Святослав Логинов
Заклятие. Истории о магах
Напасть
Что в дом явились чужаки, Марцун знал заранее. Потому и ушел подальше, чтобы незваные гости могли расположиться в доме со всевозможным удобством и понять, что их не поджидает в этих стенах никакая ловушка. А то сначала посадят на рогатину или пробьют стрелой – и только потом будут разбираться, кого угораздило встретить в чащобе.
Затихариться где-нибудь поблизости и как следует разглядеть пришлецов тоже не годилось. Почти наверняка в отряде есть кто-то умеющий слушать лес, и он легко обнаружит Марцуна и исполнится подозрений. Подозрение в глухой чащобе хуже рогатины. А так… ушел человек на охоту – и ушел. Дело обычное, в лесу жить и на охоту не ходить – у нормальных людей так не бывает. У недолюдков – тоже. На охоту не ходят одни отшельники, но это как раз и есть самый подозрительный народ.
Пришельцы не считали нужным особо скрываться. Отряд большой, человек пятнадцать, такие незаметно пройти не могут. Но это и не войско, чтобы ломить силой, не обращая внимания на лесных насельников и пограбливая все, что приглянется алчному взгляду. Эти идут как бы миром. Ну, и мы к ним тоже.
В дом чужаки вошли, запалили очаг. Худа в том нет, пусть греются. Вся громада в домишко не вобьется, поэтому перед входом разожжен костер, возле которого будут ночевать те, кому в доме места не хватило. Или же на улице будут готовить ужин, а очаг в доме потушат и улягутся вповалку. Все настолько обыденно и правильно, что поневоле хочется взять ноги в руки и бежать от мирных путников подальше. Но если пришли те, кто ловит таких, как ты, – это значит выдать себя и навлечь беду на всю чащу.
Лишь в одном пришлые просчитались: выставили часовых и так их припрятали, что не всякий разберет. Вот и мы сделаем вид, будто ничего не заметили.
Марцун двигался бесшумной охотничьей походкой, отчаянно надеясь, что засевший в секрете часовой не станет сразу бить насмерть. Уклониться можно и от смертельного удара, но это значит вчистую выдать себя и округу, которая надеется на твою защиту.
Шумнуть, что ли? А то просквозишь мимо секрета незамеченным, тоже ничего хорошего не выйдет.
Вопрос изныл сам собой, как изнывает большинство важных вопросов.
– Ну-ка постой, – послышался сипловатый голос чуть в стороне от тропы.
– Стою, – отозвался Марцун.
От дерева отделилась призрачная фигура, и оказалось, что это коренастый мужик с рогатиной в руках. Лук, который часовой должен держать наготове, был небрежно закинут за спину, но саадак открыт, и нет ни малейшего сомнения: вздумай задержанный бежать, стрела догонит его на втором шаге. Рогатина, похожая на огромный ухват со стальным штырем посередине, мирно опущена к ноге, но Марцун чувствовал, как мгновенно она может быть вскинута навстречу тому, кто вздумает напасть. Рогатина хороша для охоты и оборонного боя. В руках у княжьего дружинника ее встретишь редко. Да и сам часовой не похож на дружинника, скорей уж безуказный охотник. Или леснак?.. Тогда совсем плохо. Хотя леснаки в здешней чаще не живут, им по нраву чистые сосновые боры.
– И куда ж ты идешь, добрый человек?
– Домой. Вона, ваши подле моего дома обустраиваются, отседова слышно.
Если часовой и впрямь леснак, ему лучше не врать. Раскусит с полуслова и вранья не простит.
– И куда ходил?
– На охоту.
– Разве отшельники на охоту ходят?
– Чур меня, какой же я отшельник? Отшельники живут черт знает где, молятся черт знает кому и с живыми людьми никаких дел не имеют, а я чуть не каждый месяц в ближнем селе бываю: что продать, что купить и новости узнать.
– И что ж ты, охотник, в лесу добыл?
– Сам не видишь? – Марцун встряхнул висящего на ремешке глухаря.
– Могучая птица. С полпуда будет.
– Ну, ты сказал!.. Таких и не бывает. Но и этот хорош. Только как, мне домой-то можно?
– Можно, – легко согласился часовой. – Пошли, провожу.
Походка у провожатого тоже была легкая, охотничья. Оно и понятно: кого попало сюда не пошлют. Неумеха здесь сгинет – и сам не поймет как. Так что лучше на всякий случай считать встречного леснаком, а гостей – безуказной бандой, где всякого народа встретить можно.
– Жарить глухаря будешь? – спросил леснак.
Это он совсем за глупого считает. По лесначьему закону добычей надо делиться. Конечно, Марцун не леснак, он как бы просто человек, но если оставит глухаря себе одному, вооруженный леснак будет смотреть на него как на дрянь беззаконную, а это всегда опасно.
– Не… – протянул Марцун. – Всю ораву одним жареным глухарем не накормишь. Для этого косулю надо или оленуху. Но их так просто не возьмешь. К тому же я не знал, что путники прибудут. Станете завтра с утра кашу варить, так глухаря я порублю на малые куски и в котел добавлю. Всем достанется, без обиды.
– Боровую птицу варить – хвоей пахнуть будет.
– У меня не запахнет. И мягко получится, куда против жареного.
– Тогда вари, а я поучусь. А то тебе косулю так просто не взять, а глухаря – как нечего делать. Глухарь птица строжкая, его куда посложней добыть, чем косулю.
– Я его влет сбил, – похвалился Марцун, хлопнув по надежно затворенному саадаку.
Леснак уважительно покачал головой.
Так под разговоры они дошли до Марцуновой сторожки.
– Давай сначала старшему покажись, – велел конвоир.
– Сначала с глухарем разобраться, – возразил Марцун. – Старший и подождать может, а дичь, коли застынет, пойдет только в жарку.
– Старший ждать не любит.
– Ничего, подождет. Хозяин здесь я, а он, ежели ему невтерпеж, может и сам подойти. Не переломится.
В иных местах за такое хамство можно остаться без ноздрей, но тут у нас не там, и Марцун решил рискнуть. Для леснака охотничья добыча важнее вежливости, но, с другой стороны, леснаком быть опасно: если его ловят государевы люди, он может лишиться не ноздрей, а головы.
– Что-то ты, парень, много себе позволяешь, – произнес конвоир, поигрывая рогатиной. – Ну-ка глянь мне в глаза.
– Взаимно, – потребовал Марцун, откинув со лба волосы.
В таких случаях отказываться нельзя. Для зверя прямой взгляд означает вызов, в глаза смотрят тому, на кого собираются напасть, и потому в дебрях никто в глаза не смотрит. Но зато и спрятать взгляд, если этого требуют, ни в коем разе не можно. Конвоир поднял упрямо наклоненную голову и тоже откинул волосы, спадавшие на лоб. На Марцуна уставились рысьи ярко-желтые глаза с вертикальным зрачком. Такие очи увидишь только у леснаков, но еще никто не слыхивал, чтобы леснак шел на службу к людям. Значит, к заимке вышли не княжьи посланники, а вольная ватага или вообще неясно кто. Вот только банде, промышляющей разбоем, в глубине чащобы делать нечего. Некого тут грабить, по большому счету.
У самого Марцуна глаза были человеческие, серые, какие чуть не у любого народа встречаются.
– Что скажешь, леснак? – спросил Марцун.
– Тогда еще интереснее. Где обычаев поднабрался?
– Тридцать лет в чащобе. Довольно времени, чтобы поднабраться. Вот ты почему на службу пошел? Не водится такого среди ваших.
– Я не на службе, – отрезал леснак, – я сам по себе.
Марцун скинул на землю глухаря, вытащил нож. При виде оружия ничто во внешности леснака не дрогнуло. Марцун быстро распотрошил птицу, содрал кожу вместе с перьями, головой и лапками. Леснак молча наблюдал за работой. Желтые глаза вновь были скрыты; если не знать, то и не отличишь от обычного человека, кудлатого мужика из окрестных деревень.
Выпотрошенную тушку Марцун уложил в деревянный ушат, туда же бросил сердце, печень и вычищенный желудок, залил все ледяной водой, принесенной с родника.
– Кровь стечет в воду, и завтра можно будет хоть варить, хоть что хочешь делать. Запаха не останется, а мясо получится нежным, что у каплуна.
Леснак молчал, лишь ноздри раздувались. Каплуна ему явно пробовать не доводилось. Сами леснаки запекают птицу на костре, обмазав поверх перьев глиной, так что увиденное и впрямь было для него внове.
Из дома вышли двое. Один – худой, темнолицый, коротко стриженный, так что видны глаза, горящие черным фанатичным огнем. С плеч едва не до земли стекает серая сутана. В таких равно ходят монахи и отшельники. Нет в мире более схожих людей, и нет больших врагов. Только среди братьев встречается такое. Обычно святые отцы, что те что другие, ходят босиком: отшельник, как говорят, от кельи далеко не отходит, а монах и вовсе без крайней нужды из обители не показывается, но у этого на ногах красовались солдатские сандалии – калиги. Оно и понятно: без обуви в чащобе мигом обезножешь. В здешних местах босиком только вухуры разгуливать могут. Но про вухуров недаром говорят, что они вовсе не людского, а медвежьего рода существа.
Зато второй из вышедших бросался в глаза редкостной внешностью. Высоченный, возвышающийся над немаленьким Марцуном на две головы и соразмерно широкоплечий, с дикой бородой и буйной шевелюрой. Одежда плотно закрывала его тело, но можно было не сомневаться, что и весь он волосат, а вернее шерстист наподобие зверя. Черты лица не рассмотреть толком, лишь пронзительно голубые глаза, которые великан не считал нужным прятать, пристально буравили Марцуна. Сказать кому из хуторян, что именно такой и есть вухур, – поверит немедленно. Но Марцуна вокруг пальца не обведешь, он видел, что перед ним не лесной житель, а неведомый обитатель дальних стран, где серьезного леса не сыщешь. Иное дело – какими путями занесло его в разношерстный отряд.
– Что-то ты не торопишься с гостями здороваться, – сиплым голосом произнес волосатый.
– Сперва с добычей разобраться, – пояснил за Марцуна леснак.
– Через минуту дело кончу и приду к вашему командиру.
– Я и есть командир.
Ага, как же, кого обдурить хочет… Но раз назвался главным и истинный командир молчит – сделаем вид, что поверили.
– Приветствую тебя, начальник, – произнес Марцун, продолжая набивать содранную с глухаря кожу мохом, целая куча которого сохла у стены.
– Это что делаешь? – спросил самозваный начальник.
– Подсохнет – чучело смастерю, трактирщику продам, он у себя на каминную полку поставит.
Собеседник кивнул, соглашаясь.
Что ни народ, то свой обычай. Этот, во всяком случае, знает, что такое меновая торговля, а то принялся бы выспрашивать, какие родственные связи у Марцуна с трактирщиком, что он для него чучело принялся мастерить.
Марцун посадил глухаря на жердину, сполоснул руки и лишь после этого поклонился ждущим.
– Меня зовут Марцун, я хозяин этого дома.
Выждав мгновение, чтобы дать пришельцам возможность представиться самим, Марцун спросил:
– Вас мне как называть?
– Ты не сумеешь меня назвать, – невежливо ответил высокий.
– Я постараюсь.
Назвавшийся командиром усмехнулся сквозь бороду и прошипел что-то вроде «Дзз-э». Марцун, который частенько пересмешничал, подзывая птиц, довольно верно повторил шипение.
– Похоже, – произнес Дзз-э, еще раз усмехнувшись. – Можешь звать меня так.
– Я – смиреннейший отец Агор, – представился монах, не ожидая вопроса.
– Я рад. Прошу в дом.
В доме было жарко натоплено. Огонь в очаге пылал, как и в зимние морозы Марцун его не раскочегаривал. Гости хозяйничали вовсю. Помимо троих уже знакомых, в домишко набилось еще десять человек, и не надо быть знатоком, чтобы определить, кто эти люди. Княжьи дружинники, привыкшие всюду быть как дома и брать все, что приглянется. В хижине Марцуна приглянуться не могло ничего, разве что съестные припасы можно было стравить на ужин.
Один из дружинников с сомнением разглядывал семена в полотняном мешочке. Попробовал одно семечко на зуб, сплюнул:
– Что за крупа говняная? Можно ли жрать такое?
– Положь на место, – вмешался леснак. – Это не едят.
– Зачем тогда?
– Привада, – сказал Марцун. – Птиц приманивать.
– Тьфу, пропасть! Я же о таком слыхал. На этой приваде вино настаивают… от него люди дуреют, как не знаю что, а после и вовсе помереть могут.
Дружинник швырнул мешочек в очаг.
Леснак, мгновенно утратив медлительное безразличие, метнулся и перехватил мешочек в воздухе.
– Тебе было сказано: «Положь на место», – а ты что сделал? Напустил бы ядовитого дыма – все бы сдохли. Если тебе жить надоело, ты скажи, я тебя по дружбе за просто так зарежу.
Солдат осклабился в ответ на шутку, хотя на самом деле никакая это была не шутка. Леснаки такими вещами не шутят.
Марцун снял с полки корзину с сушеными хлебцами, протянул незадачливому кашевару.
– Это кидай в котел. Разварится – получится каша.
Отец Агор наклонился, осторожно понюхал мешочек с привадой.
– Любопытные у тебя снадобья хранятся.
– Я приваду не курю и на сторону не продаю. Для дела нужна. У меня еще и рыбья привада есть.
– И куда ты травленую рыбу деваешь? – спросил Дзз-э.
– В садок пускаю. А как оклемается, то ее и в ушицу можно.
– Логично, – произнес непонятное слово монах. – А чем ты вообще здесь питаешься?
– Грибы, ягоды. По времени бортничаю, рыбка опять же…
– Что значит «бортничаю»?
– Мед собирает, – ответил за Марцуна леснак и тут же спросил: – Колоды сам ставишь?
– Сам. Я мед люблю. На охоту редко хожу, бью боровую птицу. Крупного зверя не трогаю, куда он мне?
– Птицу травленую тоже в садок сажаешь?
– Я на приваду только певчую птицу приманиваю. Вдоль по тракту в каждом постоялом дворе клетки с моими соловьями висят.
– Хороший соловей дорого стоит. Деньгами как распоряжаешься?
– На себя трачу. Хлеб покупаю вон, лепешки сушеные. Сам-то я хлеб не сею, не родится в лесу. Иной раз кое-что из тканой одежды. Жены у меня нет, прясть да ткать некому. Вот и приходится покупать. Так что зря ваши люди укладку с деньгами искали: ни серебра, ни золота у меня не водится.
– Логично, очень логично. А ты, часом, не отшельник?
– Проверяйте… – Марцун пожал плечами. – Вам лучше знать, какие отшельники из себя. По деревням о них всяко болтают. Одни считают отшельников святыми, другие – дьяволами, а я ни одного отшельника не видел, какие они – не знаю, а придумывать не хочу. У меня и правда, как вы говорите, слишком логичная, чтобы еще выдумкой приправлять. Дьяволов я тоже, сколько живу, не видал. Нечего им в лесу делать. Да и святых в чащобе не густо, разве что вы забрели.
– Кто же тогда в лесу есть?
– Звери.
– Какие? Из тех, что достойны упоминания.
Леснак, хотя и любил соваться в чужой разговор, на этот раз молчал. Видно, его уже выспрашивали о лесном народе, и он теперь ждал ответа от Марцуна.
– Зубр водится, – начал Марцун, – сохатый опять же. Медведь встречается. Волков много. Рысь живет, росомаха порой забредает. Кабанов полно. У заглохших озер кастерсы есть. Этих я видал, хотя зверь сторожкий, так просто не встретишь.
– Бобры, что ли?
– Нет. Бобров и здесь много, а эти – кастерсы. На бобров похожи, но здоровущие, против бобра вчетверо. Охотники, которые в те края забредают, кастерса болотным медведем кличут, хотя кроме величины у кастерса с медведем ничего общего. Он бобру сродни.
– Это не вухур случаем?
Вот и назвал монах вухура. Значит, наслышан.
– Кто ж его знает? – Марцун пожал плечами. – О вухурах болтают еще больше, чем об отшельниках, а правды еще меньше. Сам я вухура не встречал, а врать, опять же, не буду.
– Но следы видел?.. Какие-нибудь особенные.
– Следы все особенные, но я любой след разберу. Хуторские говорят, будто след у вухура ничем не отличается от медвежьего. Как он может ничем не отличаться, если медведь на четырех ногах ходит, а вухур, подобно человеку, – на двух? Кто вам такое говорит, пусть сам вухура и ищет.
– Странное дело: весь век в чащобе, а вухура не видал и об отшельниках только сказки слышал…
– Вы бы еще про дикую маму спросили. Зверей я знаю любых, а за сказками в деревню идите, их там много порасскажут.
– Кто такая дикая мама? – спросил Агор, не обращая внимания на усмешку леснака.
– Еще одно чудо небывалое. Ежели малыш, который титьку сосать не бросил, в чаще заплутает, его искать начинают всей деревней. День на третий-четвертый находят. Через такой срок от дитяти и косточек не должно остаться, а малыш живехонек. Спрашивают: кто тебя кормил? А он отвечает: «Мама». Других-то слов еще не знает. Это дикая мама и есть.
– А на самом деле кто?
– Никого. Сказки это. Сбыточное ли дело, чтобы годовалое дитя, которое еще ходить толком не может, в чащобу забрело? Девки по вечерам прясть собираются и развлекают друг дружку такими байками.
– Ты вот что скажи, – спросил Дзз-э, – гнилые озера, где кастерсы водятся… можешь нас туда проводить?
– Даже не знаю. Лет пятнадцать не был, поди все тропы позарастали, а новые протоптаны. Найду ли дорогу…
– Кем протоптаны?
– Зверьем, кем же еще. Кабанами… Да и зачем вам проводник, если с вами леснак идет?
– Леснака, стало быть, признал, – заметил отец Агор.
– Чего не признать-то? Дело привычное. Леснаки ко мне забредали, и никакого худа я от них не видал. Это они к землепашцам не склонны и городов на дух не переносят, а когда заимка в чаще стоит, то заходят на огонек.
Леснак молча кивнул, так что волосья окончательно скрыли глаза.
– Что ж ты их раньше не назвал?
– Я зверей называл, а леснак – человек не хуже нас с вами.
Монах поджал губы, но ничего не возразил.
– Я так понимаю, – подвел итог Марцун, – что вам вечерять пора и на покой отправляться. Завтра снова в поход идти. Коли вы на заглохшие озера нацелились, то туда путь долгий и непростой. Устраивайтесь в доме, а я на вольном воздухе. Мне не впервой. Только смотрите, чтобы дружинники ваши ручонки не запустили куда не следует. А то нанюхаются привады птичьей или, пуще того, рыбьей – и пойдут куролесить. Хорошо, когда с утра прочухаются, а то могут и концы отдать.
– У меня никто лапу в чужое не запустит, – прошелестел Дзз-э.
Странно, такой человечина громадный, а голос – словно камыши шуршат на рассвете.
– Вот и славно. Тогда покойной ночи.
Ночевать на улице возле собственного дома еще не приходилось, но Марцун легко обустроился. Выбрал местечко, расстелил плащ и успел улечься, когда из дома вышел Дзз-э, отыскал в темноте Марцуна, молча присел рядом. Хочет что-то спросить или рассказать? Марцун ждал.
– В наших краях нет таких бобров, как у вас. У нас водится морской бобр – калан. Он не слишком большой, хотя в море много огромнейших зверей. Бобры не должны быть очень большими. И я думаю: может быть, кастерс – это все-таки тот самый сказочный вухур? Он нам очень нужен.
– Нет, – твердо ответил Марцун. – Кастерсов я видел, а в молодости даже охотился на них. Это просто зверь, у него отличная шкура и вкусное мясо. А вухур, если такой вообще есть, это человек, такой же, как я или ты. Наше сходство стократ перевешивает отличия. Если бы у меня была сестра, я бы отдал ее за такого, как ты, без малейших сомнений. И у вас были бы чудесные дети, мои племянники.
– Какой я человек? В этом походе я командую дружиной, а дружинники промеж себя называют меня рыбоедом.
Так вот откуда волосатый Дзз-э! Странники рассказывают, будто далеко на закате, где колышется океан, обитают рыбоеды – люди с рыбьими хвостами. Живут они в лодках, а на берег сойти не могут. Речью не владеют, только шипят, словно пена на камнях, или ревут раненым зверем. Питаются одной рыбой и никакой другой пищи не принимают. Марцун считал, что все это сказки шатущих людей, однако вот он, рыбоед – прекрасно ходит по земле, ест с дружинниками из одного котла, и никакого хвоста у него не заметно. Вот насчет лодок надо будет поспрошать. Должно же в рассказах хоть что-то быть правдой.
Промолчать было бы неудобно, и Марцун начал говорить:
– Я тоже ловлю рыбу. А по хуторкам вдоль опушки рыбу заготавливают на зиму: сушат и в бочках солят. Копи соляные там неподалеку есть.
– Рыбу они где берут? Ни реки приличной, ни озера я тут не заметил.
– Река есть, только очень далеко. Но по весне она разливается и затопляет всю окрестность. Потому леснаки наши места не любят. Они к сухому привычны. Во время разлива рыба, в основном щука, заходит во всякий ручеек, в любую канаву, и ее там запирает. Потом мужики проходят по бочажинам с бреднем и выгребают все до последней рыбешки. Все равно она в бочажинах задохнется.
– Умно, – признал рыбоед и тут же вернулся к прежнему вопросу, который, видимо, очень его интересовал: – Раз на заросших озерах встречаются удивительные звери, то не может там же обитать и вухур? А то будем бродить месяц неведомо где, а вернемся ни с чем.
– Я уже говорил и скажу еще: вухур, если такой существует, не обитает, а живет. Это человек, на человека нельзя охотиться.
– К несчастью, можно, – Дзз-э вздохнул. – К тому же мы не собираемся убивать вухура. Нам приказано во что бы то ни стало поймать его живым.
– Кем приказано?
– Князем.
– С каких пор житель моря слушает княжеские приказы?
– У него в плену мой брат. Княжеский отряд сумел подкрасться незаметно, многие были на берегу. Дружинники убили несколько человек, а моего брата схватили и увели с собой.
– И после этого ты пошел на службу к князю?
– Князь сказал, что отпустит Пшухха, если я сумею достать живого вухура.
– И ты поверил князю?
– Он обещал.
Марцун безмолвно поник головой. Возражать и объяснять что-то было бессмысленно. Есть еще в мире народы, для которых данное слово важней жизни. Почему-то такие люди считаются среди лживых умников дикарями.
– У леснака такая же история?
– Не знаю, я не спрашивал. Наверное, такая же.
Немного помолчали, потом Марцун сказал:
– Не думаю, что вы сумеете изловить вухура, но в любом случае твой брат должен быть на свободе. И родной человек леснака – тоже. Когда ваш поход закончится, я найду вас и постараюсь помочь. Я не князь, но это я обещаю.
Не дожидаясь ответа, Марцун улегся, закрывшись плащом с головой.
– Сейчас надо спать. Завтра у всех будет много дел.
Марцун умел просыпаться от любого самого неприметного шороха. И сейчас он насторожился оттого, что почувствовал: рядом есть кто-то. Открывать глаза не стал, все равно вокруг беспросветная темень.
– Слушай, – сказала темнота. – Они спят.
– Знаю, – ответил Марцун одними губами.
– Если припереть дверь твоего дома корягой, а потом поджечь дом, никто не сможет выбраться наружу.
