Святослав Львович Гаврилов
Бессмертие
Пролог
В некотором царстве, а точнее в некотором Московском государстве, как-то раз давным-давно, да так давно, что вспомнить никому уж не дано. Наше сказание начинается в глухой чаще, где было сыро и затхло, всюду квакали лягушки, ползали змейки, плескалась вода в болотце. Казалось бы, до сей поры здесь не ступало ни одной ноги человека.
Семеро путников, пытаясь не угодить в трясину, ровным шагом – след в след, ступали друг за дружкой. Со стороны было видно, что это люди сельские, одеты они были в грязные рубахи, рваные холщёвые штаны и потрёпанные валенки. Трое бородатых мужиков, две некрасивые девки, да совсем ещё маленькие ребятишки: мальчик Лёня и девочка Лена, пробирались сквозь бурелом на север. Они бежали от своих хозяев в Литовском княжестве, дабы поискать лучшей жизни на вольных хлебах. Внезапно один из мужиков ступил в глубокую лужу, он почувствовал, как его ногу потянуло в землю, и осёкся. Он тут же одёрнул ногу, да не рассчитал сил, повалился на другую сторону и вмиг исчез. Вот он был и вот его уже нет. Все остальные моментально переполошились, за озирались и поспешили к тому месту, где только что пропал их спутник. Так с лица земли русской было стёрто семеро глупых холопов, а в том месте, где они только что исчезли, появилась длинная тёмная фигура, превратилась в немощную беззубую старушку и продолжила путь вместо них.
Обширны и прекрасны просторы матушки Руси. Луга, поля и леса раскинулись от огромных казачьих степей, до заснеженных уральских гор. Маленькая речушка бежала сквозь эти места. Пронзительным звоном плескались её воды о каменистые породы, расположившиеся по краям. В её волнах можно было заметить маленькую тростинку, которая лихо неслась по течению навстречу тому, что для неё уготовил неотвратимый злой рок.
А если присмотреться внимательнее к этой тростинке, то можно было понять, что она не плывёт по течению. Какой-то неведомой силой она карабкалась по ползущим ступенькам волн вверх по воде вопреки всем законам мироздания. Впрочем, несмотря на этот невероятный факт, мощное всепоглощающее течение всё же брало верх над этой причудой и гасило зачатки проявляющейся непокорности. Поэтому ей ничего не оставалось кроме как проноситься сквозь вереницы деревьев, мимо рыбаков, лениво зевающих в идущих по воде лодках, под гниющими мостиками, раскинутыми над водой, она проплывала затхлые сёла, бедные города и исчезала в нерушимой тщетности русского бытия.
Маленькая старушенция, появившаяся со стороны леса преодолела городские ворота и медленно приближалась к дворцовым. Стражники у входа во двор, завидев ее, непонимающе уставились, а когда она подошла ближе окликнули:
– Ты куда это, старая?
Старуха ничего не ответила, а прошла мимо. Стражники, как были там, где стояли, так там и остались, даже не вспомнив, кого они только что видели. Она направлялась к дворцовой площадке, где неспешно, лениво прогуливались мамки, няньки присматривая за юным мальчишкой, который то и дело наровил убежать от их всевидящего взора. Он был словно не своим в этой гнетущей обстановке. Он чувствовал, как над ним сгущаются тучи людского зла и по своей юности, даже представить не мог, как ему со всем этим справляться.
Старуху, шедшую к этому мальчику, казалось бы, больше никто не замечал. Она подошла к нему вплотную и коснулась своей холодной рукой его плеча. Он так и обмер. Сморщенная, костлявая рука, стала темнеть и превращаться в туманную дымку. Она прошла сквозь плечо и за что-то больно ухватилась внутри его тела. И только сейчас мальчик додумался закричать, но было уже поздно.
Карусель событий закрутилась, годы стали долго и тягуче проноситься сквозь время, некоторое царство, а вернее некоторое Московское государство стало наполняться: кровью, смутой и отчаянием, куда быстрее, чем оно было запланировано с момента сотворения мира. Но это была не сказка, которая могла бы быть впереди, и даже не присказка, ведь наша история про людей, а потому в ней нет места торжеству добра над злом.
Глава 1. Сказ о волшебном кусочке хлеба.
В ушах звенел шум проносившегося ветра. Лёгкие горели жарким пламенем, дыхание неравномерно учащалось, а в голове было лишь чувство отчаянной безысходности. За парнем лет четырнадцати гнались три здоровенных бугая с дикими воплями:
– Стой, паршивец, я ж тебя сейчас прибью!
Его звали Кеша, и он пытался стянуть с прилавка у одного купца небольшой кусочек хлеба, за что его гнали до самой лесной чащи. И даже когда он сбежал с тропы, трое купеческих сынков не желали прекращать погоню. Видимо настолько для них была важна эта маханькая булочка. Но когда всё-таки его ноги от усталости запутались в ветках колючего кустарника, через который он надеялся прошмыгнуть и повалили своего обладателя наземь, он понял, что так усердно гнались за ним не из-за неумолимого чувства справедливости и даже не из желания сатисфакции. Пределов человеческая жестокость не знала, и когда ей давали волю, человек отчаянно старался её выплеснуть. То же самое было и с этими тремя. У них давно уже чесались руки кого-нибудь безнаказанно прибить, особенно теперь, когда они, наконец, поймали того самого воришку, что весь этот месяц ловко подчищал прилавок их бати и из-за которого от этого самого бати им приходилось не сладко. Тот, что нагнал его первым, схватил за волосы, заставляя тем самым подняться на ноги, чтобы затем больно пнуть в живот и бросить прямо в колючий куст.
– Мелкая крыса! Ты сейчас пожалеешь о том, что вообще вылез на свет! – кричал он.
Двое его братьев тоже подоспели и уставились на мальчишку, корчащегося от боли в колючем кустарнике. Маленькие иголки, торчащие из веток шиповника, больно обдирали кожу, когда он пытался пошевелиться, чтобы предпринять попытку подняться и побежать дальше.
– Ну и чё делать будем с ним? – спросил кто-то из братьев.
– Может, к отцу потащим? – предложил второй.
– Да нафиг он ему сдался? – сказал тот, что догнал его первым. – Ща, я его тут прикончу.
– Погоди, – попытался его вразумить тот, что выглядел помладше и поумнее, – может просто проучим его? Зачем убивать-то сразу?
– Да ведь такие гниды как он, несмышленый ты мой братец, не имеют права топтать эту землю! – пояснил первый и посмотрел на уползающего от них Кешу. – Эй! Куда направился?!
Двумя широкими шагами он переступил ветки, которые так подвели мальчишку, и наступил ему на затылок, со всей силы стараясь втоптать его лицо в землю.
– Лежать, тварь, я сказал! – закричал он и второй ногой стал ломать ему рёбра.
– Ну, постой же ты, – проговорил тот, что помладше, – может он беглый, а если вернём его владельцу, сможем выручить с него чего-нибудь. А нет – сами работать заставим.
Колотивший его купеческий сын успокоился, немного подумал, проговорил:
– А ведь, Емель, дело говоришь, – схватил парня за ворот и поднял на колени, чтобы спросить: – отвечай, откуда сбежал?
Кеша на своём испачканном лице сделал гневную физиономию и ничего не ответил. Наверное, зря, потому что из-за этого разгорячённый неприятель ударил ему по этому лицу своим кулаком, и мальчик снова упал.
– Я тебя сейчас здесь закопаю! – прокричал он на него, а Кеша, опасаясь, что его сейчас снова потащат за шиворот с трудом начал сам подниматься на ноги.
Все трое уставились на него, словно чего-то ожидая. Он, было, хотел снова броситься бежать, но один из них, видимо второй купеческий детина, схватил парня за локоть и с силой начал заламывать руку за спину, тем самым заставив его снова упасть на колени. Колючие шипы стали пронзать его ноги, а удерживающий его купеческий сын, больно выворачивал руку. Бедному Кеше ничего не оставалось кроме как всё же начать им отвечать.
– Отпустите, а? – жалобно попросил он.
– Отпустить тебя? А нам-то, какая с этого польза?
Кеша немного подумал: и правда, ничего взамен своей жизни он предложить не мог.
– Не знаю – произнёс он – у меня ничего нет.
– Вот и отвечай, откуда сбежал, чтоб мы могли тебя вернуть твоему барину.
– Я не сбегал…
– Не ври! – срывающимся криком перебил его старший купеческий сын, – отвечай, кому принадлежишь? Как зовут хозяина?
– Нет у меня никаких хозяев! – раздраженно ответил Кеша.
– Врёшь челядь паршивая! В жизни не поверю, чтоб такая нищая крыса просто так гуляла на свободе.
– А знаешь, что? – обиженно произнёс Кеша, – лучше быть нищей крысой, чем таким тупым уродом, как ты!
– Завали свою поганую харю, выкидыш холопский! – с этими словами ему с силой ударили сапогом по лицу, затем ещё раз по груди, по животу и снова по лицу.
Второй купеческий сын – тот, который всё это время заламывал его руку, оттолкнул его наземь и тоже присоединился к избиению. Глаза сами по себе захлопнулись, дабы в суматохе побоев не быть выбитыми, а горло почувствовало, как кто-то на него наступил, и с силой надавил. Дыхание тут же прекратилось, он ощутил дикую боль и приготовился услышать хруст шейных позвонков, но вместо этого услышал звериный рёв, а затем понял, что горло ему больше никто не сдавливает. Он заставил свои веки разомкнуться и увидел перед собой здоровенного бурого медведя.
Угрожающе нависая над мальчиком, большущий зверь отбрасывал ошмётки одного из двух уже разодранных им купеческих сыновей в сторону и, судя по всему, намеревался тоже проделать и с последним, того которого называли Емелей.
От надвигающегося первобытного страха, Кеша замер не в силах пошевелиться. Ведь после того как медведь покончит с купцовским сыном, он же кинется и на него. С ужасом он смотрел на то, как медведь поднимает свою лапу, с жалостью он наблюдал за исказившимся в неимоверном испуге лицом парня по имени Емеля и в последний момент, когда лапа зверя вот-вот вонзилась бы в брюхо его жертвы, какой-то неведомый порыв заставил его внезапно воскликнуть:
– Стой!
Медведь остановился. Он обернулся на источник шума и устремил к мальчику необыкновенно умный взор. В этом взгляде Кеша смог прочесть немой вопрос: «в чём дело?».
– Он же ничего плохого не хотел. Наоборот, он единственный кто пытался их угомонить.
Медведь, услышал эти слова и, словно бы осмыслив их, посмотрел на свою недобитую жертву, а затем подошёл к полуживому, валяющемуся на земле пареньку.
– Эй, тебя же ведь не Михаил Потапыч зовут? – спросил у него Кеша, а медведь мотнул головой, – ну да, было бы довольно банально, – на этих словах он потерял сознание.
В нос вдарил резкий запах хмеля. Просыпаться было решительно неохота. Всё тело ломало, лицо и зубы ныли от боли, а заплывшие глаза обжигал свет, как только он предпринимал попытки разлепить веки.
Над ним были две фигуры, с одной из них он уже был знаком. Это был спасший его медведь. А вторая была девочкой, примерно его возраста. Она озабоченно смотрела в лицо паренька, и, казалось бы, искренне сострадала его израненному телу. Когда она увидела, что Кеша стал приходить в себя – заулыбалась:
– Вот видишь, я же говорила, что хмельная настойка, это лучший способ обработать раны и привести человека в сознание, – поучающе говорила она медведю.
Зверь ничего не отвечал, лишь как-то обречённо вздохнул и тоже уставился на приходящего в себя мальчишку. Тот в свою очередь непонимающе посмотрел на девчонку со зверем. Только сейчас он понял, что находится в деревянной комнатке и лежит на куче тряпья, заботливо постеленной для него.
– Эээ… – протянул Кеша.
– Ах, ну точно, мы ж не знакомы! – спохватилась девочка. – Я Маша, это Ваня, – она мотнула головой в сторону медведя, – а тебя как звать?
Пытающийся сообразить, что к чему Кеша попробовал почесать затылок, но как только попытался это сделать, всё тело свело жуткой болью. Всё-таки хорошенько его приложили купеческие детки.
– Я Кеша, – произнёс мальчик и с надеждой полюбопытствовал: – медведь же просто дрессированный, да? Или это я свихнулся?
– Не знаю, – беззаботно ответила девчонка, – Вань, ты дрессированный?
Медведь отрицательно покачал головой, что для Кеши означало не самое утешительное.
– Ну как видишь, Ваньку никто не дрессировал.
Значило это то, что, похоже, Инакентий Григорьевич всё-таки свихнулся. Мальчишка окончательно потерял нить разговора. Глядя на своих спасителей, он думал, что просто спит и всё это просто странная и причудливая ночная фантазия. Но нет же. Боль в его теле чувствовалась достаточно реально, а его чуткий сон, который обычно проходил по малейшему пожеланию Кеши, никак не хотел прекращаться.
– Маша, – задумчиво произнёс Кеша, – можно я буду называть тебя Манютка, как сестру мою?
– Как хочешь, – беззаботно кивнула девчонка.
– Расскажешь, что произошло?
– Блин, ну точно, дурья моя башка! – всполошилась Манютка, – ты ж ничего так и не успел понять, пока тебя эти верзилы дубасили. Ну, в общем, мы с Ваньком как обычно бродили по лесу, искали ягоды. Я их набираю, чтоб наварить на зиму, ну и чтобы прям щас тоже что было поесть. Ходим, мы ходим, да и слышим гневные крики, подходим ближе и видим, что кого-то колотят. Ну, я и попросила Ваню заступиться за тебя. А когда ты отключился, тот третий, ну которого ты попросил не трогать, взял, да убежал, только его и видели. Ну, Ваня подхватил тебя на спину, так и принесли тебя сюда. Ну а дальше, как ты можешь понять: я твои раны обработала, перевязала и привела в чувства.
– Ого, какая забота, – заметил Кеша, которому до этого никто никогда не помогал.
Услышав сарказм в его голосе девочка обиженно фыркнула, скрестила руки и произнесла:
– Наверное, нужно было позволить тем бугаям довершить начатое, да?
– Нет-нет, ну что ты. Я благодарен вам с… – он посмотрел на добродушно наблюдающего за сей сценой медведя, казалось бы, он находил забавной эту небольшую перепалку, -… с Иваном, за спасение. Просто, допустим, я бы прошёл мимо.
– Конечно, чего ещё можно ожидать от уличного воришки? – продолжала дуться девочка.
На это обидное замечание Кеша ничего не возразил.
– Ладно, поправляйся пока, – смягчилась она и пошла к выходу, – идём Вань, мы так и не выполнили сегодняшнюю норму. Нам о-го-го, сколько ягод ещё нужно насобирать.
Медведь строго посмотрел на мальчика, как бы говоря ему: не совершать опрометчивых поступков и направился следом за девочкой. «В самом деле?» – подумалось Кеше. Они хотели уйти и оставить его одного? Даже зная, за что его пытались прибить те трое?
Немного поразившись девчачьей наивности и медвежьей недальновидности, он таки пришёл к выводу, что это было далеко не тем, чему нужно было удивляться. Всё же мальчишка был ещё юн, жил он не в самой образованной стране, да растили его не самые умные люди и, хотя ранее о подобных разумных медведях он никогда и слыхом не слыхивал, принял все невероятные события, приключившиеся с ним, довольно легко.
Дождавшись, когда Манютка с медведем Ванькой уйдут достаточно далеко, он, преодолевая дикую боль и жжение по всему телу, сполз с настеленного для него тряпья, с трудом встал на четвереньки и пополз к выходу. Приподняв большую, тяжёлую штору, закрывавшую вход в землянку, он выполз наружу и тяжело отдышавшись, стал подниматься на ноги.
Думая о том, как бы побыстрее улизнуть куда подальше, Кеша даже не вспомнил про его старенькие отцовские лапти, которые с него, скорее всего, сняла Манютка, когда перебинтовывала раны на его ногах. Возвращаться за ними не стал, побрел так, каким был – босым.
Солнце радостно припекало макушку, ветер обдавал приятной прохладой, а трава мягко щекотала пятки. Иногда, конечно, попадались маленькие незаметные веточки и больно впивались ему в ноги, но в целом Кеша не ощущал сильного дискомфорта. Куда больше его беспокоили переломанные ребра, а также мрачные мысли о том, где бы переночевать в этот раз. Оно и понятно если не распогодится, то можно будет лечь и под открытым небом. Но ночь всё равно будет холодной, это он знал не понаслышке. А если пойдёт дождь? Может, всё же зря он убежал от странных, но добрых встречных? Может, стоило воспользоваться их добротой? Что ни говори, Кеша всё же был не из таких. Он и так у этой девчонки был в долгу за своё спасение, навязываться к ним было бы совсем стыдно.
Мальчишка рассчитывал к вечеру выйти из леса, а в деревне он бы забрался в помещичьи конюшни и там бы до утра его никто не потревожил. Вот только он не знал, в какую сторону деревня. Он бы не смог вспомнить обратной дороги оттуда, куда его пригнали купеческие сыновья, а что уж говорить о том месте, в которое его перенесли девочка с медведем.
Печаль накатила на парня. Тело болеть не переставало, а только больше распалялось усталостью. Идти было больно, грустно и так одиноко. Так он и шел, повесив голову. Живот крутило голодом, но Кеша понимал, что стянутую у купца злосчастную помятую булочку, что лежала у него в кармане, нужно припасти до поры до времени. Ведь сейчас он может её и съест, а тогда, когда действительно начнётся истощение и он станет помирать, делать будет нечего. Тоска накатывала волной. Чувства одиночества и чуждости так и наполняли грудь. Тем не менее, грустил он не зря. Смотри он вперёд, как гордый молодец какой, а не как распоследний холоп себе под ноги склоня голову на бренную землю, то не наткнулся бы на воронёнка, жалобно щебечущего на земле, силящегося взлететь. Парень поднял глаза и увидел в ветвях старинного дуба над собою гнездо, откуда, судя по всему, и выпал этот малец.
На миг его посетила мысль, что не плохо бы было развести костёр, да полакомиться птичьим мясом. Но над головой щебетали ещё птенцы, братишки, да сестрёнки и их мать важно каркущая, что-то на своем, на вороньем и ему так жалко стало этого птенчика, что он наклонился, взял его в свои руки, да посадил на ближайшую веточку, куда смог дотянуться. Воронёнок, ещё что-то прощебетал, а Кеша улыбнулся ему, залез к себе в карман, отщипнул там кусочек от булочки и покрошил перед своим новым пернатым знакомым. Парень ещё раз взглянул на птичье гнездо, до которого не смог бы дотянуться и понадеялся, что мама-птица хотя бы так заметит своего сыночка. Задерживаться он тут не стал: понимал, что только отпугнёт ворону от её воронёнка – пошёл дальше.
По лесной чаще, шумевшей соловьиной трелью, жужжанием кузнечиков и треском веток, Кеша брёл долго, далеко не коротко. Солнце уже садилось, небо начинало темнеть, потихоньку становилось холоднее. Парень глубоко вздохнул, видя, что он идёт мимо поваленного дерева, которое проходил часа два назад и стал понимать, что ходит кругами. Обходя завалы, овраги, густые кусты и скопления ёлок он всё время возвращался на одну и ту же протоптанную им же самим тропу. Казалось, сам лес не хотел выпускать его. На самом же деле такое сплошь и рядом случалось со всеми неопытными путешественниками. Самонадеянно думая, что он идёт ровно вперёд, парень невольно сворачивал немного в сторону, и получалось так, что он возвращался к тому же месту, с которого начинал.
Смеркалось. Жужжание кузнечиков сменялось кваканьем лягушек, в этом кваканье начинало скрежетать стрекотание сверчков, а убаюкивающее пение птиц стало затихать. Только ветер свистел над кронами деревьев. Скоро сказка сказывается, да куда быстрее дело делается – стемнело быстро. На небосводе стали зажигаться звёзды, а ясная луна благо всё же освещала путь. Душа начинала болеть: такое отчаяние и страх подкатили. В каждом кусте начинали мерещиться щупальца, каждая коряга превращалась в его воображении в страшную кикимору, каждый лишний шелест листвы стал пугать. Он страшился пробегавших в дали зайцев и не дай боже, какой-нибудь ёж начнёт красться рядом – сердце тут же уйдёт в пятки. Но больше боялся он не столько своего воображения, сколько реальной опасности. Откуда-то далеко-далеко до него доносился ужасающий вой – волки.
Ноги уж сами валились. Боль по всему телу так и не унялась, хоть после столь длительных нагрузок и стала терпимее. Кеша заприметил тот самый дуб с гнездом, что уже проходил и решил подойти посмотреть, подобрала ли птица своего птенца, а заодно там же и прилечь отдохнуть. Подойдя к дереву, он только что не ахнул – сдержался. Растерянно осмотрел оставленное им место: гнездо валялось на земле, птенцов ни одного нигде не было, а откуда-то спереди доносился треск костра и запах жаренного птичьего мяса.
Мальчик осторожно обогнул старое дерево, и, стараясь не издавать шума, прошёл вперёд, к кустарнику из-за которого оранжевым пламенем светился костёр. Он приблизился к трём стоящим в ряд сосёнкам подле лощины, из которой горело пламя, и стал выглядывать за них. У костра сидел недавнишний его знакомый, младший купеческий сын Емеля, он ел воронят, по всей видимости, добытых из ранее отмеченного Кешей гнезда и нервно крутил в руке небольшой ножик. Кеша переступил с ноги на ногу и нечаянно задел ветку, лежащую под ногами. Та предательски хрустнула и тут же выдала его местоположение. Парень у костра всполошился, приподнялся, посмотрел в его сторону и произнёс:
– Эй, кто это там? Выходи!
Кеша не рискнул выйти, а лишь попятился назад, не желая вступать в ещё одну конфронтацию. Он хотел было уже кинуться прочь, однако его собственное больное тело в особенности босые ноги, стёртые в кровь, снова подвели его. Колени подкосились, а в этот момент, освещая себе путь наспех сделанным факелом, на него вышел купеческий сын. Увидев мальчишку, он испуганно вытаращился на него. Эффект, который произвёл Кеша, продолжался не долго. И впрямь люди существа непредсказуемые. На страх они всегда реагируют по-разному. Кто-то бросит всё и побежит, не раздумывая, а кто-то, такие, как тот, что стоял перед Кешей, с жуткой тяжестью пересилит себя, гневно искривит свою физиономию, пряча за нею ощущаемый в данный момент ужас пережитого потрясения, и закричит неистовым воплем:
– Ведьмино отродье! Ты почто моих братьев погубил?!
– Но я не… – попытался было оправдаться Кеша, но только заставил кричать его ещё громче.
– Да я… Я за Лёшку, за Антошку… Я тебя прибью! – он выставил перед собой ножик и угрожающе направился в сторону Кеши.
Парнишка попытался побежать, но его тут же нагнали и чуть не ударили ножом. В тусклом освещении, купеческий сын промахнулся, а Кеша немедля постарался выхватить орудие. Не получилось. Его руку полоснули холодным лезвием, а по голове ударили черенком факела. Стараясь, чтобы на него не перекинулось пламя, Кеша отпрыгнул назад и больно ударился, упав на спину. Он спешно начал отползать прочь, а Емеля злобно захохотал:
– Ну что нечисть поганая!? Вот и пришёл час твоей расплаты!
– Да ты совсем с дубу рухнул! – только и успел вымолвить Кеша, когда купеческий сын напрыгнул на него, дабы воткнуть нож в его голову.
Превозмогая боль и слабость, мальчик всё же успел перехватить руку со смертельным орудием и обеими своими ладонями постарался не допустить её до своего лица. Купеческий сын выбросил факел в сторону и стал второй рукой душить мальчика. Там куда был отброшен факел начало разрастаться пламя. Нависающий над Кешей человек злобно скалился, жутко кряхтел и сильно давил обеими своими руками. В свете начинающегося пожара он казался бесом, вылезшим из преисподней.
От удушья руки стали слабеть, в глазах начало плыть, тело предательски перестало слушаться. В последний момент Кеша так сильно испугался того ада, который ожидал его на том конце, что предпринял отчаянную попытку выжить: откинул одну из своих рук в сторону, нащупал-таки, какой-то небольшой, но всё же, увесистый камень и что осталось силы, ударил им в висок неприятелю. Тот от неожиданности ослабил хват, а мальчик в порыве страха, тут же воспользовался подвернувшимся шансом и снова ударил обидчика, а когда заметил, что он всё ещё шевелиться, скинув его себя, ударил ещё раз, затем ещё и ещё, не в силах остановиться до тех пор, пока не понял, что вбивал в землю кровавую кашу.
Пламя разгоралось сильнее. Его языки подхватывали: сухие ветки, траву, брёвна, деревья. Изуродованное тело купеческого сына играло оранжевыми красками в свете огоньков разрастающегося пожара. Натворивший всё это мальчишка сидел на коленях подле. Он был скован мучительным бессилием и не мог заставить себя даже пошевелиться. Да, ему было больно и страшно, но сейчас он даже и не думал об этом. Не думал он и о том, что ему только что захотелось сделать. Все его мысли занимало то самое бессилие – не возможность повлиять хоть как-то на эту чёртову судьбу. Он достал из кармана булочку, этот ненавистный кусок хлеба из-за которого всё и произошло. Недолго смотрел на него сквозь застлавшую глаза пелену, а затем выкинул его куда подальше.
В тот момент мальчик по имени Кеша не хотел плакать, но почему-то слёзы лились сами собой. Пожар подступал всё ближе, а он лишь вытирал глаза, опускал руки и, тихо всхлипывая, ожидал пламени.