. Самый настоящий. На свободе.
И наверняка голодный.
Глава пятая
Паника,
или Буря налетает, а душа отлетает
В последующие недели каждое уханье совы или скрип койки мы принимали за клич Голодного Боба, вышедшего на охоту, чтобы добыть сочный стейк из человечинки. Дылда Джон трижды чудом не словил пулю, когда выходил полить цветочки посреди ночи. Мы засыпали настороже и просыпались измотанными, так что ни у кого не оставалось сил работать.
Но потом Ули снова озадачил нас, дав то самое поручение, которого мы так ждали. Мы начали объезжать лошадей для предстоящего сгона скота.
Целую неделю задницы у нас взлетали выше головы, пока мы укрощали норовистых жеребчиков – и наслаждались каждой минутой скачек. По вечерам, исцарапанные и побитые, все валились на койки, и стены барака сотрясал храп спящих мертвецким сном мужчин.
Когда мы наконец выехали с ранчо в поисках скота, то обнаружили, что макферсоновская команда все же сделала хоть что-то полезное: устроила лагерь с запасом сена и хлопкового семени и пригнала тысячу голов с окраинных пастбищ. Нам самим соваться на дальние угодья не полагалось – Ули запретил отъезжать дальше пяти миль от замка. А на случай, если мы забудемся и пересечем эту границу, Паук или Будро постоянно следили за нами.
И все же однажды Старый сумел избавиться от назойливых провожатых. Ули нужно было починить водяной насос, работавший от ветряка, и мой братец вышел вперед и заявил, что мы с ним знаем ветряные мельницы как свои пять пальцев – что было бы правдой, если бы мы видели собственные руки всего разочек, да и то издалека.
Мы воевали с деревянным чудовищем несколько часов, изгваздавшись в густой черной смазке с ног до головы. К счастью, единственными зрителями были изнывающие от жажды коровы, потому что Паук и альбинос присматривали за остальными осиногнездовцами. Каким-то чудом мы все же заставили ветряк качать воду и, отмывшись и вволю напившись сами, дали попить и коровам.
На обратном пути я слегка надулся, гордясь нашей изобретательностью, но Старый почему-то совсем понурился. Он ехал медленно, скособочившись в седле и низко опустив голову.
– Тебе что, дурно?
– Нет, мне не дурно, – буркнул Густав. – Я кое-что ищу.
– Какое еще «кое-что»?
Брат остановил лошадь и выскользнул из седла.
– Вот такое, – ответил он, указывая на землю, где, по-моему, не было ровно ничего особенного.
Густав опустился на колени и пополз по траве.
– Третий раз за все эти дни, – пробормотал он.
– Третий раз за все эти дни – что?
Он кинул на меня раздраженный взгляд.
– Третий раз за все эти дни я понимаю, что только у меня одного здесь есть глаза.
Братец всегда отличался талантом следопыта, но это не значило, что я готов был стерпеть его чванство.
– Ладно, вождь Зоркий Глаз, – сказал я. – Скажи уж наконец своему глухому, тупому и слепому бледнолицему брату, что, по-твоему, там такое.
Старый снова ткнул пальцем.
– Ты точно слепой, если сам не можешь объяснить.
Я видел одну траву, но Густава такой ответ вряд ли устроил бы. Поэтому я решил блефовать:
– Ну, теперь-то, когда ты показал, все ясно как день.
– Именно. Как и это. – Он указал на вытоптанную проплешину неподалеку.
– Ага, само собой. Как же я сразу-то не разглядел.
Старый кивнул.
– И наверняка ты можешь сказать мне, что это такое. – Он пихнул носком сапога влажную коровью лепешку.
– Ну конечно.
– И?..
– Это… это…
– Это дерьмо, брат, как и половина того, что ты мелешь. А теперь возьми мою лошадь под уздцы и двигай за мной. Хочу посмотреть, куда ведет эта тропа.
Я выругался, но повиновался. Годами я терплю от брата такие слова, которых не стерпел бы ни от кого другого. Видимо, дело в том, что он единственный Амлингмайер, который может сказать мне хоть что-то.
Густав медленно пошел дальше, наклонившись вперед, как курица, высматривающая в траве зернышки. Я с лошадьми тащился следом. Минут через пять стало понятно, куда мы движемся. В полумиле на восток виднелся поросший кустами каменистый утес. По чьим бы следам ни шел мой братец, его цель направилась именно туда.
Но до утеса мы так и не добрались. Густав выпрямился и повернулся к северо-западу, откуда на нас галопом скакал Паук. Казалось, он намеревается промчаться прямо сквозь моего брата, не останавливаясь, но Старый спокойно стоял и смотрел на Макферсона. Когда Паук наконец натянул поводья, его лошадь почти наступила на носки сапог Густава, но брат даже не шелохнулся. Зато я подскочил за нас обоих.
– Какого черта вы здесь делаете? – Паук каким-то образом просек, что орать надо на Старого, тогда как я служу не более чем передвижной коновязью. – Вам сказано работать на ветряке. Мы говорили вам, тупицам, не…
– Я иду по следу человека, – спокойно перебил Густав.
– Что?
– Ты спросил, какого черта я здесь делаю. Вот тебе ответ.
Паук заломил поля своей пропитанной потом шляпы «Босс прерии».
– А ну, повтори!
Старый показал на то место, где несколько минут назад спрыгнул с лошади.
– Вон там кто-то разорил гнездо куропатки. Думаю, искал яйца или птенцов. И кстати, забавно: кто бы это ни был, лошади у него, похоже, нету.
– Пеший?
– Верно.
– Эй, – решил вставить слово и я, – по-твоему, это может быть?..
Паук, не оценив моего вклада, рыкнул:
– Заткни пасть! – и снова повернулся к Густаву: – Этот след – как думаешь, куда он ведет?
Старый уклончиво пожал плечами:
– Чтобы узнать, надо добраться до конца.
– Ладно. – Паук внимательно осмотрелся, и вовсе не для того, чтобы насладиться закатом: он запоминал место. – Возвращайтесь к себе в барак, и никому ни слова. Откроете рот – выковыряю у вас глаза и съем, как пару вареных яиц. Поняли меня?
Мой братец рассеянно почесал за ухом, словно пытаясь вспомнить, где оставил трубку.
– Вас поняли, – наконец ответил он.
Паук ехал прямо за нами до самого барака. От его близости за спиной мне было немного не по себе. Однако мы добрались до кораля, так и не получив пулю в спину. В отличие от нас, Паук не стал расседлывать лошадь, а отправился искать своего брата и Будро, а потом они все вместе поскакали на пастбище.
– Думаешь, это Голодный Боб? – спросил я, глядя на облако пыли, поднятое их лошадьми.
Старый не ответил.
– Наверняка за его голову назначена награда. Причем большая. Долларов пятьсот… а то и тысяча.
Ответа снова не последовало.
– Думаю, Макферсоны это и задумали, – продолжал я. – Хотят вырвать награду прямиком у нас из рук, а ведь именно мы…
– Мы? – прервал молчание брат.
– Ну ладно, ты. Но дело в том…
– Нет никакого дела. Нет, пока мы не выяснили факты. А теперь помолчи. Я думаю.
Я замолчал – и Густав тоже. За остаток вечера он нарушал тишину лишь в те моменты, когда чиркал спичкой, чтобы раскурить трубку. Ему-то, конечно, молчание давалось легко, для меня же это была пытка. С десяток раз меня подмывало разболтать остальным о нашей находке, но уж очень не хотелось, чтобы мои глаза оказались в зубах у Паука, и я ограничился разговорами о картах и бычках.
На следующий день Ули дал мне новую тему для разговоров. Поступили новые распоряжения: никаких больше ветряков – мы вместе с остальными должны были таврить телят.
– Похоже, тебя не хотят пускать на пастбище, где ты можешь снова заметить след, – предположил я, когда мы с братом разжигали костер для клеймения.
– Или не хотят, чтобы я заметил, что там больше нет ничьих следов, – добавил Густав.
– Что? Думаешь, они уже кого-то поймали?
Братец лишь пожал плечами.
– Что ж, если и поймали, то, черт возьми, уж точно не Голодного Боба, – заметил я.
Старый оторвался от костра и уставился на меня, приподняв бровь.
– Если бы Макферсоны словили Боба, им пришлось бы сразу везти его в Майлз-Сити, – объяснил я. – Да они бы и до сих пор там торчали, продувая денежки на вино, женщин и песни… или, скорее, на виски, шлюх и снова на виски.
Густав нахмурил брови и скривился, будто отведал подгорелого пирога с уксусом. Его гримаса говорила: не вполне уверен, что смогу это проглотить.
– Может, и так, – протянул он, и другого ответа я так и не дождался.
Всю следующую неделю мы клеймили телят и коров, так что начало казаться, будто в мире нет ничего, кроме коровьих задниц. Но когда мы наконец получили передышку, меня она не обрадовала. Около полудня пелена черных туч закрыла солнце, словно каменной стеной. Послышался далекий раскат грома, и волоски у меня на загривке встали дыбом – говорю буквально, а не просто для красного словца. Молнии сверкали еще далеко, но воздух вокруг уже потрескивал от электричества. Повсюду замелькали зеленоватые искорки, а уши лошадок и рога быков засветились, будто лампы.
Похоже, что надвигалось нечто по-настоящему ужасное, и все – даже Ули, Паук, Будро и остальные из их барака – выехали на пастбище, чтобы согнать скот на высокое место. Когда хлынет ливень – а он обещал хлынуть как из ведра, – мгновенно начнется потоп. Пересохшее русло за пару минут превратится в ревущий поток, и корове, лошади или человеку, застигнутым в таком месте в начале ливня, ничего не стоит утонуть.
И это далеко не единственный способ погибнуть во время грозы. Бывает, что зеленые искры начинают прыгать с коровы на корову, сея страх. Вскоре и лошадь под человеком начинает пугаться, и достаточно одного хорошего раската грома, чтобы все четвероногие создания понеслись прочь. Если в этот момент упасть с лошади, нечего будет даже хоронить.
Такие ободряющие мысли крутились у меня в голове, когда я вместе с парнями гнал стадо в триста голов из долины на холм. К тому времени воздух настолько наэлектризовался, что веки покалывало, а во рту стоял металлический вкус, будто там полно медяков. Внезапно налетел яростный порыв ветра. Не засунь я поглубже ноги в стремена – улетел бы, как воздушный змей. И тут же хлынул ливень, настолько зверский, что как бы загар не смыл.
В пелене дождя передо мной возникло видение столь неожиданное, что пришлось стереть заливающую глаза воду и всмотреться, убеждаясь, что это не игра света и тени. Верховой был в котелке вместо широкополого стетсона и в черном сюртуке вместо желтого дождевика.
– Гоните скот! – кричал всадник.
Его голос я узнал еще до того, как разглядел лицо, и мое изумление удвоилось. Это был Перкинс.
Я почти не видел управляющего «ВР» на улице, а верхом – и вовсе ни разу. И тем не менее он был передо мной на Пудинге, самом смирном коняге на всем ранчо. Пудинг не отличался резвостью, зато мог похвалиться сообразительностью: завяжи ему глаза и брось на любом пастбище, к вечеру сам придет к конторе попросить сахарку. Лучшая лошадь для того, кто не очень-то смыслит в лошадях, а Перкинс явно не смыслил вообще ничего, раз выехал из замка в такую погоду.
– Гони их на высокое место! Высокое место!
– Да, сэр! – прокричал я. – Высокое место!
Перкинс кивнул, махнул рукой – мол, займись делом – и пропал во мгле.
Готовность управляющего рискнуть здоровьем и жизнью ради того, чтобы приказать мне делать именно то, чем я и без того занимался, могла бы показаться крайне глупой, будь у меня время задуматься. Но я занимался куда более насущным делом. Земля быстро превращалась в густую черную жижу, и моя пегая уже несколько раз едва не упала, увязнув в ней. Скачка в грозу – отличный способ сломать лошади ногу или ездоку шею, и оставалось лишь гадать, что произойдет первым.
Спустя то ли несколько часов, то ли несколько дней – мне уже было все едино – появился другой одинокий всадник, на сей раз Паук. Хотя обычно от него исходила одна лишь желчь, сейчас его слова показались сладчайшим медом.