священник Александр Дьяченко
В круге света (сборник)
На Святках
Рождество и Крещение Господне словно специально даны нам для соприкосновения с чудесами. Здесь – и святочные гадания, и ряженые, и в прорубь мы окунаемся всей страной, порой даже в тридцатиградусные морозы.
С чего бы такая массовость? Да сказки нам хочется, чудес ждем, и чем старше человек, тем эта тяга сильнее!
Вспомните многочисленные рассказы о паломничестве на Святую Гору Афон. Начитаются о разных проделках бесовских – и в путь. Приедут, и давай всего бояться, любой шорох за духовный вызов принимают. Услышат, как мышка скребется, и дрожат, словно малые дети: «Ой, боюсь! Боюсь!» За другим, видимо, на Афон и ездить неинтересно, «экшен» нужен, адреналин. Без приключений скучно…
Так и у нас. Приходит бабушка с полуторалитровой полиэтиленовой бутылкой из-под газировки.
– За крещенской водичкой, – говорит, – пришла.
– Так ты же брала совсем недавно. Неужели уже всю выпили?
– Да нет, – интригующе улыбается старушка. – На духовную борьбу все ушло. Дедушка-то мой, оказывается, бесноватый! Всю жизнь с ним прожила и даже не подозревала.
Дедушка ее – добрый человек и великий труженик, до последнего скотину держал. Всякий раз из поселка варево хрюшке возил, потом на курочек перешел.
Когда совсем ослабел, собачку подкармливал у себя на даче и в конце концов слег – возраст. Когда мы встречались с ним где-нибудь, всегда останавливались и разговаривали. А потом, к великому сожалению, у моего знакомца отказали ноги.
Приходит его бабуля в праздник домой с крещенской водой и давай квартиру кропить! «Дай-ка, – думает, – окроплю я и деда. Интересно, как он отреагирует? Вон по телевизору показывают, как бесноватые от освященной воды орут».
А дедушка в это время мирно дремал на кровати, не ожидая от своей супруги никаких терактов. За что и поплатился: бабушка, подкравшись, окатила беднягу ледяной крещенской водой.
Потом она рассказывала мне:
– И такое беснование с дедом началось! И руками замахал, и ногами, сам ругается всячески и в меня все чем-то кинуть хочет. Пришлось на него все полтора литра и вылить. Вот пришла за новой…
Представил себе эту картину и умоляю старушку.
– Мать, – говорю, – Христом Богом прошу, оставь деда в покое! Если кто из вас двоих и бесноватый, то явно не он!
Бабушку-то я отругал, а ведь ее рассказ обличил меня в одном не очень благовидном поступке или, если можно сказать, в озорстве, в результате которого я неожиданно соприкоснулся с чудом.
А дело было так. Пригласили меня в дом к тяжелобольному человеку исповедать его и причастить. Уже собрался уходить, да чувствую, в доме их от страданий очень уж тягостно. Достал я крещенской водички и думаю: «Пройдусь немного по квартире, окроплю, нужно это напряжение хоть немножко ослабить».
Я многократно замечал, что после окропления помещения святой водой воздух в нем свежеет, словно легкий морозный ветерок по дому прошел, и на душе становится светлее. Только начал кропить, смотрю, а на диване в другом конце комнаты спит здоровенный котяра. Прежде я такого гиганта видел лишь однажды – в московском метро мальчишка на коленях держал. Вот уж, действительно, кот Бегемот… Вот на этого-то кота я взял да и ливанул водичкой. И явлено мне было чудо.
Кот поднял голову, посмотрел на меня недоуменно и русским языком спрашивает:
– Ты чего, поп, совсем с ума сошел? Тебе что, больше делать нечего?
Встал, спрыгнул с дивана и направился к хозяйке:
– Мать, что в нашем доме творится? Что это за хулиган? Ладно, если бы я его трогал, а то ведь ни за что ни про что взял и водой окатил!
Хозяйка ему отвечает (я не шучу!):
– Ну ладно, ладно! Он не со зла, случайно, видать, получилось. Больше не будет.
Котище нехотя вернулся на прежнее место, внимательно посмотрел на меня своими глазами-плошками и протянул:
– Больше так не делай! – и снова задремал.
Я остолбенел. Язык мой «прильпни гортани моему». Вспоминая сейчас этот разговор кота с хозяйкой, думаю, что, наверно, он все-таки выражал свои чувства по-кошачьи, но я почему-то все понимал, а уж хозяйка – тем более.
Перечитал написанное и задаюсь вопросом: если коту достаточно было заговорить на человеческом языке, чтобы поставить на место хулиганствовавшего батюшку, то как должен был возопить бедный старик, чтобы угомонить свою старушку?
На этой неделе произошло чудо и у нас в храме, только не смешное, а грустное. Лучше бы о нем забыть, но, как говорится, осадочек-то все равно остался…
Отпевали восьмидесятилетнюю бабушку. Условились, что тело принесут к часу дня, поскольку в храме с утра шла уборка, и, чтобы никому не мешать, решили отпевать именно в это время. Старушку привезли за пятнадцать минут до назначенного срока и в храм до поры не заносили – ожидали за оградой. У меня еще оставалось время, и я решил сбегать перекусить. Выхожу из храма в притвор и чувствую запах тления. Еще в первый год своего священнического служения я по неопытности отравился такими испарениями и запах этот ощущаю очень остро и даже болезненно.
«Крыса, что ли, в подвале сдохла? – подумал я. – Нужно будет все тщательно осмотреть!»
Пока трапезничал, тело занесли в храм. Бегу назад – и опять эта вонь, только резко усилившаяся. Зашел в храм – вроде все в порядке, никаких запахов. Приступил к отпеванию. Смотрю, мои помощницы забегали, а матушка – так та вообще за горло держится. Она ведь – бывший химик, у нее обоняние, как у парфюмера…
Через какое-то время я остался один на один с неутешными родственниками, а мои в это время прочесывали сантиметр за сантиметром притвор и даже на колокольню поднимались, пытаясь определить источник запаха, но все оказалось тщетно. Запах стоял именно в притворе, где вообще ничего, кроме стен и каменных плит, не было.
После отпевания я отпустил всех, а сам отправился на требы. Через какое-то время староста звонит мне и сообщает, что оставила ключи в храме. С треб меня привезли лишь в половине четвертого. Нина меня ждала. Открыли двери, и запах, который, как мы надеялись, за полтора часа должен был выветриться, только усилился. «Что-то здесь не так, – дошло до меня, – это не простой запах!»
Набрав крещенской воды, мы вместе со старостой под пение тропаря Крещению Господню обильно окропили притвор. Я тогда вспомнил, что, окропляя храм на праздник Богоявления, забыл освятить эту часть церкви. Спустя несколько минут мы с помощницей вышли из храма. В притворе стоял чудесный морозец. И тогда я понял, что запах тлена, по-видимому, исходил от того, кто приходил за старушкой. Пришел из бездны и ушел, обозначив свое присутствие. Вот так, наверно, там и пахнет. Не забывает он нас, всегда рядом, «аки зверь рыкающий» – страшный и беспощадный.
И раньше случались явления в притворе, но чтобы такие, как вчера, – право, не припомню.
Такие вот чудеса…
Плоть едина
На днях прочитал о том, что в Африке несколько католических священников отделились от папского Престола. Причем отделились по причине вовсе не догматической, а по самой что ни на есть житейской. Отцы заявили: мы хотим иметь жен и жить с ними в законном браке, как и все нормальные люди. Разумеется, у этих чернокожих батюшек уже были жены, но они до сих пор этот факт не афишировали. Начальство об этом знает, но закрывает глаза: «Понимаем, мол, вас, наши африканские братья! Нелегко вам там, в такой жаре, бороться с искушениями…» Только вот верующему человеку, особенно священнику, так жить невмоготу! Нельзя самому нарушать принятые нормы благочестия и одновременно с этим учить паству нравственности. Вот и восстали…
Нелегко нашим католическим братьям без матушек, раз уж решились они из-за этого даже пойти на раскол! Да и вообще, тяжело священнику одному, причем не только в молодые годы.
Был у меня один знакомый целибатный[3] батюшка. Сейчас связь с ним, к сожалению, прервалась, а тогда я, еще до рукоположения, нередко заглядывал к нему в приход. Как-то раз приезжаю и неожиданно попадаю на его день рождения. Захожу в церковный дом, а там – яблоку упасть негде и вокруг – одни женщины. Суетятся, готовят что-то на кухне, с тарелками бегают… Обстановка – самая что ни на есть праздничная, все женщины – в белых блузках, а под платочками угадываются тщательно уложенные волосы. Потом вижу, как из духовки достают огромный корж и выводят на нем кремом: «38». Я служу уже десять лет, но мне, наверно, и на стодвадцатилетие такого торта не дождаться, какой моему приятелю тогда испекли. Я видел глаза моего товарища, когда вся эта белоблузочная орда наступала на него с тортом наперевес, дружно распевая: «Happy birthday to you!»[4] Поверьте, это были глаза мученика…
Да-да, матушка нужна священнику еще и как каменная стена, за которой он может в любой момент спрятаться от таких вот почитательниц. А ведь их бывает очень много, особенно у отцов молодых и видных собой! В храм приходит немало женщин, оставленных мужьями или любимыми. Нередко в семьях между супругами не хватает теплого человеческого общения, да и других нестроений полно, а батюшка по роду своего служения должен их выслушать, поговорить с ними и обнадежить. Он никогда не накричит на них, как постылый муж, и уж тем более не ударит. Вот и создается у женщины ложное впечатление, что священник – и есть тот самый единственный и долгожданный принц, который ее понимает. Вот он – цель и смысл горькой и нереализованной бабьей судьбы!
И женщина начинает действовать. Иногда такие действия принимают совсем нешуточный оборот. Порой даже присутствие законной матушки не спасает…
Однажды, еще диаконом, разоблачаюсь после службы в ризнице с моим отцом-настоятелем. Снял он с себя облачения, привел в порядок волосы перед рукомойником, а потом достает из куртки пистолет и прячет его в карман подрясника. Я с удивлением смотрю на оружие. Батюшка перехватывает мой испуганный взгляд и говорит со вздохом:
– Не подумай чего. Газовый. Не знаю уже, что и делать. Ты не обращал внимания на высокую девушку, которая обычно стоит возле левой колонны?
– Это такая здоровенная? Похожая на метательницу молота?
– Вот-вот, она самая! Проявляет ко мне, как говорится, повышенное внимание… Подойдет на исповеди и давай: «Ты мой избранник и будешь моим. Если я что решила, то своего добьюсь! Ты на мне должен жениться…» Объясняю ей: «У меня жена есть, дети», – а она мне: «Это – не проблема! Жена – не стена. Пожила с тобой, проживет и без тебя». Стала подлавливать после службы, а на днях неожиданно напала. Я, вообще-то, мужик не самый слабый, но она меня обхватила, приподняла и впилась в губы. Я трепыхаюсь, как рыба на крючке, но освободиться никак не могу. А она мечтательно: «Какой у тебя многообещающий рот…» Вот, купил пистолет, может, испугается… Дома телефон приходится отключать, перед матушкой стыдно!..
Я сразу же вспомнил историю, связанную с другим знакомым батюшкой. Он служит вторым священником в митрополии, в старинном храме. Церковь стоит почти в центре города, на улице, идущей параллельно главной. Однажды утром, готовясь к поздней литургии, он вдруг услышал звон бьющегося стекла и увидел большой камень, влетевший в алтарь. Батюшка подскакивает к разбитому окну и видит пьяного, – напротив храма располагается питейное заведение. Здоровенный детина стоит, никуда не убегает, нагло ухмыляется и показывает батюшке фигу… Но это мне можно безнаказанно кукиш продемонстрировать, но уж никак не моему товарищу! Он пришел в семинарию после окончания военного училища и, не переставая ощущать себя военным человеком, до сих пор окормляет омоновцев, время от времени отправляющихся в командировки на Северный Кавказ. Привыкнув за многие годы иметь при себе оружие, он всегда носил газовый пистолет – устрашающую копию боевого «ТТ».
Без лишних слов батюшка сбрасывает с себя фелонь[5] и со своим огромным пистолетом выбегает из церкви. Пистолет хоть и газовый, но грохочет, как настоящий. Готов побиться об заклад: эта шпана за всю свою жизнь никогда не улепетывала так шустро! Народ долго вспоминал эту картину – батюшка с пистолетом в руках молча преследует нарезающего от него круги, истошно вопящего мужика… Но как бы то ни было, а окна в храме после того случая бить перестали, и фиги тамошним батюшкам больше никто не показывал.
Я представил себе моего кроткого отца-настоятеля, преследующего наглую девицу с пистолетом в руке, и долго смеялся…
Трудное это дело – найти семинаристу настоящую подругу жизни и помощницу. Да и где ее искать прикажете? Не по дискотекам же и ночным клубам! Именно поэтому в нашей среде и существует традиция свое образного сватовства. Завтрашний священник узнает, что у такого-то батюшки дочь на выданье, и отправляется свататься.
Вот и к нам как-то приехал один такой молодой человек – хотел с дочерью моей познакомиться. Пожаловал вместе с отцом – священником. Очень хорошая, потомственная священническая семья. Звоню дочке: так, мол, и так, приходи – «купцы приехали»! Та все сразу же поняла и отвечает:
– Папа, прости, я не приду. Извинись за меня, но я матушкой становиться не буду.
– Почему, дочка? Ты же ведь с нами в храме с младенчества!
– Нет, папочка, я собираюсь жить нормальной человеческой жизнью! У меня будут выходные дни и отпуска, а так, как вы с мамой – всю жизнь в деревне руины восстанавливать да пять-шесть человек детей растить, я не хочу…
Что ж, все правильно: быть настоящей матушкой – это подвиг, и не каждая девушка к нему готова.
Иногда ребятишки идут к старцам и просят благословения на брак с теми, кого он им предложит. Какие трагедии происходят порой после таких вот «благословений»! Разве же это дело монахов – благословлять детей на счастливые браки?
После многих лет пребывания в священнической среде я вдруг сделал довольно неожиданный вывод. Сколько бы мы ни встречались, какие бы темы ни обсуждали, мы никогда не говорим о женщинах, а уж тем более – о матушках. О них – или хорошо, или никак. Не существует для нас такой темы. Поверьте, если и собираются отцы на какой-нибудь праздник, а потом садятся за стол, то рядом с ними почти не бывает женщин, а уж тем более чужих. Батюшек, конечно, можно упрекать, как и остальных людей, во многих грехах, но в изменах своим матушкам – практически никогда. Если священник «загулял», то это, как правило, от отчаяния – значит, в семье его совсем плохо…
Наверно, это происходит оттого, что отцы очень дорожат своими подругами, – жениться-то нам позволено всего лишь раз! Здесь мы – как саперы. Только сапер, если ошибется, погибает на месте, а священник мучается всю оставшуюся жизнь. Да и познают женщину будущие священники лишь после брака, поэтому жены для нас всегда остаются единственными. После смерти подруги батюшка обречен на одиночество.
Помню, к нам на праздник из соседнего благочиния приехал пожилой протоиерей. Внешне батюшка очень походил на Евгения Леонова, а поскольку родом он был из глухой рязанской деревни, то и речь его была невероятно колоритной. После службы за праздничным столом отец Геннадий выпил рюмочку и сразу же стал быстро и много говорить: и всё про женщин, и всё плохо… И такие уж они, и сякие, эти Евины отродья!..
Мне потом сосед по столу шепнул, что от батюшки, совсем еще молодого, только назначенного в сельский приход, ушла горячо любимая им жена. Ушла к соседу, жившему в той же деревне. Ходила рядом, а над бывшим мужем потешалась. Время от времени возвращалась обратно, а потом вновь уходила. Постепенно женщина деградировала, начала пить горькую и при встрече с благоверным могла крикнуть: «Ну что, блаженный? Ты хочешь сказать, что ты – нормальный мужик? Да настоящий мужик меня такую давным-давно удавил бы, а ты все принимаешь и принимаешь!» А он сам – детдомовский, всю жизнь мечтал о семье, о детях. И что-то в душе его в конце концов повернулось, и он возненавидел весь женский род. Жил один, никому не разрешал себе готовить и даже постельное белье сам стирал.
Я разговаривал с ним всего несколько раз, а он, видя во мне благодарного слушателя, все рассказывал и рассказывал байки из священнической жизни:
– Вот был у нас, значится, один батюшка, это еще в советские годы. Хороший батюшка, основательный… Служил в одном селе, много лет отслужил и решил он, значится, в конце концов застрелиться…
У меня от историй отца Геннадия все в голове путалось. Ну скажите, как можно быть основательным батюшкой и в конце концов решить покончить с собой? В другой раз он мог начать рассказывать уже о другом священнике, который пришел к выводу, что ему необходимо утопиться. Правда, все попытки суицида оставались нереализованными и, слава Богу, заканчивались без смертоубийства.
Через некоторое время я стал обращать внимание на то, что, кроме меня, батюшку никто больше не слушает. Поговорил с одним отцом из благочиния, где служил отец протоиерей.
– От рассказов отца Геннадия у меня складывается впечатление, что в епархии, в которой он служил при коммунистах, значительная часть отцов страдала каким-то маниакально-депрессивным психозом и все норовила свести счеты с жизнью…
Мой собеседник лишь грустно улыбнулся:
– Все, о чем он рассказывает, – лишь его собственные мысли и переживания. Это он сам, впадая в отчаяние, думал с собой покончить. Его постоянно мучил вопрос: почему Господь с ним так поступил, почему попустил совершиться предательству? Он часто стоял на грани того, чтобы уйти из священства и вновь жениться, но такой поступок сам же считал изменой Богу, а кроме Христа, у него никого больше не осталось. Мы к его рассказам привыкли и не обращаем на них внимания, а ты – человек свежий, вот он тебе и изливает свою душу. А вообще-то так, как отец Геннадий, у нас никто больше молиться не умеет. Он ведь не просит, он вопиет к Богу!
В том же самом благочинии, к которому был приписан отец Геннадий, служил и еще один маститый протоиерей. Посмотреть на него – настоящий былинный богатырь: косая сажень в плечах и пудовые кулаки. Матушка перед ним – ну просто девчушка, но, как мы заметили, слушался он ее беспрекословно. Словно она – генерал, а он выше старлея так и не дослужился.
Видимо понимая, что столь очевидное главенство женщины в священнической семье нас искушает, однажды он сам приоткрыл завесу над удивительной историей их жизни:
«Я ведь священником стал еще в семидесятых годах. Вспоминаю, как невесту тогда искал. Такую, чтобы один раз и на всю жизнь! Познакомили меня с будущей невестой. Стройная и хрупкая, словно березка… Вот, думаю, такая маленькая и будет жить со мной тихо и мирно, не станет мне указывать и поучать. А вышло-то все как раз наоборот! Как стал я священником, как принял приход, так и начала моя благоверная со мной спорить. Всё ей, видишь ли, не так: что ни скажи, что ни сделай, ну никак ей не угожу! Я уж с ней и по-хорошему говорил, и голос на нее повышал, а она ни в какую! Не уступает, и все тут! И вот однажды не выдержал я: вздумал попугать ее кулаком, а не рассчитал, она как раз на него и напоролась… Упала моя матушка на пол, лежит и не дышит… Я за голову схватился. Еще бы, матушку свою убил! Ведь она хоть и вредничала, но меня-то все равно любила, да и я в ней, честно сказать, души не чаял! И вот такое… Да и священник, даже случайно убивший человека, служить у престола не имеет права.
Закричал я тогда страшно, упал перед ней на колени, прижался к губам, а дыхания нет, – бесчувственное тело. Поднял я ее, а у нее руки свисают, точно плети. Положил на кровать, зачем-то пледом накрыл и помчался к правящему архиерею. Доложили ему, он меня встречает:
– Что стряслось, батюшка? Почему такая срочность? Ты что, до утра подождать не мог?
– Владыко, я матушку убил! Не хотел, а убил, – под руку она мне попала, а я силу не рассчитал…
Снимаю с себя крест и кладу его перед архиереем на стол:
– Не имею я больше права оставаться священником! Владыка мне отвечает:
– Ты, брат, не дури! Немедленно забирай крест обратно! Только я могу решать, быть тебе у престола или нет. Лучше давай-ка о матушке твоей помолимся…
А я развернулся и, ничего не говоря, в отчаянии выбежал на улицу. Трясусь в автобусе и думаю: «Подвел я всех, всю Церковь подвел! Теперь будут в советских газетах писать, что церковник-мракобес жену до смерти забил!..»
Домой иду, а ноги не слушаются. В один день я потерял все: и любимую, и право быть священником. Думаю, сейчас помолюсь и отправлюсь в милицию сдаваться. Подхожу к двери, а она вдруг сама открывается, и моя ненаглядная кидается мне на шею.
– Ты где пропадал?! Ужин давно остыл, а ты все не идешь и не идешь! Не знала, что и думать!
Стою как вкопанный и понять не могу: неужели я сплю?
Ущипнул себя, а жена не пропадает и даже улыбается мне.
– Ты как себя чувствуешь? – спрашиваю.
– Да вроде ничего, только голова немного побаливает…
Утром – снова в область, к владыке, а он меня уже ждет. Захожу – у него на рабочем столе лежит мой крест. Падаю на колени и ползу:
– Прости, владыко! Матушка моя воскресла и даже не помнит о том, что я ее убил!
Он берет со стола мой крест, подходит ко мне, а потом размахнулся и ка-а-ак перетянет меня по спине цепью! Помолчал немного и спрашивает:
– Больно?
– Больно, – шепчу.
– Это хорошо. На всю жизнь запомни эту боль и еще запомни: никогда и ни при каких обстоятельствах не снимай с себя крест!
Потом улыбнулся:
– А теперь возвращайся домой, к матушке, и терпи. Всю жизнь ее терпи, это – твой второй крест».
Вот как жизнь порой поворачивается…
Года через два после нашего знакомства с отцом Геннадием мне сообщили о том, что он скончался. Мы собрались на отпевание в храме, который он сам и построил. Оказалось, что батюшка в последний год своей земной жизни узнал от врача, что тяжело болен и что ему необходима срочная операция, в противном случае он умрет.
– Операция? – спрашивает. – Какая еще операция?! Да для меня эта болезнь – награда! Господь меня пожалел и к Себе призывает. А ты хочешь, чтобы я и дальше страдал?
В последнее время он почти не выходил из храма и служил каждый день. Ездил на исповедь к отцу Иоанну Крестьянкину. Умер тихо и мирно, боли его не мучили. Утром совершил литургию и причастился. Пришел домой, почувствовал себя плохо, лег на кровать и уснул.
На поминках хлопотали сердобольные старушки. Кормили отцов деревенскими пирогами и жалели новопреставленного отца Геннадия:
– Отмучился, сердешный! Он хоть и не любил наш бабий род, но человек был добрый. Только мы никак понять не могли, отчего он нас так все чудно попрекал? Как выпьет за праздничным столом рюмочку, так и заводит: «Вы, – говорит, – потомки Евы-искусительницы и предательницы. Повадно вам Адама мучить, а то, что Адам страдает, вам, конечно же, все равно!» Махнет рукой: «Э-э-эх!» – и заплачет. Он хоть и с чудинкой был, и женщин у себя в доме на дух не терпел, но как узнает, что в какой-то семье кормилец помер, так придет и денег принесет, да и потом не забывает, особенно если в семье малые дети. Очень уж он детей любил, а своих у него не было…
Сегодня все сделалось чрезвычайно легко и просто: захотели – сошлись, не понравилось – разбежались. Может, и остаются священнические семьи последними островками верности в напоминание миру о том, что любовь и преданность – это не выдумка, и если люди одумаются и снова захотят любить, то им будет у кого поучиться…
