Светлана Белл
Крылатый лев, или Тайна цветных облаков
Глава 3
Я ждал час, другой, третий, но небо стало тусклым, бесцветным, а место ажурных облаков заняли мутные перистые тучи.
Ко мне подходили дети и взрослые – из-под воротников и шляп выглядывали их облачные приятели. Люди улыбались, хлопали меня по плечу, повторяли, что Крылатый лев непременно появится – ведь по-другому и быть не может. Я и сам понимал, что облако должно прилететь – а как иначе? С беспомощной надеждой вглядываясь в темнеющую высь, я смотрел наверх до ломоты в шее, до острой боли в глазах, но не видел там ровным счетом ничего – только небо, совсем обычное, синевато-серое, блеклое и безжизненное.
– Не грусти, ладно? Не грусти! – повторял маленький Нежик, крепко прижимая к сердцу Зеленого воробья. – Наверно, у Льва какие-то дела! А что, у облаков не может быть дел? А если сегодня не прилетит – значит, завтра.
– Ко всем сейчас, а ко мне завтра? – печально улыбнулся я.
– А что? День или другой – какая разница?
Все понимали, что есть разница. Облака всегда спускались дружной стаей, и не было случая, чтобы чье-то облако заблудилось в дороге.
– Да что там говорить! – вдруг резко выдал Грон. – Приползет твой драный кот, куда денется! Только помни: он тебя видеть не хочет, поэтому и опаздывает. Я бы тоже к такому, как ты, не торопился.
Я опешил – ведь считал Грона добрым приятелем! – но вскочил, рванулся к нему, схватил за ворот:
– Крылатый Лев – не драный кот! И какой я, по-твоему? Какой?
Грон был выше, крепче меня, но обида и жестокая тоска придавали сил. Пожалуй, я смог бы залепить ему хороший фингал, если бы не подоспели Вишня и Пиона. Вишня вцепилась в нас: «С ума сошли? В такой-то день!», а Пиона осуждающе покачала прической, похожей на пышный белый цветок: «Ну вы и даете, мальчики!»
При Пионе мне не хотелось выглядеть встрепанным петухом. Я оторвался от Грона, буркнул:
– Не говори так про Льва, понял? – И не выдержал, горько добавил: – А я думал, что ты мой друг.
– Я тоже так думал, – прищурился Грон и посмотрел в сторону Пионы. – Пока ты не увел у меня девчонку. До твоего дрянного дня рождения она хотела встречаться со мной, ясно?
– А что это вы говорите, будто меня тут нет, мальчики? – улыбнулась Пиона. – Лион, правда, где же твой царственный лев? У тебя самое красивое облако, я всегда им любовалась!
Будто я мог ей ответить! Я нахмурился, отвернулся.
– Жаль, очень жаль… – вздохнула Пиона. – Но ничего, ожидание тоже может быть прекрасным, верно? Простите, друзья, мне пора. В честь праздника отец обещал дать мне дракона – полетаю над нарядным городом.
– Я тебя провожу! – шагнул к ней Грон. – А может, покатаемся вместе?
– Что ж, я не против, – пожала плечами Пиона.
Я не мог поверить! Совсем недавно она весело учила меня танцевать, обнимала, смеялась – а теперь уходит с Гроном, который при всех говорил мне гадости?
– Ну и идите. Ну и ладно, – отвернулся я.
– Не грусти, пожалуйста! – снова шепнул Нежик. Виновато глянув из-под ресниц, он двинулся за братом.
Они ушли, а я сел на сырые осенние листья, уперся кулаками в подбородок. Может быть, Грон прав и Крылатый Лев не любит меня? Ведь я не замечаю самых простых вещей! Вообразил, что нравлюсь Пионе, но она преспокойно отправилась с Гроном. Полагал, что Грон – мой товарищ, а оказалось, что он кипит от ненависти и ревности. А я ведь даже не подозревал, что у Пионы Прекрасной и Грона были какие-то отношения!
Нет, нет, нет! Я замотал головой, чтобы стряхнуть навязчивый морок. Крылатый Лев всегда радовался долгожданной встрече. Каждый год он спускался вовремя, и мой мир озарялся сказочным золотым сиянием.
Я называл Крылатого Льва Лёвушкой, если рядом не было посторонних. Он освещал дорогу, когда я выходил гулять зимними вечерами, и отец не тревожился за меня. Ночью Лев забирался под одеяло, уютно прильнув ко мне, точно теплый котенок, и я делился с ним радостями и печалями. Я гордился, что Крылатый Лев – единственное облако, на котором можно кататься верхом. Чем же я обидел его, раз он не прилетел в назначенный срок? Что же произошло?
– Не расстраивайся, – тихо сказала Вишня. Я и не заметил, что она рядом. – Ведь день еще не кончился.
– Не надо меня успокаивать, очень прошу, – нахмурился я. – Я не маленький. Можно мне побыть одному?
– Пожалуйста, – видимо, Вишня обиделась.
Смеркалось, с каждой минутой становилось холоднее. Пронизывающий ветер нахально проникал под полы широкого плаща, навязчиво лез в уши, больно царапал ладони. Я натянул капюшон – никого не желал видеть. Рядом со мной молча сел отец, накинул поверх плаща большой клетчатый плед. Это выглядело глупо, и я хотел его сбросить, но пожалел отца – ведь он тоже беспокоился.
Отец понимал, когда меня не стоит донимать разговорами, – он просто был рядом. Серебристый медведь привалился к широкой отцовской спине.
Я прикрыл глаза, желая остаться в тишине, темноте и одиночестве – ну ладно, пусть с отцом и его медведем, но по хрусткому шороху листьев и негромким встревоженным голосам понял, что вокруг собирается народ. Сначала никто, кроме приятелей, не обратил внимания, что ко мне все-таки не прилетело облако, – все думали, что оно запоздало. Но вскоре неслыханная, поразительная новость разлетелась по Светлому городу, и люди, взволнованные, озадаченные, снова высыпали на поляну.
– Лион, тебе стоило бы пойти домой, – услышал я голос Учителя эм Марка. Обычно сухой и строгий, сейчас он говорил непривычно мягко. – Ничего, что твое облако задержалось. В жизни бывает всякое. Выпей горячего чаю и ложись спать. Проснешься – а Лев рядом. Не тревожься.
– Эм Марк, неужели вы думаете, что я переживаю за себя? – Я в недоумении поднял глаза на Учителя. – Я волнуюсь за него! Чувствую, что со Львом произошло что-то плохое.
– Ты добрый человек, – серьезно сказал Учитель. – Но не стоит горевать. Все наладится.
– Почему же именно ко мне вовремя не прилетело облако?
– Я этого не знаю, Лион, – грустно отозвался Учитель, машинально поглаживая за ушком небольшого облачного Филина. – Нам многое неведомо. Почему облака связаны с нами невидимой нитью? Как узнают они о рождении человека? Что происходит с ними в день смерти? На эти вопросы я не могу дать ответа, а ведь мне известно немало, мой друг. Иди домой, Лион. Поздно уже. Явится к тебе твой Крылатый Лев. Явится.
* * *
Учитель эм Марк никогда не ошибался – по крайней мере, мне так казалось. Я ушел домой опечаленный, но окрыленный надеждой.
Но на сей раз и Учитель оказался не прав. Небо почернело, а Крылатый Лев так и не прилетел.
Ночью в нашем доме горел яркий свет – я зажег все свечи и лампы, чтобы Крылатый Лев спешил сюда, как к маяку. Увесистые ходики в виде пышногривого льва с мощными лапами (отец давным-давно смастерил их из фанеры, металлических обрезков и жестяных завитушек) каждый час разбивали тишину неуместно радостным звоном. Отец не мог сидеть без дела – устроившись в крошечной кухне, он то шуршал наждаком, то скрипел напильником, но и у него, я слышал это, всё валилось из рук. Тихо чертыхаясь, он нервно гремел инструментами, ронял их и наконец зашвырнул в громоздкий железный ящик – дом содрогнулся от грохота. Впервые в жизни я почувствовал, как рассыпается по камешкам монолитная скала его привычного хладнокровия. Серебристый медведь съежился в клубок и живо закатился под лавку – он тоже чувствовал, что в доме неладно.
Львиные ходики звонко простучали три раза, на улице стихли последние голоса – все гуляки и горячие головы спали. Жарче растопив печь, я забрался с ногами на низкий, покрытый потертым узорчатым ковром топчан и смотрел на оранжевые перья плясавшего огня. Отец примостился рядом, отхлебывая горячий кофе из пузатой фаянсовой кружки. Кружка предназначалась для пива, но отец презирал горячительное, даже домашняя наливка в нашем доме не водилась. Из всех крепких напитков отец выбирал горький, как лекарство, кофе и пил его помногу, особенно когда был чем-то встревожен. Мне же теперь не хотелось ни кофе, ни чаю, ни спать, ни жить.
Отец повертел в мозолистых ладонях кружку-великаншу, глянул в нее, раздосадовано крякнул – осталась лишь черная гуща. Поставив кружку на дощатый пол, он положил мне на плечо тяжелую руку.
– Что же делать, сын. Не всегда жизнь бывает сладкой. Случаются и горькие дни.
Ну зачем говорить прописные истины? Он думает, что сможет этим утешить? До чего же наивны и даже смешны эти взрослые! Я бы произнес это вслух, если бы не мешал влажный комок, перекатывающийся по гортани.
– Надо жить дальше, – снова сказал, точно в пустоту, отец. Я сделал вид, что не слышу его, но он продолжал: – Можно погрустить, пожалеть себя. Поплакать. Воины тоже плачут, Лион, когда никто не видит, поверь мне! Но потом надо разозлиться на свою слабость, выпрямиться – и назло всем бедам идти вперед. Будь сильным, сын. Тогда и Лев к тебе прилетит.
– Ты сам-то в это веришь? – сумрачно поинтересовался я, глянув в его глубокие зеленые глаза, вокруг которых разбегались лучики-морщинки.
– Надо верить.
– Значит, не веришь, – кивнул я и отвернулся.
Нависла нехорошая, напряженная тишина – только ходики мерно отстукивали секунды. Отец тяжело поднялся – много лет назад после сражения с ледяными монстрами у него распухли колени. Споткнулся о кружку, которую сам же поставил под ноги, тихо выругался («Зацепи змею за хвост!»), поднял ее, удаляясь на кухню. Там он долго гремел посудой, выуживая из буфета турку и расписную кофейную жестянку. Привычный горьковатый дымный аромат вновь заполнил все щели, углы и простенки. Отец полюбил кофе, когда бросил курить, а с табаком расстался в одночасье лет пять назад, решив, что не хочет подавать дурной пример сыну. Зашвырнув в печь любимую, самолично вырезанную трубку, он сдержал слово и к табаку не прикасался, но кофе глотал столько, что я боялся, как бы он не посадил сердце. Оно после грозных битв и так его подводило.
Осторожно придерживая обжигающую кружку, отец снова опустился рядом и, будто собравшись с духом, проговорил:
– Сын, живые облака – не пушистые игрушки. Это частички нашей души.
– Все это знают. И что? – равнодушно отозвался я. – Хочешь сказать, что твой сын глупый и бездушный, поэтому недостоин такого красивого облака?
– То, что глупый, – с этим я согласен, а в остальном – полная чепуха! – Отец встрепал мне и без того взъерошенные волосы. – Ты меня не перебивай. Я кое-что должен тебе сказать, а мне и так непросто.
Он сделал большой глоток, снова поставил кружку под ноги.
– Много лет назад кое-кто потрепал мне нервы – мол, настанет день и не прилетит к твоему сыну облако. Не верил я, нет! А вот случилось.
Гигантская сова ухнула в сердце.
Я хотел что-то произнести, но отец мотнул головой – помолчи! – и заговорил тихо и медленно, будто ронял не слова, а тяжелые камни. Скрипели, обугливаясь, догорающие дрова, Серебристый медведь, выкатившись из-под кровати, подрос, доверчиво прижался к теплому отцовскому боку. Рассказывать цветисто и многословно отец не умел – ведь он был воином, а не сказителем. Эту историю я передаю так, как она отозвалась во мне той печальной ночью.
Глава 4
Рассказ Воина Вадима
Этой истории пятнадцать лет – столько же, сколько тебе, сынок. Дело было в середине октября, накануне в город прилетели разноцветные облака и повсеместно царило буйное веселье. Беззаботная музыка играла то тут, то там, люди отплясывали кадрили, а небо над ними сияло пестрой лоскутной красотой.
Только в нашем доме в тот день кипело волнение. Я не мог найти себе места – то мерил шагами комнату, то выходил во двор, чтобы глотнуть свежего осеннего воздуха, с нетерпением ожидая первого младенческого крика. Я был бы рад и дочери – это истинная правда! Но сердце подсказывало, что у Меи родится мальчик: сын, воин, продолжатель рода.
Видно, я так часто хлопал дверями, что повитуха Кларисса, высунув длинный нос из-за зыбкой зеленой занавески с ромашками, сипло проскрипела:
– Шастаете туда-сюда, папаша! А ведь дует. Шли бы вы на улицу, что ли. Гляньте, какой там праздник. А в доме вам делать нечего.
Грубоватое слово «папаша» согрело мое сердце, и я согласился пройтись. Празднество меня в тот день не интересовало, хотя я был рад, что ребенок выбрал лучшее время для появления в этом мире. Родись он, скажем, в апреле – и его облако, погостив пару дней, растворилось бы в прохладном весеннем воздухе. Но в холодную пору облако не исчезнет – полгода оно будет согревать собой розового младенца и улетит с облачными собратьями в свой срок.
Подняв воротник плаща, я бродил по улочкам, едва замечая волшебное небесное разноцветье. Повсюду обнимались юные парочки, играли шариками гномы-жонглеры. Какой-то неумелый музыкант неутомимо терзал увесистую железную дудку, похожую на водосточную трубу, и она издавала пронзительные скрипучие звуки. Фальшивая мелодия злила, тревожила меня и казалась предвестием несчастья. Чтобы успокоиться, я заглянул к приятелю Марку, тогда еще молодому неопытному учителю. Его жена Лиза тоже ждала ребенка – через месяц родилась Анна-Виктория, Вишня.
Марк – не по годам мудрый, спокойный и сильный, усадил меня за стол, заварил чаю с мятой. Он угощал яблочными пышками, да у меня кусок не лез в горло. Увидев, что я волнуюсь куда больше, чем перед решающей битвой, он посоветовал пригласить к Мее врача. «Нет, что ты! Мея доверяет только Клариссе!» – возразил я. «Другое мнение не будет лишним. Я непременно позову к Лизе доктора, когда придет время», – ответил Марк.
Я не послушал товарища. Как же я пожалел об этом!
Умиротворенный дружеской беседой, я поспешил домой. Мне думалось, что там, за зеленой колышущейся занавеской, счастливая Мея уже прижимает к груди крошечного, похожего на меня мальчика.
В подвале томились бочки с вином. Накануне я самолично напек пирогов – и мясных, и сладких. Во всех красках я представлял эту восхитительную картину – как выскакиваю на крыльцо, едва удерживая тяжелые блестящие противни с пирогами, и кричу во весь голос, на весь мир: «Угощаю! Всех угощаю! У меня сын!»
Но, едва ступив на порог, я услышал не звонкий голос младенца, а горькие стенания Меи и писклявые истеричные уговоры Клариссы. Не снимая тяжелых сапог, я ринулся в закуток – и в ужасе увидел, что встрепанная Кларисса стоит возле окна и держит что-то, похожее на завернутое в тряпки куклу.
– Покажи! – Я рванулся к Клариссе, но та крепче прижала белый сверток.
– Что ж вам смотреть? – ворчливо вскинулась она. – Смотреть-то чего, говорю? Я заберу это, отнесу Колдуну, чтобы предал земле по всем правилам. Малец получился мертвым, облако не спустилось – стало быть, не человек это, а, как бы сказать, кожура! Как яичная скорлупа, как кожица от яблока. А кожуру-то что жалеть, ась? Души-то в ней нету!
– Нет, это ты кожура, бездушная курица! – взревел я. – Дай мне ребенка!
– Что ж вы кричите, господин, что ж вы кричите! – взвизгнула Кларисса, неловко отодвигаясь – видно, вспомнила, что я воин, а не мешок с картошкой. – Вашему горю сочувствую, но я же в нем неповинна!
– Она правда не виновата, Вадим, – сквозь слезы проговорила Мея. – Сначала все было хорошо, даже тень облака мелькнула. Малыш вскрикнул, но сразу замолчал… навсегда.
Не слушая истеричные возгласы горе-повитухи (эта тетка могла бы быть подобрей!), я осторожно забрал младенца – она неохотно выпустила его из рук. Отвернувшись к окну, я поднял уголок белой тряпки и долго вглядывался в крошечное фарфоровое личико, ощущая, как впиваются в сердце осколки разбившейся вдребезги надежды. Кларисса исчезла из комнаты, да я этого и не заметил. Только острый, как стрела, вскрик Меи вывел меня из чугунного оцепенения:
– Вадим! Посмотри наверх!
Не помня себя, я поднял глаза и ничего не увидел – взор застилала мутная пелена. Но потом, вглядевшись, понял – на белом потолке мерцает золотая точка.
– Это отсвет облака… Это облако нашего сына! – прошептала Мея. – Оно здесь!
Моя жена, белая, как кусок сахара, истаявшая, измученная, поднялась с постели – и тут же рухнула на колени, в отчаянной мольбе протянув к потолку руки. Обращаясь то к облачному отблеску, то к высшим силам, она просила вдохнуть жизнь в единственного ребенка. Никогда я не слышал таких обжигающих слов!
Я не умел молиться. Прижимая сына к груди, я не отводил глаз от мерцающей точки и повторял, как заклинание: «Останься. Останься. Останься!» В чудеса я не верил, жуткие мысли, как щипцы, разрывали голову: «Ребенка нет. Не обманывай себя. Это не облако, это отблеск пламени – на улицах праздник, там бродят люди с факелами…» Но, глядя на ослепительно яркую точку на потолке, в последнем горьком уповании я выдыхал снова и снова: «Останься!»
Безмолвный, безжизненный сверток трепыхнулся в моих руках, точно рыбка.
Я плохо понимал, что происходит. Бережно придерживая младенца, я опустился на пол рядом с Меей и передал сына в ее тонкие нетерпеливые руки. Она горько заплакала – и я решил, что это конец. Но когда жена зашептала – несвязно, путано, безумно: «Розовые щечки, зеленые глазки…», я понял, что не беспощадное горе, а великая радость вошла в наш дом.
Облако, плавно спустившись, яркой звездочкой кружило вокруг младенца. Восхитительно золотое, но еще бесформенное, оно нырнуло к ребенку, запеленав его невесомым искристым покрывалом, точно волшебной пыльцой. Комнату огласил здоровый младенческий крик, и я, железный Воин Вадим, безжалостный к врагу, грозный, мощный, плечистый – тоже впервые за много лет заплакал.
Случилось непостижимое, небывалое – облако оживило сына! В теплых материнских руках ворошился прекрасный малыш. Я не мог налюбоваться Меей и мальчиком, но душу обливал ледяной ужас. А вдруг облако спустилось лишь на короткие минуты? Что, если, следуя правилам, оно покинет дитя навсегда? Ведь никогда, никогда не прилетало облако к умершему в родах ребенку!
Облако, встрепенувшись, оторвалось от младенца – и сердце мое, оборвавшись, полетело в пропасть. Меины глаза наполнились безумной решимостью. Мне показалось, что в диком порыве она сорвет со стены рыболовную снасть, чтобы удержать ею облачную частичку души нашего сына, и я осторожно взял ее за запястье. Но облако не исчезло – оно поднялось над нами и, покачиваясь и мерцая, воплотилось в роскошного Крылатого Льва. Комната окуталась богатым золотым сиянием. В тот момент мы осознали – Лев не исчезнет. Сын останется с нами навсегда.
Дома стало жарко – огонь в печи разгорелся так пылко, будто тоже волновался и радовался за нас. Перед моими глазами потекли мутные зеленые и фиолетовые узоры, сердце отяжелело, будто его, как мешок, набили речной галькой. Я понял, что, если в ту же минуту не вдохну холодного свежего воздуха, рухну на пол и, возможно, уже не встану. Дважды поцеловав Мею и младенца, я, качаясь, вышел на крыльцо – и оторопел.
Двор был полон огней. Добрая сотня людей с керосиновыми фонарями и факелами смотрела на меня и молчала.
Глава 5
Рассказ Воина Вадима
(продолжение)
Небо уже гасло, спускались сумерки, и разноцветные облака, еще не покинувшие вышину, сливались с густой сочной синевой. На улице, час назад гудевшей от песен и плясок, было тихо, как в ледяной пустыне.
Плотно прикрыв дверь, чтобы пронырливые сквозняки не проникли к молодой матери и младенцу, я прислонился к косяку и жадно глотнул сырого осеннего ветра. Мне все стало ясно – эти люди пришли, чтобы произнести печальные слова сострадания. До них донеслась весть, что в доме Воина Вадима умер долгожданный первенец, а когда в городе случается такая черная беда, никто больше не празднует – даже завзятые пьяницы уползают в норы.
Я попытался улыбнуться и сообщить, что несчастье обошло мой дом стороной, – но слова лишь скрипнули песком на зубах. Никогда и ничего не выбивало меня из колеи – ни занесенные над головой мечи, ни исторгающие пламя дикие драконы, ни коварные смоляные шакалы. Истекая кровью после битвы с мерзкими болотищами, я, превозмогая боль, улыбался и старался подбодрить нехитрыми шутками угрюмых озабоченных лекарей. События этого дня впервые лишили меня равновесия. Мне было нехорошо, и я не мог вымолвить ни слова.
От толпы отделился давний друг Марк. Несмотря на молодость, он считался одним из самых уважаемых людей в городе.
Марк славен не только безграничными знаниями, блестящей памятью и способностью обучать. В юности он был отчаянным воином – мы рука об руку защищали город от нечисти, хотя он много моложе меня. После жестокой схватки с болотищами (они едва не изодрали его в клочья) сражаться Марк больше не мог. К тому времени город остался без главного Учителя – прежний, эм Дин, тихо умер от старости. Быстро, без раздоров горожане избрали новым Учителем молодого воина Марка – все знали, что он прочел много книг и с детства одержим науками.
Разве что Колдун недолюбливал Марка («мыслит вольно!»), но вынужден был согласиться с народом, тем более тогдашний городской глава эм Крат всей душой поддерживал моего друга. В ту пору эм Крат уже серьезно болел, редко выходил из дома и поручал Марку решать многие непростые вопросы. Вскоре мы поняли, что детям Светлого города несказанно повезло, ибо во всем мире не сыскать учителя мудрее, честнее и справедливее.
В тот вечер карие глаза Марка переполняло болезненное сочувствие. Он выступил вперед, придерживая бронзовую чашу с огнем, и произнес тихо, но отчетливо:
– Воин Вадим, печаль твоей семьи – наша печаль. Никакие слова сейчас не помогут. Мы пришли, чтобы напомнить: ты и Мея не одиноки. Сделаем для вас всё, что можем. Только скажи.
Я кашлянул – горло по-прежнему разрывала боль, будто туда проникла ядовитая бабочка с кинжальными крыльями, решительно качнул головой: «Нет!» Хрипя (каждое слово давалось с мукой), проговорил:
– Мой сын жив, люди.
По толпе прокатилась тихая волна недоумения. Со стороны, противоположной от Марка, важно выплыл Колдун в долгополом черном балахоне. Сдвинув набок кроваво-красный берет, он погрозил крючковатым пальцем и монотонно загнусавил:
– Где же твоя хваленая стойкость, Воин Вадим? Прими свою беду, примирись с ней. А затем опомнись: является ли беспросветным страданием смерть едва народившегося младенца? Его не было в этом мире вчера, нет и сегодня, а назавтра ты и вовсе забудешь о нем.
Чтобы подавить горячее желание расквасить его острый хрящеватый нос, я шагнул назад и, собравшись с силами, повторил:
– Мой сын жив.
– Предадим его земле до рассвета, – не слушая меня, продолжал Колдун. – Выбери двух факельщиков из парней помоложе. Они осветят дорогу к вечному приюту.
Я вздрогнул, будто в грудь впилась острая булавка от медали, – да вот только награды свои я никогда не носил. А вдруг, пока я препираюсь с Колдуном, дома и впрямь случилась беда? Молча толкнув дверь, я двинулся в комнату, нервно дернул зеленую занавеску. Любимая Мея нежно улыбнулась мне, у груди сопел и причмокивал розовощекий малыш. Облачный Лев, точно теплый рыжий котенок, нежился и потягивался на вышитой цветами подушке.
Поцеловав жену, я вновь вышел на крыльцо, но меня уже не трясло, не шатало. Сердце, укутанное, точно шелковой шалью, неизведанной ранее нежностью, согрелось и успокоилось. Оглядев народ, обычным голосом – не хриплым, не сорванным – я гулко провозгласил:
– Спасибо, люди! Я не забуду, что вы пришли разделить со мной горе. Но все обошлось, сын выжил, и к нему спустилось прекрасное облако. Это Крылатый Лев. И сына я назову в честь него – Лионом.
Горожане в растерянности переглядывались, подталкивали друг друга, нерешительно улыбались, одобрительно перешептывались. Но Колдун не отступал. В бешенстве заломив берет, он бесцеремонно схватил за руку, подтолкнул к крыльцу упирающуюся сердитую Клариссу и с яростью выкрикнул:
– Эта женщина возвестила о смерти младенца! Зачем ей лгать? Скажи, Кларисса, скажи! Жив или мертв сын Меи и Вадима? Жив или мертв? Говори! Говори же!
Бесцветные, тесно посаженные глаза Клариссы растерянно бегали. Заметно нервничая, она поглядывала то на меня, то на Колдуна, теребила завязки плаща, всхлипывала. Наконец, решившись, она взвизгнула: «Мертвый!» – и тут же растворилась в толпе.
– Безумие охватило тебя, Воин Вадим! – пригвоздил Колдун, не скрывая насмешки.
Его острый, как циркуль, подбородок горделиво вскинулся. Крошечные глазки – точь-в-точь черный перец горошком – обжигали гневом. По сей день я не знаю, почему Колдун призывал беду в мой дом. Поговаривали, что ему нравилась Мея (она была истинной красавицей), но она предпочла меня – немолодого, небогатого, неотесанного воина. Но я думаю, что это неправда, – вряд ли Колдун умеет любить хоть кого-то, кроме себя. Он всегда жил бездетно и одиноко.
– А знаете, господин Колдун, шли бы вы… – Я хотел прибавить «лесом», но сдержался и выговорил: – …домой, ночь на дворе. Да и я хочу к жене и сыну.
– Не темни, воин Вадим! Правила писаны, законы незыблемы! Младенец, не упокоенный в срок, навлечет на город горькие беды! Страшные беды! Народ погрязнет в несчастьях.
Люди встревожились, загудели – многие в городе верят Колдуну, ведь тот живет здесь с незапамятных времен, кое-кто полагает, что он владеет тайной бессмертия.
Учитель эм Марк приложил ладонь к сердцу:
– Воин Вадим, мы же друзья. Сквозь боль и радость горожане проходят вместе. Если твой сын умер, оплачем и простимся с ним. Если жив – придем с подарками. Но нам следует знать правду, ибо то, что происходит, невиданно и странно.
– Что я должен сделать? – спросил я, глядя в глаза лишь ему – другу Марку. Но ответил не он – Колдун. Вонзая в меня острый, как копье, черный взгляд, он выкрикнул:
– Покажи сына!
Я рванулся было за младенцем, но неистовый ветер, взбаламутив тяжелые кроны, сунулся под воротник, обжег шею первой ледяной стужей. С оглушительным треском преломилась и рухнула под ноги ветвь дряхлого клена. В бешенстве подтолкнув ее сапогом, я понял – никакие правила и законы не заставят меня вынести сюда, на подмерзшее крыльцо, слабое, только что народившееся дитя, в котором едва теплится жизнь.
– Не стану я тащить младенца на холод, – буркнул я. – Придется верить на слово.
– Вот видите! – истерично взвился Колдун.
Учитель эм Марк обернулся к людям:
– Слушайте, горожане! Зачем же нам смотреть на ребенка? Разве не увидим мы его, когда придет время? Наступят новые дни, и он выйдет на эти улицы, будет играть, шалить, пойдет в классы. А младенцы – они все одинаковые, красные и крикливые… – вскинув чашу с огнем высоко над головой, он решительно сдержал неодобрительный шум толпы и уверенно продолжил: – Нет, не нужно предъявлять нам сына, воин Вадим! Но ведь можно… показать его облако.
Лишь он обронил это, как с неба искристым дождем посыпались живые облака. Невиданное дело! Без ритуалов и призывных песен, не светлым днем, а звездным вечером спустилось к нам любимое разноцветье. «А-ах!» – пронесся восторженный вздох. Придерживая лампы и факелы, люди, забыв про все на свете, глядели, завороженно улыбаясь, в озаренную вспышками высь.
Как же прекрасны облачные друзья в синих осенних сумерках! Они блестят, точно великанские светлячки, играют, как малые дети. Круглые, точно яблоки, ежи и юркие ящерки, кривляки-обезьянки и важные драконы, изысканные бабочки и пухлые снеговики – все облака, потанцевав в вышине, спустились ниже и остались над нами в дружном лоскутном хороводе. Я заметил, как синяя облачная ласточка бесстрашно юркнула в дымоход – поспешила порадовать Мею, а потом вернулась, чтобы еще немного покружить с невесомыми собратьями. Облака искрились огоньками – белыми, розовыми, зелеными, украшая темноту мягким сиянием. И Серебристый медведь, дружелюбно коснувшись моей холодной щеки, повис над непокрытой, за день поседевшей головой.
В миг полнокровного счастья раздался колючий насмешливый фальцет Колдуна:
– Ну и где же хваленый Лев? Посмотрите, все облака здесь! А где же Лев? Нет его! Нет и не будет! Нет человека – нет облака! Таков извечный закон нашей земли!
Учитель молчал, но безмолвие его было наполнено глубокой печалью. Другие тоже не проронили ни слова. Я беспомощно оглянулся, повертел головой и, не видя Льва, уже хотел было, раздраженно махнув рукой, отправиться к любимой жене, но тут вновь прокатилось ликующее «А-ах!» – и я замер.
Крохотная искорка, затерявшаяся поначалу меж других облаков, росла и мерцала. Сотни восхищенных глаз смотрели в небо, где вершилось чудо, – желтый огонек превращался в могучего царя зверей – небывалого, крылатого, прекрасного.
Гигантский лев, громадный, как солнце, вознесся выше облачного хоровода, выше старых разлапистых кленов, и небо над ним играло золотыми и серебряными всполохами. Немного спустившись, крепкими, как у орла, крыльями Лев величаво обнял собратьев, и прочие облака поторопились прибиться к нему, точно робкие птенцы к сильной взрослой птице. Потрясенно я смотрел в небеса, радуясь, что такое благородное облако досталось моему сыну.
Сбрасывая с плеч чугунную тяжесть сострадания, Учитель Марк поставил на землю огненную чашу и звонко воскликнул:
– Счастья сыну твоему, Воин Вадим! Пусть у тебя будет еще много сыновей и дочерей, и каждого судьба одарит столь же прекрасным облаком! – Фиолетовый Филин, сорвавшись с вышины, юркнул к нему за пазуху, и Учитель по-детски рассмеялся.
Я широко шагнул к другу. Крепко обнял, не пряча мокрых глаз – и радостно вскрикнул, потому что в то же мгновение на меня навалились чуть ли не все жители Светлого города. Каждый торопился пожать руку, поздравить, встрепать волосы… Женщины, хохоча и расталкивая друг друга, норовили поцеловать в колючие щеки, передавали добрые пожелания Мее, обещали, что к утру принесут подарки и, как полагается, сложат их у крыльца.
«Подарки подарками, а вино вином!» – взревел кузнец Бартон, и парни дружно одобрительно загудели. Я счастливо рассмеялся, двинулся было за бочонками, за пирогами. Но резкий тонкий возглас Колдуна точно поставил подножку:
– Я не знаю, откуда взялся этот дьявольский Лев! Тут что-то не так, люди! Воин Вадим что-то скрывает от нас!
– Да успокойтесь вы уже, господин Колдун, сколько можно! – Марк был тогда молод и позволял себе дерзости. – Какие вам еще нужны доказательства? Все как на ладони! Вот новое облако – посмотрите, какое чудесное! Все-таки нет в мире счастливее дней, чем те, когда рождаются дети!..Правда, к школе эти ангелочки подрастают и превращаются в чертенят, – не преминул добавить учитель.
– Но нам неизвестно, откуда взялось это облако! – не унимался Колдун.
– Как откуда? С Облачного пика, конечно! – беспечно (пожалуй, слишком беспечно для учителя) отозвался Марк и звонко воскликнул: – Новый человек явился в наш мир. Новое облако озарило его. Жизнь победила! Давайте веселиться!