Святослав Яров
Нечаевский овраг
1981 год, 25 мая.
До того, как в тысяча девятьсот пятьдесят пятом в этом здании поселился Московский топографический политехникум, здесь была кутузка. При проклятом царизме – Сретенский арестный дом, а позже, в советские времена – тюрьма № 2 УМВД Московской области. Впрочем, любому, даже непосвященному человеку достаточно было только взглянуть на это двухэтажное строение, затерянное в путанице Колобовских переулков, чтобы обнаружить в нём некоторое сходство с исправительным учреждением. А уж если, пройти через арку ворот внутрь замкнутого типично тюремного двора, выложенного еще дореволюционной брусчаткой, то всякие сомнения в первоначальном предназначении сей обители отпадали окончательно.
Под этой самой аркой и стояли, о чём-то оживленно беседуя, двое парней. Обоим лет по девятнадцать, не больше. Примерно одного роста, совершенно разные внешне, они, тем не менее, были чем-то похожи. Знаете, как бывает, когда люди много и тесно общаются? Вольно или невольно они перенимают друг у друга манеру разговора, жесты… Налицо был тот самый случай, хотя ребята жили в разных концах Москвы и познакомились всего два года назад, волею случая оказавшись в одной учебной группе инженерной геодезии. Надо сказать, что взаимная приязнь между ними возникла практически сразу… после того, как они собрались начистить друг другу физиономии, но передумали.
Ссора назрела по весьма серьезному поводу – не поделили место в аудитории. Слово за слово, и процесс пошел. Но, некстати, а, может, наоборот, очень кстати появившийся в дверях преподаватель не позволил бурной дискуссии перерасти в примитивный мордобой. Он ещё с порога все понял, поскольку работал здесь не первый день и насмотрелся всякого, а потому, хорошо поставленным голосом гаркнул:
– Мишаков! Мишанин! Прекратить!
Он помнил обоих забияк, поскольку совсем недавно имел удовольствие счастье принимать у недавних десятиклассников вступительный экзамен по математике. Как-то очень уж комично у него прозвучало это Мишаков-Мишанин… Дело было первого сентября, шел первый день занятий, ребята пока только присматривались, принюхивались, словно собаки в стае, и перезнакомиться толком не успели. И выходило, что сцепились-то почти однофамильцы. Вроде бы ничего особенного, но тогда всем присутствующим ситуация почему-то показалась чрезвычайно смешной. В результате группа в полном составе ржёт, как подорванная, а эти двое, сохраняя довольно глупое выражение на лицах и позабыв о первопричине инцидента, переглядываются и дружно усаживаются за один стол. Дальше – больше. Выяснилось, бывает же такое, что обоих родители обозвали Мишками. Хорошо, хоть отчества оказались разные: у одного – Тимофеевич, у другого – Витальевич. Стало быть, Мишаков Михаил Тимофеич и Мишанин Михаил Витальич намеревались выяснить, кто из них более не прав, по поводу прав на конкретное место в аудитории.
О чуть было не возникшем конфликте никто больше не вспоминал, а после занятий несостоявшиеся спаррингисты заглянули в ближайший магазин на Цветном бульваре, купили пивка и прямо в сквере на лавочке его распили, нарушив тем самым какую-то статью административного кодекса, о чем им тут же сообщил проходивший мимо милицейский патруль. Впрочем, менты не слишком придирались и позволили ребятам спокойно удалиться. С тех пор эти двое стали, что называется, не разлей вода.
Так вот… Стояли они в тени арки и что-то обсуждали, совершенно не интересуясь происходящим вокруг. А тем временем по брусчатке, стуча каблучками, бежала, выпорхнувшая откуда-то из глубин бывшей тюряги, симпатичная девчонка. Заметив парней увлеченных разговором, девушка перешла на мягкий кошачий шаг и тихонько подкралась к ним сзади:
– Привет, Топтыгины!
Ребята дружно обернулись. Мишанин улыбнулся:
– Привет, Ленка!
Мишаков же вместо приветствия спросил:
– Почему Топтыгины? По-моему, тебя никто из нас пока еще не топтал… – и, придав лицу игриво-похотливое выражение, многозначительно добавил. – А жаль…
При этом он плотоядно уставился на Ленкину грудь, обтянутую полупрозрачной блузкой. Девушка смутилась, беззлобно фыркнула и после паузы запоздало отреагировала:
– Дурак! Топтыгины потому, что вы же – Мишки. Тебе что в детстве бабушка сказок не читала?
Ленка Полянская была признанной первой красавицей среди катрографинь, как называли всех без исключения девчонок картографического отделения. И лицо, и фигурка – все при ней. Такой лакомый кусочек, естественно, вниманием противоположного пола обделен не был, и, разумеется, у нее уже имелся жених, практически – муж. Но, несмотря ни на что, она положила глаз на Мишку Мишакова, который был тот еще кобелина: девчонкам нравился, да и сам ни одной юбки не пропускал. Чем он их привлекал, сказать сложно. Вроде ничего особенного, пацан как пацан, и, тем не менее, спросом пользовался необычайным. Кстати сказать, у этого дамского угодника тоже была невеста. Не из техникумовских, уже на третьем месяце беременности, и свадьба намечена на сентябрь.
Однако устоять перед Ленкиными чарами ему было трудно, практически невозможно. Тем более, что выступать в роли неприступного утеса он не собирался, а совсем наоборот – поглядывал на Полянскую, словно кот на сметану. Она тоже смотрела на Мишку взглядом голодной волчицы, и, похоже, от грехопадения их отделяли чисто бытовые неудобства, а проще говоря, банальное отсутствие места для близкого общения. Впрочем, вскорости эта проблема должна была разрешиться сама собой, поскольку всем учащимся техникума, за исключением четверокурсников, через неделю предстояло выехать в Тульскую область на полигон для прохождения практики. А там, раздолье. Романтический палаточный быт и целых три месяца свободы от московской рутины, в том числе, от женихов и невест…
Мишка, который Мишанин, многозначительно посмотрел сначала на друга, потом на девченку. Ухмыльнулся каким-то своим мыслям и укоризненно-сочувственно – укор, само собой, относился к ним, а сочувствие, разумеется, к себе любимому – сообщил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Кто бы знал, как же мне надоело изо дня в день наблюдать, как эти двое друг друга глазами раздевают… Скорее бы уж на полигон. Может, хоть там угомонятся.
По-прежнему не отводя глаз от объекта своего вожделения, Мишаков рассеянно сказал:
– Слушай, Мишка, ты, кажется, собирался куда-то идти? Ну, вот, и иди.
– Да, Миш, ты иди, – поддакнула Ленка, видимо, пребывавшая в состоянии легкого гипнотического транса.
Мишанин понимающе покачал головой:
– Ага… Собирался… Уже иду… – и, отойдя на несколько шагов, беззлобно констатировал. – Придурки!
2008 год, 12 мая.
– Вызывали, Михаил Тимофеич?
На пороге просторного кабинета стоял финансовый директор Кураев.
– Вызывал, Александр Васильич. Заходи, – Мишаков приглашающе указал на кресло у гостевого столика, а сам уселся в соседнее. – Принёс?
Кураев послушно присел, молча достал из папки, заранее приготовленные, документы и передал шефу. Водрузив на нос очки, глава холдинга «МиМ» принялся внимательно изучать испещренные цифрами листы. Минут пять он был всецело поглощен этим занятием, потом решительно отложил бумаги, откинулся на спинку кресла и задумчиво, как бы рассуждая вслух, сказал:
– Значит, так… Всё, кроме акций банковского сектора, продаем и уходим из рубля… До конца недели надо сделать. Успеешь?
Судя по выражению лица Кураева, он пребывал в шоке от услышанного.
– Простите… Но, Михаил Тимофеич…
Повисла пауза.
– Я что, неясно выразился?
Генеральный в раздражении уставился на финдиректора. Тот уже справился с замешательством:
– Нет. Всё ясно, но… Я не понимаю, какой смысл? Фондовый рынок на подъёме. Наши аналитики в один голос пророчат дальнейший рост. И потом, уходим куда? В евро?
– Аналитики… Да эти твои нострадамусы без посторонней помощи в сортире ширинку расстегнуть не смогут, не то что спрогнозировать на месяц вперёд… – шеф встал и, потягиваясь, пошёл к окну. – Никаких евро. Пока – в доллары.
Кураев снова попытался возразить, но вышло как-то неуверенно:
– В условиях укрепления рубля? Да, и на форексе ситуация не в пользу американской валюты…
Мишаков, чеканя слова, назидательно выдал:
– Александр Васильич, это не обсуждается! – и немного мягче продолжил. – Сколько лет мы с тобой работаем? Вот именно – двенадцать. Я часто ошибался?
Это был убийственный аргумент. За всю свою головокружительную карьеру Мишаков умудрился не ошибиться ни разу. О его феноменальном чутье ходили легенды. Говорили, что начинал он в девяностом с контрабанды цветных металлов в Прибалтику и, едва сколотив некоторый первичный капиталец, сразу же бросился скупать ваучеры, в обмен на которые получил акции Газпрома, стоившие тогда чуть дороже пачки жевательной резинки. Потом занялся оптовыми поставками в Россию турецкого ширпотреба и параллельно провёл серию удачных спекуляций с недвижимостью. Но это были мелочи. В середине девяностых он сконцентрировал всё своё внимание на фондовом рынке. И здесь его бурная деятельность оказалась беспроигрышной. Странным образом он всегда ухитрялся очутиться в нужном месте в нужное время.
На памяти Кураева были события, объяснение которых лежало вне логики и здравого смысла. За месяц до 17 августа девяносто восьмого, когда был объявлен дефолт, Мишаков, не будучи вхож в коридоры власти, тем не менее, блестяще предугадал грядущие неприятности и выбрался из кризиса не только без потерь, но и удвоив свои активы. В конце две тысячи первого блестяще спрогнозировал рост цен на углеводороды в ближайшую пятилетку, выбил дешёвый западный кредит и по-крупному вложился в акции отечественной нефтянки. В результате этих и многих других операций его детище, «Инвестиционно-финансовый холдинг МиМ», стал тем, чем он стал, заняв достойное место в российском бизнес-сообществе. И вот теперь руководитель преуспевающего холдинга, он же – его фактический владелец – без видимых причин, ни с того, ни с сего затевал рискованную авантюру. Причем, как, впрочем, и всегда, пёр напролом, нимало не сообразуясь в своих действиях ни с тенденциями рынка, ни, тем более, с мнением аналитиков…
Но это был Мишаков! А с таким веским доводом приходилось считаться. И не только потому, что Кураев, даже, будучи весьма сильным финансистом, по статусу обязан был выполнять его указания, но и потому, что Мишаков слыл человеком-легендой, который никогда не проигрывал… Кураев громко сглотнул и, непроизвольно перейдя на шёпот, с надеждой в голосе спросил:
– Михаил Тимофеич, у вас есть какая-то конкретная информация?
Шеф уже вернулся к столику и плюхнулся в кресло.
– Считай, что есть. И довольно об этом. Пяти дней хватит? – Финдиректор быстро что-то прикинул и утвердительно кивнул. Генеральный удовлетворенно улыбнулся. – Ну так иди работай.
Кураев, направился было к выходу, но возле самой двери остановился в некотором сомнении. Мишаков, по-прежнему сидя к нему спиной, спокойно сказал не оборачиваясь:
– Да, не дергайся ты, Александр Васильич. Скоро сам поймешь. Я тебя прошу, сделай всё быстро и грамотно, как ты умеешь. Ладно?
– Не беспокойтесь. Сделаю.
И вышел.
1981 год, июнь-июль.
Полигон «Заокский», расположенный неподалеку от одноименного населенного пункта, представлял собой довольно большую забетонированную площадку, отгороженную от мира сетчатым забором. На территории имелось все необходимое для единовременного проживания трехсот пятидесяти практикантов и преподавательского состава: водокачка, баня, три административных здания, около сотни армейских палаток и столовая, в которую, по причине отсутствия у большинства учащихся денежных средств, регулярно ходили очень немногие. Оба Мишки относились к нищему большинству и местную точку общепита посещали в лучшем случае раз в день, чтобы за одиннадцать полновесных советских копеек купить на завтрак коржик и стакан чая с сахаром. Обедали обычно ужасным венгерским супом из пакета, сваренным в котелке над костром. Не ужинали вообще.
Иногда, правда, перехватывали, что бог пошлёт, точнее, что девчонки подбросят. Надо полагать, при взгляде на эти осунувшиеся небритые морды с вечно голодными глазами, даже самое чёрствое девичье сердце не могло остаться равнодушным. Материнский инстинкт срабатывал безотказно, и Топтыгиных – с легкой руки Полянской прекрасная половина полигонного человечества иначе их теперь и не величала – приглашали заглянуть на огонёк то в одну, то в другую дамскую палатку. Банка килек, бутерброд, варенье… Ребята, ни в коем разе не будучи альфонсами, честно отрабатывали свой хлеб анекдотами и песнями, потому как Мишка, который Мишанин, был на «ты» с шестиструнной подругой и имел в запасе солидный песенный репертуар. Так что, наши оглоеды в обмен на скудное, но столь необходимое для поддержания жизненных сил пропитание, хоть как-то скрашивали своим кормилицам, а иногда и поилицам, скучные вечера. Ведь в палаточном городке ни телевизора, ни радио не было, и с наступлением темноты оставалось только выть на луну от тоски.
Сэкономленные таким жестоким способом жалкие остатки стипендии, ребята откладывали на шикарную, в их понимании, жизнь, которая наступала в семь часов вечера в пятницу, когда все желающие отправлялись по домам, и длилась до девяти вечера воскресенья, когда они обязаны были присутствовать на вечерней поверке. Правда, если учесть, что дорога туда и обратно занимала в общей сложности часов восемь, то времени на разгул у наших орлов оставалось совсем немного – суббота и полвоскресенья. Да и что можно было себе позволить в те времена на десять рублей, причем на двоих? Посетить пивной бар «Жигули» на Калининском, вылакать по три-четыре литра пива и поковыряться в тарелке с креветками. Или, скажем, отстояв огромную очередь, если повезет, попасть в заведение, типа кафе «Синяя птица» на улице Чехова, чтобы целый час картинно тянуть через соломинку коктейль «Шампань коблер», делая вид, что только этим каждый божий вечер и занимаешься. Но для двух пацанов, выросших в рабоче-крестьянских семьях, едва сводивших концы с концами, даже такие «выходы в свет» были счастьем…
А жизнь на полигоне текла своим чередом. Ежедневно с раннего утра практиканты разбредались по окрестностям, выполняя различные виды работ в соответствии с утвержденным руководством графиком. Потом вечерами развлекались, как умели, в меру потребностей, определяемых, увы, скромными возможностями. Бурный роман Мишакова с Полянской угас, довольно быстро – не прошло и полутора месяцев. Поначалу всё было прекрасно. Днем они, если обстоятельства позволяли, проходу друг другу не давали, а по вечерам исчезали в поисках уединения. Но очень скоро отношения стали несколько нервозно-раздражительными, поскольку Лена, увлекшись процессом не по-детски, готова была радикально пересмотреть свои жизненные планы, то есть расстаться с ничего не подозревавшим будущим мужем ради внезапно вспыхнувшего большого, как ей казалось, чувства, и столь же решительных шагов требовала от Миши, которого подобная перспектива не вдохновляла. В разговоре с другом он определил свою позицию жёстко и однозначно:
– Я, конечно, – мерзавец, негодяй и сукин сын, но не до такой же степени… Свадьба на носу. Светка беременна. В декабре папой стану. Короче, потешились, и хватит. Пора завязывать.
И с тех пор стал сторониться своей, уже бывшей, любимой. В этом смысле, он был кремень. Сказал – отрезал. А Ленка, предприняв несколько безуспешных попыток возобновить отношения, пару недель погрустила и как-то очень уж быстро закрутила новый роман. Наверное, хотела таким образом отомстить Мишке. Так или иначе, но разбитая чашка не склеилась…
Как-то в середине июля друзья отправились в деревню Нечаево, километра за три от полигона, делать столь ненавистный им обоим нивелирный ход. Непосвященным, наверное, трудно понять, о чем идет речь. Если коротко, то нивелирование – это определение разности высот между точками на поверхности земли, а нивелирный ход – цепочка таких точек, через которые последовательно проводится нивелирование. Впрочем, это неважно… Изнывая от жары, ребята тащились по дороге. Справа зеленой двухметровой стеной стояла кукуруза, слева, сколько хватало глаз, колыхалось необъятное ржаное поле. Да и вообще, местность вокруг разнообразием не баловала. Кроме довольно большого, с полкилометра в длину, старого глубокого оврага, крутые склоны которого давно заросли деревьями и кустарником, ничего особо примечательного в окрестностях Нечаева не наблюдалось. Зато, на окраине деревни было сельпо*, куда приятели и зашли перед тем, как приступить к работе. Они купили по бутылке «Буратино» и вышли наружу. На крыльце сидел замшелый дед и смотрел из-под руки куда-то через дорогу. Он укоризненно покачал головой и проворчал:
– Вот заразы! Опять Марьины козы на кладбище пасутся.
Парни, попивая лимонад прямо из горлышка, посмотрели в том же направлении. Неподалеку, возле березовой рощицы, по заросшему травой бугорку мирно бродило несколько коз. Как бы невзначай, Мишаков не без ехидства заметил:
– Дед, а ты ничего не напутал? Кладбище, вроде как, на другом конце деревни.
Старик спокойно возразил:
– Так, то – наше, а это – французское.
– Тебе что, голову напекло? Откуда в вашей глуши французам взяться? – удивился Мишка.
