Светлана Кузнецова
Метро 2033: Уроборос
– Я постараюсь.
– И вот еще что… Почувствуешь снова приближение паники – ни в коем случае не дави ее, а сразу тереби Кириллыча, он в вашем дозоре будет за главного. Я предупредил – присмотрит за тобой и помощь вызовет, если понадобится.
– Так… погоди, – парень почесал в затылке и нахмурился. – Ты что же, действительно считаешь, будто я почуял тварь?
– Будь моя воля, взял бы тебя с собой, но глава на этот раз больно суров, да и совесть у меня все же не совсем атрофировалась и отпала за ненадобностью. Потому живи, – пожелал Семен и хлопнул его по плечу. – Удачи, и беги уже. Кириллыч ждать не любит, – взглянув на часы, добавил он, после чего снова широко улыбнулся и побрел к северному туннелю.
Влад терпеть не мог прощаний, но почему-то вместо того, чтобы развернуться и поспешить к южному концу станции, он стоял как вкопанный и смотрел вслед Семену, во всех подробностях запоминая прямую спину, легкую, быструю походку и отсветы багрового освещения на лысой голове.
Глава 4
– Сам-то что думаешь? – поинтересовался Глеб, подсвечивая фонарем стену туннеля, тянувшуюся по правую руку.
– О чем ты? – спросил Симонов. На мгновение ему показалось, будто луч высветил какую-то надпись, но когда сам он направил на это место фонарь, то ничего не обнаружил.
Побегать, чтобы не опоздать, ему пришлось изрядно. Когда он достиг южного туннеля, возле него, переминаясь с ноги на ногу, стояло двадцать человек. Через пару минут подошел Кириллыч, смерил всех взглядом, пожал руки присутствующим и повел в темноту.
Поначалу шли все вместе, но вскоре им предстояло разделиться на три дозора: на пятидесятом, сотом и сто пятидесятом метре от станции. Пятеро, включая Миху, уже остались за спиной. В случае серьезного прорыва они будут последним щитом. Именно у них стоял чудовищный огнемет, готовый выжечь все живое.
Зная, какое сокрушительное оружие направлено в спину, было тревожно идти по туннелю. Не то чтобы Влад совсем не доверял окружающим его людям, но где-то в глубине души готовился к отвратительной, мучительной, но хотя бы быстрой смерти, если кто-нибудь вдруг сбрендит и разглядит очередных призраков в темноте, в которой ничегошеньки нет.
Тьма – она такая. Может стать другом и проводником, а может заморочить и свести с ума.
– Ты дурачка из себя не строй, – обиделся Глеб. – Я о том спрашиваю, о чем глава сказал.
Симонов хмыкнул. Однозначного ответа у него не имелось. Больше всего ему хотелось повторить слова Щербина: поживем – увидим.
Не ко времени и не к месту припомнился улыбающийся Семен в полном боевом облачении. Не мог он не понимать, на какую рискованную операцию подписался. Те, кто сопровождал вторую группу, вовсе не были зелеными юнцами. Однако радовался предстоящему опасному, если не смертельному, походу Семен абсолютно искренне – как скаковой конь, застоявшийся в деннике, – участию в скачках.
Хотелось бы Владу так же: жить без оглядки и от риска приходить в восторг. Адреналин, говорят, тот еще наркотик. Но парень попросту не мог, он не понимал, каково это – срываться в бой, не помня себя и полностью отдаваясь желанию победить любой ценой. Геройство геройством, благородные порывы благородными порывами, но должна была присутствовать некая внутренняя дурь в хорошем смысле этого слова, тяга к приключениям и уверенность в себе. Ничего подобного Влад не испытывал, хотя и старался честно выполнять возложенные на него обязанности и в дозоре не только лясы точил и чаек попивал.
– Домой хочу, – сказал он честно, решив ничего не придумывать.
– Домой? – переспросил Глеб и нахмурился. – На Добрынинскую? Но там ведь делать совершенно нечего.
Влад вздохнул. Его товарищ был уроженцем именно этой станции, потому и слово «дом» воспринял соответственно, совсем не подумав, что у собеседника он другой.
– На Фрунзенскую, – ответил Симонов. – Представь себе, я все еще надеюсь на нее вернуться.
– А я думал, ты уже давно выкинул из головы эту чушь, – буркнул Глеб, почему-то расстроившись.
Влад отвечать не стал, только покачал головой.
– Ты же со сталкером в одной палатке живешь, и вообще, Винт тебя опекает, – напомнил Глеб. – Уговорил бы его проводить, раз никто из наших к красным коммунякам не ходит.
– Масло масляное, – заметил Симонов.
– В смысле? – не понял его собеседник.
– Как будто бывают белые коммунисты, – фыркнув, пояснил тот. – А Винта я уговариваю уже давно, да все без толку. С ним вообще все непросто. Когда часто отлучается, забегает в палатку от случая к случаю, мы нормально общаемся. Однако стоит ему задержаться… – Влад покачал головой. – Спорить начинаем чуть ли не по любому поводу. У него взгляды на жизнь совершенно не совпадают с моими, а он ведь еще и давить пытается. Нет. Не пойдет он до Фрунзенской, а я с ним не собираюсь тащиться наверх, как бы он ни пытался вырастить из меня своего преемника.
– Забей… – посоветовал Глеб. – Старики все такие. А ты, значит, не очень-то и хочешь возвращаться на эту свою Фрунзенскую, – заметил он и улыбнулся. – Ты ж однажды уже в одиночку по туннелям ходил. И еще раз сумел бы.
– Наверное… – Симонов резко остановился, сам не поняв, почему, – просто ноги внезапно отказались идти дальше. Щекам стало жарко, но по позвоночнику сбежала струйка ледяного пота.
– Ты чего? – нахмурился его спутник.
Влад тихо выругался сквозь зубы, использовав парочку выражений, позаимствованных у Семена.
«Вдох-выдох, – он мысленно пнул самого себя. – Еще. И сосчитать про себя до десяти. И идти, а то уже народ оглядывается, а Кириллыч – самый главный по дозору, мужик лет пятидесяти – таращится, можно сказать, просто неприлично и наверняка подозревает черт-те в чем».
– Ничего, – прошипел он вслух. – На Добрынинскую не вернусь точно, если тебя это волнует.
– Ура! Волнует, – заверил Глеб и похлопал его по плечу. – Оставайся с нами, Влад. Будем тремя мушкетерами, исследователями новых станций. Один за всех, и все за одного.
Взгляд Глеба стал мечтательным, он разве только руки не потирал, предвкушая скорые приключения, и всем своим видом неожиданно напомнил Семена. Похожий задор и бесшабашность бурлили и в его крови, а вот Симонов подобных чувств, увы, не разделял. Слишком уж серьезным казалось ему происходящее.
– А твои как? – поинтересовался он, решив вернуть спутника в родные туннели и слегка охладить. – Тоже останутся?
– Не-а. Родичи вернутся на Ганзу, я уже поставил их перед фактом, что ноги моей на Добрынинской не будет, и пусть маман засунет свои матримониальные планы туда, откуда вытащила. Мне двадцать лет! Не желаю я семьей обзаводиться и возиться с пеленками. Мир велик, и в нем столько всего интересного! Я для себя пожить хочу!
– А отец?
– Батя у меня – свой в доску и все понимает. Так и сказал: мол, взрослый ты уже, и жить тебе самому. Маман – в слезы, но для проформы, скорее, показательно. Она вообще тот еще манипулятор, да только я уже давно ее фокусы назубок выучил. Мне только младших жаль: я-то отделался малой кровью, а вот им, когда подрастут, туго придется. Особенно Нюрке. Ей четырнадцать, и она уже норов показывает, а Нинка Королева, которую Иваныч техническому делу учит, для нее вообще кумир. Если не отпустят, сама из дому сбежит, не с нами на юг, так на какую-нибудь другую станцию.
Нина – вернее, по-настоящему звали ее Инна, но Иванычу это имя не нравилось и никак не ложилось на язык, – бредила всем техническим и электронным. Она, казалось, нутром чуяла, что где сломается в следующий момент и как это починить. По поводу своего переименования она не особенно и возражала, для нее совершенно иное главным было: ее учили электротехнике, до которой не каждого мужчину допускали. Потому на станции она держалась особняком, не желала заводить никаких романов, а любых ухажеров сразу посылала по известному адресу и хорошо, если цензурно. Ситуация в семье у нее складывалась почти как у Глеба, с одной лишь разницей: фразу «Тебе жить, думай сама» говорила матушка, которая, в сущности, и решала все основные вопросы.
Нина-Инна тоже выросла в полной семье, что еще сильнее укрепило Влада в уверенности, будто вся эта тяга к приключениям и к поиску себя – не просто так. Слишком уж опекали чад родители, больно настойчиво пытались привить им свою жизненную философию, сводящуюся к размеренному, спокойному существованию, самореализации в детях и тихому счастью друг с другом. Кому же подобное в двадцать лет понравится, особенно если ничего плохого никогда не видел и близких не терял? Вот и росло на многих благополучных станциях поколение бунтарей: тех, для кого героями были сталкеры и прочие одиночки.
– А у Михи никаких проблем не возникло: никто обратно идти не захотел. У него мать – на ферме начальница над всей сменой, а отец – важный технический работник. Оба на хорошем счету у главы и точно не хотят быть незнамо кем на Добрынинской. Для них переезд на Нагатинскую, наоборот…
Развить мысль ему не дали, потому как дозор подошел ко второму рубежу. Тут тоже имелась насыпь, увенчанная двумя пулеметами. Несмотря на ожидающий за спиной огнемет, нагатинцы все же рассчитывали отбиться именно здесь.
– Семеро остаются, остальные – за мной, – распорядился Кириллыч и, видимо, опасаясь, как бы необстрелянные новички не поняли его неверно, уточнил: – Глеб Кондрашев на сотом, Влад Симонов – на сто пятидесятый шагом марш.
– Ну, брат, бывай, – Глеб ударил товарища по плечу и озорно улыбнулся. Судя по выражению лица, он был рад именно такому раскладу: не возле станции, но и не в разведке, да и народу вокруг много – отобьются, в крайнем случае. – Береги там себя и смотри в оба.
– Пока, – отмахнулся от него Влад, не видевший ни малейшего смысла в подобного рода прощаниях. На пятидесятом Глеб с Михой чуть ли не обнялись, вызвав усмешки у большинства бойцов.
И пошли они дальше. Яркие фонари были у всех, но мглу они не рассеивали, а отгоняли всего на метр вокруг. Гулко звучали шаги. На стенах временами поблескивали капельки влаги. В какой-то момент Кириллыч поравнялся с Симоновым.
– Как, салага? Нормально? – спросил он.
Влад кивнул. Вдаваться в подробности ему не хотелось, ведь вопрос мог касаться как самочувствия, так и недавно испытанной паники.
– Хорошо. Если что…
– Я понял, – намного резче, чем хотел, ответил парень. – Семен говорил со мной перед тем, как ушел с группой.
– А… – протянул Кириллыч, не обративший, казалось, на неподобающий тон внимания. – Ну, тогда ладно. Будешь нашей палочкой-выручалочкой.
Влад так и не понял, шутил главный дозорный или нет, просто еще раз кивнул, ну а там и столб с отметкой «150» в черно-желтую косую полоску замаячил впереди. Стоило подойти к нему ближе, перед глазами предстала табличка, на которой почерками разной степени корявости значилось: «Добро пожаловать в Морию» (видимо, автору тоже попадалась в руки книга, которую недавно прочел Влад); «Оставь надежду всяк сюда входящий»; «В наших пещерах тепло и сухо, заходите без стука, драконы гостеприимный народ». Остальные разобрать было не так уж и просто, насчитывалось их никак не меньше десятка.
– Что? Занятно? – поинтересовался у Влада крепкий усатый мужик лет сорока.
Тот кивнул.
– Бравые дозорные на досуге упражнялись в остроумии, – усмехнулся Кириллыч.
– Ничто человеческое нам не чуждо, – хмыкнул усатый.
«А еще нас обзывали оболтусами», – отметил про себя Влад, но, разумеется, счел за лучшее не озвучивать эту мысль.
Тем временем запалили костерок и водрузили на огонь неизменный чайник. Уже через несколько минут получивший свою кружку Симонов привалился к стене и с улыбкой слушал очередную байку усатого. Дежурство в северном туннеле почти не отличалось от дозора в южном. Разве что здесь все же казалось опаснее.
Сколько раз, бывало, Влад с Михой и Глебом затихали и, судорожно вцепившись в автоматы, вглядывались и вслушивались во тьму, когда раздавался какой-нибудь шум, казавшийся им подозрительным. Однажды чуть не открыли огонь по сунувшемуся к станции без предупреждения сталкеру (мужик так и не понял, что был на волосок от смерти). Как-то увидели большую то ли крысу, то ли собаку – их по нынешним временам часто путали – однако та вовсе не стремилась нападать и вообще, видимо, забрела в их туннель абсолютно случайно – посверкала оранжевыми глазищами и скрылась.
А здесь, в южном туннеле, – абсолютная тишина. Причем вовсе не мертвая или зловещая, а самая обычная.
– Ну и как тебе, малец? Не боязно? – спросил у Влада высоченный боевик с мясистым лицом и почти бесцветными светло-голубыми глазами.
Парень покачал головой и ответил первое, что пришло в голову:
– Очень спокойно.
– Вот!.. – протянул другой. По сравнению с первым он был невысокий и очень худой, но под водолазкой серого цвета бугрились мышцы, а резкость и быстрота движений удивляли.
«Пожалуй, вздумай эти двое выяснить отношения, неизвестно, кто одержит верх», – подумал Симонов.
– Те, кого скрывает мгла, наблюдают за тобой постоянно. Они хотят, чтобы ты думал, будто здесь никого нет, влияют на тебя ментально, успокаивают… – продолжал боец. – Знаешь ли ты, кто такие сновы?
Влад качнул головой.
– У… братец, – состроив зловещую гримасу, произнес другой боец: смуглый и во всем черном. – Это призраки такие. Сами они чернее черного, а глаза алым светятся…
– А с чего вы взяли, будто призраки? – поинтересовался парень. – И как разглядели, если они черные? Туннель ведь не освещен.
Он спрашивал абсолютно серьезно, потому искренне удивился и растерялся, когда боевик громко загоготал, а затем к нему присоединился и его приятель, первым заговоривший о сновах. Сдерживаться они и не подумали, словно совершенно не боялись привлечь внимание обитателей южного туннеля; наверное, не верили, будто те вообще существуют, просто хотели подшутить над новичком.
– Ай, молодца! Далеко пойдет, да, Валерка? – отсмеявшись, спросил смуглый.
– Вполне может, – смерив Влада оценивающим взглядом, заметил тот.
Симонов же теперь прислушивался не столько к разговору, сколько к продолжавшему греметь по туннелю эху. Почему-то оно казалось необычным, лишь частично похожим на смех, а еще раздавался странный перестук. Винт как-то изображал похожий, бряцая ножом по пустым жестяным кружкам. Он утверждал, будто именно такой звук сопровождал несущиеся по туннелям поезда.
«Только этого не хватало!» – подумал Влад, сглотнул и, закашлявшись, немедленно приложился к кружке. Стук стал ослабевать, а затем исчез вовсе. Рассказывать о нем точно не стоило: засмеяли бы.
– А ты лучше бы, чем зубоскалить, поддержал приятеля, – заметил означенный Валерий. – А то ж совсем разочаруем мальчишку. Они ведь в своем северном глядят на нас чуть ли не как на небожителей, а оказывается, у нас работа абсолютно такая же, даже еще тише. Никто к нам не лезет, ни от кого не отстреливаемся.
– Эка ты хватил, – фыркнул бородатый мужик за тридцать с гладко выбритой головой – Александр Молчанов, один из немногих, кого Влад запомнил по имени. – Сталкеры – вот, кто нынче кумиры молодежи. Верно, парень?
Симонов повел плечом. Он понимал, что является здесь человеком новым и лишь потому притягивает к себе взгляды дозорных. Обычно настойчивое внимание практически незнакомых ему людей Владу не нравилось, но сейчас льстило, и на сердце было не только спокойно, но и тепло и весело.
– За себя не скажу, – ответил он. – Каждому свое, видимо.
– О! – заметил Валерий. – Слова не мужа, но уже и не мальчика. Ты только не порть нам легенду, не распространяйся на станции про здешнее спокойствие, а то еще запрягут чем-нибудь хлопотным.
Влад кивнул:
– Обещаю.
– Пока будешь ходить с нами, – заметил Кириллыч. Он, хоть и сел вдали от парня, по другую сторону костерка, смотрел внимательно, не пропуская ни одного слова и движения. Следил, то ли выполняя обещание, данное Семену, то ли руководствуясь собственными соображениями.
– Из-за того, что беду проморгали именно мы, дозорные северного туннеля? – прямо глядя ему в глаза, спросил Симонов.
– Можно подумать, вы, мальчишки, могли чего-то там углядеть, – вздохнул Молчанов. – Хорошо еще, вас, необстрелянных, самих не съели. И вы можете на меня шикать сколько угодно, братцы, но ответственность за бардак в северном лежит именно на главе. Ему, видите ли, жалко было отправить с пацанами хотя бы одного нормального ветерана. Ну ладно, допустим, тот же Семен незаменим в стычках, его так просто с юга не снимешь, но вот Тыртыша отчего не перевести на северное направление? Он бы молодняк заодно и подучил, и на правильный лад настроил. Умение группы приближающиеся слышать дорогого стоит.
Означенный Тыртыш на самом деле звался Тыртышниковым Николаем Петровичем и являлся всеми уважаемым ветераном и едва ли не самым старым боевиком подземки. С виду ему можно было дать лет шестьдесят, но люди, знавшие его лично, всегда лишь хмыкали и желали всем, в том числе и самим себе, выглядеть так в настоящие годы Тыртыша. К тому же он действительно умел «слышать туннели» и никогда не ошибался относительно того, кто приближается из темноты.
«Скорее всего, именно благодаря его чуткому слуху дозорные не открыли огня по тому неожиданному каравану, идущему с якобы нежилого юга», – подумал Влад.
– Нет, – наконец, ответил Кириллыч, пристально глядя на Симонова, и одобрительно кивнул. Видимо, и сам вопрос, и то, как он был задан, пришлось ему по душе. – Ничего вы на самом деле сделать не могли. И хорошо, что тоже не исчезли, как остальные. Вас ведь никто не учил, как надо.
– У нас инструкция была, – возражать не хотелось, но молчать, соглашаясь с чужим снисхождением к молодости и неопытности их троицы, Влад посчитал неправильным.
– Какая там инструкция? – презрительно поморщился Валерий. – Если что, стреляйте, но просто так не палите?
– Да… глава здесь оплошал, – продолжил Кириллыч. – Он – мужик толковый, зря ты, Сашка. Просто не за всем уследить может. Скинул вопрос на того же Хряща, а тот – человек-лозунг. В смысле, именно ими, лозунгами, и разговаривает, и очень похоже, будто и думает тоже ими. Он и решил, мол, коли туннель хоженый-перехоженый и неопасный, пусть и торчат там не специалисты, а кто-нибудь попроще.
Влад вздохнул. Была в их словах определенная правда. Но при этом и самого себя принижать совсем не хотелось. Кое-что все-таки они втроем могли и умели. И, случись беда, точно не дрогнули бы.
Глава 5
– Ну… и?..
– Все тебе расскажи.
– Не, ну вы хотя бы целовались? Он как вообще?
Голоса звучали слегка приглушенно, но слова разобрать можно было. Влад, остановившийся у колонны в непосредственной близости от беседующих девиц, однако, и не думал подслушивать, его гораздо сильнее волновали собственные мысли. Именно они погнали его к северному туннелю, откуда должна была показаться группа… или не показаться – в самом наихудшем из возможных случаев. Даже усталость, неизменно накатывавшая после дозора, отступила на дальний план. Выспаться можно и после.
Если последняя группа тоже исчезнет, туннель будет признан опасным. Придется решать: идти по нему обратно, надеясь, что на несколько десятков людей никто не нападет; оставаться здесь, но выживать без посторонней помощи; углубляться на юг, тем паче, там действительно спокойно и тихо. Или, чем черт не шутит, искать еще какой-то выход. Ведь там, где вариантов развития событий больше двух, всегда есть не только три возможности, но и четыре, возможно, даже пять, просто люди их не видят или считают заведомо нереальными, потому и не обсуждают.
За все время, которое Симонов провел в дозоре, темнота не обеспокоила ни малейшим подозрительным шорохом. Южный туннель казался вымершим, не обещал сюрпризов, и пусть бывалые дозорные рассказывали всякого рода байки о здешних обитателях, Влад ими не проникался. Возникла даже странная идея как-нибудь предпринять поход на следующую станцию, Нагорную, а ведь парень не был искателем приключений: после его бегства от фашистов и блуждания по туннелям, его воротило от одной только мысли о путешествиях в одиночку.
– А потом? – вторгся в мысли вопрос, заданный с придыханием и с предвкушением. Девицы продолжали обсуждать свои амурные дела.
– Затем он поднял меня на руки, заключив в крепкие объятия. Я обняла ногами его талию и… ох, знала бы ты, что он вытворял. Сильные руки блуждали по моему телу…
Если бы Симонов увлекался подобного рода литературой, то, скорее всего, узнал бы по стилю и описательным оборотам стандартные фразы из большинства женских романчиков, неизменно бродящих по подземке и пленяющих женскую аудиторию метро. Девочкам, девушкам, женщинам и пожилым матронам было совершенно безразлично, какая эпоха, быт и герои описаны в книгах, действовал ли в них какой-нибудь граф, разбойник с большой дороги, детектив или отважный капитан звездолета. Их привлекали сами отношения, и ничего более.
Разумеется, романтическая чушь примерялась читательницами на себя, а потому и в повседневной жизни, какой бы суровой она ни была, мужской половине выжившего человечества приходилось соответствовать образам многочисленных романтических героев, написанных под одну гребенку. Если они собирались понравиться дамам, приходилось считаться с их запросами. Некоторых это бесило, кому-то, наоборот, нравилось. Тот же Алексей не просто так добился благосклонности Марии, племянницы главы и всеми признанной красавицы: лично проштудировал пять романов, отвалив за них немалые средства, после чего преподнес их в дар избраннице, встав на колено и приложив к груди руку.
Конечно же, среди женщин существовали и другие. Те, кто не забивал себе голову извечной любовной чушью, не искал легкой жизни, когда «муж всегда поможет, еще и подарки дарить станет», не поддавался на лозунги проповедников-пропагандистов, озабоченных выживанием человечества и потому призывающих женщин всея метро рожать, рожать и еще раз рожать – все равно, от кого, лишь бы народу прибавлялось. Они считали себя ничем не лучше и не хуже мужчин и желали сами найти свое место в жизни. Как та же Нина-Инна Королева.
«Только вряд ли к таким легко подступиться. Им надо делами доказывать, а не брать наскоком. За наскок и по морде получить недолго, – рассказывал как-то Семен, и на лице его бродила улыбка, которую так и подмывало назвать мечтательной. – Однако, Влад, если действительно хочешь счастья, ищи не таких вот Машек-вертихвосток и не забитых куриц, которым поскорее бы свою «ячейку общества» завести и обязанности на мужа сложить, а боевую подругу. А когда найдешь – не будь дураком, не отпусти».
– Слушай, Маш, ты поосторожнее с этим, а? А то наградит дитем и со станции рванет. Знаем мы таких.
– Дура, – резко припечатала та. – Мы ничем таким не занимались. Ну, в смысле, невозможно же залететь от поцелуев. И вообще-то нам уже давно не по шестнадцать.
Полог ближайшей палатки приоткрылся, из нее показалась Мария, племянница главы и, вне всяких сомнений, первая красавица не только Нагатинской, но и Тульской, Серпуховской и Добрынинской, если не Ганзы или всего метрополитена. По крайней мере, Симонов искренне полагал так. Высокая, стройная, с темными ресницами и бровями, светлыми волосами до пояса, которые она расчесывала каждую свободную минутку, а во время работы заплетала в толстую косу. Относилась она к тому типу женщин, которым с рук сходило все, а за улыбку – и того больше. И абсолютно не важно было, сколько у нее ухажеров, насколько часто они сменяются. Если поглядит благосклонно и улыбнется – считай, пропал. Однажды она так глянула на Влада, и… он потерял голову, покой и сердце.
– Ты чего здесь уши греешь?! – накинулась на него подруга Марии, вылезшая из палатки вслед за ней. Звали ее Дина, а на самом деле – Даниила Семенова.
Мария придерживалась правила: у каждой красавицы обязана быть подруга-дурнушка. Не то чтобы Дина была совсем некрасивой, скорее, наоборот. И черты лица – крупные, но миловидные, и волосы – темные и вьющиеся – не подкачали. Курносый вздернутый носик и серо-голубые глаза с дугами бровей могли бы вскружить головы многим. К росту и фигуре также претензий не возникало, но слишком уж Дина копировала поведение Марии, смотрела на окружающих свысока и пыталась выбрать кого получше. Но таких уже заполучила Мария, потому Дина оставалась одинокой, не желая даже смотреть в сторону «так себе ухажеров».
– Я и не думал, – ответил Влад и потер переносицу.
«Все же усталость сказывается, раз вот так прислонился к колонне и завис на неопределенное время, – недовольно подумал он. – Кстати, а сколько сейчас?»
Он оглянулся, сощурившись, но цифр на часах не разобрал. На душе заскребли кошки: обычно зрение его не подводило.
– А раз не думал, то и вали отсюда по своим делам! – окрысилась на него Дина.
Симонов вздохнул, пожал плечами и пошел, не оглядываясь: ему действительно было пора.
– Ишь… – прошипела Дина ему вслед.
– Забей, – бросила ей Мария.
– Терпеть не могу, когда подслушивают! Эти же хуже баб! Наверняка в дозорах у костерка только нас и обсуждают.
– Ты его видела? Какое там. Он нас и не слышал. Дурных грибов наглотался, наверняка. Может, у кого стащил или с прошлого каравана берег.
Стало обидно. Влад уже хотел было обернуться, но… что бы он сказал? «Я не такой! Я не наркоман и ни разу в жизни поганок не пробовал». Да его обсмеяли бы. Потому он лишь вздохнул, мысленно поднял руку и махнул ею вниз, словно вознамерившись разрубить воздух. Семен рекомендовал подкреплять подобное движение ярким нецензурным выражением, но на ум пришло только излюбленное слово Винта – «Исполать», звучащее иной раз гораздо лучше мата.
Идея пойти встречать группу стукнула в голову не одному Симонову. Толпа была поменьше, чем во время речи главы, но непосредственно к туннелю было не протиснуться.
– И ты здесь? – вдруг фыркнули у самого уха.
Влад вздрогнул и глянул на Кириллыча. Очень захотелось сказать что-нибудь глупое вроде: «Куда ж я денусь?» Однако он вовремя прикусил щеку с внутренней стороны и лишь кивнул.
– Ну и правильно, – одобрительно хмыкнул главный дозора южного направления. – Держись рядом, а то самое важное пропустишь, – и бодрой, размашистой походкой направился к туннелю.
Снова Влад шел в кильватере, а народ расступался перед многоопытным боевиком и не пытался заступить дорогу ему – салаге и чужаку.
Возле черного провала обнаружился Тыртыш. Он сидел на корточках, закрыв глаза, и «слушал». Кажется, те, кто находился к нему ближе остальных, старались дышать через раз.
– Я только-только от главы, – негромко сказал ему Кириллыч, не размениваясь на приветствия (да и был ли в них смысл, если и часа не прошло, как сменились?). – С Тульской связались. Наша группа дошла до нее без осложнений и вышла полтора часа назад в нашем направлении. Говорили, будто двигаться будут медленно, заглядывая в ответвления. Ждем.
Кто-то, прислушивавшийся к его словам, ахнул. Потянулись едва слышные шепотки: люди передавали информацию стоящим вдалеке.
– Это еще ничего не значит… – протянул Тыртыш, не открывая глаз. – Та, самая первая группа, тоже до Тульской дошла благополучно, – и неожиданно обратился к Симонову: – Ты, парень, давай-ка глазками-глазками. Они у тебя больно замечательные. Авось раньше меня разберешь, когда появятся.
«Или почувствуешь», – добавил про себя Влад и принялся продвигаться в указанном направлении. Он встал прямо перед «зевом бездны», как высокопарно именовал туннели, и прищурился, стараясь не думать о том, насколько хорошо выделяется его фигура на фоне освещенной станции: стреляй – не хочу, ну или… нападай и утаскивай во тьму.
Парень сосредоточился, потом плюнул на все попытки специально вглядываться и просто некоторое время пялился перед собой. Мгла постепенно поредела, стала не такой плотной, какой казалась еще совсем недавно, и в ней почудилось какое-то шевеление.
– Есть… – то ли прошептал, то ли прохрипел Влад, горло будто перекрыл ком, который никак не получалось ни выплюнуть, ни проглотить.
– Люди.
Так уж вышло, что произнесли они с Тыртышем практически одновременно.
– Слух против зрения. Счет: один-один, – прокомментировал Кириллыч и, мягко ухватив Симонова за плечо, отодвинул его в сторону.
Первым шел отряженный с пятидесятого метра проводник-гонец. Он и принялся (либо на всякий случай, либо от переизбытка чувств) орать, мол, все отлично, люди живы и сейчас выйдут на родную Нагатинскую. Влад почему-то отказывался верить ему и выдохнул с облегчением, лишь когда показались первые бойцы – угрюмые, собранные, до последнего ожидающие нападения, несмотря на то, что дом – вот он, перед глазами.
Семен замыкал шествие. Он махнул рукой кому-то, кивнул Тыртышу и Кириллычу и, подойдя к Симонову, устало хмыкнув, заявил:
– Я ж говорил, что ни одной стерве-твари не по зубам, а ты не верил.
От этих слов с плеч словно свалилась каменная глыба величиной с гору… нет – со станцию или даже с целый метрополитен. А вместе с этим растаял некий внутренний стержень, из-за которого Влад еще держался: аж голова закружилась и ноги подкосились. Не упал он лишь благодаря злости на себя и боязни выглядеть хлюпиком в глазах дозорных.
– Значит, так, – фыркнул Кириллыч, который, похоже, видел все и умел читать мысли. – Молодежь, отсыпаться шагом марш, – а когда Симонов собрался возразить, добавил: – Тебе вообще грех жаловаться, салага, ведь одну палатку делите. Наслушаешься еще историй. Ну…
– Идет, – внезапно сказал Тыртыш. Все снова обернулись к туннелю. Влада, правда, к нему не пустили: Семен, словно невзначай, положил свою лапищу ему на плечо и встал так, чтобы прикрывать. – Один. Без сопровождения.
«Вот теперь все и начнется. Рано расслабился», – произнесло в голове у Влада нечто, похожее на голос из сна, но почему-то копируя интонации Кириллыча.
В следующее мгновение, когда воображение попеременно подкидывало то разлагающийся труп и мутанта с филевской линии, то девочку с двумя головами и огромную лысую крысу в человеческий рост, на станцию вышел Винт. Сталкер, встретивший Влада на Добрынинской, а затем отправивший его на Нагатинскую, выглядел хмурым и осунувшимся в своем неизменном потертом камуфляже, с рюкзаком за спиной и с обрезом, на ствол которого был навинчен впечатляющих размеров глушитель. Невысокий, плотный мужик лет пятидесяти, моложавый и довольно крепкий, он оглядел собравшихся, поскреб подбородок и поинтересовался:
– Вы чего с туннелем сделали, нехристи? По нему же ходить страшно.
– Как именно страшно? – заинтересованно уточнил Кириллыч.
– Если существует в действительности ментальная угроза, – ответил ему Винт, – то ощущается она вот именно так, как у вас. Жуть. И ведь неделю назад проходил, ничего подобного не было.
– Ясно, – покивал Кириллыч и, ухватив сталкера за рукав, потащил его подальше от туннеля, бросив через плечо: – Мы – к главе, Семен, догоняй.
