Светлана Владимировна Ерещенко
Волшебство только начинается. Терапевтическая сказка
Глаза слепы. Искать надо сердцем.
Антуан де Сент-Экзюпери
Если свет снаружи гаснет, зажги его внутри.
"Нет! Нет! Не уходи!" – изо всех сил кричала Зоя вслед удаляющейся по коридору матери.
Точнее, ее прямой, как столб, спине.
Жесткой и несгибаемой. Как и мамин характер.
Зоя изо всех сил вырывалась из рук Нины Михайловны, она брыкалась, била о пол ногами, пыталась разжать руки воспитателя и рвалась, рвалась побежать к маме.
Обнять, прижаться, умолять.
Не уходить.
Не расставаться.
Не бросать ее.
Не оставлять надолго одну.
Не предавать.
В очередной раз.
Зоя надрывно кричала, билась в руках доброй Нины Михайловны, которая сама едва сдерживала подступающие слезы.
Каждый Зоин рывок на считанные миллиметры приближал ее к матери, давая на мгновение надежду на возможность кинуться в родные объятия. Чтобы задержать. Остановить. Оставить себе.
«Мама, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня здесь, мамаааа!..» – крик Зои ударялся о стремительно удаляющуюся мать, будто подталкивая ту к выходу, и никак не мог ее приостановить. А только ускорял приближение разлуки.
Ах, если бы Зоя знала, что удержать уходящего человека мольбами и криком невозможно, быть может, она придумала бы какой-то другой, гениальный способ, и мама непременно бы задержалась.
Но…
Зое было лишь десять лет. И ее опыт по удерживанию любимых людей около себя был ничтожно мал.
Все, что она умела, – всем своим существом выражать протест и боль, когда тот, в ком для тебя вся вселенная, стремится уйти.
И сейчас она протестовала и умоляла, кричала и билась в руках Нины Михайловны, как раненая птица. С каждым шагом матери силы Зои иссякали, голос становился тише, пока не превратился в хрип, и девочка замолчала.
Наконец мать подошла к входной двери, рывком открыла ее и вышла. Зое показалось, что после ухода мамы в коридоре стало темно и холодно. А сам коридор сузился и стал похож на длинный туннель, упиравшийся в закрытую дверь. Только это был туннель без выхода, с одним лишь входом.
Зоя прерывисто всхлипнула, несколько раз по инерции дернулась в руках воспитателя и постепенно затихла. Ее взгляд стал отрешенным. Глаза привычно отыскали окно, и девочка уставилась в него.
«Ну, милая, все… Успокойся… Все будет хорошо…» – приглушенно услышала Зоя слова Нины Михайловны. Воспитатель обнимала девочку и заглядывала в глаза.
Но Зоя ее почти не слышала. Она все так же безучастно смотрела в окно.
В окно стандартного размера. Со стандартной рамой из белого пластика.
За три года пребывания в интернате для слабовидящих детей Зоя наперечет выучила, сколько окон в каждом помещении, где теперь проходили часы и дни ее жизни. Девочка не любила окна интерната. Зое казалось, что они похожи на пустые глазницы. В силу сниженного зрения, она не могла видеть, что находится за стеклом. И окна напоминали Зое ее полуслепые глаза.
Самыми нелюбимыми для девочки были окна коридора. Именно эти «глазницы» были равнодушными свидетелями большой драмы маленького ребенка: отданная матерью в интернат, Зоя постепенно угасала.
Физически девочка, за исключением зрения, была здорова. Но ее душа, так стремившаяся домой к матери, болела, вновь и вновь натыкаясь на острые шипы «правды».
Что Зоя «не такая, как все». Полуслепая инвалидка. И что мама ее не любит. Раз поместила в казенное учреждение. Отдала в «семью» с такими же слабовидящими детьми. Доверила заботу о Зое чужим людям. Сняла ее с себя, как снимают в конце дня тяжелую сумку. Избавилась от надоевшей обузы. Почти забыла.
Это была Зоина правда.
Которую она молча выстрадала бессонными ночами, лежа на мокрой от слез подушке. В этой маленькой собственной правде девочка находила какое-то горькое утешение.
Будто такое понимание происходящего с Зоей давало ей некую опору. Примиряло с горем разлуки. Дарило немного сил для проживания тусклых дней. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. Год за годом.
В этих серых днях, как искры костра, ярко вспыхивали часы, когда девочку навещала мама. В такие минуты мир распахивался для Зои. Отодвигались потолки и стены, звуки становились отчетливее, а запахи острее, все кругом преображалось.
И сама Зоя ощущала небывалую легкость, веселье и спокойствие. В душе наступало блаженство. Как будто она, наконец-то, воссоединялась с тем, без чего не получалось быть по-настоящему живой.
Но особенное счастье девочка испытывала, когда мама привозила ее домой.
И Зоя счастливо погружалась в пьянящие привычные запахи и ощущения. Такие родные. Незабываемые. Целительные.
Нечастые – раз в несколько месяцев – посещения Зоей дома, с одной стороны, напитывали ее радостью и счастьем, словно маленькое растеньице живительной влагой. С другой стороны, эти восхитительные часы и дни разом меркли, когда приходило время прощаться.
После домашнего уюта с мамиными пирогами, совместными играми и сказкой на ночь девочка переживала возвращение в интернат с ощущением внезапной, почти физической, боли.
