Коллектив авторов
Блейз (сборник)
Глава 7
В магазине «Все для младенцев» «Гигантского универмага Хагера» он казался таким же инородным телом, как булыжник – в гостиной. На нем были джинсы, рабочие ботинки с кожаными шнурками, фланелевая рубашка и черный кожаный ремень с пряжкой, сдвинутой влево, на удачу. На этот раз он вспомнил про кепку, ту самую, с наушниками, и теперь держал ее в руке. Стоял он посреди преимущественно розовой комнаты, залитой ярким светом. Посмотрел налево – и увидел столики для пеленания. Посмотрел направо – коляски. У него создалось полное ощущение, что он приземлился на Планете Младенцев.
Вокруг ходили женщины. Одни с большими животами, другие – с маленькими детьми. Большинство детей плакало, и все женщины настороженно поглядывали на Блейза, будто тот мог в любой момент озвереть и начать крушить Планету Младенцев, разбрасывая разорванные одеяла и плюшевых медвежат со вспоротыми животами. Подошла продавщица, чему Блейз очень обрадовался. Он не решался к кому-либо обратиться. Знал, когда люди боятся, и понимал, что здесь ему не место. Он, конечно, был туп, но не настолько.
Продавщица спросила, не требуется ли ему помощь. Блейз ответил, что требуется. Он не мог подумать обо всем, что хотел купить, как ни старался, вот и решил воспользоваться тем единственным средством, которое было в его распоряжении: обмануть.
– Я уезжал из штата. – Он обнажил зубы в улыбке, которая испугала бы и кугуара, но продавщица храбро улыбнулась в ответ. Ее макушка едва доставала до середины его грудной клетки. – И только что узнал, что жена брата… родила… пока я отсутствовал, видите ли, вот я и хочу купить мальчику… младенцу все необходимое. Что ему нужно.
Продавщица просияла.
– Понимаю. Какой вы щедрый. Какой заботливый. А что конкретно вы хотите купить?
– Я не знаю. Я ничего не знаю о… о младенцах.
– Сколько вашему племяннику?
– Кому?
– Сыну жены вашего брата.
– А! Понял! Шесть месяцев.
– Это хорошо. – Ее глаза сверкнули. – Как его зовут?
На мгновение вопрос поставил Блейза в тупик. Потом он пробормотал:
– Джордж.
– Прекрасное имя. Греческое. Означает «работающий на земле».
– Да? Ну, до этого еще далеко.
Продавщица продолжала улыбаться.
– Конечно. Ладно, а что у нее уже есть?
К этому вопросу Блейз подготовился.
– То, что есть, хорошим не назовешь. С деньгами у них туго.
– Понимаю. То есть вы хотите… начать с самого начала.
– Да. Вы все правильно поняли.
– Как вы щедры! Что ж, начинать надо с дальнего конца авеню Пуха, с Кроватной опушки. У нас есть отличные деревянные кроватки…
Блейза потрясло, как много всего необходимо одному крохотному человеческому существу. Он-то полагал, что взял хорошие деньги в семейном магазине, но Планету Младенцев покинул с практически пустым бумажником.
Он купил кроватку «Страна грез», люльку, высокий стульчик «Счастливый Гиппо», складной столик для пеленания, пластмассовую ванночку, восемь ночных рубашек, восемь резиновых трусов, восемь нижних рубашек с застежками, принцип действия которых никак не мог понять, три простыни, больше похожие на столовые салфетки, три одеяла, валики для кроватки, чтобы младенец, начав крутиться, не ударился головой о прутья решетки, свитер, шапочку, сапожки, красные туфельки с колокольчиками на язычках, двое штанишек в тон рубашкам, четыре пары носков, которые не налезали на его палец, набор бутылочек, сосок, клеенок (пластиковые подкладки выглядели точь-в-точь как мешочки, в которых Джордж покупал «травку»), ящик какой-то смеси, которая называлась «Симилак», ящик баночек с фруктовым пюре «Джуниор фрутс», ящик баночек «Джуниор диннер», ящик баночек «Джуниор десерт» и один набор посуды с синим гномиком Смурфом и другими героями этого мультсериала.
Вкус у младенческой еды был отвратительный. Он попробовал ее по приезде домой.
По мере того как свертки с покупками громоздились все выше в углу магазина, взгляды застенчивых молодых мамаш становились дольше и раздумчивее. Происходящее стало событием, отложившимся в памяти: здоровенный мужчина в одежде дровосека ходит за миниатюрной продавщицей от одного прилавка к другому, внимательно слушает, потом покупает все то, что она предлагает ему купить. Продавщицу звали Нэнси Молдау. Она получала процент от проданных товаров, и с каждой новой покупкой Блейза в ее глазах прибавлялось блеска. Наконец она пробила общую сумму и, когда Блейз отсчитывал деньги, Нэнси Молдау выдала ему четыре упаковки памперсов.
– Вы закрыли мне день, – сказала она. – Более того, вы сделали мне карьеру в торговле товарами для младенцев.
– Благодарю вас, мэм. – Блейз очень обрадовался памперсам. Про подгузники он напрочь забыл.
Когда он загружал две тележки покупками (на одну грузчик положил упакованные в картон высокий стульчик и детскую кроватку), Нэнси Молдау крикнула:
– Обязательно привезите этого молодого человека, чтобы мы его сфотографировали!
– Да, мэм, – пробормотал Блейз. Почему-то ему вспомнилось, как его в первый раз фотографировали в полиции и коп говорил: «А теперь повернись боком и снова согни колени, воришка. Господи, да кто вырастил тебя таким большим?»
– Фотография будет подарком от «Хагера».
– Да, мэм.
– Много покупок, – отметил грузчик, парень лет двадцати, у которого только-только начали проходить юношеские угри, и с маленьким красным галстуком-бабочкой. – Где стоит ваш автомобиль?
– В конце стоянки, – ответил Блейз.
И последовал за грузчиком, который вызвался довезти одну из тележек, а потом пожаловался, как трудно ее катить по утрамбованному снегу.
– Здесь солью снег не посыпают, поэтому он забивает колеса. А потом эти чертовы тележки начинают скользить. И могут крепко вдарить по лодыжке, если ты вдруг отвлекся. Очень крепко. Я не жалуюсь, но…
Тогда что ты делаешь, приятель? – Блейз буквально услышал вопрос Джорджа. Жрешь кошачью еду из собачьей миски?
– Вот он, – указал Блейз. – Мой.
– Да, понятно. Что вы хотите положить в багажник? Стульчик, кроватку или и то и другое?
Блейз внезапно вспомнил, что у него нет ключа от багажника.
– Давай положим все на заднее сиденье.
У грузчика широко раскрылись глаза.
– Я не думаю, что уместится. Более того, я уверен, что…
– Мы можем использовать и переднее. Поставим картонную коробку с кроваткой на пол перед ним. Сиденье я отодвину как можно дальше.
– Почему не в багажник? Так же будет проще.
У Блейза возникла мысль сослаться на то, что багажник уже забит другими вещами, но врать не хотелось: одна ложь неминуемо вела к другой, и скоро ты словно путешествовал по незнакомым дорогам, где так легко заплутать. «Я всегда держусь правды, если есть такая возможность, – любил говорить Джордж. – Все ближе к дому».
Вот и Блейз решил соврать по минимуму.
– Я потерял ключи от автомобиля. И пока не найду их, у меня есть только этот.
– Ага. – Грузчик посмотрел на Блейза как на тупицу, но тот не смутился: так на него смотрели и раньше. – Облом.
В итоге они уместили в кабину все. Конечно, им пришлось проявить смекалку и свободного места осталось немного, но они справились. Когда Блейз, сев за руль, посмотрел в зеркало заднего обзора, он даже увидел часть мира за окном. Остальное отсекала картонная коробка с высоким стульчиком.
– Хороший автомобиль, – заметил грузчик. – Старый, но хороший.
– Точно, – кивнул Блейз и добавил фразу, которую иногда произносил Джордж: – Ушел из чартов, но не из наших сердец, – после чего задался вопросом: может, грузчик чего-то ждет? Вроде бы ждал.
– Какая у него коробка передач, триста вторая?
– Триста сорок вторая, – автоматически ответил Блейз.
Грузчик кивнул, продолжая стоять.
С заднего сиденья «форда» Джордж (места для него там не было, но как-то ему удалось разместиться) подал голос: «Если ты не хочешь, чтобы он простоял здесь до скончания веков, дай ему на чай и избавься от него».
Чаевые. Да. Конечно.
Блейз вытащил бумажник, посмотрел на оставшиеся купюры, с неохотой достал пятерку. Дал ее грузчику. Пятерка мгновенно исчезла.
– Счастливого пути, счастье твори и добро приноси!
– Само собой, – ответил Блейз. Сел в «форд», завел двигатель. Грузчик покатил тележки к магазину. На полпути остановился, посмотрел на Блейза. Блейзу этот взгляд не понравился. Запоминающий взгляд.
– Мне следовало побыстрее дать ему чаевые. Так, Джордж?
Джордж не ответил.
Дома он загнал «форд» в сарай и перенес все покупки в дом. Собрал детскую кроватку в спальне, рядом поставил столик для пеленания. Читать инструкции необходимости не было: он только смотрел на картинки на коробках, а руки делали остальное. Люлька отправилась на кухню, поближе к дровяной плите… но не очень близко. Остальное он сложил в стенной шкаф в спальне, чтобы не лежало на виду.
Когда он с этим покончил, в спальне что-то изменилось, и речь шла не о вновь появившейся мебели. Добавилось что-то еще. Изменилась атмосфера. Будто освободили призрака, позволили свободно здесь разгуливать. Причем не призрака человека, который когда-то покинул эту комнату, умер и ушел навсегда. Нет, призрака того, кому еще только предстояло сюда прийти.
Вот Блейзу и стало как-то не по себе.
Глава 8
Следующим вечером Блейз решил, что ему нужны новые номерные знаки для угнанного «форда», и он снял их с «фольксвагена» на автомобильной стоянке у магазина «Джимс джайнт гросерис» в Портленде. А взамен поставил фордовские номера. Могли пройти недели, а то и месяцы, прежде чем владелец «фольксвагена» понял бы, что ездит с чужими номерными знаками, потому что на наклейке была отпечатана цифра «7», означающая, что перерегистрацию этому парню предстояло пройти в июле. Всегда проверяй регистрационную наклейку. Так учил его Джордж.
Он поехал к магазину, где товары продавались со скидкой, чувствуя себя в безопасности с новыми номерными знаками, но зная, что ощущение безопасности усилилось бы, будь «форд» другого цвета. Он купил четыре банки автомобильной краски «Небесная синева» и распылитель. Вернулся домой практически без денег, но счастливый.
Поужинал рядом с плитой, выбивая ногами ритм по вытертому линолеуму под песню Мерла Хаггарда «Оки с Маскоги». Старина Мерл действительно знал, как всыпать этим гребаным хиппи.
Помыв посуду, затянул в сарай обмотанный изолентой удлинитель, повесил лампочку на потолочную балку. Красить Блейз обожал. «Небесная синева» была его любимым цветом. И название такое красивое. Синее, как небо. Небо, в котором звенит жаворонок.
Он вернулся в дом и принес пачку старых газет. Джордж читал газеты каждый день, и не только веселые истории. Иногда он даже зачитывал передовицы Блейзу и на чем свет стоит ругал этих деревенщин-республиканцев. Говорил, что республиканцы ненавидят бедняков. Президента называл исключительно «этот чертов хрен в Белом доме». Два года назад прилепил наклейки с призывом голосовать за кандидата от Демократической партии к бамперам трех украденных автомобилей.
Все газеты были старые, и обычно это обстоятельство навевало на Блейза грусть, но в этот вечер он предвкушал предстоящую покраску автомобиля. Закрыл газетами стекла и колеса. Заклеил скотчем хромированные детали корпуса.
К девяти вечера легкий банановый запах краски наполнил сарай, к одиннадцати Блейз работу закончил. Убрал газеты, коснулся нескольких мест, покрытых свежей эмалью, восхищаясь результатом своих трудов. По его мнению, все получилось как нельзя лучше.
Он улегся в кровать, слегка заторчав от паров краски, и наутро проснулся с головной болью.
– Джордж? – с надеждой спросил он.
Нет ответа.
– У меня нет ни цента, Джордж. В бумажнике пустота.
Нет ответа.
Блейз весь день прослонялся по дому, гадая, что же делать.
Продавец вечерней смены читал увлекательнейший роман «Мясистые балерины», когда ему под нос сунули «кольт». Тот самый «кольт». И тот самый голос мрачно предложил:
– Вываливай все из кассового аппарата.
– Ох, нет, – вырвалось у Нейсона. – Господи, нет.
Он поднял голову. Увидел перед собой жуткую образину в женском нейлоновом чулке, который свешивался на спину, как коса.
– Только не ты. Только не снова.
– Вываливай все из кассового аппарата. Положи в пакет.
На этот раз никто в магазин не вошел, а выручка, поскольку день был будний, оказалась меньше.
Грабитель на пути к двери остановился, обернулся.
«Сейчас меня застрелят», – подумал Нейсон. Но вместо того, чтобы выстрелить, грабитель сказал:
– На этот раз я вспомнил про чулок.
И вроде бы улыбнулся под нейлоном.
А потом ушел.
Глава 9
Когда Клайтон Блейсделл-младший попал в Хеттон-Хауз, его возглавляла директриса. Он не помнил ее имени, только седые волосы и большие серые глаза за очками. Помнил, что она читала им Библию, а утренний сбор всегда заканчивала словами: «Будьте хорошими детьми, и вас ждет процветание». Однажды она не появилась на работе, потому что у нее случился удар. Поначалу Блейз подумал, что люди говорят, будто у нее случился угар, но потом все понял: удар. Такая головная боль, которая не проходит. Директрису сменил Мартин Кослоу. Блейз никогда не забывал этой фамилии, и не только потому, что дети прозвали нового директора Закон[28]. Блейз не забывал этой фамилии, потому что Закон преподавал арифметику.
Уроки арифметики проходили в кабинете номер 7 с желтым деревянным полом на третьем этаже, где зимой стоял такой холод, что яйца отмерзли бы и у бронзовой мартышки. На стенах висели портреты Джорджа Вашингтона, Авраама Линкольна и сестры Мэри Хеттон. Сестра отличалась бледностью лица, а черные волосы, забранные назад, на затылке образовывали пучок, похожий на дверную ручку. Иногда после отбоя Блейз видел перед собой темные глаза сестры, и они всегда его в чем-нибудь обвиняли. По большей части в тупости. В том, что он слишком туп для школы, как и говорил Закон.
В кабинете номер 7 всегда пахло мастикой для пола, а запах этот вгонял Блейза в сон, даже если он входил в комнату бодрым и отдохнувшим. Под потолком висели девять ламп в обсиженных мухами матовых шарах, которые в дождливые дни заливали комнату тусклым, печальным светом. Переднюю стену занимала черная грифельная доска, над которой закрепили зеленые учебные плакаты с округлыми, по методу Палмера[29], буквами алфавита, прописными и строчными. После алфавита шли цифры, от 0 до 9, такие красивые, что от одного их вида ты чувствовал себя еще большим тупицей и неумехой. Парты были изрезаны накладывающимися друг на друга слоганами и инициалами. Большая их часть практически стерлась (столешницы периодически ошкуривали и красили вновь), но полностью уничтожить следы творчества учеников не удавалось. Все парты крепились к полу через железные диски. На каждой располагалась чернильница, наполненная чернилами, изготовленными компанией «Картерс инк». Того, кто проливал чернила, пороли ремнем в туалете. Пороли и за черные следы от каблуков на желтом полу, и за баловство на уроке. Последнее называлось Плохим поведением. Пороли и за многое другое: Мартин Кослоу верил в эффективность ремня и Палки. Палки Закона в Хеттон-Хаузе боялись больше всего, даже больше чудовищ, которые прятались под кроватями маленьких детей. Палка являла собой березовую лопатку, очень тонкую. Чтобы уменьшить сопротивление воздуха, Закон просверлил в ней четыре дырки. Он играл в боулинг за команду «Фалмутские рокеры», и по пятницам иногда приходил в школу в рубашке для боулинга. Темно-синей, с его именем, вышитым золотыми буквами над нагрудным карманом. Для Блейза буквы эти выглядели почти (но не совсем) как на палмеровских плакатах. Закон говорил, что в боулинге, как и в жизни, если человек упорно к чему-то стремится, страйки придут сами собой. Правой руке после всех этих упорных тренировок и точных бросков силы хватало, и если он сек кого-то Палкой, боль была жуткая. Все знали, что он прикусывал язык, когда наказывал мальчика Палкой за особо Плохое поведение. Иногда прикусывал так сильно, что язык начинал кровоточить, и какое-то время в Хеттон-Хаузе был мальчик, который называл его не только «Закон», но и «Дракула». А потом мальчик исчез, и больше они его не видели. «Вырвался» – так они говорили про тех, кого взяли в семью и оставили, может, даже усыновили.
Мартина Кослоу боялись и ненавидели все воспитанники Хеттон-Хауза, но больше всех боялся и ненавидел его Блейз. С арифметикой у Блейза очень, очень не ладилось. Он еще мог прибавить два яблока к трем, но с большим трудом, а сложение четвертинки яблока с половинкой уже находилось за пределами его понимания. Насколько он знал, яблоко делилось лишь на куски, которые влезали в рот.
Именно на арифметике Блейз впервые смошенничал – с помощью своего друга Джона Челцмана, тощего, уродливого, нервного, переполненного ненавистью мальчишки. Ненависть эта редко давала о себе знать. По большей части она удачно скрывалась за толстыми линзами перевязанных лейкопластырем очков и частым визгливо-идиотским смехом. Джон был естественной жертвой для более старших, сильных парней. И били его регулярно. Мазали лицо грязью (весной и осенью) и умывали снегом (зимой). Рубашки ему часто рвали. И он постоянно появлялся из душевой с задом, отхлестанным мокрыми полотенцами. Но всегда вытирал снег или грязь, заправлял подол разорванной рубашки и продолжал визгливо смеяться, потирая раскрасневшиеся ягодицы, и ненависть не проявляла себя. Как и его ум. Учился он хорошо (очень хорошо, ничего не мог с собой поделать), но в Хеттон-Хаузе отметки выше «В» ученики получали редко. Не приветствовались такие отметки. Отметка «А» говорила о том, что ты считаешь себя умником, а умников ждала трепка.
Блейз тогда начал прибавлять и в росте, и в ширине плеч. В одиннадцать-двенадцать лет он ничем не выделялся среди остальных, а тут начал расти. Стал таким же большим, как и многие из ребят постарше. Но он никого не обижал на игровой площадке и не хлестал полотенцем в душевой. Как-то раз Джон Челцман подошел к нему, когда Блейз стоял у забора в дальнем конце игровой площадки, ничего не делая, лишь наблюдая, как вороны садятся на ветки деревьев и взлетают с них. Он предложил Блейзу сделку.
– В этом полугодии Закон опять будет учить тебя математике, – напомнил он. – Дроби продолжаются.
– Я ненавижу дроби, – ответил Блейз.
– Я буду делать за тебя домашнюю работу, если ты больше не подпустишь ко мне этих гадов. Конечно, буду делать ее так, чтобы он ничего не заподозрил, ни на чем тебя не поймал, но достаточно хорошо, чтобы ты получил проходной балл. Чтобы потом тебе не пришлось отстаивать.
Джон говорил еще об одном наказании, не таком плохом, как порка, но тоже малоприятном. Наказанного ставили в угол кабинета номер 7 лицом к стене. И он не мог взглянуть на часы.
Блейз обдумал предложение Челцмана, покачал головой.
– Он узнает. Меня вызовут на уроке, и он узнает.
– Ты будешь оглядывать комнату, словно думаешь, – ответил Джон. – А я о тебе позабочусь.
И Джон позаботился. Он решал все домашние задания, а Блейз переносил решения в свою тетрадь, пытаясь копировать те самые цифры на плакатах метода Палмера, которые висели над классной доской. Иногда Закон поднимал его с места и задавал вопрос, и тогда Блейз вставал и оглядывался, смотрел куда угодно, только не на Мартина Кослоу, и это удивления не вызывало: так поступали практически все, кого вызывал Закон. Оглядываясь, он смотрел в том числе и на Джона Челцмана, который сидел рядом со шкафом, где хранились книги, положив руки на парту. Если число, которое хотел услышать Закон, не превышало десяти, количество вытянутых пальцев давало ответ. Если это была дробь, поначалу руки Челцмана сжимались в кулаки. Потом они разжимались. Левая рука давала числитель. Правая – знаменатель. Если знаменатель превышал пять, пальцы Джона вновь сжимались, а потом показывали нужное число уже на обеих руках. Блейз без труда ориентировался во всех этих сигналах, многие из которых сложностью превосходили сами дроби.
– Ну что, Клайтон? – спрашивал Закон. – Мы ждем.
– Одна шестая, – отвечал Блейз.
И он не всегда давал правильный ответ. Когда рассказал об этом Джорджу, тот одобрительно кивнул.
– Прекрасно организованная афера. Когда она лопнула?
Лопнула она через три с половиной недели, и Блейз, когда подумал об этом (думать он мог, просто на это требовалось время и много-много усилий), осознал, что Закон, возможно, с самого начала с подозрением воспринял его неожиданно проклюнувшиеся математические таланты. Просто не подал виду. Травил веревку, которая требовалась Блейзу, чтобы повеситься.
А потом Закон неожиданно устроил контрольную. И Блейз получил ноль. Потому что все примеры были на дроби. Контрольная проводилась с одной-единственной целью: поймать Клайтона Блейсделла-младшего. Под нолем Закон сделал запись ярко-красными буквами. Блейз не смог разобрать написанного и обратился к Джону.
Джон запись прочитал. Помолчал. Потом посмотрел на Блейза.
– Здесь написано: «Джона Челцмана снова начнут бить».
– Что? Как?
– Тут сказано: «Явиться в мой кабинет к четырем часам».
– Почему?
– Потому что мы забыли про контрольные, – ответил Джон. И тут же добавил: – Нет, ты не забывал. Я забыл. Потому что думал только об одном: что эти гады перестали меня бить. Теперь ты меня побьешь, Закон выпорет, а уж потом за меня возьмутся все эти гады. Господи Иисусе, как же я хочу умереть! – И казалось, он действительно этого желал.
– Я не собираюсь тебя бить.
– Нет? – По взгляду чувствовалось, что Джону хочется в это поверить, но он не может себя заставить.
– Ты же не мог решить за меня контрольную, правда?
На двери кабинета Мартина Кослоу, комнаты довольно приличных размеров, висела табличка «ДИРЕКТОР». Внутри, чуть в стороне от окна, стояла небольшая доска, припудренная мелом и исписанная примерами на дроби (причиной прокола Блейза). Окно выходило на жалкий приютский двор. Когда Блейз вошел, Кослоу сидел за столом и хмурился не пойми на что. С приходом Блейза появилась возможность хмуриться на что-то конкретное.
– Постучись, – бросил директор.
– Что?
– Выйди за дверь и постучись, – приказал Закон.
– Ой. – Блейз развернулся, вышел, постучал, вошел.
– Спасибо тебе.
– Не за что.
Теперь Кослоу хмурился, глядя на Блейза. Взял карандаш. Принялся постукивать по столу. Красный карандаш для проверки контрольных и выставления отметок.
– Клайтон Блейсделл-младший. – Закон выдержал паузу. – Такое длинное имя для столь короткого ума.
– Другие парни называют меня…
– Мне без разницы, как называют тебя другие, меня не интересует ни твое прозвище, ни те идиоты, которые его используют. Я – учитель арифметики, моя задача – подготовить таких подростков, как ты, к средней школе (если такое возможно), а также научить их понимать, что такое хорошо и что такое плохо. Если бы моя ответственность ограничивалась только арифметикой (и иногда мне хочется, чтобы так оно и было, мне часто этого хочется) – тогда другое дело, но я ведь еще и директор, то есть обязан доносить до учеников разницу между хорошим и плохим, quod erat demonstrandum. Вам известно, что означает quod erat demonstrandum, мистер Блейсделл?
– Нет, – ответил Блейз. Сердце у него провалилось в пятки, и он чувствовал, как влага подступает к глазам. Для своего возраста он был парнем крупным, но сейчас ощущал себя таким маленьким. Маленьким и продолжающим уменьшаться. И пусть он знал, что именно этого и добивался Закон, ощущения его не менялись.
– Нет, и никогда не будет известно, потому что, даже если ты пойдешь во второй класс средней школы, в чем я очень сомневаюсь, шансов усвоить геометрию у тебя не больше, чем у фонтанчика с водой в конце коридора. – Закон сцепил пальцы в замок и откинулся на спинку стула, который качнулся назад. Вместе со стулом качнулась и висевшая на спинке рубашка для боулинга. – Это означает «что и требовалось доказать», мистер Блейсделл, вот я и доказал с помощью этой маленькой контрольной, что ты – обманщик. Обманщик – это человек, который не знает разницы между хорошим и плохим. QED, quod erat demonstrandum. Отсюда и наказание.
Блейз смотрел в пол. Услышал, как выдвинулся ящик стола. Что-то из него достали, ящик задвинулся. Блейзу не требовалось поднимать взгляд, чтобы понять, что именно держит в правой руке Закон.
– Я терпеть не могу обманщиков, но признаю твои умственные недостатки, а потому понимаю, что в этой истории замешан кто-то второй, еще хуже тебя. Именно он подкинул эту идею в твою тупую голову, а потому убедил тебя сойти с пути истинного. Ты следуешь за моей мыслью?
– Нет.
Язык Кослоу высунулся вперед, и зубы сомкнулись на его кончике. Палку он держал все так же крепко или даже сжал чуть сильнее.
– Кто решал тебе примеры?
Блейз молчал. Выдавать Джона он не собирался. Все комиксы, все телепередачи, все фильмы говорили одно и то же: «Выдавать нельзя». Особенно твоего единственного друга. И было что-то еще. Что-то, требующее озвучивания.
– Вы не должны меня пороть, – наконец сформулировал он.
– Да? – На лице Кослоу отразилось изумление. – Вы так говорите? Это почему же, мистер Блейсделл? Пролейте свет. Я заинтригован.
Блейз, может, и не понимал тех умных слов, что слетали с губ Закона, но взгляд этот знал очень хорошо. Сталкивался с такими взглядами всю жизнь.
– Вас совершенно не интересует, сможете вы научить меня чему-то или нет. Вы просто хотите, чтобы я чувствовал себя униженным, и вы готовы уничтожить любого, кто хоть немного пытается этому помешать. Это плохо. И вы не должны меня пороть, потому что вы сами поступаете плохо.
Изумление исчезло с лица Закона. Теперь его сменила безумная злоба. Он разозлился до такой степени, что на лбу запульсировала жилка.
– Кто решал тебе примеры?
Блейз молчал.
– Как ты мог правильно отвечать на уроках? Как тебе это удавалось?
Блейз молчал.
– Это был Челцман? Я думаю, тебе помогал Челцман.
Блейз молчал. Стоял, сжав кулаки, дрожа. Слезы текли из глаз, но теперь он не думал, что это слезы жалости к себе.
Кослоу размахнулся палкой и ударил Блейза по руке, повыше локтя. Звук от удара напоминал выстрел из пистолета или револьвера малого калибра. Впервые учитель ударил Блейза не по заду, хотя, когда он был поменьше, ему выкручивали ухо (а раз или два – нос).
– Отвечай мне, безмозглый лось!
– Пошел на хрен! – выкрикнул Блейз; то, что рвалось наружу, наконец-то обрело свободу. – Пошел на хрен! Пошел на хрен!
– Подойди сюда. – Глаза Закона, вылезшие из орбит, стали огромными. Рука, державшая Палку, побелела. – Подойди сюда, ты, мешок Божьего говна!
И Блейз подошел – потому что переполнявшая его ярость уже вырвалась наружу и потому что был еще ребенком.
* * *
Двадцать минут спустя, выйдя из кабинета Закона с прерывистым дыханием, которое со свистом вырывалось из горла, и кровоточащим носом (но с сухими глазами и не разомкнув рта), Блейз стал легендой Хеттон-Хауза.
С арифметикой он покончил. Весь октябрь и большую часть ноября вместо кабинета номер 7 он приходил в кабинет номер 19. Блейза это вполне устраивало. Спать на спине он смог только через две недели, но и тут возражений у него не было.
В конце ноября Блейза вновь вызвали в кабинет директора. Перед доской сидели мужчина и женщина средних лет. Блейзу они показались высохшими. Напомнили листья, которые поздней осенью сдувает с деревьев ветер.
Закон занимал привычное место за столом. Рубашка для боулинга нигде не просматривалась. В комнате царил холод, в распахнутое окно вливался яркий, пусть и бледноватый свет ноябрьского солнца. Закон обожал свежий воздух. Прибывшая парочка на холод, похоже, не жаловалась. Сухой мужчина был в сером костюме с подложенными плечами и в узком галстуке. Сухая женщина – в жакете из шотландки и белой блузке. По натруженным кистям (у него – мозолистым, у нее – красным, с потрескавшейся кожей) у обоих змеились вены.
– Мистер и миссис Боуи, вот мальчик, о котором я говорил. Сними шапку, юный Блейсделл.
Блейз снял бейсболку «Ред сокс».
Мистер Боуи оценивающе оглядел его.
– Большой парень. Вы говорите, ему только одиннадцать?
– В следующем месяце исполнится двенадцать. Он будет вам отличным помощником.
– У него ничего такого нет, правда? – спросила миссис Боуи высоким и пронзительным голосом. Казалось странным, что такой голос вырывается из необъятной груди, которая вздымалась под жакетом. – Ни туберкулеза, ни чего-то еще?
– Он проходил диспансеризацию, – ответил Кослоу. – Все наши мальчики регулярно ее проходят. Это требование штата.
– Может ли он колоть дрова, вот все, что меня интересует. – Лицо у мистера Боуи было худым и изможденным, как у неудачливого телепроповедника.
– Я уверен, что сможет, – ответил Кослоу. – Я уверен, что тяжелая работа – это для него. Я говорю про тяжелую физическую работу. А вот арифметика – не по его части.
Миссис Боуи улыбнулась. Одними губами.
– Числами занимаюсь я. – Она повернулась к мужу. – Губерт?
Боуи задумался, потом кивнул.
– Да.
– Пожалуйста, выйди из кабинета, юный Блейсделл, – предложил Закон. – Я поговорю с тобой позже.
Вот так, не дав вымолвить ни слова, Блейза отправили на попечение семьи Боуи.
– Я не хочу, чтобы ты уходил. – Джон сидел на койке рядом с Блейзом, наблюдая, как тот укладывает в сумку на молнии свои скромные пожитки. Большую их часть, в том числе и сумку, он получил от Хеттон-Хауза.
– Я сожалею. – Но Блейз не сожалел, точнее, по большому счету сожалел не об этом: ему лишь хотелось, чтобы Джонни мог поехать с ним.
– Они начнут бить меня, едва ты уедешь. Все. – Его взгляд бегал взад-вперед, и он ковырял свежий прыщ на носу.
– Нет, не начнут.
– Начнут, и ты это знаешь.
Блейз знал. Он также знал, что с этим ничего не поделаешь.
– Я должен ехать. Я – несовершеннолетний. – Он улыбнулся Джону. – Несовершеннолетний, сорокадевятилетний, чертовски сожалею, Клементина[30].
Блейз определенно пытался пошутить, но Джон даже не улыбнулся. Наклонился к Блейзу, крепко сжал его руку, словно хотел навсегда запомнить, какая она на ощупь.
– Ты никогда не вернешься.
Но Блейз вернулся.
Боуи приехали за ним на старом «форде» – пикапе, который несколькими годами раньше непонятно зачем выкрасили в маркий белый цвет. В кабине хватало места на троих, но Блейза отправили в кузов. Он не возражал. С нарастающей радостью наблюдал, как Хеттон-Хауз сначала уменьшался в размерах, а потом и вовсе исчез.
Они жили в огромном ветхом фермерском доме в Камберленде, граничащем с одной стороны с Фалмутом, а с другой – с Ярмутом. К дому вела проселочная дорога, так что стены покрывали тысячи слоев дорожной пыли. Дом не красили с незапамятных времен, а перед ним стоял щит-указатель с надписью «КОЛЛИ БОУИ». Слева от дома находился огромный вольер, в котором постоянно бегали, лаяли и скулили двадцать восемь колли. Некоторые линяли. Шерсть падала с них огромными клоками, обнажая нежную розовую кожу, в которую так и норовили впиться выжившие зимой блохи. Справа от дома тянулся заросший сорняками луг. За домом высился огромный старый амбар, в котором Боуи держали коров. Площадь участка, принадлежащего Боуи, составляла сорок акров. На большей части росла трава, которую косили на сено, семь акров занимал лес.