Светлана Тюльбашева
Лес

Полная версия

© Светлана Тюльбашева, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2025

Часть 1

* * *

Мы исчезли 24 июля, через пять часов после того, как, стоя на опустевшей парковке придорожной гостиницы, пытались запихнуть вещи в багажник. Дальнобойщики, спавшие ночью в фурах, уже разъехались, на стоянке были только мы. Проезжавшие по трассе машины обдавали нас облаком теплой пыли. Часть сумок, как ни укладывай, оставалась на земле, будто вещи за время поездки размножились. Мало того что теперь чемоданы мы могли закрывать только вдвоем – я вставала сверху коленями, а Лика застегивала молнию, – так еще появилась куча пластиковых пакетов непонятно с чем.

– Может, лучше этот чемодан боком поставить? – предложила Лика.

Лучше было бы, во-первых, не брать столько вещей, а во-вторых, не доставать их из багажника и не перетаскивать в номер, чтобы на следующее утро тащить обратно, но нам предстояло провести вместе еще неделю, поэтому я ответила:

– Давай! – И вернулась в гостиницу.

С номером повезло: окна выходили на лес, шума дороги не было слышно. На двух узких кроватях валялись скомканные простыни с синими штампами, в проходе, прижавшись друг к другу, стояли две тумбочки. Я встряхнула простыни, заглянула в тумбочки и под кровати, смахнула мусор со стола в урну, зашла в ванную. Там под разорванным пакетиком шампуня лежали маникюрные ножницы Лики (вечно она все забывает), и я положила их в карман куртки. Больше наших вещей в номере не было.

Я вышла в коридор, застеленный длинным красным ковром, обернулась, посмотрела на номер в последний раз, и у меня возникло чувство, которое я тогда не поняла, но понимаю сейчас. Смутное ощущение, что нужно бежать – бросить Лику, поймать машину, доехать до Петрозаводска и оттуда первым же поездом в Москву. Я стояла в коридоре, смотрела на номер и вспоминала свою маленькую квартиру с желтыми обоями в цветочек, которые я давно хотела переклеить, но все никак, кухню с красным чайником на плите, расшатанный кухонный диванчик, застеленный полосатым пледом, вид из окна на ряды серых типовых девятиэтажек. В той квартире – и только там – я чувствовала себя в безопасности.

В конце коридора появилась уборщица, лязгающая ведром, морок рассеялся.

– Выезжаете? Чего так поздно-то, все уже выехали, я уже все номера убрала, одни вы остались, мне весь день тут из-за вас убираться?

– Извините, – ответила я и пошла к лестнице.

На первом этаже сидела администраторша с длинными бордовыми ногтями, усыпанными стразами, и каким-то пергидролем на голове. Ночью она заселяла нас с таким видом, будто делает личное одолжение. Работал телевизор. Пятеро людей в студии с желтыми диванами пытались друг друга перекричать, назревала драка.

– Можно заплатить?

Администраторша придвинула ко мне пачку бланков, не отрываясь от телевизора, и ткнула в них длинным ногтем – заполните. Я начала заполнять бланк, в студии началась драка, мужик ударил жену (или сестру, я не поняла) в челюсть и назвал ее тварью, а ее мать (или тетка) с воплем вцепилась ему в волосы. Что она говорила – было запикано, но в целом можно было догадаться. Тетка вырывала клоки волос из головы мужика, тот в ответ бил ее кулаком в живот. Охранники разнимать драку не торопились.

– Что же вы делаете, Василий? Как можно бить женщину? – сказал ведущий в микрофон, не сдвинувшись с места.

Бланк подошел к концу, незаполненной оставалась только дата.

– Какое сегодня число?

Администраторша молча ткнула длинным бордовым ногтем в календарь.

– Двадцать третье? Разве не двадцать четвертое?

Драка закончилась, вмешались охранники. Администраторша оторвалась от телевизора, окатив меня презрительным взглядом, посмотрела на календарь и молча передвинула прозрачную рамку. «Вот дура», – подумала я, вписала дату, отдала бланк, деньги и вышла из гостиницы.

Лика успела переставить «фольксваген» прямо ко входу и ждала меня с очень довольным видом.

– Все влезло! – сказала она.

– Едем, – ответила я.

Мы сели в машину, по диагонали проехали пустую стоянку и выехали на трассу. Про странное предчувствие в коридоре гостиницы я к тому моменту уже забыла и думала только о том, где бы позавтракать.

1

Эта история началась из-за жары в Москве. То лето было невыносимым: температура стабильно держалась выше тридцати градусов. Плавился асфальт, воздух был раскаленной смесью выхлопных газов и пыли, казалось, сделав глубокий вдох, можно сжечь легкие. Люди ехали на работу в шортах и вьетнамках, иначе в метро можно было получить тепловой удар, и затем натягивали колготки и брюки на мокрые потные ноги в офисных туалетах.

Мне повезло: в июне меня уволили с работы, то лето принадлежало только мне, и это было первое по-настоящему беззаботное лето. Искать новую работу я не торопилась: весной умерла бабушка, оставив небольшое наследство, на него можно было спокойно прожить до осени. Я гуляла по улицам, ходила в парки, читала Брэдбери, взятого в районной библиотеке, ела мороженое и смотрела, как дети купаются в фонтане – хоть кто-то радуется жаре. В особенно жаркие дни я оставалась дома, лежала под мокрой простыней, пила чай с кубиками льда и смотрела в окно. В один из таких дней мне позвонила Лика.

Мы не были близкими подругами, мы не были подругами вообще, мы когда-то работали в одной компании и с тех пор иногда общались – встречались раз в полгода, гуляли по парку, ходили в кино, обсуждали, что изменилось на нашей бывшей работе, кто женился, кого уволили и всякое такое. Я удивилась звонку Лики – кто-кто, а она точно должна была отдыхать где-нибудь в Турции со своим очередным парнем. Отец Лики был бизнесмен.

Но Лика сказала, что она в Москве, с парнем рассталась – поняла, что он не ее человек, – а еще отец ей на день рождения подарил машину, и она хочет куда-нибудь поехать, куда-нибудь на север, может в Карелию, где прохладнее и где интеллигентнее люди. Откуда такие мысли? Но ведь на севере люди всегда интеллигентнее, сравнить хотя бы север и юг Италии. И можно поехать на машине через всю Карелию, ночевать на турбазах, собирать ягоды, купаться в озерах, будет здорово, если я поеду с ней, потому что одна она ехать боится.

Я сказала, что подумаю.

Той весной я потратила часть бабушкиного наследства на права, поехать куда-нибудь на машине мне хотелось очень. Тем более в Карелию – моя давняя мечта. Но ехать с Ликой… Однажды Лика побывала в Ульяновске – ездила знакомиться с родителями ее парня – и с тех пор рассказывала, как сильно она была травмирована нищетой и местными реалиями, какие там были странные люди и как она боялась там гулять. С парнем она после той поездки сразу же рассталась – поняла, что парень из Ульяновска ей не пара. Больше за МКАД не выезжала, не считая поездок в Шереметьево. Поехать с Ликой в Карелию означало согласиться, что, если что-то пойдет не так, я буду решать проблемы, пока Лика будет пытаться дозвониться до отца.

В квартире было невыносимо жарко. Мокрая простыня уже порядком нагрелась, я хотела намочить ее заново, но из крана текла только теплая вода. Я подошла к окну и посмотрела на ряды серых девятиэтажек, будто на глазах плавившихся от жары. Тогда я перезвонила Лике и сказала, что поехать в Карелию – отличная идея.

Через три дня я приехала к ней с рюкзаком вещей.

– У тебя всего лишь рюкзак? – удивилась Лика и показала на лежащие на полу три огромных чемодана и четыре сумки.

– У тебя там и вечернее платье, наверное, есть?

– Конечно, – сказала она. – А ты не взяла? А если в ресторан пойдем? В Петрозаводске? Ладно, если что, у меня три платья, наденешь одно из них. Думаю, тебе черное будет отлично. Или есть еще синее с блестками. Короче, примеришь, посмотрим, какое-нибудь да подойдет.

Мы сделали бутерброды в дорогу, заварили чай в большом термосе, в три захода спустились с вещами, уложили все в новенький «фольксваген». Я вспомнила, что мы оставили термос на столе. Лика дала мне ключи от квартиры, а сама продолжила распределять вещи по карманам машины. Я поднялась в квартиру, взяла термос и спустилась.

– Ты в зеркало посмотрела? – спросила Лика. – Ну, примета такая: если возвращаешься в квартиру, нужно в зеркало посмотреть. Иначе не к добру. Блин. Может, поднимемся, посмотрим?

Я молча посмотрела на Лику, и она засмеялась.

– Ладно, я все поняла, не поднимемся, только не бей.

Она завела машину и тронулась, медленно объезжая машины во дворе. Мы выехали на широкий проспект, без пробок промчались по городу, проехали под МКАДом и выехали на шоссе. Вскоре мелькнула табличка с перечеркнутой надписью «Москва».

– Ура! – сказала Лика. – Едем!

2

Наблюдать за Ликой в Карелии было даже интересно: как она фотографируется с коровами, как кокетничает с чумазым, не понимающим, как реагировать, деревенским пастухом, как с красной помадой и в новом наряде (дважды ходить в одном и том же – преступление против женственности) входит в кафе «У Натальи», смотрит на тарелки с подсохшими бутербродами под полукруглым мутным стеклом и спрашивает, могут ли для нее сварить кофе, только не растворимый, а нормальный, в турке, и можно ли перекусить чем-нибудь без мяса, сыра и хлеба. В итоге Лике приходилось питаться йогуртами, ягодами, зеленым чаем и рыбой, которую мы пару раз жарили на углях, но она не унывала, говорила, что в следующий раз просто возьмет чемодан с нормальной едой, кто же знал, что еды в Карелии нет, зато в остальном здесь классно.

Мы катались на лодке по озеру, гладили северного оленя в зоопарке, ездили смотреть на шхеры, поднимались на небольшие горы, заходили в заброшенные кирхи – в одной из них нам даже удалось ударить в колокол. Лика была счастлива, а я напряжена, будто ждала чего-то, будто что-то могло произойти с минуты на минуту – либо поссоримся, либо машина сломается, либо еще черт знает что. Я смогла расслабиться только 23 июля – забавно, что на следующий день все и произошло. Говорят, молодые пилоты редко попадают в авиакатастрофы, потому что они нервничают, не отпускают контроль и действуют строго по инструкции. Опытные же пилоты начинают чувствовать себя бессмертными, расслабляются – и тогда все и происходит. Вот и со мной получилось так.

Лика оказалась приятной попутчицей, раздражали только два момента – ее двухчасовые сборы каждое утро и помешательство на морошке. Со сборами все стало понятно еще в первое утро, когда оказалось, что одна из сумок доверху забита косметикой. Лика попыталась выгрузить ее на полочку в ванной, туда поместилось меньше трети.

– Кто делает такие маленькие полочки? – возмутилась Лика. – Нет, ну ты посмотри, дизайнер этого интерьера просто профнепригоден.

Сомневаюсь, что к оформлению этой гостиницы приложил руку дизайнер интерьеров, сомневаюсь, что владелец гостиницы вообще слышал о такой профессии. Я зашла в ванную, посмотрела на полочку – у меня дома была такая же – и стоящую на полу сумку с косметикой.

– Это тоник, это крем, это сыворотка, это активатор, это для загара… – объясняла Лика.

– Зачем все это?

– Ну это же разные продукты: это тоник, это сыворотка…

По утрам Лика не выходила из номера, пока не нанесет это все на себя, не накрасится и не уложит волосы. Иногда ее не устраивал получившийся макияж, и тогда она умывалась (в три этапа – для каждого свое средство) и шла на второй круг: это тоник, это сыворотка, далее по списку. Я в такие моменты выходила на улицу и старалась дышать. Однажды Лика перекрасилась четыре раза за утро.

Проблема бесконечных сборов была ожидаемой, проблема морошки – нет. В каком-то смысле великую охоту на морошку спровоцировала я. Все началось с того, что Лика выбирала себе новый шарф в палатках у причала в Сортавале, а я рассматривала еду на прилавке.

– Смотри, желтая ежевика, – сказала я.

Промолчала бы – все было бы иначе.

– Это не ежевика, это морошка, – ответила Лика, подойдя к палатке. – Ты что, никогда не ела морошку? Нам это надо, леди, мисс, мы тут, нам вот эту банку, будьте добры! – И купила морошку.

Мы поехали ночевать на турбазу, за рулем сидела Лика и уговаривала немедленно попробовать морошку. Я сказала, что не хватало еще разлить морошку по всей машине – банка была наполнена какой-то жидкостью, – а Лика стала уговаривать. На дороге было столько поворотов, а она отпускала руль и размахивала руками – я решила, что лучше разлить морошку, чем погибнуть в автокатастрофе, достала нож, открыла банку и съела несколько ягод. Это была водянистая горькая дрянь, по сравнению с которой брусника бы показалась нормальной ягодой.

– Ну как? – спросила Лика.

– Вкусно! – ответила я. – Интересно, с кислинкой и легкой горечью. Необычно, никогда такого не пробовала.

– Тебе нравится?

– Да.

– По-моему, тебе не нравится.

– Нравится.

– А мне что-то кажется, что тебе не нравится.

– Мне нравится.

Лика затормозила так резко, что я чуть банку на себя не опрокинула, мужик, ехавший за нами, просигналил и заорал матом. Лика, не обращая на него внимания, съехала на обочину.

– Дай попробовать.

– Не дам, – испугалась я. – Очень вкусно, сама все съем. Давай дальше ехать, скоро темнеть начнет, ты же боишься водить в темноте.

Лика вырвала у меня из рук банку, набрала полную ложку ягод и засунула в рот. Задумчиво пожевала. Открыла окно, высунулась и выплюнула ягоды.

– Это не морошка, – сказала она, – это какая-то водянистая горькая дрянь. К морошке это не имеет никакого отношения. Стыдно должно быть такое продавать. Было бы время, вернулись бы к этой продавщице и заставили бы вернуть деньги, но уже темнеет, черт с ней. Ладно, поехали дальше.

После этого эпизода Лика сдвинулась на морошке. До этого мы проезжали за день около трехсот километров, не торопясь, останавливаясь во всех красивых местах. После истории с морошкой мы чаще стояли, чем ехали.

– Этот лес очень похож на лес, в котором может быть морошка, – говорила Лика, мы останавливались на обочине и шли искать морошку в кустах, которые ни на первый, ни на второй взгляд ничем не отличались от предыдущих сотен кустов, которые мы проверили за сегодня, и морошки в них не было.

– Понимаешь, – говорила Лика, – морошка – это самая вкусная северная ягода. Это северная клубника, северный арбуз, северная черешня. Обидно, что мы уже неделю в Карелии и так и не поели нормальной морошки, зато съели какую-то водянистую дрянь, и ты теперь навсегда запомнишь морошку такой вот гадостью. Мы должны найти нормальную.

– Слушай, – отвечала я, – может, не сезон. Ну посмотри, она нигде не продается, кроме того ларька, в котором мы купили последнюю банку. Продают чернику, бруснику, грибы, морошку не продают, а раз ее не продают, видимо, она либо закончилась, либо еще не началась, и мы ее не найдем. Зато, если продолжим шариться по кустам, найдем медведя или кабана. Я не хочу, чтобы нас из-за морошки задрал медведь, скажу честно – морошка не то, ради чего я готова умереть.

– Вот! – отвечала Лика. – Ты так говоришь, потому что ее не пробовала. Если бы ты ее попробовала, ты бы поняла: морошка, возможно, единственная ягода, ради которой можно и умереть.

3

Поиски морошки начались 20 июля. Спустя четыре дня мы выехали с пустой гостиничной стоянки на трассу, позавтракали в придорожном кафе «Калевала» (я съела яичницу и бутерброд, а Лика – йогурт и стакан черники), погуляли по Петрозаводску и ехали на север, когда Лика сказала:

– В этом лесу точно должна быть морошка.

Я искать морошку не хотела, но очень хотела остановиться, я была за рулем весь чертов день и порядком устала. Идея размяться и поесть черники (в лесах ее была просто тьма) была неплохой.

– Давай. Я поеду помедленнее, посмотрим, где можно свернуть в лес.

Через пару километров мы увидели грунтовку, я съехала на нее. Грунтовка была однополосной и без обочины, я ехала минут пятнадцать, ожидая какого-нибудь кармана, затем дорога закончилась совсем, уперевшись в лес. Там мы остановились.

Лика пересела на заднее сиденье и начала переобуваться в резиновые сапоги; я вышла в кроссовках, взяв из машины только чашки (морошку мы вряд ли найдем, зато соберем чернику), и осмотрелась. Лес уходил от грунтовки во все стороны. Воздух пах хвоей, шумели деревья, перекрикивались птицы. Мы отъехали от трассы так далеко, что ее совсем не было слышно. Казалось, на много километров мы совершенно одни. Я сделала глубокий вдох и походила по дороге, размахивая руками. Лика закончила переобуваться и вышла из машины.

Мы зашли в лес неглубоко – метров на двадцать, так, чтобы продолжать видеть машину. Под ногами был карельский мох, мягкий и влажный, стопы проваливались в него практически целиком. «Может, тоже переобуться в сапоги…» – подумала я, но не стала возвращаться к машине. Морошки, конечно же, не было, но чернику и бруснику можно было собирать ведрами.

Кружка была уже практически полной, когда я услышала резкий и глухой хлопок и поняла, что это хлопнула дверца машины. Я подняла голову – Лика в десятке метров от меня сидела на корточках и собирала бруснику. Дальше все было очень быстро.

Я вскочила на ноги, обернулась и увидела, что на грунтовке нет других машин, перевела взгляд на нашу и поняла, что за рулем кто-то сидит. Окна бликовали на солнце, я не могла рассмотреть, кто внутри, но видела тень, склонившуюся над рулем. Я закричала: «Лика!» – схватила с земли какую-то палку и побежала к машине. Сердце колотилось, казалось, сейчас разорвутся барабанные перепонки, я не слышала ничего, кроме стука в ушах, и не видела ничего, кроме приближающейся машины.

Десять метров, девять, восемь. Я запнулась и упала на землю. Мох будто спружинил и вытолкнул меня обратно на ноги. Я поднялась в ту же секунду и посмотрела на машину. В ней никого не было.

Руки тряслись, сердце стучало, я медленно подошла к машине и заглянула в салон, казалось, сейчас оттуда выскочит кто-то. Машина была пустой, только ворох наших вещей на заднем сиденье. Я обошла машину. Сзади тоже никого не было. Не отрывая взгляда от кустов по ту сторону грунтовки, я протянула руку назад, нащупала дверцу и подергала ручку. Машина была закрыта.

В этот момент до меня добежала красная, испуганная, запыхавшаяся Лика.

– Что… – сказала она. – Да что… Ты чего творишь?

– В машине кто-то был. Дверца хлопнула, ты слышала? Я видела, как кто-то сидел в машине, потом я упала, и, видимо, он вышел из машины.

– Я ничего не слышала. Я видела, как ты закричала, а потом схватила палку и побежала к машине, я вообще не поняла, что происходит! Давай, пожалуйста, больше не будем так делать, у меня чуть сердце не остановилось, я подумала, там медведь, а ты на него бежишь с палкой и…

Я не отрывала взгляда от кустов по ту сторону дороги. Ветки кустов немного покачивались. Кто-то зашел за них, но ушел ли он в лес или спрятался в кустах и продолжает за нами наблюдать?

Руку обожгло болью, я вздрогнула и посмотрела вниз. По ладони стекала капля крови: я сжимала палку так крепко, что сучком пробила кожу. Лика продолжала говорить. В ушах стучало.

– Уезжаем отсюда, – сказала я очень тихо, почти беззвучно. – В машину – и валим, быстро.

Лика растерянно посмотрела на меня.

– Ладно. Как знаешь.

Мы сели в машину, я уже завела двигатель и поставила первую передачу, когда она сказала:

– Блин, я забыла кружку в лесу, бросила на землю, когда побежала за тобой, надо вернуться, я мигом.

Я подавила желание ее ударить и сказала:

– Черт с ней, купим новые, я тоже свою бросила.

– Нет, – сказала Лика, – не купим. Это была кружка моего деда, я ее не брошу, меня отец убьет. Пять секунд, ты пока разворачивай машину.

И, не дожидаясь ответа, она выскочила из машины и хлопнула дверцей. На секунду мне захотелось бросить ее здесь и уехать одной, но все-таки я выругалась, вышла из машины и пошла за ней.

Лика успела отойти метров на пятнадцать. Я шла, оборачиваясь на машину и кусты по ту сторону грунтовки. Из кустов никто не выходил, и они будто перестали шевелиться. Может, и правда померещилось – в чем смысл? Допустим, кто-то сидел в нашей машине, а потом сбежал, увидев меня и не зная, сколько в лесу еще человек. Но сейчас он уже понял, что здесь всего лишь две девчонки. Если он хочет напасть, чего ждет?

Я почти поравнялась с Ликой, она сказала:

– Вон, похоже, кружка.

Что-то блестело недалеко от нас, мы пошли туда, но, когда дошли, оказалось, это консервная банка из-под тушенки. Видимо, у кого-то был пикник. Я осмотрелась и увидела блеск чуть дальше. Мы пошли туда, но то была всего лишь фольга от чипсов.

Меня пробрал озноб, в лесу будто резко похолодало. Что-то изменилось, что-то было не так. Я остановилась и поняла, что перестали перекрикиваться птицы. В лесу была мертвенная тишина.

– Черт с кружкой, Лика, валим отсюда, – сказала я.

Она задумчиво смотрела куда-то мимо меня. Я обернулась и увидела, что ни машины, ни дороги больше нет. Во все стороны от нас был только лес.